Текст книги "Золотой огонь Югры (Повесть)"

Автор книги: Эрнст Бутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Еремей хотел уже вернуться в дом, чтобы разыскать Люсю и попытаться упросить: может, разрешит встать в строй?.. Но тут вышла она сама. И Еремей, увидев сестру, не осмелился заговорить с ней.

Люся была неузнаваемая: сосредоточенная, серьезная. С красным, плавно переливающимся флагом в руках. За ней появились рыжий Пашка с блестящей золотистой дудкой и крепкий плечистый парнишка по имени Васька с русским бубном – широкой обшарпанной трубой, с двух сторон обтянутой потертой кожей. Вышли на крыльцо и начальница, и Фершал, и толстый от какой-то болезни повар, и оба мальчишки, оставленные на кухне.

– Напра-а-во! – приказала Люся.

Колонна враз, одним движением, повернулась боком к крыльцу. Только Антошка в середине третьего ряда замешкался – чуть не упал, толкнув товарищей. Но никто не засмеялся.

А Люся уже стояла впереди отряда, и алое полотнище флага мягко стекало ей на плечи, перекликаясь цветом с косынкой.

Тоненько и чисто запела дудка Пашки, рассыпался громкий уверенный рокот сдвоенного бубна Васьки. Колонна качнулась – слаженно забухали ноги – и двинулась меж стенами деревьев к выходу из парка; даже Антошка попал в шаг, не сбился, не поломал ряды.

Над начавшими уже желтеть тополями взвились с перепугу галки и воронье, загалдели истошно, заметались черными лохмотьями в светлом небе.

Колонна удалялась, растворяясь в ослепительном сиянии солнца, залившего аллею, – красным костерком трепетал флаг, покачивались прямоугольники щитов с лозунгами.

На крыльце зашевелились и, посматривая в дальний конец аллеи, нехотя потянулись в дом.

Еще с порога кухни увидел Еремей на длинном столе у окна штабелек серых буханок, а рядом – внушительную кучу коричневых сухарей. Сдерживая улыбку, пошел к этой встопорщившейся горке хлеба для голодных детей русики, чтобы потрогать ломтики, но повар удержал за рукав. Подвел к ящику, в котором лежали какие-то округлые, похожие на серые камни, клубни, показал на табурет. Когда Еремей сел, мальчишка-дежурный поставил ему между ног ведро, а чуть в сторонке – большую кастрюлю. Повар с трудом нагнулся к ящику, взял клубенек покрупней и быстро ободрал его ножом до чистой белизны, да так ловко, что получилась единая ровненькая и тоненькая стружечка-спираль. Стремглав выковырнул кончиком ножа черные точечки и подал нож Еремею.

– Вот так чистят картошку! Главное – бережливость. Ясно?

Еремей кивнул. Выбрал картофелину побольше и смело врезался в нее – отвалился толстый шматок. Мальчишки, искоса наблюдавшие за новеньким, хихикнули, а повар ахнул:

– Да ты нас разоришь с такой работой! Всех ребятишек голодными оставишь!.. Не-е-ет, так дело не пойдет!

– Не сердитесь, – вмешался Алексей, сочувственно поглядывая на съежившегося Еремея. – Для него это внове. Дайте ему что-нибудь полегче.

– А что полегче? – огрызнулся повар. И хрипло, одышливо засмеялся. – Яичные белки для суфле взбивать? Фаршировать пулярок? Изюм промывать? Так ведь нет ни яиц, ни кур, ни изюма… Хотя… А ну пошли, – похлопал Еремея по плечу, предлагая подняться. Подвел к ближнему от двери на улицу краю стола показал на большой таз со свежей рыбой: – Вот, рабочие с крупорушки прислали на ушицу. Сможешь почистить?

Еремей с невозмутимым видом выхватил из таза небольшого язя. Небрежно швырнул его на широкую дощечку, в несколько точных взмахов ножа соскоблил чешую, перебросил тушку на другой бок. Еще несколько взмахов и… очищенная, выпотрошенная рыбина плюхнулась в кастрюлю с водой. Повар восхищенно крякнул.

– Вижу мастера, – заметил уважительно. – Работай, виртуоз, не буду мешать, – и отошел к другому краю стола делить хлеб, нарезать его и для обеда детдомовцам, и на сухари…

В тазу остались только два подлещика и щуренок, когда мимо окна промелькнула какая-то тень. И хотя Еремей был занят делом, скользнувшую по стеклам тень заметил и догадался, что это Егорка: предчувствовал, что тот появится, все утро ждал его. Однако то, что внук Никифора-ики, такой тихий, задумчивый и на пароходе, и в городе, бежал, насторожило. Еремей осторожно посмотрел за спину: Алексей отложил нож, которым чистил картошку, и, нагнувшись, схватился за ручку бака с водой, чтобы помочь повару поставить на плиту.

Егорушка, проскочив мимо окна, тоже заметил Еремей. И обрадовался, что не надо разыскивать его по всему детдому. Затормозил, сунул взлохмаченную голову в дверь черного хода кухни.

– Еремейка! – окликнул быстрым шепотом. – Айда-ка, скажу чегой-то!

А Еремей уже шел к нему. Встревожился еще больше: Егорка был босой, без верхней одежки; оглянулся – Алексей и повар, хакнув, взметнули на плиту бак.

– Смотри ты, быстро же Сатаров сдружился с вашими, – удивленно-радостно заметил Алексей, сдвигая на конфорку бак и искоса наблюдая за подопечным.

– С этим, что ль, сдружился? – Парнишка, засовывавший дрова в топку, показал поленом в сторону двери. – А он и не наш вовсе. Домашний.

И растерянно смолк – новый воспитатель кинулся к выходу, но дверь уже захлопнулась, брякнул с той стороны засов.

Алексей с маху ударился в дверь плечом. Отскочил, шибанул ее ступней.

– Чего вы, дяденька? – второй парнишка, мывший морковь, удивленно уставился на воспитателя. – Они ж друзья. Еремей с этим… Вместе на пароходе приплыли.

– A-а, дьявольщина! – взвыл Алексей. – Еще не лучше! Затеяли что-то!

Бросился к внутренней двери. Проскочил коридор, напугав дневального, вылетел на крыльцо. Стрельнув глазами влево-вправо, ссыпался по ступенькам; стремительно обежал дом – никого! Вскинул, сбрасывая со скобы-крюка, толстую железную поперечину, распахнул дверь.

– Где живет этот домашний? – выкрикнул с порога.

– Н-не знаю, – парнишка с полными пригоршнями мелкой моркови растерянно замигал. – Его Анна Никитична вчерась к родным увела…

Алексей не дослушал. Кинулся через кухню в коридор. Вбежал в кабинет заведующей, бросился к висевшему на стене телефонному аппарату. Яростно крутанул ручку, сдернул трубку, прижал ее к уху.

– Где Анна Никитична? – спросил у медленно приподнимавшейся из-за стола заведующей. Нажал пальцем на рычаг, еще раз крутнул ручку.

– Она, как и всегда в базарные дни, ушла на рынок, – торопливо ответила заведующая. – Я ей разрешила. А что, не надо было? – испугалась, увидев, что чекиста даже передернуло от отчаяния. – Не мучайтесь с аппаратом. Он неисправен, у него гальваноэлементы иссякли или как там…

– Елки-палки, одно к одному! – ахнул Алексей, судорожно пытаясь нацепить трубку на рычажок. – Куда отвела вчера Анна Никитична русского мальчика с парохода?

– Извините, – заведующая смущенно и виновато развела руками, – не знаю. Недосуг было. Я оформляла Сатарова и Сардакова, а потом…

– Эх вы! – Алексей вылетел за дверь.

А Егорушка и Еремей тропкой, по которой вчера Анна Никитична вела Егорушку к тетке, уже почти проскочили парк. Егорушка, бежавший впереди, беспрестанно оглядывался на Еремея – тот, почти наступая ему на пятки, взмахивал ножом, которым чистил рыбу, подгонял взглядом: быстрей, быстрей!

Он, ускользнув от Алексея, захлопнув дверь, набросив засов, схватил Егорушку за руку и метнулся в парк. Когда детский дом скрылся за липами и тополями, взглянул вопросительно на внука Никифора-ики. Тот, жадно глотая воздух, выпалил: «Люсю и Антошку увезли. Силком». – «Куда увезли, видел?» – «Не видел, – признался Егорушка, – но куда, знаю…»

Он, как только рванулась коляска с Люсей и Антошкой, бросился за ней. И чуть не упал. Кто-то цапнул его. Егорушка оглянулся возмущенно и осел на подогнувшихся ногах; на него, больно стиснув локоть, смотрела злоехидно бабка. «Ну, сколь наторговал, милок? – Она заулыбалась, но тут же всплеснула морщинистыми руками. – Господи, а иде же бидончик-то?!» Егорушка ни объяснять, ни дожидаться, пока покачнувшаяся от горя бабка придет в себя, не стал. Отпрыгнул в сторону, шмыгнул в толпу, запетлял, завилял меж людьми. «Охти мне, – заголосила за спиной бабка. – Ох, аспид, ох, изверг… Держите его, люди добрые, держите!» Люди добрые и рады были бы задержать – заметались, заколготились, – но кого ловить, кого хватать? А со всех сторон уже загалдели панически: «Ой, кошелек стащили!» – «Ай, деньги вырезали!» – «Кого зарезали?» – «Старуху какую-то зарезали!», уже вскипели то тут то там завихрения барахолки, взрываясь воплями: «Вот он, вот он!» – «Бей его, воровайку, в кровь, христиане!» – «Кровь? Где кровь? Неуж облава?» – «Облава!» – «Караул, облава!»

Егорушка, выскочив из людской толкотни, оказался около извозчичьей пролетки. Сухонький рябой старичок, ссутулившийся на козлах, хитро посмотрел на него: «Тебя, что ль, ловют? – И когда Егорушка, встревоженно оглядываясь, кивнул, скомандовал: – Садись!» Обрадованный Егорушка мигом оказался в пролетке; старичок не мешкая огрел вожжами понурую гнедую кобылу, и та припустила скачками. Егорушка глянул по сторонам – по этой улице спустился совсем недавно под барабанный рокот, под серебристые переливы трубы, под уверенные, решительные песни краснознаменный отряд, разорвав в своем смелом движении скопище барахолки, по этой улице шел вчера он, Егорушка, в детдом вместе с Еремеем, Антошкой и Люсей. «Да куды тебя, постреленок?» – спросил, слегка повернув голову, извозчик. «К первой детской коммуне», – робко попросил Егорушка, все еще не веря, что ему так повезло, что подвернулся такой добрый дяденька. Сначала Егорушка хотел бежать к начальнику Фролову, чтобы ему рассказать про Люсю и Антошку, но… Где его искать, Фролова-то? Ладно, что оказался на этой улице – мигом будет у Еремея, уж он-то знает, где найти Фролова!.. А может, сам что ни то придумает: на пароходе сказал, будто хочет словить Арчева, просил, чтоб не мешали. Нет, нет – к Еремею, только к Еремею!.. «Приютский, значитца? Жиган? – Старик извозчик вдруг проворно обернулся, цапнул с головы Егорушки картуз. – А ну давай сюды, чего там спер, карманщик!» Ошеломленный Егорушка отшатнулся. «Я? Украл?! Ничего я не украл!» – «Кому сказано, отдавай гаманок! – закричал вдруг грозно старик. – Сымай спинжак, проверю!» – и принялся еще яростней подгонять кобыленку. «Чтоб я не выпрыгнул», – догадался Егорушка, торопливо расстегивая пальтецо. Подал его старику. Тот принял, ощупал карманы, подкладку, сунул пальтецо под себя. Посоветовал с ухмылочкой: «Лучше отдай добром, чего стырил. Не то свезу в участок, тама все едино у тебя ворованное выщелкнут!» Угрозы Егорушка испугался: сколь продержат в том участке – неведомо, а как же Люся, Антошка? «Да не жулик я, дяденька», – притворно захныкал он, изготовившись выскочить из пролетки, но старик, сидевший уже вполоборота, ловко схватил за волосы. «Куды? – заорал он страшным голосом. – А как платить собираешься, коли не жулик?» Егорушка охнул, подался за рукой извозчика – старик нещадно тянул за волосы. «Сапоги отдам. Отпустите, дяденька! – взмолился Егорушка. – Новые, яловые, совсем еще добрые. Я их два раза и надевал-то: на троицу да на петров день. Ай, ай, больно!» И вскинув ногу на колено, стянул левый сапог; затем таким же манером правый. Сунул их старику. Тот разжал пальцы, схватил одной рукой сапоги, а другой натянул вожжи. «Выметайся! – взвизгнул и даже ногами засучил, запотопывал, пугая. – Какое их благородие нашлось на извозчиках разъезжать, голь босяцкая!» Егорушка стряхнул портянки, и его точно сдуло. Кинулся к аллее парка, около которой остановилась взмыленная лошаденка; оглянулся со злыми слезами на старика – тот хозяйственно простукивал согнутыми пальцами подошвы сапог, – вот и все, ничего не осталось на память о дедушке Никифоре: ни сапог, ни картуза, который тот сшил, ни верхней одежды, которую тот купил. Егорушка схватил с земли камень, запустил им в извозчика – жалко, не попал! – и со всех ног кинулся вправо, в кусты, на случай, если старик бросится вдогонку. Выскочил к дому-теремку, оказавшись у задней его стены…

– Быстрей, быстрей, Егорка! – прикрикивал Еремей.

– Щас, щас, почитай пришли! – Егорушка пересек рысцой дорогу, остановился в воротах Дома Водников. – Вона, тама Люсю с Антошкой спрятали! – показал на флигель. – А я тута живу, – махнул рукой в сторону бывшего «Мадрида».

– Иди домой! – приказал Еремей. – Теперь я сам.

Побежал к флигелю. Около двери задержался, дернул за ручку – заперто. Оглянулся на Егорушку, показал кулак и подскочил к закрытому ставнями окну.

– Эй, открой! – закричал срывающимся голосом. – Это я, Ермей Сатар! Открывай скорей! Я пришел!

За окном что-то зашуршало и стихло. Но вскоре послышался шумок в сенях. И опять стихло. Еремей подошел к двери, пнул ее.

– Открывай, я один.

Дверь приотворилась, он скользнул внутрь. Без интереса посмотрел на женщину в черном, быстро вошел в открытую дверь, которая вела внутрь дома. И споткнулся на пороге: связанные Люся и Антошка сидели друг против друга на стульях; у Люси рот затянут красным платком, белые волосы растрепались, залепили лицо, синие глаза смотрят сквозь них страшно, словно стеклянные, словно неживые; Антошка задергался, заулыбался было, но тут же скис.

– Ермей, ма чулкэм[18]18
  Ма чулкэм – я сплоховал (хант.).


[Закрыть],– начал виновато, но Еремей вскинул руку, чтобы помолчал.

– Почему Люся такая? Убили?! – спросил, резко повернувшись к женщине за спиной.

– Нет, мальчик, – та спокойно отвела его руку с ножом, ласково подтолкнула вперед. – Тетя Люся жива. Это она от страха… За тебя боится… Проходи, мы рады, что ты пришел.

– Где Арч? – Еремей решительно подошел к Люсе, сунул нож под веревку.

– А вот этого делать не стоит!

Он рывком повернул голову на голос. Арчев, выскользнув из-за прикрывавшей вторую дверь малиновой завесы, подскочил, сжал Еремею запястье, вывернул руку.

– Не спеши, шаманенок, – он тихо, удовлетворенно засмеялся. – Мы еще не договорились с тобой о выкупе тети Люси.

Из той же двери появился постаревший, напуганный капитан – Еремей презрительно взглянул на него и отвел глаза; за капитаном вышли: незнакомый, с рыжей бородкой, в шинели, и усатый, который крутил в руке синие очки, другую руку держал за спиной – этого, кажется, видел в коридоре парохода, когда впервые встал с постели.

– Я покажу тебе Сорни Най, – твердо сказал Еремей, глядя в глаза Арчеву. – Когда отпустишь Люсю и Антошку, поведу на имынг тахи.

Арчев задумчиво посмотрел на Люсю, на Антошку.

– Допустим, я отпущу твоих друзей. Но ведь они сразу же помчатся к дорогому товарищу Фролову. Приведут чекистов, что тогда?

– Фролов скоро сам сюда придет, – уверенно заявил Еремей. – Ему Алексей скажет, что я убежал. Они станут меня искать. Быстро найдут, где я.

12

В маленькой, без окон, комнатенке багровый свет большого фонаря играл красными бликами на стеклянных боках бутылей, окрасил густорозовым лица Фролова и Апельбаума. Эксперт, плавными движениями полоскавший в ванночке квадратик бумаги, оправдывался:

– Вы меня простите, а можете, впрочем, не прощать, но репродукция получилась – дрянь, потому что гипосульфит дрянь невообразимейшая. Разве это работа, спрашиваю я вас? И отвечаю, хотя мне и хочется плакать: нет, это не работа!

– Я понял, надеяться на чудо не приходится, – стараясь, чтобы в голосе не прорвалось недовольство, прервал Фролов эти стенания. – Но все же давайте посмотрим, что получилось.

– Посмотрим так посмотрим, – скорбно согласился Апельбаум. – Только что мы увидим, спрашиваю я вас? А увидим мы скорей всего мой позор. Хорошо, что при таком свете не видно, как я краснею от стыда.

Он вытянул из ванночки фотографическую карточку, хотел окунуть ее в соседнюю – с водой, но Фролов выдернул из его пальцев снимок, поднес к глазам.

В алом свете фонаря смотрел на него Арчев: лицо жесткое, губы властно и капризно поджаты, взгляд колючий.

– Хочу предупредить, что переснимать с фоторабот дело вообще сложное, – унылым голосом принялся объяснять эксперт, поглядывая то на портрет, то, ожидающе, на заказчика. – В нашем же случае – особенно: вы дали групповое фото, а я хотел, чтобы этот мерзавец получился покрупней, но боюсь – вышло нечетко…

– Что вы, что вы, – обрадованный Фролов заулыбался. – Все отлично, – протянул, возвращая, фотографическую карточку. – Спасибо! Теперь – побыстрей и побольше! Не забудьте про портрет Шмякина…

В дверь, чуть не срывая ее с петель, забарабанили, забухали с такой силой, что хлипкий крючок заподпрыгивал.

– Товарищ Фролов, Еремей Сатаров сбежал! – послышался смятенный голос Алексея.

Фролов выскочил в коридор.

– Как сбежал?

– Я ни на шаг не отходил от него, – прижимая руки к груди и пряча глаза, начал Алексей. – Ждал бандитов, охранял мальчика, а он – сам… Такого я не предвидел…

И скороговоркой выпалил о том, что произошло.

– Десять суток ареста! – рявкнул Фролов, как только Алексей перевел дыхание. – Отсидишь, когда поймаем Арчева. – Крикнул через дверь: – Портреты Арчева и Шмякина в дежурку. Срочно!

Побежал к выходу. Около барьерчика, за которым сидел у стола с двумя телефонами пожилой чекист, приказал:

– Немедленно свяжитесь с жилсоветом, выясните, куда переселили жильцов дома семь по Береговой, – повернулся к помощнику дежурного, вскочившему со стула при появлении начальства. – Оперативную группу – сюда! – Ткнул перед собой пальцем. – Чоновцев по тревоге – сюда! – И снова к дежурному: – Направьте в город верховых патрульных. Задерживать всех, кто будет сопровождать мальчика-остяка лет четырнадцати, одетого… Как он одет? – спросил у Алексея.

– Как все воспитанники, – торопливо ответил Алексей. – Серая блуза из чертовой кожи, такие же штаны… Да, на ногах национальные летние сапоги. Нырики, или как их там.

– Доложите начальству, что я – к Медведевой! – приказал Фролов. – Вернусь, все объясню.

По коридору уже бухало множество ног – из комнаты политучебы бежала оперативная группа.

– Ждать моего приказа! – объявил Фролов и подтолкнул Алексея к двери во двор. – Поехали!

Трофейный английский мотоцикл с широко разметнувшимися рукоятками руля, служивший еще колчаковской контрразведке, завелся, как ни странно, сразу. Фролов вскочил на сиденье, покосился на удрученного Алексея в коляске – держись крепче! – и мотоцикл, рыча, окутываясь синим дымом, вырвался на улицу.

Около рыночной площади Фролов притормозил.

– Постарайся найти Анну Никитичну, – приказал Алексею.

Ехать через барахолку пришлось медленно. Наконец народу стало поменьше; Фролов прибавил газу, мотоцикл полетел по уклону дороги туда, где весело переливалось на пароходах и баржах людское множество.

Отличить детей от взрослых было легко даже издали, но место, где работали товарищи Еремея, Фролов нашел не сразу. Сначала свернул по ошибке к пароходу, где сновали девчонки из второго детского дома-коммуны, и лишь потом подкатил на предельной скорости к ржавой барже. Остановил мотоцикл около кучи железного хлама, мотор заглушать не стал. Приподнялся, заозирался, высматривая Люсю. Какая-то молодка, стоявшая на палубе завалившегося набок буксира «Самсонъ», сдернула с головы косынку, взмахнула ею.

– Самокатчик, не меня ли ищешь? – крикнула пронзительно. – Дай проехаться! А жалеешь – дак сам прокати! – И засмеялась.

Фролов коротко взглянул на нее, на старичка в валенках, залихватски игравшего на гармошке-ливенке, и снова повернулся к барже. Крикнул:

– Юнкоммуновцы, позовите товарища Медведеву! Срочно!

Юнкоммуновцы переглянулись; рыжий парнишка вразвалку, неспешно направился к мотоциклу:

– Где товарищ Медведева?!

– Прежде всего, кто вы такой? – явно подражая кому-то, заявил парнишка и покосился на ручку маузера, выглядывавшего из деревянной кобуры. – Предъявите, пожалуйста, документы.

Фролов чертыхнулся, рывком расстегнул клапан кармана гимнастерки, выхватил служебное удостоверение. Парнишка раскрыл его, начал читать и от удивления чуть не выронил документ.

– Товарищ Фролов? – На лице его появилась растерянная улыбка. – Как же так… Люция Ивановна ведь к вам уехала. Вместе с новеньким, с Сардаковым Антоном.

– Что-о? – Фролов даже качнулся назад. – Когда?

Рыжий выпалил, что приехал чекист с мандатом, сказал, что поймали кого-то и надо опознать…

– Садись! – Фролов, не дослушав, выдернул из рук парнишки удостоверение, сунул в карман и, когда тот с готовностью впрыгнул в коляску, яростно повернул ручку газа.

– А русского мальчишку, Егора, ты не видел? – слегка наклонившись к пассажиру, прокричал Фролов, спросив просто так, на всякий случай. – Светловолосый такой, крепенький мальчонка.

– Не-а, его на берегу не было, – подавшись к Фролову, тоже закричал парнишка. – Но какой-то малый к пролетке прицепился. Вот здесь это было, – помахал рукой за бортом коляски. – Это точно, это я видел.

Фролов, сбрасывая скорость перед толкучкой, с надеждой посмотрел на рыжего юнкоммуновца: если тот, кого он заметил, – Егорушка, тогда… Егорушка наверняка знает, кто похитил Люсю и Антошку, куда их увезли. Надо искать Егорушку, надо обязательно его найти!

А Егорушка изнывал у окна теткиной квартиры, радуясь, что бабка не взяла ключ с собой, что спрятала его под половик, и, не отрывая глаз от двери флигеля, надеялся, что Еремей вот-вот выйдет, что тот и сам вывернется, и Люсю с Антошкой вызволит. Но время шло, и становилось все тревожней – хоть и говорил Еремей, что Арчев его не тронет, что он, Еремей, нужен бандитам только живым, а вдруг?.. И Егорушке сделалось страшно. Если бы сейчас увидеть, подслушать, что творится во флигеле?.. А ведь можно. Конечно же, можно! Ну как не вспомнилось сразу – подземный лаз!

Кинулся к чуланчику, распахнул дверь – хорошо, что бабка на замок не закрыла! – торопливо вышвырнул весь хлам. Надувшись, рывочками, вершок за вершком, сдвинул с люка тяжеленный ларь. Запаленно дыша, потянул за кольцо в полу. По краям крышки подпола запотрескивало, повисли над расширяющейся черной щелью серые лохмы слежавшейся пыли, дохнуло снизу холодком и сыростью.

Егорушка прислонил к стене крышку, упал на колени, заглянул в лаз, и сердце зашлось от страха. Егорушка выждал, когда можно будет вдохнуть поглубже, и больше не раздумывал. Взлетел на ноги, выскочил из чуланчика, кинулся в спальню. Посмотрел обрадованно на бледненький огонек лампадки перед иконой Николая Мирликийского и, стараясь не встречаться взглядом с большими, строгими глазами Чудотворца, сорвал лампадку. Прикрывая огонек ладонью, чтобы не загас, бегом вернулся в кладовку, глянув мимоходом в окно, – на дворе ничего не изменилось: по-прежнему тихо, пусто, сонно.

Рыскнув глазами по полкам, Егорушка увидел чугунную ступку, выхватил из нее пестик – пригодится! Сунул за пояс. Поежился, когда металл прижался к потному, горячему животу, и начал сходить в черную яму по трухлявым ступенькам. Не задумываясь, что делает и зачем, вцепился в край крышки подпола, уложил ее на загорбок и, спускаясь все ниже и ниже, плавно прикрыл за собой люк.

Постоял, обмирая, прислушиваясь, всматриваясь в туманную от огонька тьму. Облизнул пересохшие губы и, пригнувшись, двинулся неуверенно под землей, приседая на каждом шагу от страха– ноги не слушались, стати тяжелыми, неповоротливыми.

Хотел было вернуться, чтобы хоть чуть-чуть приподнять крышку – все не так боязно будет, – как вдруг впереди появилась тонкая белая полоска света. Егорушка охнул – лепесток лампадного огонька качнулся и исчез, лампадка выпала, а свет впереди расширился в яркий прямоугольник. Егорушка быстро-быстро пополз на четвереньках назад, упал, прижался щекой к холодной земле, крепко зажмурившись.

– Не туда, – послышался недовольный тихий голос. – Ты в «Мадрид» попер. Сворачивай налево.

– Налево? В расход? – притворно испугался кто-то.

Егорушка резко открыл глаза – это был голос бандита, который застрелил дедушку. Увидел, как невдалеке проплыл, покачиваясь, желтый свет фонаря.

– Не болтай ерунды, – зло отозвался первый. – Нашел, чем шутить!

Егорушка узнал военного с бородкой. За военным – вплотную – невысокий, плотный, круглый, тоже с фонарем: капитан! За ним – тонкая, гибкая черная тень: монашка, бывшая купчиха? А за ней… Егорушка зажал рот ладонью. За монашкой, освещаемый сзади фонарем, который нес Арчев – его-то Егорушка ни с кем не спутал бы, – шел Еремей. Арчев немного задержался – светлый прямоугольник опять сузился до тонкой полоски. Тесно прижавшись одна к другой, фигуры втянулись в невысокий лаз, дыра которого выделялась сначала ярким, а потом все угасающим пятном. И пока не растаял этот желтовато-серый отсвет, Егорушка вскочил, выдернул из-за пояса пестик, бросился туда, откуда появились бандиты, больше испугавшись, что останется в темноте, чем того, что арчевцы могут вернуться, – может, удастся выскочить через их ход. И еще подумалось радостно, что Люся и Антошка живы, иначе Еремей не шел бы так спокойно, и если уж он отправился с бандитами, то или идет к Люсе и Антошке, или Люсю и Антошку арчевцы отпустили, и те уже на свободе. Егорушка, протянув руку к полоске света, ткнулся в гладкую стену. Стена плавно, бесшумно подалась, и мальчик влетел в очень светлую после подземелья комнату. Замер, согнувшись, ни жив ни мертв – спальня какая-то. Выпрямился. Не глядя, толкнул за спиной распахнутую створку – так привычно, не замечая, закрывают за собой дверь. Сзади щелкнуло. Егорушка, вздрогнув, развернулся и отпрыгнул – он стоял около высокого зеркала: увидел свое побелевшее лицо, всполошенные глаза. Выдохнул облегченно.

За стеной что-то заскрипело, зашуршало и даже, кажется, застонало.

Егорушка на цыпочках подбежал к двери, выглянул – еще одна комната, пустая. Бесшумно проскочил и ее. Прячась за косяком, посмотрел в щель между малиновыми шторами. И радостно вскрикнул – увидел Антошку и Люсю, хоть и привязанных веревками к стульям, хоть и с завязанными ртами – у Люси красной косынкой, у Антошки какой-то тряпкой, – но ведь живых, живых!

Подскочил к ним, вытаращившим от изумления глаза. Пометался бестолково, подергал веревки. Увидел на столе, среди посуды, объедков и огрызков, нож с деревянной ручкой, схватил его, отбросив пестик. Суетливо разрезал путы Люси. Она, сдернув на шею косынку, закрывавшую рот, вскочила и, стряхивая обрывки веревки, бросилась за малиновые шторы… Когда Егорушка и освобожденный Антошка прибежали в спальню, девушка растерянно озиралась.

– Вот сюда они ушли, – Егорушка шлепнул по тумбе зеркала. – И я отсюда вышел…

– Господи, да как же это открывается?! – Люся дергала, ощупывала тумбу. – Нет, так только время теряем!

Кинулась из спальни. Пролетела комнату, кухню, сени.

Во дворе глянула по сторонам, соображая, где находится, и со всех ног помчалась к Дому Водников…

Фролов, навалившись грудью на барьерчик перед столом, мрачно смотрел на телефон. Иногда поднимал глаза на дежурного, и тот, делавший вид, будто старательно чистит-смазывает наган, ерзал на стуле.

– Ищут… – он приглушил вздох. – Очень много погорельцев было. В спешке разместили кого куда придется.

Телефонный звонок, хоть его и ждали, прозвучал, казалось, неожиданно. Дежурный дернулся к аппарату, но Фролов опередил – схватил трубку, прижал ее к уху.

– Чека! Фролов! – крикнул обрадованно. И замер, так и не выпрямившись. – Откуда ты говоришь?.. Громче, Люся, громче, ни черта не слышно!.. Жилсовет Дома Водников, правильно я понял?.. Так, так… Какие фонари?.. Ага, ясно, – слегка повернул голову к помощнику дежурного. – Приготовьте фонари, поярче, посильней! – И опять в телефон: – Ничего не предпринимай. Все объяснишь на месте. Отбой! – Кинул трубку на рычажки, махом откинулся назад. – Ты остаешься! – приказал мальчику, который азартно глядел в глаза. – Патрульные будут показывать тебе задержанных.

Развернулся, выскочил во двор, побежал к грузовому «форду», в кузове которого томилась в ожидании, покуривая, оперативная группа. Увидев начальника, бойцы принялись спешно тушить окурки, выпытывая глазами: ну что? пора? куда?

– В бывший «Мадрид»! – Фролов впрыгнул в уже распахнутую шофером дверцу кабины. – Побыстрей! – крикнул помощнику дежурного, который подбегал к автомобилю, прижав к груди квадратные фонари со свечами внутри.

Мерно тарахтевший мотор взревел, и «форд», вырвавшись в ворота, помчался вниз по улице Освобожденного Труда, подрагивая на сплошных литых шинах по булыжникам мостовой.

Фролов, падая на шофера при резких поворотах, крепко стиснул зубы – вспомнил свой доклад начальнику о том, что Еремей пропал, вспомнил глаза начальника и постарался не думать об этом. Передвинул на колени деревянную кобуру маузера, откинул крышку, сжал рукоять: вот если б произошло чудо и обошлось бы без пальбы! Но чудес не бывает – Люся сказала, что бандитов пятеро и они вооружены, значит, будут отстреливаться, а уж Арчев-то со Шмякиным наверняка: им терять нечего. «Эх, Еремей, Еремей… как же тебя из-под пуль вывести? Как обезопасить?..»

Фролов думал о Еремее, а Еремей думал о Фролове. Пробираясь в узком и низком подземном лазе, натыкаясь иногда на черную женщину, которая злобно шипела через плечо, улыбался – не мог забыть, как переполошились атым ях, когда узнали, что Фролов скоро придет в их дом: бывший пароходный начальник закричал тонким голосом, что они погибли, Арч обозвал его дураком, сказал, что надо, пока Фролов не перекрыл дороги, вывезти Ермейку из города, и спросил у военного, которого называли то Гришей, то Апостолом, может ли вывести всех отсюда. Тот сказал, что проведет скрытно в такое место, где поджидает очень хороший экипаж. Что такое экипаж, Еремей не знал, но увидел, что все обрадовались. «Пошли!» – Арч толкнул его, Еремей, в сторону двери с темно-красными занавесками. Но Еремей заявил: «Без Люси и Антошки не пойду!» – «Зачем они нам? – рассердился Арч. – Фролов придет и освободит их». Еремей подумал и согласился. Арч быстро завязал Антошке рот какой-то тряпкой.

Во второй комнате с большой лежанкой велел Еремею лезть сразу вслед за военным в дыру рядом с боком стоящим зеркалом, но он, Еремей, решительно ответил, что пойдет последним. «Э нет, – Арч усмехнулся, – последним не поставлю. Сбежишь, да еще тетю Люсю со своим землячком уведешь!» – «Ладно, – согласился Еремей. – Иди ты последним, а я перед тобой…»

Черная женщина выпрямилась, зашагала быстрей, почти побежала.

Но Еремей шаг не ускорил – не надо спешить: может, Фролов уже близко.

– Пошевеливайся, выродок! – Арчев ткнул в спину кулаком.

От боли, прострелившей тело, Еремей выгнулся, но стон сдержал.

Так, с откинутой головой, с выпяченной грудью, и вошел он в какую-то непонятную каменную, без окон, избу.

– Ишь ты, петух голландский, как гордо вышагивает! – фыркнул Козырь. – Полюбуйся, мичман, – повернулся к капитану, который, прижав ладони к щекам, метался из угла в угол, – наш остячок-индючок хоть сто раз готов под землей прогуляться. А ты?

– Отстань от меня! – капитан замахал руками. – Гуляй сам, если нравится!