Текст книги "Золотой огонь Югры (Повесть)"

Автор книги: Эрнст Бутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Смотри-ка, какой отчаянный! А злой-то, злой… – Арчев, посмеиваясь, легонько надавил на горло Антошке. – Отдохни немного, успокойся.

Что-то сильно дернуло за воротник, отшвырнуло в сторону. Арчев крутнулся на спине, взбешенный, рванулся, чтобы вскочить. И оцепенел: на него были направлены винтовки.

– Бросьте оружие! – потребовал властный голос. – И встаньте.

Арчев медленно повернул голову к приказавшему – кожаная потертая тужурка, кожаная фуражка со звездочкой, низко надвинутая на лоб, жесткое худое лицо: Фролов! Из губчека. Начальник отдела по борьбе с терроризмом и политическим бандитизмом.

– Лихо сработано, – Арчев усмехнулся, отбросил револьвер.

Тяжело встал, тяжело поднял руки, когда крепенький парень в провонявшем мазутом бушлате, сорвав пояс Еремея и передав его Фролову, принялся ощупывать. Арчев зыркнул по сторонам, понял – не убежать: слишком много людей, даже если не считать тех, что окружили. По всему стойбищу рыскали в красноватых бликах догорающего сарая безмолвные, а оттого казавшиеся особенно зловещими чоновцы. Двое заглянули в избушку, скрылись в ней; один нес из зарослей найденный в лодке вещмешок; еще двое поднимали ошеломленного проводничонка; трое осторожно и бережно отвязывали от дерева Еремея; четверо вели от реки напуганного, съежившегося Парамонова. Поставили его перед Фроловым.

– Чья работа? – хмуро спросил тот и показал на Еремея, который, поддерживаемый бойцами, откачнулся от дерева и вяло открыл глаза.

– Дык… – Парамонов виновато вильнул взглядом в сторону Арчева. – Их вот благородие приказали, – и скорбно, подчеркнуто громко вздохнул.

– Расстрелять, – не повышая голоса, приказал Фролов.

– За что?! Я ж приказ сполнял. Рази за это можно жизни лишать, рази то по справедливости?! – торопливо, боясь, что не дадут объяснить, убедить, закричал Парамонов, не отрывая от Фролова выпученных от ужаса глаз.

И вдруг увидел вместо этого чекиста другого советского начальника, последнего, убитого им, Парамоновым. Тоже в кожане тот, сатаровский, представитель совдепа был, смотрел так же холодно и безжалостно, даже когда он, Парамонов, стволом винтовки поднял ему голову, сунув дуло под подбородок, и заглянул в самые зрачки: очень уж хотелось хотя бы на донышке их увидеть страх и тоску предсмертную. Не увидел, не дождался…

– За участие в контрреволюционном мятеже, за изуверство… – прозвучал негромко голос Фролова.

– Погодьте, родимые! – заверещал Парамонов, рухнул на колени и протянул к чоновцам трясущиеся руки. – Погодьте, сердешные! Я откуплюсь за жись свою… – торопливо выдергивая из карманов кредитки, начал швырять их под ноги бойцам. – Тута и ваши, советские, есть и настоящие, царевы еще! Берите, берите, не жалко!..

– …именем народа, именем рабоче-крестьянской социалистической республики!..

– Господи-и-и! – Парамонов, откинувшись, задрал к небу бороду, вскинул руки. – К тебе иду, прими мя, господи, раба твово верного…

Нестройно хрустнул залп. Парамонов скрючился, заваливаясь на бок, и тело его скользнуло в яму.

Два бойца подхватили Еремейку на руки и понесли к реке, где сразу же после залпа выплыл под всеми парами с низовья «Советогор». Антошка, заглядывая Еремею в лицо, сострадающе морщась, семенил рядом, но около шлюпок, которые уже подогнали к отмели, развернулся, кинулся к избушке.

– Что же вы со мной медлите? – насмешливо спросил Арчев, глядя вслед проводничонку, юркнувшему в темный проем двери. Перевел взгляд на чоновцев, которые прикладами забрасывали яму с телом Парамонова. Притворно зевнул. – Или меня засыпать не будете?

– Вас тоже расстреляем, – пообещал Фролов. – Только позднее, вместе с другими главарями. После показательного процесса… Где еще ваши?

– Там, – Арчев кивнул на догорающий сарай. – Не торжествуйте, борьба еще не окончена! Будет и на нашей улице праздник! – и стыдливо отвел глаза от Фролова: выкрик прозвучал визгливо.

– Я думал, вы умней, – Фролов отвернулся. – Ведите его, Матюхин.

От стыда, что выглядел в глазах чекистов смешным, Арчев стиснул зубы, мотнул досадливо головой.

– Чего башкой вертишь?! – боец ткнул дулом винтовки в спину. – Не удерешь, не мечтай.

– Дум спиро, сперо[9]9
  – Пока дышу, надеюсь (лат.).


[Закрыть],– огрызнулся Арчев.

– Чего? Я тебе покажу думу про Спирю! – Второй боец, Матюхин, щелкнул затвором. – Никакой Спиря тебе не поможет… А ну, руки за спину! И шагай!

Услыхав про «Спирю», Арчев вспомнил и про Спирькину карту, и про… Кто знает, может, еще не все потеряно?.. Он угловато усаживался в шлюпку, когда примчался запыхавшийся Антошка.

– Вот, вочирем, меми пупи ингх![10]10
  – Желчь, сало медведя (хант.).


[Закрыть] – сунул растерявшимся чоновцам два берестяных туеска. – Ермейку мазать надо… – Торопливо забросил руки за спину, принялся показывать, что следует натирать спину, и даже зажмурился, изображая блаженство. – Ермейка хорошо будет!

Фролов подхватил его под мышки, вскинул над бортом, усадил рядом с Арчевым. Антошка, обомлевший от стремительного полета, смолк, вытаращил глаза, но как только оказался на скамье, отшатнулся от соседа. Рванулся, пытаясь выпрыгнуть из шлюпки.

– Прости, не подумал, – Фролов прижал мальчика к себе, погладил по голове. – Извини… А на берег тебе не стоит. Ну что ты там один делать будешь? – Наклонился к Антошке, посмотрел ему в глаза. – Поехали с нами?.. Станешь за другом – или кто он тебе, брат? – ухаживать. Мы лечить его будем, а ты помогать. Хочешь?

Антошка, соглашаясь, быстро и сильно закивал.

– Ну вот и договорились, – Фролов опять высоко поднял его, передал гребцам, те – чоновцам, которые на носу придерживали за плечи Еремея. – Кстати, как звать-то тебя?

– Антошка Сардаков, – скороговоркой отозвался мальчик, опустившись на корточки перед Еремеем и заглядывая ему в лицо. – А он – Еремей Сатар! – пояснил с гордостью. – Его дед – Большой Ефрем-ики.

– Внук Ефрема Сатарова? – Фролов удивленно посмотрел на Еремея, потом – изучающе – на Арчева.

Шлюпка скользнула вдоль низкого борта «Советогора», на котором слитным пятном шевелились те, кто были оставлены в резерве. Они, вцепившись в короткий трап, спустились к самой воде, склонились через фальшборт, радостно встречая прибывших. Но те на веселье не откликнулись. Молча подняли Еремея, молча протянули его вверх. И сразу угасло оживление на палубе. Еремея приняли, сомкнулись над ним плотной массой, которая тут же отхлынула от борта.

Антошка подхватил туески, взлетел по трапу и бросился вслед за уносившими Еремея.

Те прогромыхали по железным ступеням, которые вели неглубоко вниз, в глубь парохода. Протопали по неширокому коридору, освещенному керосиновым фонарем под потолком. Девушка в красной косынке, которая шла впереди, распахнула, последнюю, самую дальнюю в коридоре дверь.

Антошка, расталкивая бойцов, шмыгнул в эту дверь, притаился за изголовьем узкой кровати, на которую положили лицом вниз Еремея, и настороженно огляделся: еще одна кровать у другой стены, кожаная лежанка, русский рукомойник, рядом шкаф, второй, белый шкафчик над столом у круглого окошка, тут же – портрет самого главного советского начальника, такой же, какой показывал Сардаковым Ефрем-ики.

– Ну, чего столпились?! Видите, мальчику и так дышать нечем!

Девушка в красной косынке, раскинув руки, принялась вытеснять в коридор бойцов.

– Может, надо чего для мальчонки, а? – чоновцы, отступая под напором девушки, просительно смотрели на нее. – Ты, Люся, только скажи…

– Надо лишь одно – чтобы вы не мешали! Хотя нет, принесите ведро горячей воды!

– Воды… Кипятку для остячонка! Живо! – донеслось из коридора, и сразу же послышался беспорядочный удаляющийся топот.

– Ну, чего стоишь? – удивилась Люся, повернувшись к Антошке. – Сними с него одежду, – показала взглядом на Еремея. Быстро подошла к белому шкафчику, открыла дверцу, стала вынимать и выставлять на стол склянки с мазями, жидкостями, раскладывать бинты, корпию. – Не понял?.. Ярнасал илы вые! Паста вые! Тунгымтэ?[11]11
  – Сними с него одежду! Побыстрей! Понял? (хант.).


[Закрыть]

– Тунгымтэ… – Антошка поставил на краешек стола туески, которые прижимал к груди. Объяснил: – Вот вочирем, пупи ингк. – Опустил голову, глянул на девушку исподлобья. С трудом подбирая слова, сказал по-русски, уверенный, что так его лучше поймут. – Я боюсь снять Ермейка рубаху. Ермейка больно будет.

– Ах да… Какая же я стала!.. – Люся виновато улыбнулась. – Надо дождаться воды… Посиди пока.

Не успел Антошка присесть на лежанку, как в дверь робко постучали.

Антошка подскочил к двери, распахнул. Увидел бойца с ведром, чоновцев, а в просвете между ними – Арчева, который шел под конвоем в глубине коридора. Но на него Антошка глянул рассеянно – некогда! Схватил двумя руками дужку ведра и, приседая от тяжести, отворачивая от пара лицо, засеменил к койке Еремея.

Арчев тоже заметил мелькнувшего проводника и хотел было остановиться, чтобы послушать, что говорят о здоровье внука Ефрема Сатарова чоновцы, но один конвоир уже открыл дверь в каюту капитана, а другой несильно подтолкнул Арчева в спину.

Фролов на миг поднял глаза от бумаг, разложенных на столе, кивком показал на стул у стены.

Арчев сел, покосился на конвоиров, вставших слева и справа, забросил ногу на ногу. Обхватил сцепленными пальцами колено и скучающе посмотрел на чекиста, потом – насмешливо – на капитана, который, выпрямившись, поджав губы, сидел рядом с Фроловым.

– Арчев Евгений Дмитриевич, – потирая лоб, начал Фролов. – Родовой дворянин, князь, тридцати двух лет от роду… Если не ошибаюсь, предок ваш был вогульским князем?

– Что из того? – Арчев оскорбленно дернул верхней губой.

– Спросил я вас о вогульских предках лишь потому, что, возможно, у вас есть в этих краях какой-то свой, личный, интерес. А?.. Ладно, продолжим. Учились вы в первом Московском императрицы Екатерины Второй кадетском корпусе, затем закончили Александровское военное училище, служили в корпусе жандармов… Кстати, как это вы – князь! – и в охранку! Зачем?

– Затем, чтобы вас, хамло, в узде держать, в наморднике! – неожиданно вспылил Арчев. – Удовлетворены ответом?

– Что это вы взвились? – Фролов удивленно посмотрел на него. Откинулся к спинке стула, качнулся, поизучал недолго пленника. – Понимаю. Наверно, не я один, но и люди вашего круга таким выбором были удивлены? Донимали расспросами, досаждали?.. Думаю, в жандармы вы подались, чтобы на фронт не попасть.

– Как вы смеете?! – Арчев стрельнул глазами на капитана, хотел вскочить, но конвоиры удержали за плечи. – Я награжден шашкой – почетным оружием, статут которого «За храбрость»!

– Храбрость мясника, – презрительно буркнул Фролов. – Шашку вы получили за рьяное участие в карательной экспедиции Астахова-младшего. За расстрелы безоружных. – Поднял голову, поглядел жестоко, не мигая. – Вы знаете, что губернский съезд Советов объявил амнистию тем мятежникам, которые добровольно сложат оружие в течение двух этих недель. Поэтому, когда настигнем остатки вашего так называемого отряда, а это произойдет не сегодня завтра, вы в ультимативной форме напомните об этом своим головорезам. Дабы избежать напрасного кровопролития.

– Я?! – Арчев всем видом своим изобразил величайшее изумление. – Никогда! Пусть льется кровь. Ваша! Везде и всегда! Чем больше, тем лучше!

– Ясно. Боитесь идти к своим живодерам, – Фролов насмешливо покачал головой. – Знаете, подручные не простят, что вы сбежали от них… К слову, зачем это вам понадобилось стойбище Сатаров?

Арчев, мелко подрагивающий ногой, перестал выстукивать каблуком дробь. Выгнулся назад, потягиваясь.

– Я устал и больше разговаривать с вами не желаю. Прикажите меня увести! – потребовал капризным тоном.

– Я тоже не желаю с вами разговаривать, да приходится, – Фролов нагнулся, достал из-под стола серебряную статуэтку, поставил ее с легким стуком перед собой. – Скажите, откуда это у вас?

– Семейная реликвия, – Арчев искоса взглянул на фигурку. – Это своего рода талисман. Я всегда держу ее при себе. Работа изящная, вещица выполнена со вкусом… Да вам этого не понять.

– Отчего же. – Фролов взял статуэтку, покрутил так и этак, отчего серебро матово блеснуло в свете керосиновой лампы. – Афина Паллада, уникальная античная работа. Вероятно, из греческих колоний Причерноморья. Это-то я понять могу, А вот как понять, что вы, эстет, любитель изящного, и так истязали мальчика?

– Эстеты, любители изящного всегда наказывали строптивое быдло, – Арчев, не отрывая взгляда от серебряной фигурки, криво усмехнулся. – Вспомните хотя бы «Записки охотника» или «После бала».

– Значит, мальчик был строптив? – Фролов наклонился к статуэтке, принялся внимательно разглядывать копье, даже пальцем легонько погладил его. – Чего же вы от него добивались? – Взглянул на Арчева. Подождал ответа – не дождался, и опять опустил глаза на статуэтку. – Объясните, что означают эти зарубки на копье?.. Количество убитых медведей? Не знаете?.. Надо будет у Еремея спросить, уж он-то наверняка ответит. Второй вопрос… – Вытянул из нагрудного кармана батистовый лоскут с вышитой картой. Положил на стол, разгладил ладонью.

– Я солгал, – Арчев вцепился в колени, смяв брюки. – А лгать перед кем-нибудь, и особенно перед вами, считаю для себя унизительным… – Кашлянул в кулак. – Статуэтку я действительно взял в стойбище Сатаров.

Фролов покивал: так, так, мол, продолжайте. Положил на стол пояс Ефрема-ики и, посматривая то на орнамент сумки-качина, то на карту Спирьки, спросил:

– Объясните: для чего на вашей схеме нарисован родовой знак Сатаров? Может, между этим знаком, статуэткой и пыткой мальчика есть прямая связь? А? Ведь серебряная фигурка на остяцком языке называется скорей всего «им вал пай». А тамга Сатаров – «сорпи най»… Что же вы хотели узнать у Еремея, а?

– Если так интересно, спросите у него. – Арчев уперся ладонями в колени, резко встал. – Вы мне надоели. Больше отвечать не намерен.

Конвоиры вцепились ему в плечи, чтобы снова усадить.

– А я и не собираюсь вас больше ни о чем спрашивать, – сказал Фролов брезгливо. – Теперь с вами будет разговаривать следователь… Уведите!

– Глаз с него не спускайте! – громко и неожиданно хрипло, от долгого молчания, судя по всему, приказал капитан. Добродушное лицо его было суровым, бледным и словно бы усохшим. – Этот злодей, как я понял, тот еще шельма. Убежит, чего доброго!

Арчев, уже у двери, обернулся, улыбнулся.

– Напрасно тревожитесь, – глядя в глаза капитана, сказал, кривя рот. – Пароход я не покину, даже если будете гнать. Доберусь с вами до города, а вот уж там-то уйду…

– В тюрьму, – желчно уточнил капитан. – А оттуда… – поднял глаза к потолку, развел ладони, – к праотцам, как говорится.

– Что ж, на миру и смерть красна. – Арчев, пристально глядя на него, засмеялся. – Если дело дойдет до такого финала, я ведь не один к стенке встану. Всех, кого знаю не знаю выдам, чтоб умереть в компании.

– Топай, топай. – Конвоир подтолкнул его.

– Что это за «сорви лай» или как там? – Капитан облегченно выдохнул, расслабился, когда за пленником закрылась дверь. Достал платок, вытер круглые щеки, лоб, глубокие залысины. Засунул платок за ворот кителя, промокнул шею. – Очень уж господин атаман встревожился, когда вы об этой самой «сорви лай» упомянули.

Фролов, поставив на колени мешок Арчева, выкладывал из него на стол содержимое: исподнее белье, толстую книгу «Историческое обозрение Сибири», светло-коричневые собольи шкурки, чистые портянки, икону Георгия Победоносца, плоскую шкатулку из моржового бивня. Встряхнув мешок, высыпал на стол десятка два патронов.

– «Сорни най»? – переспросил, думая о своем. – «Сорни» значит золотой, золотая. «Най» имеет два значения: огонь и молодая красивая женщина. – Поднял крышку шкатулки, из которой встопорщились, вздыбились фотографические снимки. – В местном пантеоне Сорни Най – добрая, веселая юная богиня. – Взял двумя пальцами, словно боясь обжечься или испачкаться, верхнюю фотокарточку, принялся хмуро разглядывать ее.

– Красивая, молодая… Золотая, – задумчиво повторил капитан. – Золотая богиня… Золотая Баба? – И изумленно воззрился на Фролова.

Тот поднял голову, взглянул на капитана, прищурив в раздумье глаза.

5

Два больших, широких дощаника, тяжело осевших в воду, еле-еле ползли по течению рядом с берегом – обвисли в безветрии серые паруса, медленно и понуро шагали по отмели лошади, тащившие на веревках эти громоздкие лодки. Иногда веревки ослабевали, провисали, но тут же снова рывком натягивались; дощаники, дернувшись, разворачивались носами к берегу, и тогда дневальные лениво, нехотя, отпихивались шестами, чтобы удержать лодки по курсу.

Белобрысый, худой и длинный, с тонкой мальчишеской, кадыкастой шеей, Сергей Ростовцев, оставшийся старшим после того, как Арчев, как только отряд покинул Сатарово, исчез ночью с четырьмя бойцами, полулежал в дощанике на куче мешков, поглядывая со смешанным чувством гадливости и страха на соотрядников. Те, еще не очухавшиеся от вчерашней попойки, валялись расхристанные, полуодетые на грудах награбленного добра, дремали, сонно поругивались, жевали, пили, поплевывали под ноги, вяло играли в карты, расплачиваясь чуть ли не аршинными квадратами мятых, неразрезанных листов керенок – пуды этой бросовой бумаги нашли в подвалах бывшего отделения страхового общества «Саламандра», когда громили обосновавшийся там Губженотдел, и прихватили, чтобы дурачить инородцев.

Ростовцев стиснул зубы, отвел глаза от лохматого, с мятым лицом мужика, который блевал, свесившись через борт. Отряд, еще недавно, при Арчеве, скором и крутом на расправу, бывший слаженной, дисциплинированной дружиной боевиков, разваливался на глазах, превращался в бандитствующий сброд. И ему, Ростовцеву, надо быть вместе с этими мерзавцами, другого пути нет. Сбежать, как Арчев? Но у того есть проводник, Серафимов, и трое преданных до гроба мужиков, бывалых, битых, тертых, которые и в огне не сгорят и в воде не потонут. Одному бежать – верная гибель в тайге или, если удастся выйти к людям, в застенках Чека.

Он удержал вздох, посмотрел на берег, где верхом на лошадях, тянувших лодки, сгорбились Урядник и Студент, задержал взгляд на Козыре, который гарцевал на вороном жеребце Арчева. «С Козырем можно бы уйти, – шевельнулась несмелая мысль. – Этот проходимец помог бы вывернуться. Рискованно, правда, открываться ему…» Вспомнилось, как рассвирепел Козырь, когда обнаружилось, что Арчев исчез, как поклялся, что пришьет любого, кто вздумает по примеру князя рвануть в камыши, потому как по закону можно выходить из дела только в фартовый час, а не когда фортуна отвернулась…

«Надо бы сменить верховых», – подумалось лениво, но Ростовцев отогнал эту мысль. Прикажешь – не послушаются: хмыкнут, сплюнут, а то к черту или куда подальше пошлют, и вконец потеряешь авторитет. Пусть сами разбираются, сами выясняют отношения, сами грызутся. У них есть Урядник, он наведет порядок, да и Козырь лишнего не переработает.

Ростовцев закрыл глаза. Скорей бы доплыть до поворота– там течение посильней, да и ветер должен быть – можно отцепить лошадок… Что ждет в Березове, в глухой дыре, где гнили в ссылке Меншиков, Долгорукие, Остерман и даже некоторые из нынешних правителей Совдепии? Скорей всего, большевики и там установили свою диктатуру. Даже в такой глухомани не удастся скрыться, отсидеться. Полный разгром от Барабинска до Обдорска, разгром сокрушительный. А ведь как хорошо все начиналось – Тюменская губерния полностью, часть уездов Омской, Челябинской, Екатеринбургской губерний охватились восстанием: полное впечатление стихийного праведного народного гнева. И мало кто знает, как много пришлось потрудиться руководителям эсеровского «Союза трудового крестьянства», подготавливая мятеж, какую последовательную, целенаправленную, ежедневную, а точнее еженощную, работу проводили их агенты, эмиссары и уполномоченные в деревнях и селах, как умело науськивали мужиков и баб, чтобы те отбивали подводы с хлебом, направляемые в город, а потом расправлялись с коммунистами и теми, кто приезжал, чтобы разобраться в беспорядках – вот вам и спонтанный, неорганизованный бунт землепашцев! А какие безотказные лозунги были выдвинуты: «Долой продразверстку!», «Свободу торговле!», «Хватит диктатуры пролетариев, да здравствует диктатура хлеборобов!», «Крестьянская Сибирь – крестьянам!», «Вся власть – пахарям!». Били на то, что уставший от хлебных поборов крепкий сибирский мужик, всегда живший сытно и вольготно по сравнению с нищей Россией, а теперь лишенный даже маломальского запаса, как бы получал поддержку. Он и попер – «Да здравствуют Советы без коммунистов!» – крушить комитетчиков. И после победы все было продумано руководителями и предусмотрено. Правительство в лице Крестьянского Совета Федеративной уездной республики, избавившись от большевиков, но сохранив сельские Советы и волисполкомы, чтобы не оттолкнуть население, решительно заявило в своих манифестах, что о возврате земли помещикам не может быть и речи – благо помещиков здесь и в глаза не видывали, – равно как не может быть речи и об отмене восьмичасового рабочего дня на фабриках и заводах. Пусть потешатся пролетарии, хотя они не землепашцы, не хозяева жизни, деревне до их забот дела нет, деревня и без них, дармоедов, проживет, а вот они без деревни – подохнут. И дохли уже. Все предусмотрело правительство крестьянской республики, все отладило, восстановив четкую, разумную общественную систему по образцу прежнего, благословенного государственного устройства: возродило привычные учреждения по охране порядка, права и законности, объявило полную свободу торговли, предпринимательства и собственности. Так почему же продержались они всего полтора месяца? Почему мужики после Десятого съезда этой распроклятой большевистской партии не захотели в боях с Красной Армией умирать за новую, свою, без коммунистов, без пролетарской диктатуры, власть?

– Кончай клопа давить, братва! – стегнул по ушам вопль Козыря. – Кругом арш! Равнение на добычу!

Ростовцев открыл глаза, увидел, что все на дощаниках и верховые на берегу, развернувшись, смотрят вверх по течению, откуда, отчаянно выталкивая из трубы частые, плотные клубки дыма, резво приближался низенький, широкий в палубе пароходишко.

– К бою! – радостно скомандовал Ростовцев. Еще бы: такая удача! Захватив пароход, можно будет прорваться сквозь любые совдеповские засады. Обернувшись на миг к берегу, заорал: – Руби веревки! – И снова к тем, что в дощаниках: – Выгребай на середину! Да побыстрей, побыстрей, канальи. Упустим ведь!

Но арчевцы уже вывернули дощаники от берега, навалились на весла, чтобы перерезать путь «Советогору».

Пароход вдруг сбросил скорость, да так резко, что, казалось, даже осел на корму: взбурлилась вода под гребным колесом, дым окутал надстройки. А когда рассеялся, открыл стоящего у борта в полный рост высокого человека в кожаной куртке – тень от этого смельчака, изгибаясь, ломалась на взбаламученной воде.

– Эй вы, сдавайтесь! – властно крикнул он в медный, поблескивающий рупор. – Тот, кто бросит оружие, попадет под амнистию. Гарантирую жизнь и свободу.

– A-а, собака! – взвизгнул Ростовцев. – Это же Фролов!

Прыжком нырнул к пулемету, упал за щиток, полоснул длинной очередью. Фролов исчез.

И сразу же с «Советогора» сухой скороговоркой отозвался пулемет красных. За ним другой – тоном повыше, голосом позлей, понервней. Заметались, то пересекаясь, то расходясь, то приближаясь, то отдаляясь, частые фонтанчики между дощаниками и берегом. С лодок ответили беспорядочной винтовочной пальбой, застрекотал еще один пулемет арчевцев, потом и третий.

– Назад, назад, мужики! Отходим! Чекисты! – прорывались сквозь треск выстрелов панические крики. – Шевелись, стерьвы, гребите! Не видите, что ль, – сам Фролов!

Лодки развернулись к берегу, но, словно наткнувшись на невидимую стену, круто вильнули вдоль сплошного частокола фонтанчиков, отсекающих от суши.

– Прощай, братва! – заорал Козырь. – Бог не фрайер – выручит! – Упал грудью на холку жеребца. Глянул из-под локтя на верховых. – Рвем отсюда!

Уткнулся лицом в гриву, отпустил поводья, дал шенкеля. Конь, вытянув морду, поджав уши, бросился крупным наметом в чащу.

Привыкшие тянуть лодки флегматичные рабочие лошадки, знающие лишь размеренный спокойный шаг, тоже проявили неожиданную прыть. Подгоняемые ездовыми, которые, испуганно оглядываясь, чмокали, колотили пятками, коняги, вспомнив, видимо, молодость, устремились неумелым коровьим галопом вслед за жеребцом…

Козырь поджидал отставших в низкорослом сосняке.

– Ну, сявки-сявочки, вывернулись! – Он сдавленно засмеялся, когда подъехали ездовые. Почесал острый, выступающий далеко вперед подбородок. – Из какой мясорубки вырвались, самого Фролова провели, а!.. Ты чего закис, Студент? – ткнул в плечо всадника в пенсне и потасканной тужурке с золочеными пуговицами. – Хватай воздух, дыши глубже. Живы ведь, короли-валеты! Живы, Студент, чуешь?

Тот посмотрел на него через покривившееся пенсне.

– Нехорошо как-то получилось… Своих в беде бросили.

– Вот так ляпнул! – поразился Козырь и даже покачнулся в седле. – Ты что? Смерти захотел? Могу помочь, – потянул из-за спины винтовку. – Выручим его, Урядник? – Весело посмотрел на краснолицего, кряжистого мужика с густой, аккуратно подстриженной рыжей бородой. – Выделим девять грамм из общей пайки для этого недоумка?

Урядник насупился, нахмурил брови.

– Наши-ваши, глупость одна. О себе думать надо. Что делать-то теперь станем, господа хорошие?

– Как что делать? – удивился Студент. С недоумением уставился сквозь блеснувшие стеклышки пенсне на Урядника. – Поедем в Березово!

– Вот и видно, что ты – дура зеленая, – снисходительно решил Козырь. – Сразу ясно, тебе еще ни разу на хвост не садились. Стой, зараза! – Дернул повод, успокаивая затанцевавшего, заперебиравшего ногами коня. Предложил уверенно: – Надо валить туда, откуда пришла эта лайба с чекушниками. В Сатарово надо – самый козырный ход! Там нас никто не ждет. Кроме того, что ты жрать собираешься? А в Сатарове комиссары харчей небось для узкоглазых оставили – прорву!

– Что ж, есть резон. – Студент серьезно и глубокомысленно кивнул. – Это убеждает, это логично. Как по-вашему, Урядник?

– Одобряю, – важно заявил тот. – Я думаю, пароход далее, в Березово, направится. А нам, полагаю, с краснюками не по пути.

Козырь хмыкнул и вдруг вытянулся на стременах, поднял указательный палец, призывая к тишине.

– Слышь, перестали хлестаться! Все, спеклись братишки, хана им пришла… Сейчас чекисты в кустах шмон проведут и за нами в розыск!

Пригнулся, пустил коня галопом. Урядник и Студент, тоже пригнувшись, оглядываясь встревоженно, поскакали вслед за ним.

Держа под прицелом бандитов, чоновцы приближались на шлюпках к дощаникам. Выловили Ростовцева, которого свои же выбросили в воду за то, что он продолжал отстреливаться, когда все уже побросали оружие и задрали руки вверх; помогли забраться в шлюпку еще нескольким арчевцам – тем, что за борт попрыгали от страха.

Ростовцев первым взобрался по трапу на палубу «Советогора».

Мельком взглянул на чекистов, на девушку в алой косынке, на черноволосого, большеголового остячонка в серой рубахе, перехваченной ремнем с ножом, на крепыша в кителе и фуражке речника – судя по всему, капитана, и задержал взгляд на Фролове, легендарном и страшном. Но тот на него, Ростовцева, и не глядел. Прищурившись от солнечных бликов, игравших на воде, наблюдал за бойцами, которые перегружали из дощаника в шлюпку винтовки, зеленые патронные ящики.

– Я так полагаю, что вы – Ростовцев Сергей Львович, – не повернув головы, сказал Фролов. – Бывший инспектор губземотдела, а во время мятежа заместитель Арчева. Верно?

– Абсолютно справедливо. – Ростовцев, храбрясь, прищелкнул каблуками, попытался развязно улыбнуться. – Заместитель по политико-идеологической работе. Так сказать, комиссар по вашей терминологии.

– Чего это вы ёрничаете? – Фролов покосился на него. – Не охладился еще в воде пыл? Или от страха?

– Вы не смеете подозревать меня в трусости! – фальцетом выкрикнул Ростовцев. – Никто не давал вам права…

– Да бросьте вы, – Фролов махнул рукой. Оглядел других пленных, которые сбились в кучку около трапа. – Этого, – мотнул подбородком в сторону Ростовцева, – в «каюту стюартов», остальных в общую.

Пленные, топоча по палубе, потянулись под конвоем на корму, где в пустующем кубрике машинной команды и кочегаров были еще в городе сколочены многоместные двухъярусные нары. А Ростовцева конвоиры повели к двери под мостиком.

– Да, Матюхин! – окликнул Фролов. – Найдите им что-нибудь сухое. Пусть переоденутся.

Ростовцева втолкнули в каюту, с силой захлопнули дверь.

Арчев, стоявший у окна с решеткой, обернулся.

– Евгений Дмитриевич! – обрадовался Ростовцев, с изумлением глядя на обросшего светлой короткой бородкой командира. Дернулся было к нему, но тут же остановился, точно споткнулся. Вскинул надменно голову. – Простите. Мы незнакомы. С предателями не хочу иметь ничего общего.

– Дать бы вам по физиономии, чтобы выбирали выражения. – Арчев, прислушиваясь к топоту в коридоре, который доносился глухо, как из-под воды, потянулся, зевнул. – Погубит вас язык, Серж. Язык, апломб и глупость. – Подошел к койке у стены, поднял с нее шинель. – Снимите с себя мокрое тряпье, подпоручик. И наденьте хотя бы вот это… А то простудитесь.

– Пошли вы к черту с вашей заботой! – Ростовцев оттолкнул его руку. – Ненавижу вас! Вы изменили отряду, изменили нашим идеям, нашему святому делу освобождения России! – Направился было ко второй койке, у противоположной стены, но Арчев решительно преградил путь.

– Немедленно переодеваться! – рявкнул по-командирски. – Не хватало, чтобы вы из этой конуры еще и свинарник сделали… Смотрите, какие лужи!

Ростовцев, невольно вытянувшийся от окрика, глянул под ноги, отступил на шаг. Нехотя принялся раздеваться.

– Подчиняюсь, поскольку вы старший по возрасту и… – ехидно улыбнулся, – и по стажу заточения. Подчиняюсь, хотя и перестал вас уважать. Так и знайте. Ваше вероломство…

– Простите, Серж, – сказал Арчев насмешливо, – но вы или близорукий фанатик, или дремучий дурак. Не перебивайте! – Вскинул требовательно ладонь, когда задохнувшийся от оскорбления подпоручик резко поднял голову. – На что вы надеялись?! Забыли разве о Корнилове, Деникине, Юдениче, Колчаке, Врангеле?

– Это все не то! Они пытались реставрировать отжившее, непопулярное прошлое, а мы… Мы предлагаем качественно иное: крестьянскую республику!

– Слова, слова, слова… Я сам не раз повторял и готов повторить эти слова перед мужиками. Но сейчас-то мы одни, Серж. Какое качественно иное? Старый товар в новой обертке, как говаривал покойный Серафимов. Нет, шер ами, качественно новое предложили именно большевики. Поэтому взяли они власть, к сожалению, прочно и надолго. Боюсь, что навсегда.