Текст книги "Рыцарь Курятника"

Автор книги: Эрнест Капандю

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Начальник полиции положил письмо на бюро.

– А кроме этого в рапорте не было никаких изменений?

– Никаких. В рапорте говорится, как и в протоколе, что пожар начался утром в половине шестого с неслыханной силой и со всех сторон сразу. Прибыли дозорные, поднялся страшный шум, между солдатами и разбойниками началась драка. Разбойники убежали, не оставив ни одного пленника. Обнаружили, что до пожара особняк был ограблен. Предварительно разбойники схватили всех слуг одновременно, связали и посадили в комнату швейцара. Ни один из слуг не был ранен.

– Этот Рыцарь Курятника поистине адское существо! – сказал начальник полиции, взяв письмо.

– Вот что странно – видимо, и вы это заметили, – продолжал секретарь, понизив голос, – Рыцарь Курятника нападает только на тех знатных вельмож, публичная и частная жизнь которых подает причины к злословию.

– Это правда! – сказал Фейдо де Морвиль, как бы пораженный внезапной мыслью.

– Рыцарь Курятника не обкрадывал, не грабил, не нападал на дома мещан или простолюдинов. Никогда он не совершал преступлений против представителей этих классов общества.

– Да, только буржуа и дворяне пользуются привилегией подвергаться его нападениям.

– И не все дворяне – к некоторым он питает глубокое уважение, а другим даже старается быть полезен… доказательством служит его приключение с виконтом де Таванном.

– Все это странно! – сказал де Морвиль. – Этот человек совершает самые бесстыдные преступления, ведет переписку со своими жертвами, защищает одних, наказывает других, насмехается над теми, помогает этим, уклоняется от розысков, а бывает везде!

– Да, это очень странно! – продолжал Беррье.

– Мы, однако, должны восторжествовать над ним.

– Наиболее вероятная возможность успеха заключается в награде, обещанной тому, кто его выдаст, – она может прельстить кого-нибудь из его шайки.

– Я тоже об этом думал.

Начальник полиции взял письмо Рыцаря Курятника и положил его в карман.

– Сегодня вечером, – сказал он, – я вернусь в Версаль и покажу это письмо королю.

В дверь постучали.

– Войдите, – сказал Фейдо.

X. ЖАКОБЕР

Дверь отворилась, и неслышно вошел человек, походивший на призрак. Он поклонился Фейдо де Морвилю.

– Что вам нужно, Жакобер? – спросил начальник полиции.

Жакобер был одним из шести агентов, с которыми Фейдо говорил. Прежде чем ответить, он бросил вокруг себя быстрый проницательный взгляд. Убедившись, что в комнате, кроме начальника полиции и секретаря, никого нет, он поклонился во второй раз.

– Вы говорили о Рыцаре Курятника? – произнес он.

– Да, – отвечал Фейдо.

– Вы назначили десять дней, чтобы арестовать его?

– Ни одной минутой дольше.

– И тому, кто выдаст Рыцаря Курятника через десять дней, вы заплатите двести луидоров?

– Безусловно, ведь я обещал эту сумму вам, Деланду, Леду, Ноару, Арману, Ледюку.

– Да, но что вы дадите тому, кто выдаст Рыцаря Курятника нынешней ночью?

Фейдо сделал шаг к агенту.

– Тому, кто выдаст Рыцаря Курятника нынешней ночью? – переспросил он.

– Да.

– Я удвою сумму! – сказал начальник полиции.

– А тому, кто выдаст не только Рыцаря Курятника, но и все секреты его шайки, что вы дадите, господин начальник полиции?

– Тысячу луидоров!

Жакобер поклонился в третий раз.

– В эту ночь я выдам Рыцаря Курятника и его секреты, – сказал он.

– Ты? – спросил Фейдо, быстро переглянувшись с Беррье.

– Я, – отвечал агент.

– Ты знаешь, где Рыцарь Курятника?

– Знаю!

– Если ты знаешь, почему раньше этого не сказал? – спросил секретарь.

– Я это узнал только сегодня ночью.

– Каким образом?.. Объясни! Говори! Я хочу знать все!

– Господин начальник полиции, – продолжал Жакобер, – вот что случилось за эти шесть дней. Мне было поручено караулить на улицах Английской, Ореховой, Бернардской, и я расположил главную квартиру на площади Мобер. Мои подчиненные каждый вечер приходили ко мне с рапортом. Моя комната находилась на первом этаже дома, стоящего на углу площади и улицы Потерянной. Обращая внимание на все окружающее меня, я заметил то, чего не замечал до сих пор. На площади, на углу улицы Галанд, есть дом, окна и двери которого постоянно заперты.

– На улице Галанд, на углу площади Мобер? – опросил Беррье.

– Да, господин секретарь, – отвечал Жакобер.

– Дом с кирпичной дверью?

– Именно.

– Продолжай!

– Очевидно, – продолжал Жакобер, – дом был необитаем, а между тем объявления о сдаче или продаже на нем не было. С другой стороны, я заметил, что в определенные часы, а именно после наступления ночи, к дому приходили люди подозрительной наружности. Они останавливались у дверей, стучались и входили, но ни один из них не выходил.

– Как?! – спросил Фейдо.

– Ни один.

– Стало быть, они исчезали?

– По крайней мере, на время, потому что на другой день я видел, как возвращались те же люди, которых я видел накануне.

– Значит, в доме два выхода?

– Нет. Я внимательно рассмотрел это место. У дома только один вход и только один выход – тот, что выходит на площадь Мобер. Дом пристроен к Кармелитскому аббатству, как и дома, находящиеся по правую и левую сторону от него. Эти дома не сообщаются друг с другом – в этом я удостоверился.

– Однако, – спросил Беррье, – куда могли выходить те, которые входили?

– Этого я еще вчера не знал, и узнал только прошлой ночью. Эти визиты в одно и то же время показались мне странными, и я изучил их с особым вниманием. Я часто замечал, что эти люди приходили вдвоем. Я их подстерег и подслушал – они говорили на воровском жаргоне. Среди них я узнал Исаака, бывшего в шайке Флорана и не знавшего, что я нахожусь теперь на службе у начальника полиции. Я решился и на другой день вечером переоделся и пошел в кабак, смежный с загадочным домом. Я пил, чтобы подумали, что я пьян, но не спускал глаз с запертого дома.

Когда пробило восемь часов, и стало совершенно темно, я увидел Исаака и его друга, проходивших мимо кабака. Я стоял в дверях, он меня узнал. Я предложил возобновить нашу прежнюю дружбу – он согласился. Он вошел в кабак со своим другом, мы откупорили несколько бутылок. Начались признания. «Что ты будешь делать?» – спросил он меня. «Не знаю, – ответил я. – Я ищу работу». Тогда они предложили присоединиться к ним. На мой вопрос, что это значит, и к кому это – к ним, Исаак ответил: «Хочешь, я тебя представлю сегодня тетушке Леонарде? Ты узнаешь все». Когда я согласился и сказал, что верю им, он пообещал представить меня.

Мы направились к дому. Он постучался условным стуком – дверь отворилась, мы вошли и очутились в узком, сыром коридоре, плохо освещенном сальной свечкой в железном подсвечнике, прикрепленном к стене. В конце коридора Исаак обратился к своему спутнику с вопросом: «Мы поднимаемся или спускаемся?» Тот ответил: «Спускаемся – внизу больше развлечений!»

Мы спустились в пещеру, сооруженную, очевидно, под площадью Мобер, о существовании которой не подозревал никто. В этой пещере сидело за столами множество людей, которые ели, пили, играли и пели. Признаюсь, я испугался. Я боялся, что меня узнают, но, к счастью, я так был загримирован, что этого не произошло. Старая худая женщина, похожая на скелет, прислуживала всем. Как только мы вошли, я смешался с толпой. Исаак со своим товарищем оставили меня. Старуха, которую все называли Леонардой, подошла ко мне. «Ты здесь новичок?» – обратилась она ко мне. «Да», – отвечал я. «Кто тебя привел?» – «Исаак и его друг». – «Его зовут Зеленая Голова! Ты еще не принят в наше общество?» Так как я ответил отрицательно, она пообещала: «Будешь представлен нынешней ночью». Я ответил, что очень хочу этого.

Дальше мне пришлось ответить на ряд вопросов и рассказать, что я якобы в Париже только три дня, приехал из Нормандии, где был в шайке Флорана. Она еще спросила: «У тебя есть все наши знаки?» – я тотчас вынул из кармана все знаки, которые должны были убедить ее, и которые Флоран дал мне, когда приехал в Париж. «Ступай вперед!» – сказала она мне.

Я вошел в залу, ярко освещенную, и увидал там людей, так искусно загримированных, что мне невозможно было их узнать. Позвали Исаака и Зеленую Голову, которые поручились за меня. Когда я был принят, мне дали имя и внесли меня в книгу. Я стал членом этого общества. Все шло хорошо, так хорошо, что мне захотелось уйти. Я вышел, но не смог найти дорогу к двери, в которую я вошел. Я все рассмотрел внимательно, и мне показалось, что я легко найду дорогу, но не тут-то было. Встревожившись и опасаясь своих новых друзей, я решил спросить у старухи Леонарды, как найти дорогу. «Здесь никто не возвращается назад, – сказала она мне, – здесь все идут вперед. Пойдем, я тебя проведу».

Старуха взяла меня за руку, и мы вышли из залы в неосвещенный коридор. Мы поднимались и спускались по лестницам в совершенной темноте. Она шла долго, потом приказала мне завязать глаза – я повиновался. Еще долго мне пришлось идти с завязанными глазами, потом я услышал, как отворилась дверь. Свежий воздух повеял мне в лицо, повязка спала, и я очутился напротив монастыря св. Иоанна Латранского, а возле меня стояли Исаак и Зеленая Голова.

– Ты стоял напротив этого монастыря, – продолжал Беррье, – а вошел с площади Мобер?

– Да, на углу улицы Галанд.

– Но от угла улицы Галанд и площади Мобер до монастыря св. Иоанна Латранского масса домов тянется по улице Английской!

– Да, – сказал Фейдо. – Очевидно, под этими домами есть подземелье. Продолжай! – обратился он к Жакоберу.

– Я хотел оставить своих товарищей, – продолжал агент. – Но Исаак взял меня под руку, сказав, что он и Зеленая Голова проводят меня до моей квартиры. Я понял и повел их в комнату на Пробитой улице. Там все, что они увидели, могло убедить их, что я сказал им правду. Исаак остался доволен. «Ты будешь хорошим товарищем, – сказал он, – и завтра тебя будут испытывать». На мой вопрос – где, когда и как, он ответил: «В восемь вечера на площади Мобер, в кабаке, а потом перед Рыцарем Курятника».

Не дав мне сказать ни слова, он ушел с Зеленой Головой. С этой минуты я никого не видел, но принял предосторожности, так что теперь, когда я говорю с вами, я уверен, что какую бы ловушку ни расставили у меня под ногами, обо мне не узнают ничего. Сегодня утром я три раза переодевался и перекрашивал лицо.

– Сегодня вечером, – продолжал начальник полиции, – ты пойдешь в кабак на площади Мобер?

– Пойду.

Беррье пристально посмотрел на начальника полиции.

– Пройдите в кабинет номер семь и ждите, – сказал начальник полиции агенту, – через десять минут вы узнаете мои распоряжения.

Жакобер поклонился и открыл дверь. В передней стоял посыльный.

– Семь! – просто сказал Фейдо.

Посыльный утвердительно кивнул. Дверь затворилась. Беррье стоял на другом конце коридора и отворил вторую дверь в ту самую минуту, когда первая закрывалась. В проеме двери появился человек.

– Жакобер не должен ни с кем общаться, – сказал ему секретарь и запер дверь.

Начальник полиции и секретарь остались одни.

– Что вы думаете по этому поводу? – спросил Фейдо.

– Велите наблюдать за этим человеком до нынешнего вечера так, чтобы нам было известно каждое его слово, каждый его поступок, – ответил Беррье. – Расставьте теперь же двадцать пять переодетых преданных агентов в домах поблизости площади Мобер и велите дозорным ходить по улицам, смежным с этими пунктами.

В восемь часов дайте Жакоберу войти в дом на площади Мобер, а в половине девятого велите напасть и на этот дом, и на тот, который находится напротив монастыря св. Иоанна Латранского. Когда дозорные окружат весь квартал, никто от них не убежит. Каково ваше мнение?

– Я совершенно согласен со всем, – отвечал Фейдо. – Чтобы повысить вероятность успеха, мне остается прибавить к вашему плану только одно. Дайте распоряжение, чтобы выполнили все сказанное вами. Жакоберу должны быть известны эти указания. Позовите его в свой кабинет и спросите его, каким способом он хочет достичь цели. Предоставьте ему действовать со своей стороны, пока мы будем действовать со своей.

– Очень хорошо! – сказал Беррье.

– Вы одобряете этот план?

– Я нахожу его превосходным.

– Если так, любезный Беррье, отдайте распоряжения.

Беррье вышел из кабинета. Фейдо, оставшись один, подошел к камину и, по-видимому, глубоко задумался. В дверь постучали, вошел лакей, держа в руке серебряный поднос, на котором лежало письмо, запечатанное пятью печатями.

– Кто это прислал? – спросил Фейдо, рассматривая печати, на которых не было никакого герба.

– Лакей без ливреи, – отвечал слуга.

Начальник полиции сорвал печати, вскрыл конверт и развернул письмо. В нем было только две строчки и подпись. Фейдо вздрогнул.

– Ждут ответа? – спросил он.

– Устного, господин начальник полиции.

– Скажите – да.

Лакей вышел. Фейдо де Морвиль снова пробежал письмо глазами.

– Герцог де Ришелье! – прошептал он. – Чего он от меня хочет?.. «Важное дело, не терпящее отлагательств», – продолжал Фейдо, перечитывая письмо в третий раз. – Конечно, я пойду!

Он громко позвонил.

– Карету! – сказал он прибежавшему лакею.

Потом сел за бюро и быстро написал несколько строк на очень тонком листе бумаги, затем сложил этот лист таким образом, что его можно было спрятать между двумя пальцами. Он раскрыл перстень, который носил на безымянном пальце левой руки, вложил бумагу внутрь перстня и закрыл его.

– Карета заложена, – сказал лакей, отворяя дверь настежь.

Фейдо взял шляпу и перчатки.

XI. САБИНА

На лазурном фоне позолоченными буквами сияла надпись: «Даже, придворный парикмахер».

Эта вывеска красовалась над парикмахерской, занимавшей всю нижнюю часть дома, находившегося между улицами Сен-Рош и Сурдьер, напротив королевских конюшен. В эту парикмахерскую, очень заботливо обставленную, вела стеклянная дверь с шелковой красной занавесью. По сторонам двери было по пьедесталу, на каждом из которых красовался восковой бюст женщины с живописной прической, далее следовал двойной ряд париков всех видов и форм, напудренных добела, а за париками стояли флаконы с духами, вазы всех видов и форм, ящики с пудрой и румянами.

Все это принадлежало Даже, самому модному придворному парикмахеру, которого боготворили все дамы и которого прозвали Виртуозом Папильотки.

«Даже, – говорят мемуары того времени, – не знал равных себе в своем искусстве. Его гребень хвалили больше, чем кисть Апеллеса или резец Фидия. Он владел редким искусством делать прическу в соответствии с выражением лица, умел одним локоном придать взгляду обольстительность и оживить улыбку, взбив волосы».

Даже старость – эта великая победительница кокетства (все по словам современников) – отступала под искусной рукой Даже. Он был парикмахером герцогини де Шатору, с нее началась его карьера. Даже имел свою парикмахерскую в Париже, но постоянно пропадал в Версале.

Впрочем, он официально объявил, что не согласился бы причесывать никого и нигде, кроме как в королевской резиденции. Магистратура, буржуазия, финансовый мир были предоставлены его подмастерьям, которых он называл клерками.

Это было унизительно для парижан, и в особенности для парижанок, но репутация Даже была так велика, что парижские дамы охотно соглашались причесываться у его клерков. Причесываться у Даже было очень престижно. Клиенты и клиентки толпами валили к придворному парикмахеру.

В тот день, когда в кабинете Фейдо де Морвиля происходило вышеописанное, толпа здесь была еще больше обычной. Все не могли поместиться в парикмахерской, и половина осталась на улице. В парикмахерской царили оживление, тревога и беспокойство. Но ажиотаж среди клиентов и клиенток объяснялся не только желанием поправить парик или завить себе шиньон.

Внутри, как и снаружи, царило такое же волнение. Все переговаривались между собой, спрашивали друг друга, отвечали вполголоса, словно по секрету, поднимали руки и глаза к небу с глубокими вздохами.

В одной из групп, состоявшей из трех женщин и пятерых мужчин, стоявших прямо напротив полуоткрытой двери парикмахерской, разговаривали особенно оживленно, и быстрота ответов ошеломляла.

– Какая беда, милая Жереми! – воскликнула одна из женщин.

– Точно, это большое несчастье, моя Урсула, – сказала вторая.

– Просто ужасно, – подхватила третья.

– А метр Даже, этот знаменитый созидатель головных уборов – как выразился Вольтер – словом, этот милый Даже не возвращается!

– Может быть, ему не дали знать вовремя, любезный мсье Рупар.

– Как не дали знать вовремя, мядям Жонсьер! Но ведь вы находитесь в самом полном отступлении от предмета, в самой ясной аберрации, как говорит д’Аламбер.

– В чем это я нахожусь?.. – спросила мадам Жонсьер, которая подумала, что ей послышалось.

– Я говорю: в аберрации…

– Помилуйте, мсье Рупар, я совсем здорова!

– Я не говорю, что вы больны с материальной точки зрения, как говорят философы, друзья мои. Я говорю с точки зрения умственной, потому что так как разум есть вместилище…

– Что с вашим мужем? – поинтересовалась мадам Жонсьер у Урсулы Рупар. – Когда он говорит, ничего нельзя понять.

– Он сам себя не понимает. Не обращайте внимания на его слова.

– Зачем он говорит так?

– Он поставщик Вольтера и его друзей, которые все ему должны. С тех пор, как мой муж начал продавать им чулки, он вообразил, что сам сделался философом.

– Бедняжечка! – сказала мадам Жонсьер, пожимая плечами. – Но все это не объясняет нам этого происшествия.

– Да, эта бедная Сабина! Говорят, что она не выздоровеет!

– Уверяют.

– У нее ужасная рана!

– Страшная!

– Кто ее ранил так?

– Вот это не известно!

– Что же она говорит?

– Ничего – вы же знаете, что она не может говорить. Ах! Бедная девочка находится в самом скверном положении. А мадемуазель Кино – знаете, знаменитая актриса, которая теперь уже не играет – когда она привезла сюда Сабину, девушка не говорила ни слова.

– Это правда!

– Она не открыла рта до сих пор.

– Удивительно!

– Конечно.

– И до сих пор ничего не известно?

– Решительно ничего.

– А Даже не возвращается! – продолжал Рупар.

– Если он в Версале, то еще не мог возвратиться.

– Что бы вы ни говорили, – возразил Рупар самым зловещим голосом, – это скрывает самую страшную тайну.

– Главное, ничего не известно, – возразил кто-то другой.

– А когда ничего не известно, тогда ничего не знаешь, – продолжал Рупар.

– Кто мог предположить такое? – сказала Урсула, сложив руки.

– Еще вчера вечером, – продолжала Жереми, – я целовала эту самую Сабину, как ни в чем не бывало, а сегодня утром ее принесли окровавленную и безжизненную.

– В котором часу вы расстались с ней вчера?

– Незадолго до сигнала о тушении огня.

– И она вам сказала, что выйдет из дома?

– Нет.

– Отца дома не было?

– Даже? Он был в Версале.

– Стало быть, она вышла одна?

– Кажется!

– А ее брат?

– Ролан, оружейный мастер?

– Да. Его также не было с ней?

– Нет. Он работал в своей мастерской целую ночь с каким-то заказом, не терпевшим отлагательств. Он расстался со своей сестрой за несколько минут до того, как она простилась со мной.

– Что говорят подмастерья и слуги?

– Ничего, они изумлены, никто из них не знал, что Сабина выходила.

– Как это странно!

– И никто не знает ничего для нас нового.

– Может быть, когда возвратится Даже, мы узнаем или догадаемся…

Слова Рупара были прерваны толчком, который чуть не сбил его с ног.

– Что это? – сказал он, вернув себе равновесие.

– Будьте осторожнее! – колко сказала госпожа Жонсьер.

Группу разговаривающих разъединил внезапно появившийся человек, который, разогнав толпу, направился прямо к парикмахерской.

Этот человек был высокого роста и закутан в длинный серый плащ. Войдя в парикмахерскую, он раздвинул всех, мешающих ему пройти, не обращая внимания на ропот, быстро взбежал по лестнице, находившейся в глубине помещения, и оказался на втором этаже.

На площадке стоял подмастерье парикмахера с расстроенным лицом, с веками, покрасневшими от слез, явно находившийся в глубоком унынии. Пришедший указал рукой на небольшую дверь, находящуюся возле другой, более высокой двери. Подмастерье кивнул утвердительно головой. Человек в плаще вставил ключ в замок и, тихо отворив дверь, вошел в комнату, освещенную двумя окнами, выходившими на улицу. В этой комнате стояли кровать, стол, комод, стулья и два кресла. На кровати с простыней, запачканной кровью, лежала Сабина Даже, дочь парикмахера, молодая девушка, которую Таванн нашел прошлой ночью на снегу, напротив особняка Субиа. Черты ее очень бледного лица заострились, глаза были закрыты, дыхание – едва заметно. Она была похожа на умирающую. Возле нее на кресле сидела другая молодая девушка с заплаканными глазами, казавшаяся очень огорченной.

Возле кровати, положив руку на спинку стула, стоял молодой человек лет двадцати пяти, очень стройный, благородной и мужественной наружности, с откровенным, добрым и умным лицом. Его лицо было омрачено глубоким горем. Перед комодом стояла женщина с великолепной фигурой, щегольски одетая, и готовила лекарство. В зеркале, висящем над комодом, отражалось изящное и умное лицо мадемуазель Кино.

Две служанки находились в конце комнаты и, по-видимому, ждали указаний.

Остановившись на пороге, пришедший обвел глазами комнату. Взгляд его остановился на кровати, и лицо покрылось мертвенной бледностью. Как ни тихо отворилась дверь, это заставило девушку, сидевшую в кресле, повернуть голову. Она вздрогнула и поспешно встала.

– Брат! – сказала она, подбежав к человеку в плаще, который стоял неподвижно. – А вот и вы, наконец!

Молодой человек обернулся и сделал шаг вперед. Пришедший медленно подошел и печально поклонился мадемуазель Кино, потом приблизился к кровати, остановился, горестно сложив руки, глубоко вздохнул и спросил:

– Неужели это правда?

– Да, Жильбер, это правда! – сказал молодой человек, печально качая головой. – Мою бедную сестру чуть не убили сегодня!

– Чьих это рук дело? – продолжал Жильбер, глаза которого вдруг сверкнули, а лицо приняло жесткое выражение. – Кто мог ранить Сабину?

– Без сомнения, разбойники, свирепствующие в Париже.

Пришедший внимательно всматривался в Сабину. Сестра его бросилась к нему на шею.

– Брат, – произнесла она, – какое несчастье!

– Не теряй мужества, Нисетта, не теряй мужества! – сказал Жильбер. – Не надо отчаиваться!

Осторожно освободившись из объятий девушки, он взял за руку юношу и отвел его к окну.

– Ролан, – сказал он, – не подозреваешь ли ты кого-нибудь?

– Нет, никого!

– Говори без опасений, не колеблясь. Ты должен сказать все. Мне надо все знать… Ролан, – прибавил он после минутного молчания, – ты знаешь, что я люблю Сабину так же, как Нисетту. Ты должен понять, какие испытываю я горе, беспокойство и жажду мести.

Ролан пожал руку Жильберу.

– О! Я чувствую то же, что и ты, – сказал он.

– Ответь мне откровенно, как я спрашиваю тебя: не внушила ли Сабина кому-нибудь такой же любви, какую к ней испытываю я.

Жильбер пристально смотрел на Ролана.

– Нет, – отвечал он без малейшего промедления.

– Ты в этом уверен?

– Так же, как в том, что Нисетта не любит никого другого, кроме меня.

Жильбер покачал головой.

– Как объяснить это преступление? – прошептал он.

На улице послышался стук кареты, в толпе началось движение.

– Перед домом остановилась карета! – сказала одна из служанок.

– Это вернулся Даже, – сказал Жильбер.

– Нет, – возразила Кино, которая подошла к окну и посмотрела на улицу, – это герцог Ришелье.

– И Фейдо де Морвиль! – прибавил Ролан.

– Начальник полиции! – воскликнул Жильбер.

– И еще двое, – сказала Нисетта.

– Доктор Кене и виконт де Таванн!

– Боже мой! Зачем они сюда приехали? – спросила Нисетта в горестном недоумении.

– Еще карета! Это – мой отец! – вполголоса вскрикнул Ролан.

– Бедный Даже! – сказала Кино, возвращаясь к постели. – Как он должен быть огорчен!

Прибытие двух карет герцога Ришелье и начальника полиции произвело сильное впечатление на толпу, окружавшую дом. Жильбер сделал шаг назад, бросив в зеркало быстрый взгляд, как бы желая рассмотреть свое лицо, потом, кинув на стул – плащ, который он до сих пор не снимал, стал ждать.

Сабина лежала без движения, не раскрывая глаз. Ступени лестницы трещали под ногами людей, приехавших к придворному парикмахеру.

XII. ЛЕТАРГИЯ

Бледный от волнения мужчина вбежал в комнату.

– Дочь моя!.. – сказал он прерывающимся голосом. – Дитя мое!

– Отец! – сказал Ролан, бросаясь к Даже. – Осторожнее!

– Сабина!..

Шатаясь, Даже подошел к постели. В эту минуту в комнату вошли герцог Ришелье, начальник полиции и доктор Кене. Мадемуазель Кино пошла к ним навстречу.

Даже наклонился над постелью Сабины, взял руку молодой девушки и сжал ее. Глаза его, полные слез, были устремлены на бледное, бесстрастное лицо больной. Глаза Сабины были открыты, но смотрели в никуда. Она лежала совершенно неподвижно, дыхание ее было едва слышно.

– Боже мой! – прошептал Даже взволнованно. – Боже мой! Она меня не видит, она меня не слышит!.. Сабина! – продолжал он, наклонившись к ней. – Дочь моя… мое дитя… неужели ты не слышишь голос твоего отца? Сабина!.. Сабина!..

Подошедший доктор тихо отстранил Даже.

– Доктор!.. – прошептал придворный парикмахер.

– Отойдите, – сказал Кене тихим голосом. – Если она придет в себя, малейшее волнение может быть для нее гибельно.

– Однако я…

– Перейдите в другую комнату. Успокойтесь и предоставьте действовать мне.

– Уведите его, – обратился доктор к Ролану и Нисетте.

– Пойдемте, батюшка, – сказал Ролан.

– Через пять минут вы вернетесь, – прибавил Кене.

Нисетта взяла за руку парикмахера.

– Пойдемте, пойдемте, – сказала она. – Жизнь Сабины зависит от доктора, надо его слушаться.

– Ах, Боже мой! – воскликнул Даже, увлекаемый Нисеттой и Роланом. – Что же такое случилось?

Все трое вышли в сопровождении двух служанок, которых доктор выслал из комнаты движением руки.

Кино стояла возле кровати. Жильбер остался возле самого удаленного от кровати окна, полузакрытого опущенной шторой, и не был замечен доктором. Начальник полиции и герцог подошли к кровати и внимательно рассмотрели молодую девушку.

– Как она хороша! – воскликнул Ришелье.

Кене осматривал раненую. Он медленно покачал головой и обернулся к герцогу и начальнику полиции.

– Может она говорить? – спросил Фейдо.

– Нет, – отвечал доктор.

– Слышит ли она, по крайней мере?

– Нет.

– Видит?

– Нет. Она в летаргии, которая может продолжаться несколько часов.

– Вы приписываете эту летаргию полученной ране?

– Не столько полученной ране, сколько случившемуся с ней. Я убежден, что эта молодая девушка испытала какое-то сильное потрясение – гнев или страх. Это могло лишить ее жизни. Рана остановила прилив крови к мозгу, но и ослабила больную, вызвав припадок спячки.

– Спячки? – переспросил Ришелье. – Что это значит?

– Оцепенение, первая степень летаргии. Больная не видит, не слышит, не чувствует. Летаргия не полная, потому что дыхание слышно, но все-таки такой степени, что, повторяю, больная абсолютно бесчувственна.

– Это так необычно! – сказал Ришелье.

– Итак, – сказал Фейдо де Морвиль, – мы можем разговаривать при ней, не боясь, что она услышит наши слова?

– Можете.

– И сон ее не может прерваться?

– Нет. Во всяком случае, я ручаюсь, что в ближайшее время это не произойдет: она не раскроет глаза, ничего не произнесет, глаза ее не будут видеть, слова для нее не будут иметь никакого смысла.

– Сколько времени может это продолжаться? – спросил Ришелье.

– Не знаю. Припадок произошел вследствие исключительного происшествия, и я совершенно ничего не смею утверждать. Организм обессилен из-за потери крови, и я не могу обычными средствами разбудить больную. С другой стороны, прервав сон, я могу нанести девушке непоправимый вред, так как даже естественное пробуждение может вызвать смерть – и смерть скоропостижную. Больная может раскрыть глаза – и испустить последний вздох.

– Ах, Боже мой! – сказала мадемуазель Кино.

– Но это не наверняка. Достаточно продолжительная летаргия даст телу полное спокойствие и уничтожит нервное волнение – тогда возможен счастливый исход.

– Неужели?

– Да. Все зависит от момента пробуждения. Если при пробуждении больная сразу не умрет, она будет спасена.

– А по-вашему, доктор, что произойдет?

– Я не знаю.

– Итак, я не могу ни сам говорить с ней, ни заставить говорить ее?

– Нет.

– Составьте протокол, доктор, а герцог окажет нам честь и подпишет его, как свидетель.

– Охотно! – сказал Ришелье.

– Если девушка умрет, не дав никаких показаний о преступлении, жертвой которого она стала, это будет ужасно! – сказал Фейдо де Морвиль.

– Согласен, но такое возможно.

– Однако надо провести следствие. Вы рассказали все, что знали? – обратился он к герцогу.

– Абсолютно, – отвечал Ришелье. – Я очень хорошо все помню. Вот как было дело…

И Ришелье рассказал все подробности. Фейдо, выслушав герцога, обратился с вопросом к Кино:

– Вы согласны со всем, что говорил герцог?

– Совершенно согласна, только я считаю нужным прибавить некоторые замечания.

– Какие?

– Сабину нашли распростертой на снегу. Капли крови были только вокруг нее и никуда не вели – это говорит о том, что девушка не сделала ни одного шага после ранения.

– Да, – подтвердил Кене.

– Что еще? – спросил Фейдо, слушавший с чрезвычайным интересом.

– На снегу не было никаких следов борьбы.

– Это значит, что нападение было неожиданным!.. Далее, далее, продолжайте!

– Сабину не обокрали: у нее на шее осталась золотая цепочка с крестом, в ушах – серьги, а в кармане – кошелек с деньгами.

– Удивительно! – сказал начальник полиции.

– Ее не обокрали… – повторил звучный голос.

Все повернулись. Жильбер, не пропустивший ни слова из всего сказанного, подошел к группе разговаривающих.

– Кто вы? – спросил начальник полиции, пристально посмотрев на него.

– Жених мадемуазель Даже, – ответил Жильбер.

– Ваше имя?

– Жильбер… Впрочем, герцог, вы меня знаете, я имею честь быть вашим оружейником.

– Это правда, – сказал Ришелье, – его зовут Жильбер.

Молодой человек поклонился.

– И ты жених этой восхитительной девушки?

– Так точно, ваша светлость.

– Ну, поздравляю тебя. Ты, наверное, представишь мне свою невесту в день твоей свадьбы?

– Ах! Надо прежде подождать, чтобы невеста выздоровела. Я прошу извинения у вас, герцог, и у вас, господин начальник полиции, что я вмешался в ваш разговор, но я люблю Сабину, и все что касается ее, трогает меня до глубины души… И ее не обокрали? – обратился он к мадемуазель Кино.

– Нет, друг мой, – отвечала она.

– У нее ничего не отняли?

– Абсолютно ничего.

– Так зачем же на нее напали?

Все молчали.

– У нее на руках или на теле были следы насилия? – продолжал Жильбер.

– Нет, – отвечал Кене.

– Нет, – прибавила Кино.

– Очевидно, ее ранили в ту минуту, когда она меньше всего этого ожидала и не старалась защищаться? Но зачем она пришла на улицу Тампль?