Текст книги "Золотой огонь Югры (Повесть)"

Автор книги: Эрнст Бутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Тревога-а! Тревога-а!.. Побег!

Дверь в каюте распахнулась, появился на миг тот, кто охранял в коридоре – часовой не узнал его, – и исчез. По ту сторону двери беспорядочно забухало множество ног, в каюту беспрестанно заглядывали; затопали и сзади – справа, слева. Кто-то обхватил часового, выдернул из окна. Уже затуманенно он увидел – лица, лица, мелькающие, приближающиеся, исчезающие; среди них пострашневшее, почерневшее – товарища Фролова, белое с синими пятнышками глаз – товарища Медведевой, красное, лютое – Варнакова…

– В карцер! – Фролов ткнул маузером в окно. – Вот сюда!

– Сначала в лазарет! – Люся упала на колени перед часовым, приподняла его веки; блеснули белки закатившихся глаз. – Несите, товарищи, несите. Быстрей!

– Хорошо. Но потом – под арест! – Фролов быстро взглянул в сторону кубрика, около открытой двери которого сгрудились чоновцы; развернулся, бросился к трапу, взлетел длинными скачками на мостик.

– Стоп машину! – крикнул с порога штурвальному.

– Без капитана не имею права! – удивленно и испуганно оглянувшись, сказал тот. – Что там за шум?

– Нет, нет твоего капитана. Сбежал, каналья. – Фролов, ткнув дулом маузера снизу в козырек своей фуражки, сбил ее на затылок. – Ну, чего ждешь?

– Сбежа-а-ал? Вот это да! – поразился штурвальный и чуть было не выпустил от удивления рогульки колеса, но спохватился, вцепился в них еще крепче. – Командуйте тогда… – кивнул на переговорную трубу. – Только… Я так понял: возвертаться хотите? – Он покосился на Фролова. – Предупреждаю сразу: судно назад не поведу.

– Эт-то еще почему? – грозно выпрямился склонившийся к раструбу Фролов. – Саботаж? В сговоре с капитаном, что ли?

– Не развернуться мне, – штурвальный виновато вздохнул. – Фарватер хитрый, петляет. Мели, опять же. Одно слово: Кучумов Мыс, – повел рукой влево и опять огорченно, тяжело вздохнул. – Ни в какую не развернуться.

– Кучумов Мыс? – Фролов, подавшись к стеклу, вгляделся в длинную косу, которая, встопорщившись соснами, вдавалась далеко в реку. – Но ведь этот негодяй сказал мне, что пройдем Кучумов Мыс только утром.

Штурвальный лишь хмыкнул. Фролов прижал стволом маузера нижнюю губу, покусал ее.

– Черт, не хватало еще на мель сесть, – и виновато взглянул на штурвального. – Извините, накричал на вас. Сорвался. Ведь этот прохвост-капитан не один ушел. Помог сбежать Арчеву и Шмякину. Особо опасным.

– Ну, тогда их нечего и искать в лесу, – присвистнув, уверенно заявил штурвальный. – Одного Виталий Викентьевича еще куда ни шло. Человек он городской, изнеженный, пугливый, а эти… Бесполезное дело!

– Где мы находились, когда вы в последний раз видели капитана? – хмуро поинтересовался Фролов, всовывая маузер в кобуру.

– Вот здесь, – штурвальный, поглядывая то перед собой, то на карту-лоцию, лежащую на столике, ткнул в нее пальцем. Пояснил склонившемуся к карте Фролову – Он ловко задумал. Через этот вот перешеек – и в город. К утру там будут. А мы – только к полудню, да и то если…

– Вы уж постарайтесь, пожалуйста, – попросил Фролов. – Сами понимаете: чем быстрей, тем лучше.

Дернул за козырек, нахлобучивая на лоб фуражку. Глубоко всунул руки в карман тужурки и, стиснув зубы, задумался, припоминая все, что знал о капитане: либерал, кадет, сторонник Учредительного собрания, однако во время Директории от общественной деятельности отошел, а во времена колчаковщины вышел из партии – в знак протеста, как объяснил потом, против политики кадетов, организовавших переворот во имя диктатуры адмирала. В белой армии не служил – говорил, по убеждению, но… кто его знает, как увильнул, но не служил – это установлено. Впрочем, не служил и в Красной Армии, так как после освобождения Западной Сибири попросился в губревкоме и был направлен на восстановление речтранспорта. В эсеровско-кулацком мятеже не участвовал, хотя… да нет, мало ли у кого какие знакомые– город небольшой, люди одного круга приятельствуют, на чай, на балычок, в картишки перекинуться друг к другу ходят, трудно избежать компрометирующих знакомств – во всяком случае, в «Союзе трудового крестьянства» не состоял, в воинских подразделениях, а тем более в бандах боевиков не был. Есть, правда, пунктик – доводится капитан то ли племянником, то ли еще каким-то дальним родственником бывшему купцу-миллионщику Астахову, но мало ли кто чей родственник. Даже сын за отца не в ответе, а тут – седьмая вода на киселе…

– Товарищ командир, прошу наказать меня, – раздалось за спиной.

Фролов обернулся. В дверях рубки стояла Люся – вытянулась по стойке «смирно».

– Как Пахомов? Что с ним? – сухо спросил Фролов.

– Я его вывела из шока. Сделала укол. Видимо, сотрясение мозга, – Люся подняла глаза, повторила настойчиво: – Прошу меня наказать, – и, увидев непонимание, вопрос на лице командира, объяснила осевшим голосом – Я слышала, как капитан сообщил Арчеву о времени побега. – Помолчала, добавила с горечью, но без малейшей попытки оправдаться: – Правда, догадалась об этом только несколько минут назад.

Фролов молчал, пытал взглядом. Штурвальный раз, другой посмотрел через плечо на девушку, покачал еле заметно головой, не то с сочувствием, не то с осуждением.

Люся задержала воздух в груди, выдохнула и, твердо глядя в глаза командиру, рассказала о том, как капитан на палубе, во время прогулки арестованных, напевал на французском языке о соловье-пташечке, вставляя в песенку слова «сегодня… после отбоя»…

– За утрату бдительности объявляю вам, товарищ Медведева, выговор, – выслушав, желчно сказал Фролов. – Кроме того, об этом постыдном случае доложите своей ячейке… – И не сдержался, с силой ударил кулаком в ладонь, застонал, точно от боли. – Как примитивно и нахально провел нас этот подлец! Я ведь тоже слышал от него эту песенку. Ну, ладно, что было – то было… Не исправишь. – Помолчал. Попросил: – Идите, Люся, к ребятишкам. Как бы Еремей с Антоном не испугались, узнав, что Арчев на свободе. Представляю, как они взбудоражены…

Мальчики действительно были взбудоражены. Но не напуганы. Антошка, успевший уже всюду побывать – и в каюте, откуда сбежали пленные, и на палубе, и около кормового кубрика, и в караулке, – захлебываясь от возбуждения, путая русские слова с хантыйскими, размахивая руками, показывая, каких размеров окно, сквозь которое вылезли арестованные, рассказывал Еремею обо всем, что узнал, увидел, иногда умоляюще поглядывая на Егорушку, чтобы тот подтвердил, и мрачный, серьезный Егорушка кивал, подтверждая. Еремей, торопливо одеваясь, слушал хмуро, с отвердевшим в решимости лицом.

– Я сам поймаю Арча, – сказал негромко, когда Антошка выдохся и умолк. – Ему надо Сорни Най. Арчев будет искать меня, и я поймаю его. – Выпрямился, властно посмотрел на друзей. – Только Люсе об этом не говорите. Фролову не говорите. Они будут бояться за меня, охранять станут. Помешают… Сейчас у Фролова шибко худо дело, шибко беда. Я помогу, – и упрямо, как клятву, повторил: – Я поймаю Арча. Сам поймаю.

9

В предрассветных сумерках Арчев, Козырь и капитан вышли из леса, сквозь который где бегом, где быстрым шагом, не останавливаясь ни на секунду, пробирались всю ночь. На опушке, когда неожиданно и весь сразу открылся глазам город – темное, огромное пятно, ступенчато, изломами охряных, коричневых, зеленых крыш вползающее на пологий с этой стороны холм, где смутно белели стены далекого монастыря с тусклыми золотистыми и синими куполами церквей и колокольни, – капитан и Козырь, жадно хватая ртом воздух, обессиленно опустились на землю. Арчев, тоже часто и тяжело дышавший, выдернул из рук Козыря винтовку, разрядил ее. Схватил винтовку за ствол, размахнулся, забросил далеко в багульник, а затвор, взблеснувший в воздухе, метнул в другую сторону.

– Подъем, подъем! – Он с гневным возмущением посмотрел на собеглецов. – Хотите дождаться Фролова?.. Почетного караула… хотите дождаться? – Ткнул ногой капитана. – Соберитесь с силами… Виталий Викентьевич… Где ваша… конспиративная квартира?..

– Иду, иду… – капитан заворочался, встал на карачки.

Поднялся. Качнулся. И, чтобы не упасть, побежал, наклонясь и быстро перебирая ногами. Арчев, перешагнув через Козыря, двинулся следом. Козырь закряхтел, заохал, с трудом выпрямился, тяжело встал.

Попетляв по сонным переулкам с черными от времени, крепкими домами, которые слепо смотрели черными же, без огонька, без отблеска окнами, троица, возглавляемая капитаном, прошмыгнула через широкую, мощенную брусчаткой, бывшую Соборную, а теперь улицу Освобожденного Труда, нырнула в проходной двор и закоулками выбралась в тупичок, который упирался в старый дощатый забор. Капитан, посматривая испуганно по сторонам, качнул в сторону широкую плаху, висевшую на одном гвозде, придержал ее, пропуская Арчева и Козыря. Те, протиснувшись в дыру, очутились в густых зарослях сирени и черемушника. Капитан, пробравшись за ними, облегченно выдохнул, побежал тяжелой, усталой рысцой по узенькой тропке к низенькому, в облупившейся желтой штукатурке дому.

Арчев, крадучись, сделал несколько шагов, настороженно выглянул из кустов: широкий утоптанный двор с редкими островками пожухлой травы, распахнутые покосившиеся ворота, кованые копья и завитушки которых были красно-бурыми от ржавчины; по ту сторону двора– двухэтажный, широкий и длинный дом с пузатыми колоннами у гранитного крыльца. Справа за домом – стальная полоса реки; слева, за сараями, за низеньким забором, где виднелись маленькие пятнышки надгробий– мраморные белые и чугунные черные, – плавно уползал вверх склон холма с когда-то побеленными стенами монастыря на вершине. Арчев пригнулся, метнулся к капитану, который, притаившись за стенкой сеней, тянул руку к окну, закрытому ставнями.

– Позвольте, Виталий Викентьевич, это ведь бывший «Мадрид», – возмущенно зашипел Арчев, показав на дом с колоннами. – Бывшие меблированные комнаты и номера господина Астахова. А теперь – Дом Водников!

– Точно! – подтвердил подскочивший, ткнувшийся с маху плечом в стену Козырь. И вдруг, сообразив, ахнул: – Елки зеленые! Там же пролетариев как нерезаных собак! Ну и хату ты нашел, шкипер! Засыпемся мы из-за тебя, гадом буду!

– Я вам не шкипер, и не боцман, и не адмирал! – взвизгнул капитан. – И забудьте наконец свой отвратительный жаргон: все эти «гадом буду, век воли не видать»! Иначе кузина откажет нам в гостеприимстве. – Он, выкатив глаза, ненавидяще смотрел на Козыря. Передернулся от омерзения, повернулся к Арчеву: – Не беспокойтесь, Евгений Дмитрии, лучшего места в смысле безопасности нельзя и придумать. Гарантирую!

И осторожно постучал в ставню.

В просторной сумрачной кухне, освещаемой лишь бледным голубоватым огоньком лампады перед простенькой, без оклада, без ризы, иконой богородицы, склонились над столом двое: красивая женщина в темном платье с широкой, низко обвисшей пелериной, и лысый, гладко выбритый мужчина с ввалившимися щеками, с большими черными, окруженными тенями, глазами. Они любовно перебирали, сортировали кучку драгоценностей: спутанные в клубок жемчужные бусы, золотые браслеты, кольца, броши и колье, посверкивающие зелеными, алыми брызгами камней. Услыхав стук, замерли. Переглянулись.

Стук повторился – требовательный, нетерпеливый.

Лысый, посматривая на полупрозрачные кисейные оконные занавески, за которыми светлыми полосками угадывались узкие щели ставен, распахнул докторский саквояж, смахнул в него украшения.

– В случае чего – сигнал тот же. Вернусь, выручу. – Он бесшумно, вьюном скользнул из-за стола. Достал из-под полы пиджака револьвер и боком проскочил в комнату, слегка колыхнулись тяжелые малиновые шторы и успокоились.

Женщина набросила на голову толстый черный платок, надвинула его до самых глаз, сколола под подбородком– лицо, будто в черной раме, стало скорбным и отрешенным. Оглядела внимательно кухню, вышла в сени и, не спрашивая, кто за дверью, откинула огромный железный крюк. Опустив глаза и не глядя на шмыгнувшую в сени троицу, тенью вернулась-вплыла в кухню. Повернулась к гостям, сцепив пальцы у груди.

– Разреши, дорогая, представить моих друзей… – льстиво заулыбавшись, начал было капитан, но Арчев перебил его:

– Ба, мадемуазель Ирэн! – обрадованно и удивленно вскрикнул он, но, заметив, как неприязненно дрогнули губы женщины, поправился: – Пардон, пардон, понимаю: не Ирэн, а Ирина Аристарховна?

– И не Ирэн, и не Ирина Аристарховна, – она строго взглянула на него, – а сестра Аглая. – И взгляд ее стал насмешливо-презрительным.

А в памяти Арчева всплыло другое: веселая, кокетливая, пикантная женщина отплясывает канкан на крохотной сцене принадлежащего ей «Пале Рояля» – любила иногда Ирина Аристарховна, отбросив чопорность дамы-владелицы, удариться в загул и начинала с того, что выскакивала к рампе, принималась азартно и вихрево солировать в самом фривольном номере программы: мелькали ножки в ажурных чулочках, лакированные туфельки под мечущейся белой волной нижних юбок… Брат Ирины Аристарховны штабс-капитан Модест Астахов, командир Особого отряда, посматривая сквозь монокль на это буйство, снисходительно цедил сквозь зубы, манерно грассируя: «Пускай побесится. По крайней мере ей будет что вспомнить об этом угарном времени заката третьего Рима. – И неизменно добавлял со злорадной усмешкой – Видел бы сейчас Ирку наш фатер…» Первой гильдии купец, почетный гражданин, судовладелец и промышленник, ярый ревнитель древней веры господин Аристарх Лукьяныч Астахов – жилистый старик с прозрачной седой бородой и темным, словно вырезанным из мореной лиственницы, лицом – благословил Ирину, когда та в панической сумятице безвластия купила за бесценок «Пале Рояль», и проклял ее, когда узнал, что она – его дочь! – отчебучивает срамные танцы перед публикой, а потом закатывает баснословные кутежи, швыряя деньги без счета и затмевая бесстыдством Клеопатру Египетскую и царицу Савскую…

– Что это вы, из кафешантана да в монашки? Грехи отмаливать? – Арчев шагнул к женщине.

Ирина-Аглая пропела, опустив глаза:

– Милости прошу в мою скромную обитель, отрешенную от юдоли земной. Отдохните душой от суетного мира, оставшегося за порогом.

– Отдохнем. С удовольствием. Благодарны вам, сестра Аглая, – посмеиваясь, Арчев галантно поклонился. – Однако осторожность – прежде всего.

Он подошел к двери в комнату, откинул портьеру. Перешагнул через порог. Огляделся.

Пыль, запустение. Зашторенные окна, гнутые вычурные стулья, софа, обитые потертым уже малиновым бархатом.

Быстро пересек комнату, заглянул в другую дверь – спальня: широкая кровать со сбитыми, скомканными простынями, с мятым покрывалом голубого шелка; слева у стены – трюмо в завитушках по красному дереву рамы. Арчев хотел уже развернуться и уйти, но краем глаза заметил свое отражение – длинная потрепанная шинель, затасканная фуражечка со сбитой назад тульей, заляпанные грязью сапоги. Приблизился к трюмо – лицо изможденное, покрасневшие глаза ввалились, щетина, так и не превратившаяся в бородку, неопрятным мхом облепила щеки, подбородок. Подавшись вперед, Арчев, с изумлением разглядывая себя, вдруг увидел в зеркале, как расширились глаза Ирины-Аглаи, которая появилась в дверях, вкрадчиво, но властно отодвинув за плечи Козыря, который воровато, с подозрением и опаской, заглянул в спальню.

– Вы похожи на красногвардейца, Евгений Дмитриевич. Или на дворника, – игриво заметила она, но глаза ее оставались холодными, колючими. – Идемте, я покажу, где можете умыться… Идемте же! – повторила требовательно, увидев, что Арчев медлит.

Тот поджал в раздумье губы: отчего так встревожилась женщина? Надо найти возможность посмотреть: не хранится ли что-нибудь в тумбе? Он медленно выпрямился, прошел за Ириной-Аглаей через кухню в ванную комнату.

В кухне уже суетились капитан и Козырь, накрывая скатертью стол, доставая снедь из громоздкого, во всю стену, дубового буфета.

Когда Арчев, наплескавшись, нафыркавшись над фаянсовой лоханью рукомойника и даже побрившись – чистые, любовно протертые чашечки, кисточка, бритва «Жиллетъ» аккуратно разместились на полочке под зеркалом– «Ах плутовка, ах святая Аглая, кого ж это ты привечаешь»? – взбодрившийся, благоухающий одеколоном, появился в кухне, Ирина-Аглая скромненько сидела в углу под киотом, а капитан и Козырь, уже слегка захмелевшие, жадно чревоугодничали за немыслимо богатым столом.

– Фи, Виталий Викентьевич, с грязными руками-то? – брезгливо поморщился Арчев. – Ну этот-то, – повел глазами на чавкающего Козыря, – господь с ним. А вы-то, вы-то – интеллигент.

Капитан, с веселой растерянностью воззрившийся на его посвежевшее лицо, благодушно отмахнулся.

– Не ворчите, князь. Мы здесь умылись, – кивнул на кувшин около раковины для грязной посуды. – По-кухарски, по-плебейски. Если ждать, пока вы свой туалет закончите, с голоду умрешь.

– Падай, командир, налетай – подешевело; жри от пуза – не хочу! – Козырь кивнул на стол.

– Но-но, без фамильярностей, – Арчев высокомерно вскинул левую бровь. – Демократия кончилась, осталась в камере на пароходе. – Сел, расправил, небрежно взмахнув, салфетку, положил на колени. Взялся за ножку рюмки, и капитан торопливо налил в нее из графинчика. – За ваше здоровье, Ирина… извините, сестра Аглая! – Выпил, сложил трубочкой губы, шевельнул ноздрями. – Померанцевая, – заметил удовлетворенно. – Итак, господа, к делу. Я думаю, сестра Аглая умеет хранить тайны, – вежливо, одними губами, улыбнулся ей и, отвернувшись от женщины, снова стал серьезным. – Первая и главная наша задача – выкрасть Еремея Сатарова. Того остячонка, которого я показал тебе на пароходе, – посмотрел на Козыря, – и велел запомнить. Помнишь?

Козырь, обгрызая куриную ножку, лениво кивнул.

– Вот и пойдешь за ним, – будничным голосом объявил Арчев. – Вместе с Виталием Викентьевичем.

– Со мной?! – капитан закашлялся, беспорядочно размахивая руками. – Не пойду! Ни за какие коврижки! – И затараторил, умильно-просительно заглядывая в глаза Арчеву: – Увольте, Евгений Дмитрии! Не смогу, не справлюсь, все испорчу, все провалю. Меня каждый чекист в лицо знает, меня Фролов за версту, за милю почует…

– Ну ты и отмочил, водолив! – Козырь поражено отшатнулся от него. – Тебя знают, а Козыря нет? Да они уже всю округу рогом перерыли – меня ищут. Поэтому, – развернулся к Арчеву, помахал перед его носом обглоданной костью, – я тоже на живца не клюю. Мне пока еще гулять на воле не надоело. Понял? Договор какой был? Сорвемся гладко – кладешь деньги на бочку. Вот и гони монету, – решительно постучал пальцем по скатерти. Откинулся, качнулся на стуле. – Мне этот остячонок не нужен. Тебе надо – сам и топай.

– Пойдете, куда денетесь, – Арчев желчно усмехнулся. – И ты пойдешь, и вы, Виталий Викентьевич.

– Нет, нет! – Тот отчаянно замотал головой. – Я боюсь. Понимаете? Боюсь! Если вопрос стоит так, то не надо мне никакого остяцкого золота, никакой Сорни Най – ничего не надо! Забирайте себе эту Золотую Бабу, только оставьте меня в покое!

Ирина-Аглая быстро взглянула на Арчева и тотчас снова потупилась, но Арчев не заметил оценивающе блеснувших глаз женщины, не заметил и того, что лицо Козыря стало удивленно-заинтересованным, – Арчев разглядывал капитана.

– Вы правы, Виталий Викентьевич, – нехотя согласился Арчев. – Коль вы в таком настроении, посылать вас нельзя. Надо подключить кого-то другого… – Медленно повернулся к хозяйке, прищурился, размышляя. – Вы позволите, милая Ирина… миль пардон, Аглая, попросить вас о небольшой услуге? Надо бы сходить…

Женщина, не дослушав, плавно встала и, не поднимая глаз, сцепив пальцы перед грудью, прошелестела платьем, согбенная, смиренная, к двери в комнату. Широко отвела в сторону портьеру.

– Я помогу вам, господа! – твердо пообещал, появившись на пороге, лысый мужчина.

Арчев, с удивлением наблюдавший через плечо за Ириной-Аглаей, поразился, узнав бывшего своего взводного сотни Иисуса-воителя, а потом писаря в военном комиссариате, откомандированного руководителями восстания в Екатеринбург для агитработы и там, по слухам, схваченного.

– Тиунов?! Живой-здоровый?

– Гриша! Апостол!.. Вали сюда, бес, я тебя расцелую, – взревел восторженно Козырь, пытаясь выбраться из-за стола.

– Сиди, сиди, – Тиунов ладонью надавил ему на плечо. Обошел стол, сел против Арчева. Пошарил взглядом, взял бутылку, по-хозяйски налил из нее в бокал. – Итак, вам нужен остячонок, который приплывает на пароходе? На вашем пароходе… – Равнодушно взглянул на капитана. – Когда, кстати, приходит «Святогор»?

– Полагаю, – капитан приосанился, – часам к четырнадцати, не раньше.

– Хорошо, время еще есть. – Тиунов выпил, пожевал губами. – Этот мальчишка знает, где Золотая Баба. Правильно я понял? – Отщипнул кусочек хлеба, понюхал корочку, не отрывая глаз от Арчева.

Тот напряженным, цепким взглядом изучал его лицо. Передернул плечами. Поинтересовался насмешливо:

– Откуда ты появился?

– Из Екатеринбурга. – Тиунов невинно и недоумевающе округлил глаза. – Откуда же еще? Еле ноги унес – тамошняя публика не сиволапое мужичье: мастеровые, рабочий класс, которому нечего терять, кроме цепей, как сказал товарищ Карл Маркс.

– Меня интересует, откуда ты здесь взялся? – Арчев повел рукой вокруг. – Где прятался, когда мы пришли?

– А под кроватью сидел, пока вы, ваше сиятельство, гостиную и спальню обнюхивали. – Тиунов звонко рассмеялся, сморщив нос и обнажив крупные белые зубы. И тут же оборвал смех, словно прихлопнул его. – Я приведу вам мальчишку, – пообещал сдержанно. Потер лысую макушку, посмотрел, словно невзначай, на хозяйку, та улыбнулась: скупо, еле заметно. – А то мы с сестрой Аглаей обнищали… Цена обычная. Когда возьмем Бабу, на всех, кто участвовал в деле, поровну. Законно, Козырь?

– Законно-то законно, только как бы спотыкач не вышел, – Козырь хмыкнул. – Ну выкрадете вы остячонка, если подфартит, а дальше?

Арчев, исподлобья глядевший на него, вскинул голову, раздул ноздри. Хотел что-то сказать, но Тиунов опередил:

– Это я беру на себя. Мальчишку в охапку и – вон из города. В тайге есть скит – моего человека скит! Отсидимся.

– В бессрочную сидку? – издевательски поинтересовался Козырь. – Если парнишка сразу не раскололся перед князем, то теперь с какой стати?

– А вот уж это на себя беру я! – отрубил Арчев. – Будет Еремейка, будет и Золотая Баба! – И постарался, чтобы голос прозвучал твердо, уверенно – Мальчишка поведет нас, не сомневайтесь.

«Сменю кнут на пряник, – давно уже разработал он план, – заморочу шаманенку голову, заставлю поверить, что мать, братишка и девчонки живы, упрятаны в надежном месте, что Еремейка будет с ними, как только отведет меня на эвыт, что…»

– Ладно, я пошел, – Тиунов встал. – Дела, дела… А потом загляну на пристань. Подожду «Святогор», понаблюдал, прикину, что и как…

А «Советогор» уже подошел к городу и на малой скорости начал неуверенно выруливать к причалу.

Повеселевшие чоновцы сгрудились на носу, посматривая то на хмурых, чувствующих себя после побега капитана виноватыми, матросов, то на жиденькую толпу зевак на пристани, то на Фролова и Люсю, которые стояли у борта с Еремеем, Антошкой и Егорушкой.

Мальчики оцепенело наблюдали, как разворачивается берег с вросшими в песок баржами, с завалившимися набок, полузатонувшими на отмели пароходами, с огромными серыми сараями, с черными обуглившимися остовами зданий, за которыми поднимались большие, как в Сатарове, дома, а многие даже выше – в два, три ряда окон, одни над другими. Теснились чешуей крыши, вползающие в гору, где белели далекие, но, судя по всему, высокие и толстые стены, а за ними – еще более высокие дома, украшенные золотистыми и синими макушками, похожими на остроконечные шишки.

Со страхом смотрел Еремей на это стойбище русских, где сидел в тюрьме дедушка, где одних только встречающих пароход было больше, чем всех Назым-ях; Антошка же глядел на город откровенно радостно, восторженно; Егорушка – равнодушно: он жил здесь три года назад, да и потом приезжал сюда с дедом.

– Товарищ Фролов, – неуверенно окликнули матросы – Швартуемся или как?

– Да-да, разумеется!

Фролов легонько сжал локоть Люси, кивнул ей. Отошел вместе с девушкой на нос. Попросил матросов:

– Вы уж, пожалуйста, товарищи, сами… Я не знаю, какие команды надо подавать, что делать. – И, пригнувшись к уху Люси, шепнул – Как только управлюсь с делами, пришлю тебе в помощь Алексея.

– Может, не надо? – девушка с сомнением взглянула на командира. – Чего доброго, бросится в глаза – посторонний человек. А так все естественно: я была с Еремеем на пароходе, он привык ко мне…

– Подстрахуемся! – решительно заявил Фролов. – Вечером жди Алексея. Но знай: пока не поймаем Арчева, головой отвечаешь за мальчика.

«Советогор» сильно ткнулся скулой в эстакаду – людей на палубе качнуло, – но кранцы смягчили удар. Шатнулись со скрипом ветхие сваи, колыхнулись встречающие и тут же кинулись ловить брошенные с палубы чалки; скрежетнула обшивка, гребные колеса, оборвав редкое вкрадчивое взбулькивание, замерли на секунду и сделали судорожный рывок назад. Пароход дернулся, отпрянул от пристани и, как битюг на привязи, застыл, натянув швартовы. Угасла мелкая дрожь палубы, стихло пыхтение машины.

– Что ж, будем прощаться. Вам пора… – Фролов, вернувшись к мальчикам, серьезно, по-мужски пожал руку Антошке, потом Егорушке. А ладонь Еремея задержал, слегка сжав в пальцах. – Значит, договорились, сынок. Жду в любое время. Сам, конечно, тоже загляну к тебе, но… работы много. Придешь?

Еремей кивнул. Сосредоточенно сопя, полез за пазуху оттопыренного на животе кителя. Вытащил серебряную статуэтку и протянул Фролову.

– На. Пускай у тебя пока живет. Когда назад, на Назым, пойду, отдашь. – Пристально посмотрел на строгое лицо богини, поблескивающее в солнечном свете. – Где жить буду, не знаю. Может, там над Им Вал Эви смеяться будут. – Поднял глаза. – Никому не отдавай. Дочь Нум Торыма дедушку помнит. Когда приходить буду, смотреть на нее стану, дедушку, Сатар-хот вспоминать стану. Береги Им Вал Эви, шибко береги.

– Можешь быть спокойным за нее, обещаю… – Голос Фролова дрогнул. Он обхватил голову мальчика, прижал к груди, но Еремей вырвался, отступил на шаг.

Деловито снял пояс и подал Фролову – качнулся сотып с ножом, сухо стукнули медвежьи клыки, звякнули цепочки, колыхнулся качин.

– Тебе отдаю, – буркнул Еремей. – Ты дедушку знал. Бери. Память. Все равно небось в городе с ножом ходить нельзя.

– Хорошо. Спасибо. Большое спасибо, – Фролов принял подарок, задержал взгляд на расшитой сумке Ефрема-ики. – Этот качин мне очень дорог… Сатар пусив – сорни най.

– Сатар пусив – сорни най, – повторил серьезно Еремей.

Антошка, виновато поглядывая на Еремея, тоже принялся торопливо расстегивать свой, а вернее, Еремеева отца ремень с ножом. Сдернул, сунул в руки Фролова.

– Екимычу отдай. Скажи: Антошка помнит. Екимыч – хороший. Екимыч друг.

Но машинист, расталкивая чоновцев, уже сам продирался к нему. Швырнул тряпки, которыми обтирал пальцы, подхватил мальчика под мышки, вскинул на вытянутых руках.

– Будь здоров, Антон! – притянул к себе заулыбавшегося мальчика, ткнулся губами ему в щеку, чмокнул. – Хороший ты мужик. Мастеровитый, башковитый. Знатный механик из тебя выйдет! – Поставил на палубу, взъерошил Антошке волосы. – Не забывай, навещай… – Увидел, что Егорушка, опустив голову, насупился, тронул его за плечо. – И ты, Егор, приходи. Хошь с Антоном, хошь один.

– Наведаюсь как ни то, – стараясь басить, пообещал Егорушка.

Антошка выхватил у Фролова свой ремень, сунул машинисту:

– Тебе. Память. Подарка.

– Ах ты, золота душа! – Екимыч крякнул, хотел обнять мальчика.

Но тот вильнул вбок, скользнул мимо Люси, мимо неспешно шагавшего по сходням Еремея, простучал пятками по доскам – точно шишки с кедра посыпались – и уже на причале, обернувшись, замахал рукой. Помахали, спустившись к нему, и Люся с Егорушкой. А Еремей, поджидая их, больше на пароход не взглянул – смотрел сузившимися глазами прямо перед собой.

Лишь когда пробрались сквозь все прибывающих и прибывающих поглазеть на «Советогор», когда поднялись по широкой утрамбованной дороге на пригорок, Еремей, приотстав, оглянулся. Прощально, цепко, одним взглядом охватив сразу и пристань, и пароход, который тяжелой тушей лежал на серо-голубой воде: обвис на корме алый флаг, не дымит труба, недвижны колеса, пусто на палубе. Только на корме стоят у открытой двери двое, остальные бойцы на берегу.

Еремей круто развернулся, догнал Люсю, Антошку, Егорушку.

Люся опять, как и на пароходе, уговаривала Егорушку: может, все-таки передумает и согласится жить с Еремеем и Антошкой? Но Егорушка упрямо твердил, что нет: у него в городе есть свои – тетка Варвара с ейной свекровью, и жить надо у сродственников, а не мыкаться по углам, не кусочничать у чужих людей.

Они прошли через широкую пыльную площадь, окруженную кирпичными домами с темными железными дверьми, над некоторыми из них празднично пестрели свежей краской новенькие вывески – Еремей успел прочитать только одну: «Чай и пельмени Идрисова», – свернули в тихую, затененную могучими тополями улочку.

Улочка заканчивалась обширным – мощные, с корявыми стволами липы, толстые, гладкоствольные березы, высоченные тополя – парком, кроны деревьев которого уже испятнала желтым близкая осень. В глубине парка притаился двухэтажный веселый, в деревянной резьбе терем с изукрашенными надстроечками-пристроечками – такую избу Еремей видел только на картинках в книжке с русскими сказками у Никифора-ики, деда Егорки.

Люся взбежала на высокое крыльцо, распахнула тяжелую дверь в фигурных деревянных накладках, с дощечкой, на которой красиво выжжено: «Первый дом-коммуна детей Красного Севера», пропустила впереди себя ребят.

Еще одна дверь, обшитая мешковиной. За ней – маленький тамбур, в котором сидела на табуретке полная старушка и вязала чулок.

Старушка подняла голову, радостно привстала.

– Ах ты, батюшки! Люция Ивановна!.. Вот радость-то. Вернулись?

– Здравствуйте, Анна Никитична, – Люся улыбнулась. – Начальство у себя? – И когда старушка, умильно глядевшая на нее, закивала, пошла было в залитый светом широкий коридор, подтолкнув перед собой заробевших Еремея и Антошку, но, вспомнив что-то, остановилась. – Вы ведь, кажется, на Береговой жили?

– Тама, тама, – старушка припечалилась. – Покеда не спалили ее нонешней весной смутьяны… А чего такое? – Она оживилась. – Неуж квартеру для меня сыскали?

– Да нет… – Люся смутилась. Положила ладони на плечи Егорушки, повернула его лицом к старушке. – Родственники этого мальчика жили тоже на Береговой. Может, знаете их? Может, скажете, куда переехали?

Еремей вышел в коридор, осмотрелся: длинный, с огромными окнами в торцах, чистый, краска на полу облупилась, но проплешины отскоблены добела; слева и справа двери; на простенках большие, в одну-две краски – черное и красное – картинки с надписями, с подписями, иногда со словами, которые идут и с угла на угол, и сверху внизу – есть и знакомый рисунок: белый старик, взметнувший руки и бегущий из темноты: «Помоги!»