Текст книги "Эпоха крестовых походов"

Автор книги: Эрнест Лависс

Соавторы: Альфред Рамбо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 46 страниц)

Судебная секция не только начинает организовываться при Людовике Святом, но и значительно расширяет свою компетенцию. Принцип феодального строя, сформулированный Бомануаром, – «всякий, владеющий светской юрисдикцией, держит ее от короля непосредственно (как феод) или косвенно (как субфеод)» – сочетается с чисто монархической идеей, «король в силу своего божественного права является единственным источником и высшим собственником суда». Вследствие этого королю приписывается всеобщее право суда и безусловный суверенитет в судебном отношении, так как остальные трибуналы существуют лишь в силу данного им полномочия, так сказать – в силу его терпимости. Быстрый рост королевской власти, которому так искусно содействовали настойчивые усилия слуг короны, обнаруживается особенно в праве апелляции к королю и теории королевских случаев. Апелляция в современном смысле слова, то есть обращение к высшей судебной инстанции, при Людовике Святом окончательно заменяет старую феодальную апелляцию, состоявшую в вызове судей на дуэль, и входит во всеобщее употребление. Развитие этого института идет рука об руку с развитием судебного следствия. Тот же указ Людовика IX, которым запрещается судебный поединок (1258), устанавливает право апелляции. С тех пор парламент играет роль апелляционного трибунала, не только по отношению к низшим королевским судам, то есть судам прево и бальи, но и по отношению к сеньориальным судилищам, что имело огромное политическое значение. Что касается теории королевских случаев, которую королевские чиновники распространяли на все отрасли судопроизводства, то она была, как известно, главным орудием, посредством которого правительство Людовика Святого и его преемников незаметно расширяло компетенцию королевского суда. Число королевских случаев, которые никогда не были точно сформулированы, быстро возрастает, охватывая все гражданские преступления исключительной важности, а также все проступки, склонные к нарушению общественного спокойствия или оскорблению достоинства короля.

Административные и финансовые реформы.Таким образом, королевская власть сильно возросла при Людовике IX, не столько под влиянием какой-нибудь могучей воли, готовой устранить всякое препятствие, или даже нравственного превосходства, внушавшего уважение и покорность, сколько благодаря естественной силе монархической эволюции и приобретенной ею скорости. Он сам так мало дорожил властью, что однажды даже решил сложить ее с себя и его лишь с трудом удалось отклонить от этого решения. Царствовать – значило для него, прежде всего, быть реформатором и законодателем, стараться осуществить в сфере, подвластной его влиянию, христианский идеал, которым была проникнута его душа. Преобразовательная деятельность Людовика IX простиралась на все части социального организма; но ее главной целью было водворить правосудие и нравственность в сфере администрации; не надо забывагь, что в ту эпоху, когда разделение властей было почти неизвестно, компетенция каждого из представителей общественной власти была чрезвычайно широка и разнообразна.

Знаменитый ордонанс 1254 г. относительно бальи был одним из перлов этого благодетельного законодательства. Целью указа было устранить одно из органических зол средневекового общества: эксплуатацию народа со стороны административных чиновников. В силу этого ордонанса, который лишь пояснялся или дополнялся административными указами последующих царствований, бальи обязан был при вступлении в должность давать клятву, что будет творить суд каждому без вражды и лицеприятства; что будет тщательно соблюдать права короля и местные вольности; что будет надзирать за подчиненными ему чиновниками и, в случае надобности, карать их. Чтобы предупредить лихоимство, бальи запрещается принимать от тяжущихся какие бы то ни было подарки как для себя, так и для своих близких; точно так же сам не должен делать подарков своим начальникам. Ему эго воспрещены всякие личные и денежные отношения с подчиненными, так и с начальниками. Чтобы предупредить злоупотребление властью, ему запрещается вступать в брак и женить или выдавать замуж своих детей в пределах его округа, доставлять им бенефиции в этом округе, участвовать в торгах, иметь родственников откупщиками или помощниками в звании прево, лейтенанта или судьи, без цобности входить в монастыри, обирать население и ут-цать его перенесением с места на место центра балиальной администрации. Ему предписывалось точно в срок устраивать судебные заседания и особенно исполнять свои бязанности лично. Он мог назначать заместителя или лейтенанта лишь в случае болезни или отлучки по делам королевской службы. Будучи обязан исполнять королевские приказы, имея, однако, право сообщать государю официальным письмом с приложением печати законные мотивы, которые мешали ему исполнить полученный приказ. Для вящей пре-эсторожности ему предписывалось по сложении им своего звания оставаться в данном округе сорок дней, чтобы население могло заявить против него свои законные претензии и гобы он не мог уклониться от ответственности, тяжесть которой пала бы на его преемников.

Эти предписания, направленные к уничтожению тирании и лихоимства в администрации, не остались мертвой буквой. Одно место в сочинении Жуанвиля показывает нам, как Людовик IX сам применил их в своей столице, радикально изменив характер должности парижского прево: на место всеобщего откупщика, ненавидимого народом, он поставил чиновника, получавшего жалованье, со строго ограниченной властью, уполномоченного только творить правый суд для парижан.

Теми же идеями нравственности и порядка руководствовался он, естественно, и в финансовой области. Людовик IX не изменил коренным образом ни общего плана, ни органов финансового управления: это сделал позднее Филипп Красивый. Людовик удовольствовался тем, что увеличил нормальные и чрезвычайные доходы короны, не погрешив против тех начал умеренности и щепетильной честности, которые составляют отличительную черту его правления. К его царствованию относится первый законодательный памятник, в котором упомянуты члены королевского двора, специально предназначенные для контроля за финансовыми чиновниками. Ордонанс 1256 г. об администрации городов предписывает мэрам ежегодно отдавать отчет в своих доходах и расходах «королевским людям, назначенным для отчетности». В 1269 г. было созвано в Тампле собрание «заведующих отчетностью», составленное из придворных сановников, – зародыш будущей Счетной палаты. Ученые, исследовавшие деятельность финансового ведомства в царствование Людовика Святого, далеко не все изучили и далеко не все поняли. Однако им удалось установить для той эпохи приблизительный бюджет королевского правительства, и он оказался в равновесии. Нормальные расходы с избытком покрывались нормальными доходами. В бюджетах Людовика Святого мы всегда находим известный излишек доходов, который составлял наличный запас «и давал возможность покрывать не только расходы по постройке церквей и дарениям на благочестивые дела, но и большую часть непредвиденных издержек, обусловленных нуждами администрации и политики, кроме расходов на войны и крестовые походы». Этот вывод согласуется со всем, что сообщает нам история об этом несравненном царствовании. Спустя 20 лет после смерти Людовика Святого картина совершенно меняется: политика Филиппа Красивого нарушила финансовое равновесие, и правительственный механизм подорван тяжестью расходов.

Основным мероприятием Людовика Святого и его советников в этой области, – тем из их дел, которое в глазах средневекового общества составляло одно из их главных прав на славу, – была монетная реформа. Ее первой целью было сделать королевскую монету более ценной и более постоянной, чем сеньориальная, и ввести ее во всеобщее употребление, добившись того, чтобы она циркулировала во всех частях королевства. С одной стороны, король восстановил употребление монеты, введя в обращение золотую и серебряную монету, которая почти совершенно исчезла, тщательно регулируя ее вес и пробу и особенно поддерживая валюту на одном уровне. С другой стороны, он распространил и сделал обязательным ее употребление за пределами королевского домена, в крупных независимых феодах, часто в ущерб монете самого владельца. Знаменитый указ от мая 1263 г. постановлял: 1) сеньориальная монета должна по наружному виду отличаться от королевской; 2) в королевском домене и во всех областях, где нет сеньориальной монеты, должна быть в обращении исключительно королевская монета, а в тех сеньориях, которые владеют правом чеканки, она должна идти наравне с сеньориальной; 3) чтобы предупредить незаконные операции с королевской монетой, было запрещено, под страхом лишения имущества и телесного наказания, урезывать или переплавлять монету, вышедшую из королевских мастерских. Чтобы усилить влияние и обеспечить исполнение этого указа, Людовик Святой скрепил его подписями граждан Парижа, Провена, Орлеана, Санса и Лана: любопытное нововведение, показывающее, насколько король стремился в этом деле опереться на нравственный авторитет крупных городов. Этим путем капетингское правительство обеспечило за королевской монетой настоящую привилегию на повсеместное обращение; мало того, его агенты вскоре вывели из этого факта заключение, что всякое нарушение указа о монетах, в какой бы сеньории оно ни произошло, подлежит исключительно ведению короля: новая монополия, которая делала невозможным для баронов уклонение от королевского указа. Таким образом, под видом монетной реформы провозглашалось подчинение всех сеньориальных властей власти капетингского государя. Подобный политический акт был возможен лишь в такую эпоху, когда авторитет короля сделался преобладающим и когда высшая феодальная знать уже сама чувствовала себя неспособной к сопротивлению.

Законодательство Людовика Святого; популярность короля.Указанными законодательными мерами Людовик Святой исполнял обязанность государя, любящего порядок и справедливость и стремящегося внушить своим подданным привязанность к своей власти. Но он издавал законы и как христианин, проникнутый религиозной идеей, которая неудержимо влекла его согласовать гражданские законы с каноническим правом. Убежденный в том, что учение церкви осуждает отдачу денег в рост и что лихоимство оскорбляет Бога, он усилил репрессивные меры, принятые его предшественниками против евреев. Тремя ордонансами была окончательно запрещена отдача денег в рост и предписано произвести частичную конфискацию имущества еврейских заимодавцев в пользу короны и задолжавших христиан. Несколько раз евреи даже поголовно подвергались лишению имущества и изгнанию. Суровые меры Людовика Святого против евреев объясняются не только тем, что они занимались ростовщичеством, но и их принадлежностью к отвергнутой и проклятой религии; это доказывается его распоряжениями о сожжении талмудических книг и указом 1269 г. об обязательном ношении полоски желтого сукна. Впрочем, в то же время королевское правительство, оставаясь последовательным, вообще запретило отдачу денег в рост и изгнало из Франции других иностранцев-капиталистов и почти всех итальянцев, занимавшихся денежными делами. Эти ломбардцы и кагортинцы, к помощи которых корона обращалась в минуты затруднений, были изгнаны из государства или, по крайней мере, принуждены уплатить выкуп. На юге Франции правительство Альфонса Пуатьеского относилось к евреям с такой же враждой – правда, более из финансовых, чем из религиозных соображений; но оно встречало затруднения при исполнении репрессивных мер, которые лишь изредка одобрялись лангедокским и провансальским населением, привыкшим относиться к евреям с большей терпимостью.

То же чувство ревностного благочестия заставляло Людовика IX сурово карать за богохульство. Провинившийся в богохульстве подвергался выставлению у позорного столба и штрафу. Эти наказания не удовлетворяли совести короля, который хотел бы их усилить. Жуанвиль рассказывает, что король сам придумывал более строгие наказания – так ненавистно было ему богохульство. «Я видел, – говорит он, – как он велел повесить в Цезарее одного ювелира, который был одет в портки и рубаху и у которого вокруг шеи были обмотаны кишки и внутренности свиньи в таком изобилии, что они доходили ему до носа, и я слышал, что после моего возвращения из-за моря он велел выжечь нос и губы одному из жителей Парижа посредством круглого куска железа, снабженного посередине щеткой и специально изготовленного для этой цели». Но это были отдельные случаи. Людовик Святой видел, что общественное мнение не следует за ним по этому пути. Сами епископы, к которым он однажды обратился за советом, желая с их помощью установить более строгие меры против богохульства, обнаружили мало сочувствия его мысли, «и он был так потрясен этой холодностью, что с ним сделалась сильная лихорадка», – рассказывает Роберт Сорбон-нский. Такова темная сторона личности Людовика IX, преданного наивному фанатизму, какой господствовал в первую половину средних веков, и всегда готового принести человеческие интересы в жертву «делу, угодному Богу».

Однако то обстоятельство, что не все современники святого короля разделяли его религиозную ревность и что лишь немногие одобряли его крестовые походы, не имеет большо-значения. Это не уменьшало обаяния его личности, и ог-эмная популярность, которой он пользовался при жизни и де более после смерти, свидетельствует о проницательности общественного мнения. Ни один государь не принес боль-ае пользы монархии, чем Людовик IX, потому что, неуклонно продолжая дело политического и социального преобразования Франции, начатое его предшественниками, сон вместе с тем узаконил его в глазах всех своей любовью к справедливости и освятил своими добродетелями. Находясь между правлением Филиппа Августа, сурового основателя королевского могущества, и правлением Филиппа Красивого, который насильственно напряг пружины монархической власти и сделал ее до такой степени абсолютной, что возбудил против нее ненависть французского общества, – царствование Людовика Святого осталось в памяти народа, забывшего о тяжких временах регентства, эпохой мира, социального прогресса и полного благоденствия. Один из биографов Людовика Святого, говоря об его смерти, замечает: «Северные и южные области Франции, погруженные во всеобщую скорбь, впервые испытали горечь национального траура. Северные труверы и последние трубадуры Прованса немедленно переложили народную скорбь в песни. Ремон Госельм Бе-зьерский, Астор д'Орлак и Дасполь на своем языке прославляли короля Франции. Анонимный автор «Плача по королю Людовику» в трогательной форме выразил скорбь простого народа северных областей, который утратил в Людовике IX живое воплощение правосудия и Промысла Божья. «Я говорю, что право умерло и законность исчезла, – Раз умер добрый король, святой человек. – К кому воззовет теперь простой человек, – Когда умер добрый король, так любивший его?»»

Глава 8
Западная цивилизация в XII и XIII вв.
Религия и нравы

Народные верования и суеверия. Нравы

Народные верования и суеверия.Несмотря на успехи, достигнутые Западной Европой в других областях, самосознание христианских народов в промежуток времени от X до XIV в. не прояснилось. Оно по-прежнему было затемнено грубыми суевериями – теми самыми, которые исказили сущность христианства, когда оно, перестав быть религией посвященных, сделалось религией языческих и варварских масс. Как ни была искренна вера людей XII и XIII вв., – в народной массе она была слепа и невежественна, полна суеверий и загромождена детскими обрядами. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать какой-нибудь из сборников благочестивых рассказов, которые составлялись в то время для народных проповедников или для назидания верующих такими людьми, как Цезарий Гейстербахский, кардинал Яков Витрийский, доминиканец Этьен Бурбонский, Эд Шеритонский, и множеством анонимных компиляторов.

Эти сборники и агиографические легенды того времени доказывают, что священные обряды и орудия культа, как, например, таинство евхаристии, мощи, освященная вода, заклинание бесов, молитва, исповедь, считались как бы фетишами или магическими формулами, обладавшими таинственной силой независимо от умственных или нравственных качеств того, кто пользовался ими. Мощи, игравшие такую важную роль в гражданской и религиозной жизни Средних веков, были не чем иным, как талисманами. Этим священным костям, которые хранились в раках ювелирной работы, для которых строили затем громадные каменные раки, приписывались волшебные свойства. Один летописец XII в. рассказывает, что во время перенесения мощей св. Мартина в Тур в 887 г. два хромых нищих из Турэни, которым их уродство давало хороший заработок, решили покинуть страну до прибытия раки, боясь быть против воли излеченными ее всемогуществом. Они пустились бежать, но недостаточно скоро. Мощи прибыли в Турэнь прежде, чем они успели уйти, и нищие, немедленно исцеленные, лишились своего заработка. Один купец, украв за морем руку Иоанна Крестителя, бежал с этим сокровищем «в Гронинген во Фрисландии, на край земли». Там он купил дом, спрятал мощи вовнутрь балки и с этого дня начал богатеть. Однажды, когда он был в таверне, кто-то сказал ему: «Город горит, твой дом в опасности»; он отвечал: «Мне нечего бояться; мой дом хорошо охраняется». Действительно, дом уцелел, но это чудо возбудило любопытство граждан, и они заставили счастливца уступить им талисман, который они перенесли в свою церковь. С этого дня в городе стали совершаться чудесные исцеления, а купец обнищал. «Я сам видел эту руку, – говорит Цезарий, – на ней еще есть кожа и мясо. Раз один священник отрезал маленький кусочек этого мяса, но когда он хотел унести его, оно обожгло ему руку, как горячий уголь». Этот наивный фетишизм, которому можно привести тысячу примеров, был общераспространенным явлением. «Мощи, – говорит граф Риан, – привлекали в праздничные дни, установленные для их чествования, громадные толпы богомольцев и с ними столь обильные приношения, что предмет поклонения, оставаясь духовным сокровищем святилища, счастливого уже обладанием его, становился для него, кроме того, еще источником значительных земных сокровищ». Духовенство, с уверенностью рассчитывая на обильные приношения, спекулировало приобретением мощей, которые до четвертого Латеранского собора были предметом торговли. За неимением драгоценных мощей, почитаемых сильными мира сего, бедные люди, деревенские жители, создавали себе фальшивые святыни, которые они, однако, считали не менее могущественными. Этьен Бурбонский рассказывает, что женщины лионской епархии почитали могилу одного сыщика под именем св. Гинефорта. Чосер в своих «Кентерберийских рассказах» нарисовал портрет этих «сборщиков милостыни», которые в XIII в. наводняли деревни, – благочестивых бродяг, полуаскетов, полумошенников, которые вопреки церковным запрещениям на каждом перекрестке развязывали свои чудовищные узлы – «кусок паруса от лодки св. Петра, детский чепчик одного из невинно убиенных младенцев, перо архангела Гавриила».

Не менее характерны и те верования, которые были связаны с исповедью и причастием. Многие простые души приписывали исповеди чрезвычайную силу. Жена одного рыцаря обманывала мужа, живя с рабом; муж, терзаемый ревностью, узнал, что в соседнем городе живет бесноватый, который умеет угадывать самые сокровенные помыслы людей. Он решил привести подозреваемого им раба к этому чародею, чтобы узнать истину. Раб, испугавшись и будучи уверен, что его вина обнаружится, искал спасения в исповеди; он исповедался первому крестьянину, которого встретил на дороге; после этого он с честью выдержал испытание, которое могло погубить его; бесноватый принужден был сознаться, что он более ничего не знает об этом человеке. «Таким образом, – говорит гейстербахский монах, – благодаря исповеди, раб был спасен от смерти, а рыцарь от своих мучений». Но самым действительным из волшебных средств считалось причастие, главное из таинств. Сомневающиеся видели, как гостия в чаше превращалась в кружочек тела, вино – в кровь, или как распятый Христос выходил из хлеба. Те, которые по простоте своей неуважительно пользовались гостией, как лекарством для излечения своих домашних животных, удивлялись, что церковь осуждает их за это. Впрочем, гостия, использованная для святотатственной цели, все-таки творила чудеса. Одна женщина положила гостию в свой пчельник, чтобы прекратить эпидемию, которая опустошала его; благочестивые пчелы тотчас выстроили восковую часовню «с окнами, крышей и колокольней, куда и поместили гостию с большим торжеством». Другая женщина, чтобы предохранить свою капусту от гусениц, посыпала ее крошками гостий; она была поражена неизлечимым параличом.

Вмешательство дьявола в самые простые случаи повседневной жизни нисколько не оскорбляло даже развитые умы, воспитанные в постоянном страхе перед сверхъестественными силами и привыкшие к невероятно грубому чародейству. Один аббат в юности учился в Парижском университете. Над ним смеялись, потому что он был туп и ничего не удерживал в памяти. Однажды явился ему сатана и сказал: «Хочешь быть моим подданным? Я научу тебя искусству письма». При этом он положил ему в руку камень: «Пока ты будешь держать в кулаке этот камень, ты будешь все знать». Молодой человек, к всеобщему удивлению, скоро стал чудом школы. Но он заболел, исповедался, бросил камень, все забыл и умер. Черти начали мучить его, но Господь послал «какое-то небесное существо», чтобы велеть им оставить его в покое: «Оставьте душу, которую вы обманули». Душа тотчас вернулась в тело, над которым парижские школьники в ту минуту служили заупокойную обедню. Воскресший встал и немедленно вступил в цистерцианский орден. Один монах молился перед алтарем своей церкви, и Бог дал ему такой «дар слез», что он оросил ими землю. Тотчас же дьявол породил в его сердце

тщеславную мысль: «Я хотел бы, чтобы кто-нибудь был здесь и видел, как хорошо я плачу». Немедленно появился дьявол в виде черного монаха» и стал внимательно смотреть на слезы. Достаточно было крестного знамения, чтобы прогнать его. Один клирик обладал таким красивым и приятным голосом, что слушать его пение было наслаждением; один благочестивый человек, услышав этот голос, приятный, как звуки арфы, сказал: «Это не голос человека – это голос дьявола». Он тотчас заклял беса, и последний исчез, а тело, только что живое, немедленно начало разлагаться. Это было тело, давно лишенное души, которым играл дьявол. Таковы были рассказы монахов. Успех подобной литературы вполне объясняет нам частое появление дьявола в средние века и совершавшиеся тогда чудеса. Средневековые колдуны и колдуньи были жрецами и жрицами дьявола, и если духовенство преследовало их, то – как верно было замечено – не потому, что оно сомневалось в действенности их чар, а, наоборот, потому что оно приписывало им страшную силу ввиду их связи с сатаной.

Итак, духовная нищета средневековых христиан была очень велика. Толпа плохо понимала дух христианства, обрядовым предписаниям которого она следовала обычно до мелочей. Лишь немногие действительно вкушали сладость евангельского учения. Люди, конечно, очень хорошо знали, что Бог требует доброты, милосердия и смирения, но они надеялись оправдаться перед его судом милостыней (которая сторицей будет возвращена на небе), телесными лишениями и соблюдением обрядов. Деяния святых XII и XIII вв., где биографы собрали все черты жизни своих героев, представлявшиеся им наиболее назидательными, полны фактов иногда более оскорбительных, нежели трогательных. Смирение этих людей состояло часто лишь в том, что они исполняли отвратительные работы или, подобно тому послушнику, о котором рассказывает Цезарий, пили грязную воду, где было вымыто больничное белье; милосердие часто понималось, как обязанность раздавать деньги профессиональным нищим, выставлявшим на показ свои язвы на паперти церквей. Среди множества нелепых рассказов гейстербахского монаха можно встретить лишь немного черт истинной гуманности вроде рассказа о послушнике, «который, видя, как слуги одного вельможи гнали палками бедняка, был охвачен состраданием до слез».

Нравы.Такие религиозные воззрения и привычки, конечно, не могут способствовать нравственному улучшению общества. Действительно, люди XII и XIII вв., отличавшиеся большой набожностью, были не более проникнуты евангельским духом, чем люди других эпох. Напротив, если верить проповедникам, то нравы светского общества никогда не были более жестоки и вкусы более грубы, чем в тот период Средних веков. Без сомнения, они преувеличивают; но у нас есть более прозаические документы, которые также освидетельствуют о низком уровне общественной нравственности. Это – протоколы епископских ревизий по деревням, синодальные статуты, каноны соборов, книги консисторских судов, судебные следствия и приговоры. Обильный материал, которым, впрочем, следует пользоваться с осторожностью, представляют также воспроизведения повседневной жизни, которые мы встречаем в фаблио и иногда – в виде эпизодов – в больших повествовательных поэмах. Наконец, сюда же надо отнести жалобы голиардов, этих жонглеров церковного общества, написавших по-латыни столько стихотворных сатир и жалоб на «состояние мира», на «упадок века». Все эти свидетели показывают одно и то же, все эти колокола издают один звук.

Леопольд Делиль специально изучил знаменитый «журнал» пастырских ревизий Эда Риго, руанского архиепископа середины XIII в. Вот картина нравов сельского духовенства, которую он рисует на основании этого «журнала»: «Многие деревенские священники содержат целые годы одну или нескольких наложниц; их дети воспитываются под кровлей церковного дома… Я часто встречаю жалобы на то, что они посещают таверны и напиваются «по горло»; вследствие этого они затевают драки, забывают платье на месте кутежа; случается даже, что духовные валяются на полу мертвецки пьяные. Некоторые священники принимают участие в ссорах, дерутся со своими прихожанами. Многие занимаются торговлей; священники, продававшие спиртные напитки, простирали свою наглость до того, что напаивали своих прихожан. Они играют в кости, шары и диск. В 1248 г. одного священника из Baudriou-Bosc упрекали в том, что он принимал участие в турнирах. По синодальным статутам, священники могли ездить верхом лишь в круглых и закрытых мантиях; вопреки этому предписанию многие ездили в открытых сутанах, или так называемых табарах. Те же из них, светскому вкусу которых не отвечали даже ртабар и шапка, надевали рыцарскую одежду и носили оружие. Эд Риго нашел в своей епархии священников, которые не были произведены в священнический сан и не считали нужным явиться на посвящение, или таких, которые, получив эту степень, в течение многих лет не служили ни одной обедни; другие не жили в доверенных им приходах; они требовали вознаграждения за совершение таинств»… Эд Риго, прелат более строгий, чем большинство его собратьев, подвергал испытанию клириков, которых сеньоры, собственники бенефиций, представляли ему для замещения приходов его епархии. Он оставил нам любопытные протоколы многих подобных экзаменов.

Если таковы были деревенские священники (которых св. Бернард и большинство моралистов церкви обличали с таким патетическим красноречием, что мы затрудняемся приводить здесь их выражения), то каковы же были остальные члены деревенского общества – крестьянин, приказчик сеньора и сам сеньор? Благодаря проповедям и фаблио, мы знаем их довольно хорошо: в их нравах не было ничего идиллического. «Становишься в тупик при виде неурядиц, господствовавших в большинстве сельских семейств. Со всех сторон предпринимаются попытки устранить прелюбодеяния и наложничество, но почти все меры оказываются бессильными». Жонглеры неистощимы в насмешках над грубостью, нечистоплотностью и тупостью крестьян, над их страданиями, которые не вызывают в них ни тени сострадания. Что же касается сеньоров, то «с кафедр гремят самые горькие жалобы на алчность и на насилия рыцарей и военных людей». Их упрекают в безжалостном грабительстве и в злоупотреблении правом сильного. Жизнь состоятельного человека проходила в празднествах и атлетических упражнениях; рыцарские поэмы XII и XIII вв. дают нам довольно точное представление об этом. Были также рыцари, все добро которых заключалось в коне, оруженосце и оружии и которые рассчитывали прожить на доходы с войны и турниров, как тот рыцарь, о котором жонглер говорит: «У него не было ни виноградника, ни земли; вся его надежда была на турниры и на войну, так как он хорошо владел копьем».

В мирное время и когда турниры не были запрещены (они часто запрещались в XIII в.), эти рыцари разгуливали по большим дорогам. Авторы фаблио рассказывают нам об их привольном житье за счет слабых и глупых.

В фаблио и проповедях превосходно отражаются и нравы городского общества. Классический тип французского буржуа – вольнодумного, бережливого, весельчака и ротозея – можно уже целиком найти в фаблио. Толстый купец в роскошном платье, «меняла» и ростовщик, больше всего уважает «dan Denier», то есть сеньора Экю. Он ненавидит отродье оборванцев, калек и монахов; он любит хорошо пожить и смеется над священниками; таков, например, Мартин Гапар, гражданин Авранша: «Мартин Гапар больше всего ненавидел монастыри, проповедь, господ, висельников и духовных лиц…» «Парижский буржуа XIII в., – говорит Lecoy de la Marche, – уже несколько приближается к современному типу… Он хвастает своим презрением к проповедям. Видя, что священник всходит на кафедру, он поворачивается к нему спиной и выходит из церкви до тех пор, пока кончится проповедь…» Кроме того, его обвиняют в том, что он наживается путем обманов, а если он богат, – в том, что он так же жесток по отношению к бедному люду, как и соседний кастелян. Его нравы очень свободны; его пороками кормится в каждом городе скверная толпа девиц, сводней, игроков в tremerel и оборванцев. К этой толпе принадлежали и жонглеры, предки Виллона: значит, они отлично знали ее; они рассказали о ее делах и подвигах; в своих насмешливых поэмах они дали несколько незабвенных типов ее; таковы Сансонне, сын Ришё, изящный, обворожительный авантюрист, силач, умный и безжалостный, властелин женщин и через женщин – мира; Буавэн, тщедушный хитрец, Панург XIII в., неподражаемо умевший брать без отдачи; бродяга Тибо, Мабиль, Оберэ и многие другие.