Текст книги "Поиск-88: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Эрнст Бутин

Соавторы: Лев Леонов,Павел Панов,Евгений Пинаев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Семен выключил рацию и, не поворачиваясь к парням, закурил.

– Ну что? – спросил Андрей.

– Продолжают искать. Скоро будут здесь.

– Да у них уже керосин кончился! – взорвался Валерка. – Ты что, нас за дурачков считаешь? Час назад, как у них кончилось горючее! Даже если они взяли запасной бак! Повернули твои летуны! Не пробились!

– Не орать! – тихо сказал Семен.

– Да спит он... – сникнув, сказал Валерка.

Но Сашка не спал. Четыре часа назад, когда им сказали про вертолет, он засуетился, попытался вылезти из спальника... Сейчас он снова лежал, безучастный ко всему.

– Дай другую ракету! – резко сказал Семен.

– А эта что?

– Гильза разбухла в кармане. Как не выйдешь, так полные карманы снега... Пока буду возиться с этой, они могут проскочить...

– Держи. Еще пять штук осталось. Может, все возьмешь?

– Еще одну дай. Больше все равно перезарядить не успею... Пойду, послушаю...

– Семен, здесь же слышно все. Ну, давай я радио выключу, чтоб не шипело.

– Пойду, послушаю.

Семен выбрался из палатки. Несколько минут он стоял неподвижно, запрокинув лицо к небу, закрыв глаза, сдерживая дыхание. По мокрому лицу катились холодные капли, снегом забило волосы, начали мерзнуть руки... Семен выругался сквозь зубы, вскинул ракетницу и выстрелил. Хлесткий порыв ветра подхватил ракету, она упала в снег, не догорев.

Но этот выстрел, шипящий звук взлетевшей ракеты, яркая парабола света словно разорвали пургу, и впереди, нарастая, загремел звук вертолетного двигателя. Он был так близко, что Семен мгновенно услышал тонкий посвист лопастей. Он был так близко и так быстро надвигался, давил сверху, что Семен, не выдержав, упал на колени, торопливо перезарядил ракетницу и выстрелил еще раз, рядом с этим звуком.

Потом Сашка сидел на жесткой дюралевой скамеечке и смотрел в блистер. Он знал, что смотреть туда нечего: вертолет шел в сплошной белой пустоте, было видно только большое вертолетное колесо, на него, навстречу движению, налипал тупым конусом снег. Но Сашка продолжал смотреть вниз, потому что слезы катились по лицу и поэтому никак нельзя было повернуться. Он боялся, что бортмеханик подумает: это у него от боли.

Сашка смотрел вниз и старался запомнить на всю жизнь лица парней. Они остались в пурге и все это время, пока раскручивались лопасти, смотрели на него. Ветер лохматил им волосы, забрасывал снегом, и голова у Семена стала совсем белая, а Валерка что-то кричал, и лицо у него было мокрое...

Только сейчас Сашка понял, что кричал Валерка, и вдруг, повернувшись к бортмеханику, повторил шепотом:

– Живи дальше, парень.

Ничего тот не понял в таком грохоте, но улыбнулся и кивнул в ответ. Значит, будем жить дальше.

7

Кочетков посадил свой «МИ-восьмой» на острове – так было ближе к поселку, чем от аэропорта. Сашка жадно смотрел в блистер на крыши домов, слушал, как в полумраке перелаиваются собаки, как мерно молотит дизельная и воет на подъеме двигатель перегруженной машины. И еще ветер посвистывал в поникших лопастях вертолета... Громыхая ботинками, прошли пилоты к выходу, и Сашка заметил, что форменные рубашки у них на спине потемнели от пота.

Пилоты сочувственно посмотрели на него, и командир спросил:

– Помочь?

– Нет-нет, – заторопился Сашка. – Я сам, я сейчас... Он задержал дыхание, медленно согнулся, встал и вот так, не разгибаясь, осторожно пошел к выходу, волоча за собой тяжеленный рюкзак. Рыбы они туда, что ли, наложили? Кто-то из пилотов поддержал его под локоть, больно ущемив кожу жесткими пальцами... На открытом воздухе было светлее. Вдоль реки тянул свежий ветер, и Сашка почувствовал, что его снова начинает знобить. Или эта дрожь пришла от полузабытых запахов жилья: как и все камчатские поселки, этот пахнул рыбой, соляром и паровозными дымками от топящихся углем печек. Когда Сашка подумал об этом, он осторожно, одними губами улыбнулся: железных-то дорог на Камчатке нет, а вот паровозами пахнет...

Но тут лязгнула за спиной дверца – пилоты закрывали вертолет, запирали его на обычный амбарный замок. Это тоже показалось ему забавным. Наконец они управились со своими делами, похлопали Сашку по плечу: «Удачи тебе, парень» – и ушли через мост, на ходу натягивая теплые меховые куртки.

«Как же так?» – подумал Сашка. – «А я?»

Он попытался поднять рюкзак, но внезапно с раздражением пнул его и, постанывая от боли, морщась и бормоча себе под нос что-то, побрел в поселок, прошел по гудящим доскам моста и остановился у дороги. Расквашенная осенним первым снегом, она для него сейчас была непроходимой. Но Сашка попробовал все-таки идти, тут же поскользнулся, и резкая, до тошноты боль остановила, липкий пот выступил по всему телу...

Он не был в поселке почти шесть месяцев. Тогда, весной, ему и дела не было до того, где здесь больница или какой-нибудь фельдшерский пункт. Попытался вспомнить, в какой это хотя бы стороне, но в голову лезли посторонние мысли. Он вспомнил столовую, что стояла на берегу речки, в ней всегда продавались котлеты из красной рыбы... Сашка сглотнул слюну. Тогда он впервые попробовал красную икру. У него на глазах один мужик взял из ведра слабо трепещущую самочку горбуши, быстрым взмахом ножа вскрыл ей живот, достал янтарно-красные ястыки, сноровистыми движениями протер их через «грохотку» – крупную сетку, натянутую на раму; потом ополоснул икру от сгустков крови и опустил в сероватый, с остатками нерастворившейся соли тузлук... И всего через полчаса она – прозрачная, влажно сверкающая, с мутными точками внутри каждой икринки – рассыпчатой красной массой лежала в эмалированной миске. Сашка тогда с видом знатока намазал ломоть мягкого хлеба холодным маслом и попытался водрузить толстый слой икры, но скользкие, твердые икринки скатывались, разбегались по столу... Мужик засмеялся и сказал:

– Вот так надо! – и начал черпать икру ложкой, заедая пшеничным хлебом.

Последние трое суток Сашка ничего не ел – тошнило, но сейчас он почувствовал, что голод начал заглушать даже боль. Сейчас палатка осталась далеко, посреди непролазной тундры, рюкзак – на вертолетной площадке, он уходил с тем же, с чем и пришел... Если что и добавилось – так это боль, которую он нес в себе. Он чувствовал, что стоит только избавиться от этой боли, а потом перекусить чего-нибудь, и он уснет – хорошо бы в чистой и теплой постели, – уснет часов на двадцать, до тех пор, пока опять не загремят на кухне посудой и не поплывут оттуда, путая сон, дразнящие запахи...

Сашка даже застонал сквозь зубы. Где-то рядом есть все это: теплое жилье с чистой постелью, кухонька, где ему смогут приготовить что-нибудь вкусное, люди, которые избавят его от этой дергающей боли. Он решил идти через поселок – там, под горой, была база геофизиков, там должны были помочь.

Внезапно, совсем рядом, взревел двигатель машины, чихнул несколько раз и заработал ровнее. Хорошо было слышно, как переключили скорость, и тут же вспыхнули фары. Сашка мгновенно увидел бородатое лицо шофера, подумал: «Наш!» – и удивился, до чего обострены сейчас чувства.

Машина вырулила, разбрызгивая грязь, шофер выпрыгнул из кабины, виновато пробасил:

– Ты прости, Санек... Понимаешь, что-то с трамблером стряслось, а так я же полчаса, как выехал. Как пилоты по связи сообщили, что тебя везут, так и выехал. А ты уже сам решил добираться?

– Нет, – соврал Сашка. – Я знал, что кто-то за мной приедет.

– Давай-ка я тебя в кабину подсажу...

Сашка видел этого бородатого здоровяка всего раза два, но сейчас они разговаривали, как старые знакомые. Тот взял Сашку, как пацана, на руки, осторожно посадил в кабину.

– Что там у тебя, Санек? Приболел малость?

Сашка удивился, что шофер знает его имя. Наверное, эта история с санрейсом наделала в экспедиции много шума, и теперь он будет там человеком популярным.

– Ерунда... Аппендицит, – сказал он виновато.

– Так вырежут! – радостно заверил шофер и со скрежетом воткнул скорость.

Но как он ни старался вести машину поровнее, Сашку по дороге растрясло... Первое, что он увидел очнувшись – свое лицо в мутном зеркале приемного покоя. Его удивил и немного испугал взгляд – остановившийся и просветленный. Откуда-то появились врачи, помогли ему снять грязную пурговку с оторванными пуговицами, стянули с него сапоги... Он старался отстраниться, чтобы не задеть затасканным свитером их белых, хрустящих халатов. Потом он очутился на кожаной кушетке – голый по пояс и босой. Сперва он пробовал поджимать пальцы на ногах – грязные же... Но потом подумал, что на стеснительность у него уже нет сил. Подошел хирург – сердитый, заспанный, присел на край кушетки, положил на живот ладонь с коротко подстриженными ногтями, шепотом спросил:

– Как дела-то?

– Жить хочу, – неожиданно просто сказал Сашка.

– Живи, кто тебе не дает? – удивился врач.

Он надавил на живот таким же движением, как и Семен, и так же спросил:

– Больно?

– Очень больно, – согласился Сашка.

– А вот так?

– Еще больней.

– Мыться, бриться – и на стол, – сказал хирург бодрым голосом.

Сашка понимал, о чем говорил врач, и ему тоже захотелось сказать что-нибудь веселое. Он смотрел на белобрысое, низко склонившееся над ним лицо и чувствовал, что сейчас ему нельзя говорить ни «спасибо», ни «сделайте все получше». Предстояла тяжелая и унизительная процедура: его будут мыть, подбривать, а пришлют, как назло, молоденькую медсестру... Нужно как-то разрядить обстановку, чтобы стало ясно – ему наплевать на все это, бывал он в переделках похлеще.

– Не-е, мне бриться нельзя, – протянул Сашка. – Как я без бороды в экспедиции покажусь? Мне и не поверят, что я в поле работал, полевое довольствие платить не будут... Нельзя мне бриться.

– Да не там брить-то надо, – вдруг смутился врач и быстро засмеялся. – Да ты шутник, парень! Сейчас я пришлю сестру...

– Сам управлюсь, – решился Сашка и начал медленно сползать с кушетки.

Потом он вышел из ванной, и его опять начало трясти от прохладной воды, запаха антисептика и казенной мягкости больничной пижамы. Он шел по рассохшемуся, давно некрашенному полу к двери, на которой висела табличка: «Операционная». Дверь распахнулась, и узкий жесткий стол, высвеченный огромной бестеневой лампой, выплыл из полумрака. Его заставили раздеться догола. Белобрысый хирург пообещал укрыть простынями, «как на курорте», и Сашка со смешком согласился... Почему-то сперва стянул с себя штаны, потом, торопясь, начал расстегивать пуговицы куртки. Наконец и она соскользнула на пол, и он остался стоять перед этим высоким столом – срамной и голый человек, с острыми коленями, с исцарапанными руками, с лихорадочно вздрагивающим животом.

– Помогите же ему! – рассердился хирург. Он стоял, ритуально воздев руки в резиновых перчатках, и смотрел поверх марлевой повязки на провинившихся. Над ним безжалостным светом полыхала огромная бестеневая лампа.

Сашке помогли взобраться на стол, укрыли простынями, приспособили перед лицом ширмочку и начали привязывать руки и ноги.

– Это долго будет? – забеспокоился Сашка.

– Минут двадцать, – успокоил хирург. – Я тебя даже усыплять не буду.

– Нет-нет, не надо, – заторопился Сашка. – Я хочу запомнить.

Он вздрогнул от прикосновения холодной иглы, но, когда она вошла в тело с еле слышным хрустом, боли не почувствовал. Потом врач делал еще несколько уколов, но Сашка в это время крутил головой – старался все запомнить, рассмотреть. Чувство благодарности за эти незнакомые ощущения, новые житейские подробности стало таким острым, что он прошептал:

– Вот как...

– Что, миленький? – сразу же откликнулась медсестра. – Губы сушит?

Он ждал, что она скажет: «Тебе пить нельзя» – и это, может быть, сравняет его с раненными в живот, и тогда он поймет еще что-то очень важное. Но она просто сказала «миленький» и положила на лоб руку – легкую и сухую, – стерла пот, заглянула в глаза.

– Нет, пить я не хочу, – медленно ворочая языком, сказал Сашка. – Вы уберите эту... занавеску. Я хочу посмотреть, что там творится...

– Нет-нет, нельзя...

– Скальпель! – перебил их разговор резкий голос хирурга.

Саша сжался, ожидая страшной боли – разрывающей, отдающей в позвоночник. Но ее не было, только короткие, резкие прикосновения, словно врач просто щипал, дергал онемевшую плоть.

Лязгали, стучали об эмалированный поднос хирургические инструменты. Звуки казались холодными, отточенными. Они не походили на чавканье смазанного редуктора, на звон хорошего топора, на лязг передернутого затвора.

– Зажим! – говорил хирург, и голос его звучал глухо сквозь марлевую повязку. – Тампон, еще зажим!..

– Вовремя тебя привезли...

Сашка промолчал, ожидая продолжения, но у того что-то не получалось, он тяжело дышал, позвякивая инструментами. Наконец сказал:

– Еще бы сутки, и можно было не возить...

– Больно, – сообщил Сашка таким тоном, каким говорят «жарко», «темно», «пересолено».

– Будет еще больней, – сердито откликнулся хирург.

– Почему?

– Слишком долго ты, парень, в своей палатке отдыхал... – Он остановился, и сестра быстро вытерла ему пот со лба, потом тем же тампоном, осушила лицо Сашке.

– Слушай... земляк... может, дашь мне общий наркоз? Есть же у вас маски, эфир этот... Досчитаю до десяти, усну – и делайте со мной все что хотите.

– Может, потерпишь? – сказал хирург, и голос его тоже прозвучал просительно. – После наркоза тебе двое суток отходить придется, да и лишняя нагрузка на сердце тебе ни к чему...

– Суки! – неожиданно звонко сказал Сашка. – Обещали полчаса – и никакой боли, а сами привязали к столу и мучаете второй час. Я же все вижу – вон часы на стенке!

Ему не ответили.

– Нет, ну какие вы все же... – начал Сашка.

– Тихо! – властно перебил его врач. – Ты можешь болтать все что угодно, но только не дергайся.

Сашка затих.

– Не закрывать глаза! – услышал он резкий голос. – Сестра, посмотрите, что с ним.

– Пульс – сто восемьдесят, давление – сто двадцать на сто сорок. Парень, дай я тебе губы водой смочу...

– Готовьте шить, – сказал устало врач.

– Все, миленький, все, – захлопотала сестра. – Еще пять минут, и ты спать поедешь. Я тебе уже и постельку приготовила.

Мигнув, погасла огромная лампа, долго, красными точками в ней остывали огоньки. И наступила тишина.

– Марина, сходи, позвони на подстанцию, – сказал спокойно врач. – Узнай, на сколько они там...

Что-то шевельнулось в темноте.

– Да осторожней ты, черт... И попроси, чтобы свечи принесли.

За дверями операционной послышалась беготня, приглушенные голоса, потом дверь распахнулась, и плавно вошла женщина, освещая горящей свечой свое иконописное лицо.

– Артур Александрович, – сказала она нараспев. – С подстанции звонили: у них там авария, так что света до утра не будет.

– Камчатка-матушка, – сказал в сердцах хирург, потом неожиданно засмеялся. – Опять везет тебе, парень!

– На приключения, – слабо улыбнулся Сашка.

– Просто везет. Операция была тяжелая, я уж и в самом деле хотел тебе дать общий наркоз. Тогда – шабаш, лежал бы до утра с распоротым брюхом.

– Да-а?

– Да-а. Эфир. Взрывоопасно, – коротко пояснил врач. – Нельзя пользоваться открытым огнем. А сейчас принесут свечи, и заштопаю тебя в лучшем виде. Художественную штопку сделаю!

Сашка так и не понял – шутит тот или говорит всерьез, но уточнять не стал. Свечи так свечи.

Вошли медсестры. Сашка сосчитал: их было шесть молодых девушек. И каждая держала в руках по две свечки. Двенадцать огоньков горели над ним, освещая операционную качающимся светом. Горячий воск стекал им на пальцы, но они стояли неподвижно, стараясь светить ровнее.

На что это было похоже? На отпевание?

Высокий белый стол, на нем привязан голый человек, вокруг стола люди в халатах держат свечи, и тысячи огоньков отражаются в черном зеркале потухшего светильника... Потрескивают свечи, а запах лекарств смешивается с тонким ароматом расплавленного воска... Здесь жизнь давали человеку, дальше жить разрешали. Человек рождается в муках. Да, это так... И каждый раз, когда он меняется – перерождается – это тоже без боли не бывает...

И Сашка вдруг вспомнил, что скоро у него должен быть день рождения. За последние дни все перепуталось в голове: пурга, вертолет... Какое сегодня число? Что за день – среда, суббота? День рождения у него – 25 октября. Какое сегодня число?

Когда он понял, что повторяет эти слова вслух, то смутился. Вот уж действительно вздор: и число, и место, и его собственное имя, когда в этом воздухе еще витают такие понятия, как и Жизнь, и Смерть... Это потом придет нужда в подробностях, и он, конечно, спросит, сколько длилась операция, как зовут хирурга, узнает фамилии пилотов, подсчитает по карте, сколько километров везли его над тундрой... Какое сегодня число? Ночь, осень, время, когда молодость кончилась... Зачем еще точнее?

Но ему ответили:

– Двадцатое, миленький. Двадцатое октября.

Не совпало. Значит, чего-то еще не хватает, что-то еще важное случиться должно. А врач сказал:

– Шабаш. В палату. – И повезли его на каталке по длинному коридору.

Утром его разбудили солнечные зайчики, по коридору тянуло запахом жареных котлет, кто-то звякал посудой. Сашка улыбнулся и попытался поднять голову, но даже это движение отозвалось резкой болью. Тогда он осторожно поднял руки, ухватился за спинку кровати, медленно подтянулся, улегся на подушке повыше и стал ждать. В палате кроме него был еще и старик с прокуренными желтыми усами. Он все еще спал. Он Сашке был не очень интересен – морщинистое, болезненное лицо, хриплое дыхание... У него должны быть обязательно выцветшие глаза и разговоры про язву двенадцатиперстной кишки. Черт с ним. Неделя-полторы – и Сашка уйдет отсюда, получит в конторе свои полторы тысячи и махнет на Дон. Ему захотелось лечь еще выше, выглянуть в окно, посмотреть из тепла на дождь и слякоть. Он уперся локтями в койку, хотел подняться, но боль взорвалась внутри живота, сдернула его назад. Несколько минут он лежал неподвижно, дышал ровно и аккуратно.

– Проснулся? – услышал он хриплый голос. Это сказал старик, он поглядывал на Сашку с усмешечкой, покалывал его ярко-голубыми глазами.

– Проснулся, – с растяжкой повторил это слово Сашка, словно пробуя его на вкус.

– Болит брюхо-то?

– Не-ет, если спокойно лежать – совсем не чувствуется. Вон даже разговариваю совсем спокойно, – объяснил с удовольствием Сашка.

– Успеем ишшо наговориться...

– Я раньше тоже, дед, думал – все успею. Чуть было не опоздал.

Они немного помолчали.

– Геолог, что ли? – спросил старик, не глядя на него.

– Ага. Похож?

– Немного, – старик слегка оживился. – Мне вот что интересно: жил ты в палатке, чуть в ней не помер... Сколько хоть заработал-то? – лениво спросил старик.

– Кусков пять, – сказал небрежно Сашка.

– Ишь ты, – не то удивляясь, не то осуждая, обронил голубоглазый дед.

– Вот выйду из больницы, получу расчет и – на материк, – сообщил Сашка. – Хватит.

– А там где жить будешь? У родителей?

– Зачем? Я молодой, мне семьей обзаводиться надо, обязательно отдельно жить буду. Хорошо бы поближе к старикам, но отдельно, – повторил он не раз слышанные слова.

– Здесь-то где жил?

– В Петропавловске, – быстро соврал Сашка.

– А родители, значит, на материке?

– Точно. Я себе в Новочеркасске кооператив куплю. Свое-то всегда лучше.

И его вдруг понесло: он начал доказывать, как хорошо иметь все свое и быть независимым. Он говорил и говорил, и на ходу удивлялся – как гладко все получается! Говорил и слушал себя, поражаясь – почему-то все получалось многословно, но без былого азарта. Словно по привычке, по инерции...

– Все свое надо иметь! – говорил он деду, а тот глядел внимательно, подмаргивая ослепительно-голубыми глазами, кивал не то утвердительно, не то машинально.

– Свой дом! – говорил Сашка. – Свою машину, свою дачу, только тогда ты – человек, личность.

– Дак все-то, наверное, нельзя иметь, – перебил его старик и задумался.

– Ну почему нельзя? – Сашка даже засмеялся. – Привожу примеры. Вот у меня друг есть – Лешка Вохминцев, у него – «жигуленок». А у второго, у Сашки Зарудного, – японский видеомагнитофон. Веришь, дед, в одном «дипломате» – сам магнитофон, телекамера и к нему две кассеты. Стоит, правда, он почти что тот «жигуль», но – вещь! На рыбалку ходили, он нас у костра снимал, потом смотрели: все показывает! Ночью, у костра! У какой камеры есть такая чувствительность? А? Ты, дед, таких не видел.

– Не видел, – смиренно согласился старик и пожевал провалившимися губами. – В мое время таких не было, а то бы посмотрел из любопытства.

Сашка покосился на него и с упоением продолжал:

– А у Кольки Беклемишева – библиотека. Книжечки – одна к одной. И подписные есть, и старинные. Я тебе только про одну расскажу. «Прейскурант оружейного магазина... погоди-погоди... Специального оружейного магазина Н. И. Чижова. Литейный проспект, нумер 51, дом графа Шереметова. Санкт-Петербург. Депо ружей Тульского Императорского завода. Представитель Льежской оружейной мануфактуры. Поставщик Петербургско-Новгородского и Тамбовского отделов Императорского общества правильной охоты», – на одном дыхании отбарабанил Сашка.

– Ишь ты... – удивился старик. – Правильной охоты...

– Смеешься, дед! Да там ружья и бельгийские, и французские... Есть такие, что и стволы – с гравировкой. А цены – от 8 рублей до 550. И винчестеры есть, и пистолеты – вот это магазин был! Все есть – начиная от ошейника к породистой собаке и кончая «Зауэром»... этим «Три кольца».

– Дерьма-то, – легко и просто сказал старик.

– Ты... ты... – смешался Сашка. – Да ты таких ружей и во сне не видел! Хоть и на Камчатке, похоже, всю жизнь прожил...

– Не видел, – согласился старик. – Я другие видел...

– Ты про книжки давай. Ты же про них качал.

– Книжки... Что – книжки? Я про другое говорил. Я тебе, дед, про людей говорил, которые все имеют. И машины, и книжки, и все...

– Про людей тоже интересно, – вздохнул старик и натянул до подбородка казенное одеяло. Сашка покосился – и человека-то под ним не видно...

– Так... Вот еще пример... – собираясь с мыслями, продолжил он. – Лев Леонидович Шепальский, сосед мой. У него коллекция картин. Я был у него. Двухэтажный дом, и все стены увешаны картинами. Там и старинные есть, из прошлого века. Я как прикидывать начну, сколько это может стоить, так путаюсь.

– С арихметикой, значит, не все в порядке, – засмеялся старик и, не давая Сашке огрызнуться, уставил на него желтый палец. – Теперь я тебя спрашивать стану! – Он довольно живо сел на койке. – Твой первый друг кем работает?

– Лешка? Механизатор он. До этого шофером работал, а сейчас на трактор пересел, попросили.

– А второй? – насмешливо щурясь, продолжил допрос старик.

– Он в КБО. Мастером по ремонту телевизоров, – пожал плечами Сашка. – Постой, дед, а ты к чему клонишь?

– Дак простое дело-то... Твой друг Лешка работал шофером, потом в механизаторы подался. Руки-то по баранке скучают. Одно дело в тракторе «кочерыжки» дергать, а другое – по асфальту катить. Тоскуют руки, я знаю... Так что машина ему шибко нужна. Да и на месте она теперь. Технику парень знает, «жигуль» свой в порядке содержать должен. А второй твой друг – радиомастер. Ему машина – без надобностей. Ему «Панасоник» подавай.

– Грамотный ты, дед... «Панасо-о-оник»... Так, по-твоему, Лев Леонидович должен художником быть? Он ведь в картины все свои деньги вкладывает. При мне за акварельку в тетрадный листок пять сотенных выложил и не поморщился!

– Ну, зачем обязательно – художником? Такую коллекцию за одну жизнь не соберешь. Скорее всего, он отцовское дело продолжает, а то и дедовское.

– Дед... – удивился Сашка. – А ты сам, дед, в милиции не работал? Очень уж ты проницательный.

– Где я только не работал, – закрыл глаза старик. – Все рассказывать, так не успею: тебя, паренек, раньше выпишут. Вот в милиции не работал...

– Ладно, дед, ты мне свою автобиографию потом вкратце расскажешь. А я вот что понять хочу. Это что же, по-твоему: каждому – свое? Так, что ли?

– Так, должно быть, – устало, с каким-то раздражением отмахнулся старик.

– Но ведь есть люди, у которых все есть! И машины, и квартиры, и почет, и уважение!

– Так заслужили, значит...

Сашка, морщась, приподнялся с койки, несколько секунд тяжело дышал, глядя перед собой, а потом выкрикнул старику прямо в лицо:

– А черта с два! Ну, ладно – ты герой, академик – не жалко. А если ты сынок просто чей-то, если тебя под белые ручки...

– Э, милок... Только ли это, – подхватил сочувственно старик. – Есть такие, что и закон не нарушают, а как сыр в масле катаются. А которым в лотерею везет, или наследство получают...

– Вот-вот!..

– А ты не завидуй! – Старик приподнялся и костлявым кулаком постучал по тумбочке, словно вколачивал эту мысль в Сашкину башку. – Не завидуй! Не завидуй!

– Так как же не завидовать, деда? – шепотом спросил Сашка. – Большинство из нас на сто пятьдесят рублей оклада живет, от получки до аванса перебивается...

– А ты не завидуй, еще раз говорю! – рассердился старик.

Сашка вдруг сник. Чтобы как-то оправдаться, он пробормотал:

– Ну вот, не успели проснуться, а сразу спорить начали. А не познакомились. Меня Александром зовут. – Он вспомнил «Руч. Александровский» и улыбнулся. – А тебя как, дед?

– Иван Михайлович. Середа фамилия, – сказал тот неохотно. «Знал я одного мужика. Денег у него было как у дурака махорки. Идет Иван Михайлович Середа с мешком в сберкассу...» – всплыл в памяти голос Семена. Посмотрел Сашка еще раз в пронзительно-голубые глаза старика и сказал дрогнувшим голосом:

– Ну, вот и познакомились.

– Ты вот дергаешься, мечешься, – говорил ему перед выпиской старик Середа со злостью. – А вот главного не понял. Не понял, что живем-то единожды.

– Да в том-то и дело, что понял! – снова дернулся Сашка.

– Во-во... Думаешь – денег накоплю, а уж потом жить начну. Копишь их, копишь, а жизнь-то и кончилась. Ты-то, парень, не знаешь, а у меня денег шибко много было...

– Да знаю я... – признался Сашка.

– Откуда? – строго спросил старик.

– Семен Жомов рассказывал...

Середа пожевал губами, вздохнул и задумчиво сказал:

– Он вроде не из болтливых... Семен-то... Да... Вона как все перекрестилось. А где он счас?

– На речке Кохтане. Пургуют ребята.

– Ну, тогда ты много знаешь.

– Я, деда, все к Семену Жомову тянулся, он такой... Мимо него не пройдешь. А все не получалось. Что ни сделаю – все не так...

– Встретишься – подойди. Я Семена знаю, он отталкивать не будет. А про меня не говори, что я здесь, под казенным одеялом, и так тошно... Один я, парень, остался. Совсем один. Мир там, – старик вяло повел рукой на окно, – а меня, считай, как и не было.

В общежитии геофизиков гремела музыка. «Прощай!» – пел приятный мужской голос. – У всех вокзалов поезда... Прощай-прощай!» Сашка шел по коридору, и знакомые запахи от вьючных мешков и спальников слегка кружили голову. От них отдавало дымком и потом... На кухне жарилась картошка, и кто-то слишком громким голосом рассказывал про речку Пенжина. Сашка услышал веселый голос Семена и открыл дверь.

Парни были все в сборе. Семен возился с проигрывателем, у стола хозяйничал Валерка, Андрей – непривычный, заросший неухоженной бородой – валялся на кровати и подыгрывал пластинке на гитаре. «Прощай-прощай! Мы расстаемся навсегда!» – снова пожаловался мужчина.

Без стука растворилась дверь, и кудлатый человек, похожий на стареющего юношу, сказал, сильно сомневаясь в своих словах:

– Милейший! Я понимаю, что вы из поля в поле... Но смените пластинку! С самого утра: «Прощай-прощай!»

– Хорошая песня, зря ты так, – пробасил Семен и пропел, страшно фальшивя: – Ты помнишь, плыли в вышине... – Он обернулся и удивленно сказал:

– Мужики! Вы посмотрите, кто к нам пришел! И стоит молчком. Александр! Живой?

– А какого черта мне сделается? – засмеялся Сашка.

– Ничего лишнего не отрезали?

– Да вроде нет... – Сашка заторопился, пока его не перебили: – Семен, ты в поле когда снова идешь?

– Да не знаю. Скоро уже. А что?

– Семен, ты только не говори сразу «нет»... Мы хоть и ссорились с тобой, и спорили тоже, но ты возьми меня с собой в отряд.

Парни переглянулись.

– У тебя пузо-то как – болит? – спросил Андрей, отложив гитару.

– Пока болит, но через месяц смогу, наверное, тяжести таскать...

– Ну, месяц мы еще рассчитываем на цивильную жизнь, – засмеялся Валерка. – Мы еще в лучшей парикмахерской по всему прейскуранту не расплатились, в баньке толком не пропарились...

– ...и в областном драматическом театре не побывали, – подхватил Андрей. – Меня, кстати, в прошлое межсезонье шеф именно там выловил. Подходит в антракте, перед барышней извинился, меня за локоточек отвел, галстучек мне поправил и ласково так говорит: «Чтобы я тебя, змея, завтра в городе не видел! Неделю выловить не могу...»

– Ну, он женатикам дает побольше в городе побыть, сочувствует. А нас в первую очередь, собака...

– Ничего, вот скоро Семен женится...

– Да бросьте вы!

– Чего ты, Сема? Берешь в отделе кадров справку, что круглогодично находишься на полевых работах, и тебя без полутора месяцев контрольно-испытательного срока и окольцуют. Почти вся экспедиция по таким справкам женилась. Не ломай традицию!

– Нет, он в поле лучше свадьбу устроит. Мы Кочеткова уговорим, «МИ-восьмой» ленточками украсим, шариками там всякими...

– А на фюзеляж вместо пупсика голого бича посадим! Вон, Артамона посадим. Он будет сидеть и стесняться...

– Так возьмешь, Семен? – снова спросил Сашка.

– Надо подумать, – серьезно ответил тот. – Можно взять.

– А у меня недавно день рождения был, – почему-то вспомнил Сашка.

– Ну-у? Так давай к столу! И займись ответственным делом – нарежь хлеб...

На столе грудой лежали консервы, связки бананов, три зеленых ананаса: недавно опять пришел теплоход из Вьетнама, и все магазины были завалены экзотикой...

– А я займусь культурной стороной нашей программы! – заявил Валерка, нажал на клавишу проигрывателя и повалился на кровать.

«Прощай-прощай! – затянул грустный мужчина. – Мы расстаемся навсегда! Прощай-прощай!» – Старая была песня...