Текст книги "Рыцарь Курятника"

Автор книги: Эрнест Капандю

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Я вам писал? – спросил Жильбер с глубоким удивлением.

– Это письмо и было причиной моего несчастья! – прошептала Сабина.

– Что вы хотите сказать?

– Я говорю о письме, которое вы мне прислали…

– Я вам прислал письмо?! Когда?

– Вчера вечером…

– Я… Я вам писал вчера вечером?!

Это было произнесено с таким изумлением, что все присутствующие переглянулись и подумали, что к Сабине еще не вернулось сознание.

– Она еще в бреду, – прошептал Даже.

– Нет, батюшка, нет! – с живостью сказала Сабина, обостренным чувством, которое развивается при расстройстве организма, угадав его мысли, – нет, батюшка, я в полном рассудке!

– Но я вам не писал, – сказал Жильбер.

Сабина сделала усилие, чтобы наклониться вперед.

– Вы мне не писали в прошлую ночь? – спросила она.

– Нет.

– Вы не передавали мне письмо с посыльным?

– Нет.

Сабина провела рукой по лбу.

– О Боже мой! – сказала она. – Это ужасно! Ты был ранен? – вдруг спросила она Ролана.

– Я! – сказал Ролан с удивлением, как и Жильбер. – Нет, сестра, я не был ранен.

– Ты не был ранен прошлой ночью, работая в мастерской?

– Я не получил даже малейшей царапины.

– О Боже мой! Сжалься надо мною! – сказала Сабина с глубоким огорчением.

В комнате наступила тишина. Все переглядывались. Жильбер приблизился к ее постели.

– Мы должны все знать, моя прелестная, милая Сабина, – начал он кротким голосом. – Теперь, когда вы можете говорить, позволите ли вы нам вас расспросить?

– Да, – сказала Сабина.

– Вы чувствуете в себе силы отвечать?

– Да.

– А воспоминания, которые я вызову, вас не испугают?

– Они испугали бы меня, если бы я была одна, но вы здесь… возле меня… и я не боюсь… притом… это письмо… я должна узнать…

Но, говоря эти слова, она все же побледнела.

– Может быть, было бы благоразумнее подождать, – заметила Кино.

– Ты не в силах говорить, – сказала Нисетта.

– Пусть Сабина молчит, – вмешался Жильбер, – но прикажет Иснарде рассказать, и мы, может быть, узнаем.

– Садитесь, – ответила Сабина, – позвольте мне отдохнуть несколько минут, а потом я сама расскажу вам все, что вы должны узнать… Я сама не понимаю…

Силы, по-видимому, постепенно возвращались к девушке. Кино поправила изголовье, чтобы ей легче было лежать. Все встали возле кровати полукругом. Сабина закрыла глаза, как будто собираясь с мыслями, потом пошевелилась, и на губах ее замер вздох.

– Я помню все… – начала она. – Парикмахерскую заперли… Ролан ушел работать… Фебо, Леонар и Блонден пришли наверх… Кажется, было около десяти часов…

– Совершенно верно, – сказал Фебо, которого Сабина как будто спрашивала глазами. – Был десятый час на исходе, когда мы начали запирать парикмахерскую.

– Я сидела с мадам Жонсьер и мадам Жереми, – продолжала Сабина, лицо которой оживи-лось, – эти дамы собрались уйти… Иснарда со светильником была в коридоре. Я стояла на пороге и смотрела, как мадам Жонсьер и мадам Жереми возвращались домой. Мадам Жонсьер вошла первая, потом – мадам Жереми. Когда мадам Жереми заперла свою дверь, я повернулась, чтобы войти в коридор и тоже запереть дверь. В эту минуту мне почудилась тень в окне. Я невольно испугалась, отвернулась и вошла в коридор. Иснарда все время мне светила. Мы были одни… Когда я поставила ногу на первую ступень лестницы, – продолжала Сабина после минутного молчания, – на улице послышались быстрые шаги, потом звук их пропал. Очевидно, кто-то остановился возле нашей двери…

Я подумала, что это Ролан возвратился раньше, хотя он мне сказал, что будет работать всю ночь, и остановилась, прислушиваясь. Мне показалось, что ключ вставили в замок… но я ошиблась. Стояла глубокая тишина.

Сабина остановилась, чтобы перевести дух. Взгляды всех были устремлены на нее. Никто не проронил ни слова.

– Не одолела я и трех ступеней, – продолжала Сабина, – как вдруг раздался стук в дверь. Я посмотрела на Иснарду, она – на меня. Мы обе задрожали… «Пойти посмотреть?» – спросила Иснарда. «Нет», – ответила я. Мы стояли неподвижно и внимательно прислушивались. Раздался еще удар, потом другой. Мы не смели пошевелиться. «Ведь здесь еще не спят, – сказал голос с улицы, – я вижу огонь сквозь щель двери. Почему же не отворяют?» Мы не отвечали. Голос продолжал: «Отворите же! Мне немедленно надо поговорить с Сабиной Даже».

«Со мной! – прошептала я удивленно. – Я не знаю, кто может говорить со мной в такое позднее время». Вдруг меня пробрала дрожь – внезапная мысль промелькнула в моей голове: «Не пришли ли за мной от отца или брата?»

«Ступай, отвори форточку в двери, – сказала я Иснарде. – Посмотри, кто к нам пришел». Иснарда пошла было к двери, но вдруг остановилась посреди коридора: «Ах, барышня! Но если это кто-нибудь из шайки Рыцаря Курятника?» Я повторила за ней эхом: «Рыцаря Курятника!» Это ужасное имя заставило забиться наши сердца.

– И вы решились отворить? – спросил Жильбер.

– Постучали снова, на этот раз еще сильнее, – продолжала Сабина, – и тот же голос прибавил: «Я должен говорить с мадемуазель Сабиной о спасении ее брата».

– О моем спасении! – воскликнул Ролан.

– Да, брат, мне так сказали. Тогда я подумала, что нужна тебе, и мой страх прошел. Я сама побежала открывать форточку в двери. Сквозь решетку я увидела человека высокого роста в одежде работника из мастерской Ролана. «Что вам нужно? – спросила я. – Я сестра Ролана. Говорите скорее! Я не могу отворить двери…» Он ответил на это: «Вам и не нужно отворять дверь, только возьмите вот это письмо»… – написанное вами, Жильбер… Я узнала ваш почерк. В этом письме говорилось, что Ролану нужна моя помощь.

– Что значит эта гнусность? В этом письме говорилось, что мне нужна твоя помощь? – спросил Ролан.

– Да. Письмо было кратким. В нем говорилось, что Ролан, полируя шпагу, опасно себя ранил и просил меня немедленно к себе. Было сказано еще, что работник, который принесет это письмо, проводит меня, и что я могу вполне положиться на него.

– И это письмо было подписано мною?

– Да.

– И вы узнали мой почерк и мою подпись?

– Да. Если бы мне подали сейчас это самое письмо, я подумала бы опять, что оно от вас.

– Это странно! Очень странно! – сказал Жильбер, хмуря лоб.

XVII. МЕГЕРА

Сабина опустила голову на подушки. Бедная девушка почувствовала, что силы вдруг изменили ей.

Кино и Нисетта захлопотали около нее, дали ей понюхать спирт и, по предложению Кене, легонько смочили ей лоб холодной водой. Даже сидел между Жильбером и Роланом.

– Но что все это значит? – сказал он. – С какой целью воспользовались такой хитростью?

– Это мы, без сомнения, узнаем, – сказал Ролан. – Сабину хотели заманить в отвратительную ловушку.

– Но кому это понадобилось?

– Это мы узнаем, – сказал Жильбер.

– О! – произнес Даже с гневом. – Горе тем, кто так подло напал на мою дочь!

Жильбер наклонился к нему я прошептал:

– Она будет отомщена.

– Да-да! – сказал Даже. – Завтра же я буду просить правосудия у короля.

– Правосудия у короля? – переспросил Жильбер, положив руку на плечо парикмахера. – Не просите у него ничего – клянусь вам честью, что правосудие будет свершено так, как сам король не сможет.

– О! Посмотри на глаза мсье Жильбера, – шепнул Рупар своей жене, – точно два пистолетных дула. Я не знаю… Но мне не хотелось бы ночью встретить человека с такими горящими глазами.

– Думайте о другом, – сказала с досадой Урсула. – Вы занимаетесь глазами, которые вам не нравятся, когда эта бедная Сабина больна и рассказывает нам историю, от которой волосы встают дыбом…

– Только это не помешает мне заснуть, – сказал Рупар, – а сон, по словам мсье Вольтера, который купил у меня чулки на прошлой неделе…

– Замолчите ли вы? – перебила Урсула.

Рупар остался с разинутым ртом. Сабина с помощью Кино медленно приподнялась и продолжала:

– Прочитав письмо, я очень обеспокоилась. Мной владела только одна мысль: лететь на помощь Ролану… Мой бедный брат! Я видела его бледным, окровавленным, умирающим… и он звал меня помочь ему…

– Милая Сабина… – прошептал Ролан.

– Как должна была ты страдать! – сказала Ни-сетта, наклонившись к больной, чтобы скрыть покрасневшие щеки.

– Убедившись, что письмо было от мсье Жильбера, я уже не колебалась, – продолжала Сабина. – Я велела Иснарде принести мою накидку и все необходимое, чтобы перевязать рану… Иснарда ничего не понимала, так как я не прочла ей письмо. Тогда я бросилась в свою комнату и взяла все, что считала нужным. Наскоро оделась, не отвечая на вопросы Иснарды, и хотела уйти, но меня остановила внезапная мысль. Так как было еще не поздно, вы, отец, могли возвратиться в Париж. Я подумала, как вам горестно будет узнать по возвращении, что Ролан опасно ранен, и мне пришлось пойти ему на помощь… Мучимая этой мыслью, я приказала Иснарде не говорить никому, зачем я ушла, и прибавила: «Поклянись мне, что ты будешь хранить тайну и ничего не скажешь никому до тех пор, пока я не заговорю сама». Иснарда, испугавшись волнения, в котором я находилась, дала клятву, потребованную мной. Я отворила дверь на улицу без всякого шума: я знала, батюшка, что когда вы возвращаетесь ночью, вы не велите меня будить. «По крайней мере, – думала я, – если надо сообщить ему эту жестокую истину, я сама это сделаю и сразу утешу его, так как уже увижу Ролана…»

Я напомнила Иснарде о необходимости хранить тайну и бросилась на улицу… Человек ждал меня у дверей. «Идемте скорее! – сказал он. – И не бойтесь ничего, хотя уже темно – я сумею защитить вас, если понадобится!» При мысли о Ролане ночные опасности были мне нипочем. «Поспешим!» – ответила я. Мы быстро удалились. Работник шел возле меня, не говоря ни слова. От нашего дома до мастерской Ролана далеко, и надо идти все время прямо. «Если бы мы могли найти пустой фиакр…» – вымолвил работник. На мое «Пойдем пешком» он продолжал: «Мы приехали бы скорее. Притом, в фиакре мы привезли бы мсье Ролана, который не может идти». Пораженная этой мыслью, я готова была согласиться. «И не бойтесь, я с вами не сяду – помещусь рядом с кучером», – добавил он. В ответ на это я заметила, что мы не найдем фиакра в этот час, и прибавила: «Пойдемте!» Мы пошли быстрее. Вдруг мой спутник остановился и сказал: «Я слышу стук экипажа».

Мы находились возле улицы Эшель. Работник был прав: к нам подъезжал фиакр. Он остановился, в нем никого не было. «Садитесь!» – предложил мне работник, отворяя дверцу. Я села, работник поместился рядом с кучером, и фиакр тронулся с места. «Мы скоро приедем, – говорила я сама себе. – Я не буду отпускать этот экипаж, к мы привезем моего брата». Лошади скакали очень быстро. Фиакр повернул налево. «Вы ошибаетесь!» – закричала я, но кучер меня не слушал и сильнее ударил по лошадям. Я звала, стучала в стекла, он мне не отвечал. Я хотела отворить дверцу, но не смогла. Потом я опустила переднее стекло и схватила кучера за шинель, но он продолжал нахлестывать лошадей и не оборачивался ко мне… Где мы ехали, я не знала. Я видела узкие, черные улицы и была уверена, что мы удаляемся от мастерской Ролана…

Ужас овладел мной. Я считала себя погибшей, упала на колени и умоляла о милосердии Господнем.

Вдруг карета повернула и въехала под свод какого-то здания. Я услышала стук затворившихся ворот. Карета остановилась… Я решила, что спасена… Я увидела яркое освещение и услышала громкие голоса. Дверцы отворились. «Мы приехали», – сказал тот, кто принес мне письмо. Я спросила: «Но где мы?» и услышала: «Там, куда мы должны были приехать». На мой второй вопрос: «Разве мой брат здесь?» – он не ответил. Я вышла. Но прежде чем успела осмотреться, почувствовала холодное, сырое полотно на своем лице. На глаза мне надели повязку, кто-то схватил меня за руки, поднял и понес. Я кричала – мне завязали рот. Что происходило тогда со мной, я не могу описать… Мне казалось, что я лишаюсь рассудка.

– Как это ужасно! – закричала Урсула. – Бедная милая Сабина!

– Это ее увезли разбойники, – прибавила мадам Жонсьер.

– Почему меня там не было? – огорчился Даже.

– Продолжайте, ради Бога, продолжайте, если у вас хватит сил, – сказал Жильбер, который, нахмурив брови и сжав зубы, с трудом сдерживался. – Продолжайте!

– Я слышала странный шум, – продолжала Сабина, – крики, песни, звуки музыки, хохот. Вдруг меня поставили на землю… на мягкий ковер… Повязка, закрывающая мне глаза, упала, и я увидела себя в комнате, великолепно освещенной, напротив стола, роскошно накрытого и окруженного мужчинами и женщинами в самых странных костюмах… как на маскараде при Версальском дворе… Ко мне подошли мужчины… Что они мне говорили, я не знаю, я не слышала и не понимала, но краска бросилась мне в лицо. Мне показалось, что я в аду… Меня хотели взять за руку – я отступила назад. Со мной говорил мужчина, одетый как птица, у меня жужжало в ушах, глаза застилали слезы, я все видела и слышала как сквозь красное облако.

Человек, говоривший со мной, обнял меня и хотел поцеловать. Что произошло тогда со мной, я сказать не могу… Что я почувствовала? Откуда у меня вдруг взялась необыкновенная сила?… Еще раз говорю – не знаю, но, стараясь высвободиться, я так рванулась, что тот, кто удерживал меня, отлетел на несколько шагов. Раздались восклицания, хохот, и меня окружил двойной ряд мужчин и женщин… Тогда сердце мое замерло… голову сжало… жизнь остановилась во мне, и я упала без чувств…

Сабина остановилась. Волнение слушателей достигло крайнего предела. Особенно глубоко был расстроен Даже; он приложил руку к сердцу, чтобы сдержать сердцебиение. Жильбер не спускал глаз с Сабины, и на лице его читались гнев и жажда мести. Сабина продолжала молчать, но впечатление было так сильно, что никто не просил девушку продолжать. Она продолжила свой рассказ: – Когда я опомнилась, я лежала на диване в маленькой комнате, слабо освещенной. Мне показалось, что я очнулась после тяжелого сна.

– Кого вы видели в том зале, в который вас отнесли? – закричал Жильбер.

– Я не знаю. На них были такие странные костюмы.

– Продолжай! – сказал Даже.

– Я осмотрелась вокруг и приметила пожилую женщину, сидевшую у камина. Видя, что я очнулась, она встала и подошла к дивану, на котором я лежала. Она спросила меня, как я себя чувствую. В ее голосе слышалась такая неприятная фамильярность, что я вся задрожала… Я не знаю, кто была эта женщина, но я почувствовала к ней сильное отвращение. Она села возле меня и продолжала говорить со мной. Я слушала и не понимала ее, потом она указала на платье с блестящими украшениями, лежавшее на кресле и не замеченное мной. «Хотите примерить этот наряд? – спросила она. – Он вам пойдет». Я посмотрела на нее и ничего не ответила. Тогда она взяла корзину, стоявшую возле платья на столе, и продолжала: «Посмотрите, как все блестит – не правда ли, красиво?» Она показала мне бриллиантовые браслеты, разнообразные золотые цепочки и кулоны. «Ну, вставайте же, наряжайтесь! – сказала она мне. – Все это будет ваше!»

Я поняла… Какие чувства овладели мной при этих словах, я не могу описать. Кровь закипела в жилах… Я привстала и сказала этой женщине: «Не оскорбляйте меня! Уйдите!» Она посмотрела на меня, расхохоталась и сделала шаг к двери. Потом, наклонившись ко мне, произнесла вполголоса: «Недурно разыграно! Вы сделаете себе карьеру!» и ушла, захохотав еще сильнее.

Сабина провела рукой по лбу.

– О! – продолжала она. – Я никогда не забуду лица этой женщины…

– Лицо круглое, щеки красные, глаза серые, живые, рот огромный, нос короткий, – вмешался Жильбер. – Она высокого роста, толстая, лет сорока, в ярком костюме. Ведь так?

– Боже мой! – сказала Сабина. – Вы разве ее видели?

– Продолжайте, продолжайте! Что вы сделали, когда эта женщина ушла?

– Я хотела бежать, – продолжала Сабина, – двери были заперты снаружи. Я сломала ногти о замок. Слышались веселое пение и музыка. Я думала, что сойду с ума… Я отворила окно – оно выходило в сад.

Сабина остановилась. Все ждали с чрезвычайным беспокойством.

– Что было потом? – спросил Жильбер.

– Говори же! – сказал Даже.

Опустив голову на обе руки, она оставалась неподвижной.

– Когда вы открыли окно, что вы сделали? – спросила Кино.

– О, Сабина! Не скрывай от нас ничего, – прибавила Нисетта.

– Что случилось потом? – спросил Жильбер хриплым голосом.

Сабина опустила обе руки.

– Не знаю, – сказала она.

– Как?!

– Я больше ничего не помню.

– Неужели?

– Что случилось потом – я не знаю… Закрыв глаза и возвращаясь к своим воспоминаниям… я чувствую сильный холод… потом вижу снежный вихрь… И… и…

Сабина остановилась и поднесла руку к своей ране. Слушатели переглянулись с выражением сильного беспокойства. Кино, указав на Сабину, сделала знак, чтобы ей дали отдохнуть. Глубокая тишина, нарушаемая только прерывистым дыханием слушателей, царила в комнате. Сабина тихо приподняла голову.

– Вы вспоминаете? – спросил Жильбер.

– Нет! – сказала девушка.

– Вы не знаете, что случилось в этой маленькой комнате после того, как вы отворили окно?

– Нет.

– Не вошел ли кто-нибудь?

– Я не знаю…

– Вы выскочили из окна?

– Кажется… нет! Я не знаю… Я не могу сказать.

– Однако вы чувствовали, как падал снег?

– Да… Мне кажется… я вижу, что меня окружают белые хлопья… мне кажется, что они меня ослепляют…

– Вы были в саду или на улице? Соберитесь с мыслями!

– Я ничего не помню…

– Ничего? Вы в этом уверены?

– Ничего, кроме острой боли, которую я почувствовала в груди…

– Вы не видели, кто вас ранил?

– Нет.

– Перед вами появилась вдруг тень?

– Я ничего не знаю…

– Как это странно!

Опять молчание воцарилось в комнате. Непроницаемость тайны, окружавшей это роковое приключение, расстроила всех.

Даже и Ролан смотрели на Жильбера. Тот не спускал глаз с Сабины, потом он встал, подошел к кровати, взял обе руки девушки и ласково их пожал.

– Сабина, – сказал он кротко и выразительно, – это не опасение нас огорчить, не страх возбудить мучительное воспоминание – мешают вам говорить?

– О, нет! – сказала Сабина.

– Вы знаете еще что-нибудь, кроме того, что вы нам сказали?

– Больше ничего.

– Вы были ранены неожиданно, неизвестно кем, где и как?

– Я почувствовала холодное железо… и больше ничего! Между той минутой, когда я отворила окно в маленькой комнате, и той, когда я проснулась… я ничего не помню.

– Она говорит правду! – сказала Кино.

– Совершенную правду, – подтвердил Жильбер.

В эту минуту на церковных часах пробило девять. При последнем ударе вдали раздалось пение петуха. Жильбер по-прежнему держал руки Сабины.

– Сабина! – произнес он взволнованным голосом. – Чтобы не оставалось страшных сомнений, терзающих мое сердце, клянитесь мне памятью вашей праведной матери, что вы не знаете, чья рука ранила вас.

Сабина тихо пожала руку Жильберу.

– Мать моя на небе и слышит меня, – сказала она. – Я клянусь перед ней, что не знаю тех, кто хотел меня убить.

– Поклянитесь еще, что вы не могли предполагать, что вам угрожает кто-нибудь.

– Клянусь!

– Еще поклянитесь, что вы не опасаетесь ничего и никого.

– Клянусь! Клянусь перед матерью, что я не знала и не знаю ничего, что могло бы иметь какое-будь отношение к ужасным происшествиям прошлой ночи.

– Хорошо! – сказал Жильбер.

Он наклонился и поцеловал руку молодой девушки, потом медленно поднявшись, сказал:

– До свидания.

– Вы уходите, брат мой? – сказала Нисетта, немного испугавшись.

– Я должен идти в мастерскую, милое дитя, – отвечал Жильбер.

– Я иду с тобой, – сказал Ролан.

– Нет, останься здесь. Завтра утром я приду за Нисеттой и узнаю о здоровье Сабины.

Поклонившись всем окружавшим Сабину, Жильбер вышел из комнаты и поспешно спустился с лестницы.

XVIII. КАРЕТА

Жильбер вышел из дома парикмахера Даже и пошел по направлению к улице Эшель, переходящей в площадь Карусель. Улицы были пусты, небо покрыто тучами, потеплело. Все говорило о наступающей оттепели, и снег, начавший таять с утра, превратил улицы в болото.

На углу улицы Эшель стояла карета, щегольская, без герба, с хорошей упряжью, с кучером без ливреи. Это была одна из тех карет, в которых ездили знатные люди, не хотевшие, чтобы их узнали.

Жильбер, закутанный в плащ, подошел к этой карете. Дверца отворилась. Жильбер вскочил в карету, хотя подножки не были опущены, и дверца тотчас затворилась. Кучер подобрал вожжи, переднее стекло опустилось.

– Красный крест! – сказал Жильбер.

Стекло было поднято, карета поехала, увлекаемая быстрой рысью двух лошадей. Жильбер сел на заднюю скамейку, на передней сидел какой-то человек. У кареты не было фонарей, так что невозможно было различить черты спутника Жильбера. Но одет он был с ног до головы в черное.

– Все было сделано сегодня вечером? – спросил Жильбер, между тем, как карета переезжала площадь Карусель.

– Все, – отвечал другой.

– Ничего не пропущено?

– Ничего.

– Вы следовали моим предписаниям?

– В точности.

– Очень хорошо. А Б.?

– Он не выходил из дома целый день.

– Король охотится в лесу Сенар?

– Да.

– Стало быть, все идет…

– Чудесно!

Жильбер подал рукой знак, что доволен, потом, наклонившись к своему спутнику, сказал:

– Любезный В., я вынужден просить вас об услуге. Что вы скажете?

– Об услуге! – повторил человек в черном. – Можете ли вы употреблять подобное выражение, когда вы обращаетесь ко мне!

– Вы говорите, как Андре!

– Вы сделали для меня еще больше, чем для него.

– Я сделал то, что должен был сделать.

– И я сделаю то, что должен сделать, я буду повиноваться вам без раздумий. Говорите, любезный А. Позвольте мне так называть вас, а вы называйте меня В. В память о 30 января.

– 30 января! – повторил Жильбер, задрожав. – Зачем вы говорите это?

– Затем, чтобы доказать вам, что моя кровь принадлежит вам до последней капли. Мне ведь известно все – вы это знаете. Если вам изменят когда-нибудь, то это могу быть только я, потому что мне одному известна ваша тайна. Итак, моя жизнь в ваших руках, и мне за нее нечего бояться…

Жильбер наклонился к своему спутнику и сказал:

– Вы мне полностью доверяете?

– Я до того слепо верю вам, что если вы захотите, я поверю любому чуду.

– Вы будете действовать?

– Приказывайте.

– Вы знаете Бриссо?

– Эту противную тварь, ремесло которой состоит в том, чтобы расставлять сети честным молодым девушкам и заставлять их падать в бездну разврата?

– Да, речь идет о ней.

– Конечно, знаю.

– Где бы ни находилась эта женщина, она должна быть, волею или неволею, в полночь у Леонарды.

Карета въехала на улицу Бурбон. В. дернул за шнурок, сообщающийся с кучером. В ту же минуту раздалось пение петуха. Карета остановилась, к дверце подошел человек, небрежно одетый, с огромной бородой. Жильбер откинулся назад в угол кареты, закрыв лицо складками плаща. В. наклонился вперед. Хотя ночь была темная, можно было увидеть, что у него на лице черная бархатная маска. Он быстро заговорил шепотом с подошедшим. Тот выслушал внимательно, наклонившись к дверце, стекло которой было опущено. Закончив свою речь, В. прибавил громче: – Ты понял?

– Да, – отвечал человек с бородой.

– В полночь!

– Будет сделано.

– Ступай же!

Лошади поскакали рысью. В. обратился к Жильберу:

– Еще что? – спросил он.

– Предоставьте мне отчет о вчерашних ужинах, – сказал Жильбер.

– Он сделан уже час тому назад и находится на улице Сонри.

– Очень хорошо. Где Мохнатый Петух?

– У Самаритянки.

– Во время дела Шароле он был на улице Барбетт с одиннадцатью курицами?

– Да.

– Напротив особняка Субиз?

– Именно.

– Он оставил там двух куриц караулить ночью?

– Да.

– Мне нужны донесения его и других Петухов: я должен знать – час за часом, минута за минутой, – что происходило прошлой ночью в Париже. Я должен знать, кто увез Сабину, и кто ранил ее.

– Вы это узнаете.

– Когда?

– В полночь, у Леонарды.

В. отворил дверцу и, не останавливая карету, выскочил на улицу. Оставшись один, Жильбер в бешенстве сжал пальцы в кулаки.

– О! – сказал он с глухой яростью, походившей на рычанье льва. – Горе тому, кто хотел погубить Сабину. Ему придется вытерпеть столько мук, сколько перетерпело мое сердце. Итак, ночь на 30 января всегда будет для меня роковой! Каждый год я буду проливать кровавые слезы в этот час горести и преступлений!

Жильбер откинулся назад и приложил руку к сердцу.

– Мщение, – сказал он, – копись и расти! Ты будешь такой силы, что тебе ничто не сможет противостоять. Мать моя, отец мой, Сабина – вы будете отомщены, а потом я отомщу за себя.

Трудно было понять, что значило выражение его лица, с которым он произнес слова «за себя». Чувствовалось, что этот человек, говоря: «А потом я отомщу за себя!», предвкушал мщение с кровавым упоением.

Карета доехала до «Красного креста» и остановилась. Жильбер надел бархатную маску, отворил дверцу, выскочил на мостовую и сделал кучеру знак рукой. Карета уехала так же быстро, как и приехала. Жильбер перешел площадь и постучался в дверь первого дома на улице Фур. Дверь приоткрылась.

Жильбер оглянулся, окинул все вокруг проницательным взглядом, удерживая дверь правой рукой. Убедившись, что никто не следит за ним, он проскользнул в полуоткрытую дверь, которая заперлась за ним без малейшего шума.

XIX. ВЕНСЕННСКАЯ ЗАСТАВА

В эту ночь ветер дул с запада. Небо было покрыто тучами, в маленьких окнах, пробитых в толстых стенах Бастилии, не было огней. Площадь, улица и предместье были совершенно пусты. Однако в десять часов в направлении к Королевской площади послышался цокот лошадиных копыт, и появилась группа всадников. Это были черные мушкетеры, возвращавшиеся в свои казармы; они скрылись, и стало тихо. Прошло полчаса, потом вдали раздался глухой, быстро приближающийся шум. Это был стук экипажа по грязной земле и топот нескольких лошадей. Из улицы Монтрейль выехал почтовый экипаж, запряженный четверкой лошадей. Два форейтора в огромных сапогах хлопали бичами с удивительной ловкостью. На запятках сидели два человека в меховых шинелях. Экипаж ехал быстро, но когда он поравнялся с Сент-Антуанскими воротами, с обеих сторон улицы к нему вдруг устремились четыре человека, двое бросились к лошадям, закричав: – Стой!

– Прочь! – заревел передний форейтор, подняв бич. – Или я тебя перееду.

– Именем короля, остановитесь! – произнес твердый голос.

Десять всадников в костюмах объездной команды вдруг выехали из улиц Рокетт и Шарантон. Они окружили почтовый экипаж, один из них подъехал к дверце и, неожиданно повернув фонарь, осветил карету изнутри.

Молодой человек, богато одетый, дремал в углу. Он был один. Снег и внезапный шум разбудили его. Он посмотрел вокруг и произнес несколько слов на иностранном языке. У этого молодого человека были черные волосы, не напудренные и длинные, падавшие на плечи; тонкие усы украшали губы. Бригадир объездной команды повернул свой фонарь, чтобы удостовериться, один ли он в карете.

– Вы не француз? – спросил он.

Молодой человек, удивившись, произнес еще несколько слов, которых бригадир не понял. Закрыв фонарь, он сказал одному из своих солдат:

– Поднимайте ставни дверец.

Приказание было исполнено: деревянные ставни подняли, и внутренность кареты скрылась от посторонних глаз. Карету окружили всадники: двое впереди, четверо сзади и по двое с боков. Пешие уселись по двое на козлы и на запятки.

– Прямо в особняк начальника полиции! – продолжал всадник, осмотревший карету изнутри, обратившись к форейторам. – Именем короля, поезжайте!

Почтовый экипаж быстро поехал под конвоем десяти всадников и въехал во двор особняка начальника полиции в тот момент, когда пробило одиннадцать часов.

– Не отворяйте дверцу! – сказал бригадир повелительно. – Мне нужно видеть начальника полиции.

Он соскочил с лошади и исчез под сводом арки особняка.

У двери первой приемной стоял посыльный.

– Мне нужно видеть начальника полиции, – повторил бригадир.

– Войдите – он вас ждет в желтом кабинете, – ответил посыльный.

Бригадир прошел несколько еле освещенных комнат. Раздался звонок, без сомнения, предупреждавший начальника полиции, потому что дверь отворилась, и Фейдо де Морвиль появился на пороге.

– Удалось? – спросил он.

– Так точно.

– Вы остановили карету?

– Сегодня вечером без двадцати одиннадцать я остановил почтовую карету с коричневым кузовом и с зелеными украшениями, запряженную четверкой, с двумя слугами на запятках и молодым человеком внутри.

– Этот молодой человек не говорит по-французски?

– Никто, кроме вас, не видел этого молодого человека?

– Никто, кроме меня. Я погасил фонарь и велел поднять ставни, которые снаружи укрепили замком, так что их невозможно было опустить изнутри.

– Очень хорошо.

– Карета въехала во второй двор вашего особняка.

– Отошлите ваших солдат и агентов на другой двор и ждите один возле кареты, не отворяя дверцу. Насчет лакеев я уже распорядился.

Бригадир поклонился и вышел.

– Наконец-то, – прошептал Фейдо с радостной улыбкой, – я немедленно исполнил пожелание его величества.

Он вышел из кабинета и отправился во двор, где находилась карета. Она стояла у крыльца. Лошади были выпряжены; слуги, солдаты объездной команды и агенты исчезли. Один бригадир стоял, держась за ручку дверцы.

Фейдо де Морвиль остановился на последней ступени крыльца. Он внимательно рассматривал карету, освещенную двумя фонарями из передней.

– Это именно то! – прошептал он.

Обернувшись к бригадиру, он хотел приказать отворить дверцу, но его остановила внезапная мысль. «Я не знаю польского языка, как же я буду его допрашивать? – подумал он. – Да! Я буду говорить с ним знаками, а д’Аржансон пусть объясняется с ним как знает».

– Отворите! – приказал он бригадиру.

Внутри кареты было совершенно темно, потому что ставни другой дверцы были подняты. Путешественник не сделал ни малейшего движения.

– Выходите! – сказал ему Фейдо.

– А! Я приехала! – воскликнул свежий, веселый голос. – Это очень приятно!

Эта фраза была произнесена на чистом французском языке. Очаровательная головка с напудренными волосами, в дорожном чепчике, показалась в дверце, и крошечная ручка протянулась вперед, как бы требуя помощи. Рука эта встретила руку начальника полиции, и женщина в очень кокетливом костюме проворно выпрыгнула на ступеньки крыльца. Эта женщина была молода, нарядна и имела манеры знатной дамы.

Фейдо остолбенел. Он посмотрел на бригадира, тот вытаращил глаза и бросился в карету. Она была пуста. Фейдо и бригадир смотрели друг на друга остолбенев, словно превратясь в статуи.

Молодая женщина держалась так свободно, как будто приехала к себе домой. Она поправила свой наряд, расправила ленты, взбила волосы, закутываясь в дорогую накидку, подбитую мехом. В то время меха носили только богатейшие люди во Франции.

– Кому мы обязаны этим глупым законам запирать кареты людей, въезжающих в Париж? – произнесла она, не утруждая себя взглянуть на обоих мужчин. – Будто парламентер въезжает в неприятельский лагерь. Если бы я не узнала мундира объездной команды, уверяю вас, я бы очень испугалась.