Текст книги "Золотой огонь Югры (Повесть)"

Автор книги: Эрнст Бутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Парамонов, жмурясь от выползшего из-за леса солнца, истомно потянулся, перевалился с левого бока на спину.

– Слышь, Степа, – окликнул, позевывая, приятеля. – А что, ежели их благородие с Кирюшкой нас омманули? Оставили, как Ваньку на тоем стойбище, воздух стеречь, а сами уже клад делют?

– Не, им без нас такую прорву золота не утащить, – сонно отозвался Степан. – Вернутся, куда им без нас?.. Сыщут шаманенка и вернутся… Ох, тошно! У тебя голова не трешшыт?

– Трешшыт, Степа, – вздохнул Парамонов. – Должно, подмешал чегой-то покойный колдун.

Степан, пошарив рядом, нащупал бутыль, вдавленную в песок. Поинтересовался с ехидцей:

– Стал быть, шаманскую пить не будешь?.. А я хлебну.

Сдвинул фуражку, приподнял голову. И замер.

В него целился из карабина, стоя на взгорке, крепенький, черноволосый, черноглазый парнишка в зеленой, сшитой из кительного сукна, малице. Рядом с этим незнакомым остячонком застыл в воинственной позе сгинувший вчера проводничок, сжимая в левой руке аркан, а в правой – топор.

– Еще чего, пить не буду! – всполошился Парамонов.

Перекинулся на правый бок. И увидел мальчиков. Не задумываясь, выбросил руку к винтовке, которая лежала рядом.

Бремен, вильнув стволом карабина, нажал на спуск – брызнули щепки раздробленного винтовочного приклада; мгновенно передернув затвор, сразу же выстрелил во второй раз – пуля, цокнув, ударила в барабан нагана, который был в руке вскочившего на колени Степана. Тот вскрикнул, затряс пальцами, принялся дуть на них.

– Ты, милок, опусти винтарь-то. И не серчай на нас, мы тута ни при чем, – поглядывая маслено на Еремея, Парамонов с кряхтением встал на карачки. – Не держи на нас зла, голубок. Избушку твою Арчев с Кирюшкой спалили. – Поднялся на ноги, истово перекрестился. – Вот те хрест!.. Мы воспротивились было, да куды там…

– Где Арч и Кирюшка? – свирепо спросил Еремей.

– В Сатарово утекли, – угрюмо ответил Степан. – В Сатарово!

– Сбегли оне. Бросили, значитца, нас, – добавил Парамонов и скорбно, опечаленно вздохнул – Сели тайком в лодку и… И сродственников твоих увезли.

– Ты! – Еремей направил карабин, на Парамонова. – Свяжи руки этому! – Показал стволом на Степана. – Ремнем своим свяжи!

Тот суетливо откинул полу шинели, вытянул подпояску, бесцеремонно завел за спину руки приятеля, принялся оплетать их. Степан воспротивился было, но мальчик навел дуло на него, и мужик смирился.

– А теперь подними руки! – потребовал Еремей, когда Парамонов закончил работу. – Выше! Над головой! – и кивнул Антошке.

Тот стремительно присел – тынзян метнулся из левой руки в правую, свистнул в воздухе. Как только петля захлестнула запястья врага, Антошка, оскалясь, откинулся назад, и аркан затянулся туго, надежно.

Еремей, сунув карабин Антошке, в два прыжка очутился около арчевцев – быстро набросил на запястья Парамонова еще несколько витков тынзяна, завязал узлом, а конец аркана пропустил меж скрещенных рук Степана. Оплел, перепутал брезентовый ремешок.

– Да как же тебе не совестно, милок! – опомнившись, взвыл плаксиво Парамонов. – Ведь мы ж тебе в отцы годимся.

– Заткнись, христосик! – рявкнул Степан и тяжело уставился на Еремея. – Ну, змееныш, берегись! Ежели жив останусь и ежели встренемся, сам тебя придушу. Раздавлю, как таракана! – Дернулся к мальчику, отчего привязанный сзади Парамонов качнулся, ткнулся лицом в его спину.

Еремей брезгливо отвел лицо в сторону, ощупал Степана, выгреб из карманов шинели горсть патронов. Обыскал и Парамонова. Нагнувшись, подхватил с земли его ремень с подсумками, бросил к ногам Антошки, который держал врагов под прицелом. Поднял винтовку с раздробленным прикладом, ударил им о землю, доламывая, вдавил в песок наган Степана, а его винтовку забросил за плечо. Остановился над тюками, наткнулся взглядом на сплющенный беличий капюшон своего кумыша, зажатого между золотисто-коричневой малицей деда и черно-серебристой опушкой сака матери. Затем вцепился в веревки, перетянувшие зимнюю одежду Сатаров; пятясь, поволок тюки с меховыми нарядами к чадящей избушке и размашисто перебросил через обуглившуюся стену. Меха слабо затрещали, белый пух лебяжьего сака бабушки и песцовой малины Аринэ шевельнулся, вздыбился, скрутился спекшимися черными жгутиками; шкуры охватились голубым летучим пламенем, задымились; запахло паленой кожей. Еремей, крепко зажмурившись, застыл на миг. попрощался с семьей. А может, кто-то еще жив; может, правда увезли в Сатарово?.. Нет, не верится. Круто развернулся и, хрустя берестяными куженьками, обломками деревянной посуды, которые давил, не замечая, прошел к лабазу. Задержался около трупов оскалившихся собак – простился и с ними.

Ворота загона распахнул резко, широко. Олени, сбившиеся в дальнем углу серой кучей, испуганно прядали ушами, задирали блестящие черные носы, встревоженно принюхиваясь к запаху дыма. Еремей, приблизившись вдоль изгороди к стаду, взмахнул руками: олени заметались, ринулись плотной, колыхающейся массой к выходу, проскользнули на волю и растеклись широким веером в ельник – затрещали ветки, качнулись деревца; прошумело волной уже вдали, и стихло.

Глядя прямо перед собой, Еремей вернулся к берегу. Подобрал на ходу топор, подозвал Антошку.

Вдвоем они прикладами и топором разбили в щепки один из обласов. Второй перевернули днищем вниз, столкнули в воду. Парамонов и Степан исподлобья наблюдали за ними. Мальчики, не взглянув на них, не спеша сели в лодку и отплыли.

– Ну, гаденыш, мы ишшо встренемся! – заорал Степан.

Антошка, сидевший на дне обласа, вздрогнул, съежился.

– Распрямись! – зашипел Еремей. – Пусть видят тебя смелым, пусть знают, что мы их не боимся!

Он мерно взмахивал веслом, голову держал высоко, гордо.

– Я не за себя боюсь, – Антошка расправил плечи. – Я о стойбище нашем думаю. У нас ведь тоже один из этих остался – Иван.

Еремей нахмурился, промолчал, стал грести быстрее, злей.

Степан и Парамонов, пошатываясь, укрепляясь в позе поустойчивей, проводили глазами облас, пока тот не скрылся за стеной кедрача на мыске.

– Ну, развязывай! – Степан, пригнувшись головой к коленям, задрал над спиной руки. – Никто ведь, окромя нас самих, не сслобонит.

Парамонов, дергая зубами хитросплетения тынзяна, ослабил путы, а затем и развязал их, но вот с брезентовым ремешком ему пришлось повозиться. Тычась носом в запястья партнера, вцепившись зубами в тугие узлы, тянул их, терзал, пытался даже перекусить, пережевать.

– У-у, иуда, затянул, постарался! – Степан свирепел, сжимал пальцы в кулаки, пытался ткнуть ими в нос приятеля. – Выслуживался перед зверенышем, каин. Шкуру свою спасал!

– Не гневись, Степа. Остячонок ведь в лоб мне целил. – Парамонов наконец вздохнул облегченно: – Ну, кажись, все.

Степан, вяло пошевелив кистями, стряхнул ремешок. Посжимал затекшие пальцы, поразглядывал их с легким недоумением. Потом неспешно достал из-за голенища нож, просунул его между связанными руками Парамонова, распластал путы. Поглядывая на стенку избушки, где дотлевал черный, обуглившийся узел награбленного добра, выковырял из песка наган с квадратной дырой вместо барабана, выбитого пулей.

– От-те, язви его, волчонка. Чего натворил! – покачал обескураженно кудлатой головой. – Двух таких здоровенных мужиков острамил. Посадил, можно сказать, голым задом в крапиву… Зачем ты ему про сродственников-то наплел? Быдто увезли их.

– Дык как же, Степушка. – Парамонов хозяйственно сматывал остаток аркана. – Узнал бы, что мы порешили евонную семью, и ухлопал бы нас. – Сунул тынзян в карман шинели. Поднял изуродованную винтовку. – Как думаешь, Степа, получится хучь бы обрез? Аль выбросить?

– Выкинь! Я того щенка голыми руками возьму… – Степан, откинувшись, дотянулся до бутыли. Взболтнул ее, поглядел через остатки розоватого спирта на свет. – Будешь пить шайтановку, ай нет?

– Как не буду, как не буду! – забеспокоился Парамонов…

Они, захмелевшие, сидели у костра, разведенного из сухих, жарко полыхающих щеп обласа, и голодно поглядывали на закопченный казан хозяев стойбища, в котором, исходя аппетитным паром, доваривалась уха из приготовленных Сатарами запасов рыбы, когда за дальним песком вверху по течению показалась медленно ползущая серединой реки лодка.

– Глянь, никак их благородие возвертаются? – Парамонов испуганно вскочил, прищурился подслеповато.

– Он самый… – Степан тоже поднялся, замедленно, нехотя. – Один, чегой-то. Выходит, прими господи душу раба твово Кирюшки?

Мужики понимающе переглянулись и направились к берегу: Степан вразвалку, косолапя; Парамонов, опередив его, мелкими, прыгающими шажками.

– С возвращеньицем, вашбродь! – крикнул он медовым голосом.

Арчев с трудом повернул голову и, устало, вразнобой, ворочая веслами, направил лодку к берегу.

Степан вошел по пояс в воду, схватил лодку за нос, дернул на себя, и, перехватывая борта, толкнул к берегу. Арчев обессиленно уронил руки меж колен, свесил к груди голову.

– Где… остячонок?.. Живой?.. – заглатывая слова, спросил с частыми всхрипами. – Вы… не покалечили… его?

– Дык чего ему исделается? Живой стервец, – отводя глаза в сторону и делая постное лицо, смущенно начал тянуть Парамонов.

– Сбег шаманенок! – решительно оборвал Степан это несмелое бормотание.

– Что-о-о? – Арчев удивленно посмотрел на него снизу вверх. – Упустили? Не справились с ребенком? Какого-то сопливца не смогли удержать? – Ощерился, вскочил, но снова рухнул на скамью, схватившись за поясницу. – Пропади оно все пропадом: и весла эти, и спина, и вы, дурачье безмозглое! – Ударил в отчаянии кулаком по борту. – Живо за весла!

– Дык, эт самое, вашбродь… Ушица тама преет, – неуверенно повел рукой в сторону костерка Парамонов. – Можа, похлебаем сперва?

Арчев уставился на него бешеными глазами, но не проронил ни слова.

– Слушаюсь! – Парамонов резво прижал руки к бедрам, вскинул бороду, вытянулся в струну. И тут же кинулся к лодке, где уже сидел Степан, проворно вскочил в нее, схватился за весло.

– И это былая гордость сотни Иисуса-воителя?.. Гроза коммунии?.. – желчно, сквозь зубы процедил Арчев, развязывая мешок. Достал фляжку, отвинтил крышечку, плеснул на ладонь водки. Морщась, зажал фляжку коленями, брезгливо потер руки. – Вы не мальчишку, вы свое безбедное будущее упустили!

– Поймаем, шаманенка, вашбродь, не сумлевайтесь, – бодро пообещал осмелевший Парамонов.

– Я тому змеенышу сам башку сверну, – откидываясь назад и сильно загребая, заявил Степан.

Арчев, поднесший фляжку к губам, поперхнулся.

– Тупицы! – выкрикнул, откашлявшись. – Мальчишка нам только живой нужен… Если кто из вас хоть пальцем тронет его, пристрелю, как Серафимова.

Мужики, загребавшие умело, сильно, без плеска, отчего лодка ускоряла плавными рывками ход, сделали сбой.

– Я так понимаю: он, шайтаненок, то исть, в тое стойбище заглянет, – подчеркнуто скорбно вздохнул Парамонов. Покосился, выжидательно улыбаясь, на Арчева. – А тама Иван…

– Иван ухлопает мальца, – закончил Степан. – Вы же, вашбродь, сами приказали не оставлять свидетелей. Откуль Ивану знать, что остячонок вам нужон. Как пить дать, изничтожит малого!

– Дьявольщина, все может сорваться! – Арчев заерзал. И уже не приказал – попросил умоляюще: – Гребите, гребите, братцы…

4

Только-только долбленая лодчонка скользнула на травянистый берег, как Антошка с трехлинейкой, а следом и Еремей с карабином метнулись через борт. Привычно, на ходу, вдернули обласок подальше на сушу и, пригнувшись, бросились к стойбищу, огибая, чтобы не шуршать, заросли малины.

На взгорке, где кустарник поредел, осторожно выпрямились и облегченно переглянулись – стойбище казалось нетронутым: двери лабаза на низеньких толстых стойках, избушки тулых хот и сарая кул хот, в котором зимой хранят рыбу, были закрыты; мирно лежал на берегу не успевший еще потемнеть от времени облас Сардаковых. Только непривычно пусто и тихо – ни людей, ни собак, ни оленей.

Антошка неуверенно вышел из кустов, окликнул:

– Ачи! Котты вусын?[7]7
  – Отец! Где ты? (хант.)


[Закрыть] – и замер, прислушиваясь.

Дверь избушки тихонько приоткрылась – смутно мелькнуло в темной щели чье-то лицо – и широко, единым махом распахнулась. Через порог вышагнул толстый, с жирным бабьим лицом, коротко остриженный мужик в гимнастерке без ремня. В правой руке он держал нож, в левой – необглоданную кость.

– Глянь-кось, живой! – удивился он. Сыто икнул, вытер толстые губы кулаком с ножом. – Ты ведь здешнего хозяина сын, ага?

– Где люди?.. Сардаковы где? – отрывисто спросил Еремей.

– Хозяева-то? Тама вон лежат, – мужик показал костью на сарайчик кул хот. – Преставились, в нижний мир, как вы говорите, ушли…

Антошка взвизгнул, вскинул винтовку и, не задумываясь, выстрелил в мордастого. Тот метнулся было к мальчишке, но бабахнул выстрел Еремея – вылетел нож из руки. Мужик ошалело присел, но тут же резко развернулся, прытко шмыгнул в избушку. И почти сразу же оттуда раздался выстрел. Мальчики упали.

– Почему ты не убил его?! – колотя кулаком о землю, крикнул Антошка. – Почему Иван остался жить?!

– Я хотел убить, – Еремей виновато глянул на его заплаканное лицо. – Не смог. Не могу стрелять в человека.

Дверь стала медленно приотворяться. Еремей тщательно прицелился, нажал на курок – пуля вошла в плаху створки, выворотив щепу. Дверь захлопнулась.

– Заряди большое ружье! – приказал Еремей. – Потом поплачешь… Как скажу, беги изо всех сил в кул хот.

Иван пинком распахнул дверь, вынырнул в проеме, вскидывая винтовку. Но поднести к плечу не успел. Еремей, выстрелив, опередил. Пуля ударилась в винтовку, парня толкнуло, опрокинуло. Дверь, спружинив на петлях, захлопнулась так же стремительно, как и открылась. Еремей вскочил на ноги.

– Беги! – прошипел властно.

Антошка, волоча за ремень винтовку, кинулся зигзагами через поляну, юркнул в кул хот. Еремей, держа под прицелом избушку, тоже двинулся, крадучись, к сарайчику.

– Во лупит, гад! Еще угробит сдуру!.. – Иван, упираясь ладонями в пол, сел, потер, кашлянув, ушибленную грудь. И напружинился – заметил сквозь щербину, оставшуюся от пули в двери, как старший остячонок скользнул через поляну к сарайчику.

– Ну, щас заголосят… – Иван тяжело поднялся, пнул винтовку с раздробленным цевьем, проковылял к нарам, где лежал ремень с кобурой. Вынул из нее кольт…

Еремей, пятясь, вошел в сарайчик, выдохнул с облегчением. Опустил карабин, оглянулся и обомлел.

Из-под накиданных кучей старых камышовых ковриков-яканов, тряпья, ветхих драных шкур, на которых валялись одеревеневшие уже трупы собак – Ночки и Быстрого, торчали голые ноги. Неживые ноги.

Антошка окаменело сидел на корточках в углу. Еремей выскочил из сарая. Качнулся, пронзительно закричал:

– Эй, ляль, выходи! Выходи, жирный, я убью тебя!

Иван облизнул губы, задержал дыхание, поднял кольт на уровень глаз и толкнул створку.

Выстрелили одновременно. Иван охнул, схватился за левое плечо.

– Ах ты морда налимья, зацепил-таки!

Дернулся назад и чуть не задохнулся от боли, упал на колени. Увидев краем глаза, что остячонок, пристально всматриваясь, сделал два шажка вперед, заорал:

– Иди, иди сюда, хорек! Иди, косоглазый! Иди, угощу!

– Сам подохнешь. Подожду, – Еремей медленно отступил в кул хот, исчез в полутемном проеме.

– Ладно. Ждать больше нельзя. Иди копай! – приказал Антошке. – Побыстрей. Нам еще Арча догнать надо.

Антошка, как во сне, поднялся, вышел. И, не пригибаясь, не ускоряя шаг, побрел под уклон к реке. Около одинокой сосны остановился, поглядел пусто на Еремея.

Тот кивнул: можно здесь, приступай! Крикнул:

– Эй ты, в тулых хот, не сдох еще?! Слышишь?!

Иван повернулся, чтобы сесть поудобней, и увидел на стене самострел с мощной, широкой дугой лука, а рядом, в кожаном чехле, толстые, темные стрелы с зазубренными наконечниками. Постанывая, поднялся с пола, утвердился на ногах. И не отрывая глаз от самострела, побрел к нему.

Антошка под сосной вяло нарезал пласты дерна, вяло откидывал их в сторону.

– Быстрей, Антошка, быстрей! – прикрикнул Еремей.

Конечно, могилу рыть необязательно. Убитых Сардаковых можно было перенести в облас, который лежал на берегу, и пустить по реке – дедушка говорил, что предки когда-то отправляли так в последний путь умерших, – но Еремей хотел, чтобы названый, а теперь и единственный брат, самый близкий теперь человек, хоть немного отвлекся в работе от горя.

Антошка начал проворней рыхлить ножом песок, проворней выгребать его.

– Быстрей, быстрей! – безжалостно подгонял Еремей.

– Во разбазланился… – зло пробормотал Иван. – Стращает небось.

Он, ерзая на коленях около нар, падая лбом на согнутую правую руку, когда все начинало плыть перед глазами, пристраивал напротив двери самострел.

– Нищета безлошадная, – презрительно хмыкал, протягивая сквозь щели между досками ремень, которым оплетал ложе самострела. – Ни единого гвоздя в избе нет!

Покряхтывая, с трудом согнул лук, зацепил крученую из сухожилий тетиву за сучок – спусковой крючок, наложил стрелу. И спустил тетиву. Стрела, прожужжав, с такой силой вонзилась в дверь, что та даже слегка приоткрылась.

Иван снова взвел лук. Протянул к двери длинную нитку из жил, конец которой привязал к спусковому крючку; натянув, обмотал ее вокруг наконечника стрелы…

Еремей, не целясь, выстрелил в воздух. Подождал – ответного выстрела не было. Выстрелил еще раз – тишина.

Антошка, углубившийся по плечи в яму, посмотрел на Еремея, на избушку. Упершись в край ямы, выметнулся наружу. Влетел в сарайчик.

– Пойду посмотрю, а? – спросил быстрым шепотом. – Через верхнее окно. Может, умер Иван?

– Посмотри, – неохотно согласился Еремей. – Только тихо. Вдруг притворяется? Вдруг хитрость какую задумал.

Антошка схватил карабин. Еремей дернулся было, чтобы остановить его, но передумал: как запретишь мстить? Пусть стреляет. У него всего один патрон – может, не попадет, не станет убийцей.

Антошка пристроил карабин за спину и метнулся к избушке.

Еремей положил винтовку на порожек, взял на прицел дверь избушки.

В родном доме – что внутри, что снаружи – знал Антошка каждый сучок, каждую трещинку. Поэтому кинулся к дальнему углу задней стены – сотни раз взлетал здесь белкой на крышу – и уже ухватился за неровно торчащие торцы бревен, как вдруг чья-то твердая, бугристая ладонь крепко зажала ему рот, а какая-то сила оторвала от земли. Антошка, вывернув голову назад, увидел носастого мужика с лохматой бородой – того самого, которого связывал Еремей, и закрутился, заизгибался.

Парамонов, приотставший от Арчева со Степаном – лодку привязывал, – сильней стиснул мальчишку, а сам зашарил взглядом по зарослям. Увидел Арчева за кустарником на взгорке – тот передал Степану револьвер, рукой в сторону избушки показал, и скрылся. «Надоть выждать, – решил Парамонов. – Пусть разведуют!»

Еремей, все встревоженней посматривая на крышу избушки, где должен был появиться Антошка, насторожился: за стеной что-то хрустнуло, прошуршало. Или показалось? Осторожно подтянул винтовку, хотел встать… И застыл, согнувшись, упершись левой рукой в землю – увидел, как к избушке подскочил тот самый здоровенный мужик, которого оставили связанным в стойбище.

Степан переложил револьвер в левую руку, размашисто перекрестился, рванул дверь. И повалился лицом вперед– стрела пробила грудь, вздыбив бугорком шинель на спине, – но, падая, успел Степан выстрелить в того, кто шевельнулся в дальнем углу.

От выстрела Парамонов, слегка вздрогнув, расслабил на миг руки. Антошка впился зубами в палец – мужик охнул, отдернул ладонь.

– Ермей, конта! – пронзительно закричал Антошка. – Коллэ, конта! – Вырвался, оставив в руках носастого карабин. – Ляль юхит![8]8
  – Еремей, беги!.. Слышишь, беги!.. Беда пришла! (хант.)


[Закрыть]

Истошный вопль Антошки подбросил Еремея. Он выскочил из сарайчика и тут же выронил винтовку – кто-то облапил сзади, сдавил, опрокинул. Еремей рычал, извивался, размашисто бил головой назад, стараясь попасть в лицо врагу.

– Тише, тише, юноша… поспокойней, – насмешливо сипел напавший, но насмешливость сразу исчезла, когда невдалеке бухнул выстрел. – Кто это лупит?.. Твой дружок?

Стрелял Парамонов. Удержав карабин, перехватив его половчей, он, подминая кусты, кинулся за беглецом, и, когда мелькнула в просвете зарослей серая рубашка, стрельнул навскидку. Малец вильнул в сторону и, перебегая от дерева к дереву, стал удаляться. Парамонов, посмеиваясь, поднял не торопясь карабин, прицелился – по науке, с опережением, на полпальца перед бегущим, – и нажал спуск. Боек сухо щелкнул, Парамонов передернул затвор – пусто, кончились патроны.

Антошка, точно споткнувшись, враз остановился, резко развернулся. Выдернул нож и сначала пошел, а потом побежал, все быстрей и быстрей, к мужику. Тот, как от наваждения, как от нечистой силы отмахиваясь карабином, попятился.

– Э, э, идол, не дури! Не дури, говорю… Ты чего это, ирод, удумал?

Запнулся, чуть не упал и вдруг, посматривая выпученными глазами за спину, припустил со всей мочи к стойбищу.

Арчев, навалившийся на Еремея, поднял голову на беспорядочный, панический топот сапог.

– Где шляешься, мерзавец? – спросил раздраженно, когда запыхавшийся Парамонов вытянулся перед ним.

– С бывшим проводничонком, вашбродь, задержамшись, – прищелкнул каблуками, выпятив грудь, доложил тот и опасливо стрельнул глазами в сторону зарослей. – Дозвольте мне? – улыбнулся льстиво, показал взглядом на руки пленника и, когда Арчев благосклонно кивнул, положил, как на строевом смотре, карабин, сделал шаг вперед.

Деловито вынул из кармана шинели обрывки тынзяна.

– Вот и сгодились. Вишь, милок, утром ты меня, а вечером – хе-хе – я тебя. – Он проворно и умело стянул ремешками руки Еремея. – Так-то вот: вчерась полковник, ныне – покойник… – Развернул мальчика лицом вверх, усадил его, поддернув за плечи, к стене. – Ну что, голубь? Утречком – герой, а вечером – с дырой?..

– Хватит болтать! – приказал Арчев. Повернулся к Еремею и улыбнулся: – Шутит он, не верь. Никто тебя убивать не собирается. И вообще, ничего плохого тебе не грозит. Если, конечно, будешь послушным. Ты должен всего лишь отвести нас на главное святое место, как это… Эвыт? Имынг тахи? Покажешь Сорни Най – и свободен… Советую согласиться. В противном случае этот вот, – кивнул на Парамонова, который замер по стойке смирно, искоса посматривая на кусты, – будет бить тебя, пока не станешь похожим на ободранного зайца. Верно, Парамонов?

– Так точно, вашбродь! – гаркнул тот. – Исполню в лучшем виде.

– Слышал? Верь мне, этот человек специалист в своем деле. Так что соглашайся, иначе… – Наклонился, добавил с усмешечкой: – Только не делай вид, будто не понимаешь. Льва Толстого понимаешь, а меня, Евгения Арчева, – нет?

– Ты Арч? – взвизгнул Еремей, изучавший ненавидящими глазами этого незнакомца с ввалившимися, обросшими светлой щетиной, точно песком облепленными, щеками, и резко ударил ногой изо всех сил в грудь врага.

Тот, взмахнув руками, опрокинулся, но тут же вскочил, замашисто вскинул для удара руку, но Парамонов опередил – сшиб мальчика, рухнул на него, придавил телом.

– Ах ты, сморчок! – Арчев, не удержавшись, ткнул Еремея носком сапога в живот. Потом, рывком расстегнув, сорвал с него пояс: сухо стукнулись медвежьи клыки, тоненько звякнули медные висюльки. – Все равно покажешь, паршивец, Сорни Най! – Постучал пальцем по орнаменту на сумке-качине. – Покажешь! Займись им, Парамонов!

– Для зачина спробуем шомполами, – решил Парамонов. – Оно привычней.

Он схватил Еремея за шиворот, волоком подтащил к сосне. Поставил мальчика лицом к дереву и привязал за шею, за поясницу к стволу. Все делал уверенно, без суеты, но быстро. Еремей не сопротивлялся, не дергался, не пытался вырвать руки, даже когда Парамонов, развязав их, завел ладони по ту сторону сосны и снова стянул ремешком запястья. Прижавшись щекой к бугристой шершавой коре, смотрел Еремей, не моргнув, на выкопанную Антошкой могилу.

Арчев заглянул в сарайчик, поморщился.

– Парамонов! – окликнул скучающе. – Надо бы с этими что-то сделать, – кивнул на мертвых Сардаковых.

– Слушаюсь, вашбродь! – Парамонов подхватил карабин, приставил его к ноге. – Спытаю вот шаманенка на крепость карахтера и все сполню… Дозвольте начать? – выдернул шомпол, взмахнул им, проверяя гибкость.

– Валяй, – вяло махнул ладонью Арчев. Без интереса понаблюдал, как подручный вытянул с оттяжкой стальным прутом по спине пленного. После первого удара Еремей вздрогнул, но не вскрикнул, не застонал. – Снял бы с мальчишки малицу, – посоветовал раздраженно. – Чего ты из нее, будто из ковра, пыль выколачиваешь.

– Ништо, – весело отозвался Парамонов. – Сукно не сдюжит. Измохратится.

– Ну, тебе видней. Работай. – Арчев, стараясь шагать в такт хлопкам, которыми заканчивался посвист шомпола, прошел к избушке.

Остановился на пороге, широко, циркулем, расставив ноги над трупом Степана. Уперся раскинутыми руками в косяки, подался внутрь избы. Поджал губы, увидев раскиданные по нарам куски вареного мяса, рыбу, обгрызенные кости, черные от грязи, скукожившиеся портянки; поразглядывал тело, скрючившееся в дальнем углу.

– Парамонов! – позвал снова и, когда тот подбежал, попросил брезгливо: – Наведи, пожалуйста, порядок в этом хлеву. Насвинячил Иван, а нам, возможно, придется жить здесь. Пока шаманенок не образумится.

– Наших-то, Степку с Ванькой, с остяками, аль как? – равнодушно спросил Парамонов.

– Сам решай. Тебе с ними возиться.

Сунув руки в карманы шинели, ежась от вечерней прохлады, Арчев направился к Еремею. Остановился за его спиной, склонил голову, качнулся на пятках, разглядывая широкие мокрые полосы, темневшие на зеленом сукне малицы. Еремей тяжело открыл глаза.

– Ну как, юноша, надумал? Покажешь Сорни Най?

– Где дед? Мать, Микулька, Дашка где? – зло спросил Еремей.

– Отведешь на эвыт, скажу.

Еремей глубоко вдохнул и с силой плюнул ему в лицо.

Арчев, передернувшись, скривился и наотмашь ударил мальчика по щеке. Торопливо откинул полу шинели, выдернул за уголок платок из кармана, вытер, гримасничая от отвращения, лицо, ладони.

– Или отведешь меня, или подохнешь. Понял?! – Скомкал платок, швырнул его в яму. – Вот здесь собственноручно закопаю тебя. Живьем! – Дрожащими от бешенства руками достал серебряный портсигар, вынул папиросу. Прикурил, ломая спички, жадно затянулся, наблюдая сузившимися глазами за Парамоновым.

Тот, уже обыскав Степана, сунув за ремень подобранный револьвер, рассовав по карманам добычу – кисет, нож, пачку мятых керенок и советских денег, золоченый нательный крестик покойного, – волок мертвого напарника в сарайчик.

Там, наступая на трупы Сардаковых, втащил тело на самый верх кучи.

– Прощай, Степа, царствие тебе небесное. В раю встренемся.

Уложив рядом и Ивана, Парамонов вынул из кармана мешочек с трутом, кресалом и кремешком, принялся высекать искры. Размохначенный кончик трута задымился. Парамонов раздул его, подпалил завиток бересты, сунул в шкуры. Огонь затрещал, зарезвился.

Парамонов вышел, закрыл дверь.

– Вот и отвоевались Степан с Иваном… Все суета! – Арчев выплюнул папиросу. – Хорошие были воины, верные… А ты, я думаю, доволен? – Покосился насмешливо на подручного, выдернул у него из-за пояса свой револьвер, сунул в кобуру. – Остяцкое золото нам достанется.

– Дык, тое золото еще найтить надо, – вздохнул Парамонов, берясь за шомпол. – Иде оно, золото тое?

– Об этом знает только Еремейка. Спроси у него.

В сарайчике ухнуло; под крышей взметнулись длинные гибкие языки пламени, отшвырнув вечерний полумрак. Огонь плеснулся по сухим смолистым стенам – и вмиг сарай превратился в полыхающий куб…

«Советогор», часто шлепая плицами, оставляя за собой черный хвост дыма, бодро плыл серединой реки. Близилась ночь: холодно серебрился в синей выси полумесяц, перебросив от берега к берегу раздробленную волнами белую полоску, которую пароход никак не мог пересечь – та все время оставалась впереди. Сгущались на берегу тени, превращая лес в сплошную черную полосу.

– Что за притча?! Никак пожар? – капитан показал рукой вперед и влево, где за темной стеной деревьев вспыхнуло яркое пятно, выкинувшее в небо световой столб. – Клянусь честью, это в устье Назыма! – Наклонился к карте. – Вот здесь.

Фролов тоже нагнулся над картой.

– Сардакова юрта? – Поднял лицо, посмотрел на далекий огонь. И приказал: – Давайте к берегу, Виталий Викентьевич!..

Еремей вскрикнул, обмяк. Задышал часто и мелко, завсхлипывал.

– Эт-те-те, сомлел парнишка! – крякнул сокрушенно Парамонов. Захватил полой шинели шомпол, вытер его. – От ить какой крепкий попался… Прям комиссар большевицкий, а не робенок, право слово… Надоть его в себя, в чувство то исть, привесть. Водой, к примеру, окатить.

– Так что ж ты стоишь! – взорвался Арчев. – Иди за водой!

– Иду, – смиренно вздохнул Парамонов, – кто ж, окромя меня?

Нагнулся, покряхтывая, потирая поясницу, поднял берестяное ведро.

Арчев пытливо заглянул Еремею в лицо, раздвинул пальцами веки мальчика – блеснули белки закатившихся глаз. Еремей задышал еще чаще и вдруг забормотал: «Не бей, не бей, русики!.. Покажу Сорни Най, только дедушку с матерью отпусти… Аринэ с Микулькой, бабушку, Дашку не трогай… Покажу…» Арчев сначала растерялся, но сразу же и обрадовался – улыбнулся удовлетворенно. Повернул голову, высматривая в приречной полутьме Парамонова, и удивленно заморгал – подручный исчез.

– Что за мистика? – Арчев отступил на шаг, вынул револьвер.

Резко обернулся, почувствовав за спиной опасность.

Быстрыми, длинными скачками к нему мчался, вскинув нож, проводничонок: свирепый, взъерошенный, с зареванным лицом. Налетел, замахнулся, но Арчев играючи перехватил его руку, и Антошка, заорав, кувыркнулся. Не рассчитавший усилия Арчев тоже упал, подмяв под себя мальчика. Тот бился, пытался вцепиться зубами в горло врага.

Долго и терпеливо выжидал Антошка, когда самый главный убийца останется один. Погнавшись было за бородатым мужиком, он остановился, как только увидел Арчева: бородатый – трус, никуда не денется. Сначала – Арчев! Но с двумя не справиться, поэтому Антошка затаился в кустах, умоляя Нум Торыма, чтобы тот хоть ненадолго оставил Арчева одного. Глотая слезы, кусая кулак, сжимающий нож, смотрел Антошка, как привязывали Еремейку к сосне, как хлестал его бородатый шомполом, и не кинулся на мучителя – сдержал себя. С трудом, с огромным усилием, но сдержал. Когда же запылал кул хот, Антошка лишь мельком взглянул на сарай. Подумалось горестно: вот, как оказывается, суждено уйти в нижний мир родным – через огонь, но мысль эта тут же вытеснялась другой, вызвавшей досаду, – светло стало! Теперь трудней будет незаметно подкрасться. И больше Антошка глаз от Арчева не отрывал. Задыхался от слез, изгрыз в кровь кулак, наблюдая, как истязают Ермейку, но не шелохнулся – ждал, ждал… И вот наконец-то Ар-чев остался один – бородатый пошел с ведром к реке. Антошка выскочил из кустов…