Текст книги "Плавать с дельфинами"
Автор книги: Эрин Пицци
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)
Глава двадцать первая
Пандора провела беспокойную ночь. Бен, как мог, пытался успокоить ее, понимая, однако, что все его нежные слова и поцелуи бессильны перед тем морем боли, что еще жило в душе Пандоры. Ему оставалось лишь одно – служить добрым веслом в маленькой дырявой лодочке, которая была для Пандоры последним безопасным местом в той жизни, что она для себя избрала.
– «Ты всего лишь кучка дерьма». Именно это и скажет мне моя мамаша, Бен. Вот увидишь. Не пройдет и двадцати четырех часов, как она мне это скажет.
– Ты вовсе не «кучка дерьма», Пандора. Ты прекрасна. Ты просто позволяешь людям плохо с тобой обращаться. – Бен еще крепче обнял ее, прижал к груди ее голову. Пандора наконец уснула в его объятиях.
Моника тяжело выбралась из восьмиместного аэроплана, загруженного толстыми чемоданами и дорожными сумками. Она изнывала от жары и вся взмокла. Настроение у нее, конечно же, было отвратительным.
– Почему ты не сказала мне, что этот чертов самолет будет садиться в Тампе, Пандора? – Она подставила дочери для поцелуя серую щеку.
– Обычно он там не садится, ма. Может быть, просто компания должна была проверить какую-нибудь техническую неполадку. Но ты не волнуйся, я взяла напрокат машину. Так что сейчас быстренько отвезу тебя в гостиницу, в твой кондиционированный номер.
Моника тяжело вздохнула.
– На чьи же, интересно, деньги ты все это делаешь?
– На свои, мама. На свои. Мы с Ричардом поделили то, что у нас было. Раньше-то все деньги тратил один Ричард. Он, несомненно, себе еще много заработает на романе, который задумал писать. Ну а я буду счастлива продолжать бить баклуши на этом чудесном острове.
Пандора вела машину по плохонькому шоссе мимо тех нескольких магазинчиков, где островитяне могли найти все, что им требовалось в повседневной жизни. Из дверей каждого магазинчика показывались люди, которые приветствовали Пандору взмахами рук.
У большого неуклюжего здания Пандора остановила машину и сказала:
– Я забегу сюда, куплю кока-колы. Поставим ее тебе в холодильник. Зайдешь со мной?
Они шли вдоль полок с продуктами и напитками, и Пандора чувствовала, как в матери нарастает чувство неодобрения, отчетливо проступавшее на ее лице. Шея Моники побагровела, что всегда было угрожающим признаком.
– Так ты не будешь жить со мной в номере? – спросила она, проходя вдоль полок с хлопьями.
– Нет, я живу с Беном.
Моника фыркнула.
– Еще один никчемный человечишка, который опять обращается с тобой, как с кучей дерьма. Я права?
Пандора с удивлением ощутила вдруг почти физическое присутствие в своей душе Бена. Ей показалось, что он стоит вдалеке, размахивает веслом и говорит неслышно одними губами: « Она не продержалась и двадцати четырех часов!Она обозвала-таки тебя дерьмом».
– Нет, ма. Бен – не никчемный. С ним очень хорошо. Вместе мы счастливы.
– Ладно, Пандора. Купи-ка мне эту коробочку «метамьюзила». А то ведь, наверное, от местной пиши у меня будут запоры. Надеюсь, у них здесь есть и препарат «Н». Я, естественно, привезла его с собой, но надолго этих запасов не хватит. А мне все это нужно, так как последнее время мой геморрой меня просто замучил.
Послушно Пандора взяла «метамьюзил», взглянула на лекарство и на какое-то мгновение к ней вернулось старое чувство жалости и сострадания к матери. Надпись на упаковке гарантировала потребителю чудотворного средства радости ежеутреннего полного и легкого испражнения, после чего, правда, говорилось в медицинской инструкции, неизменно происходило куда менее приятное возобновление болезненных геморроидальных проявлений, столь плохо переносимых Моникой. Смягчить же эти проявления могло только ежедневное применение препарата «Н». Раскаты во время испражнений, ежеутренне производимых Моникой, составляли естественную часть традиционного набора звуков, когда-то сопровождавших будни Пандоры. Сама же мать запомнилась с обязательной сигаретой в руках или в зубах.
Набрав полную корзину покупок и порядком взмокнув, они подошли наконец к кассе. Ждать очереди пришлось достаточно долго, поэтому Пандора решила просмотреть свежий номер местной газеты.
«На следующей неделе состоится коктейль в доме губернатора, – прочитала она. – Всю предстоящую неделю будут идти соревнования по лову голубого марлина, а по их завершении губернатор даст коктейль».
– Туда все пойдут. Хочешь сходить? – Пандора была уверена, что мать с удовольствием согласится поприсутствовать на таком мероприятии. Если удастся запихнуть ее на единственный такого уровня светский раут, организуемый на острове, то они с Беном, Окто и Джанин смогут провести весь этот день на катерах где-нибудь в море.
– Выглядит неплохо, дорогая.
Пандора поняла, что матери понравилось ее предложение.
– Эта милая леди – твоя мама, да? – Громкий низкий возглас разорвал молчание, вновь воцарившееся между Пандорой и Моникой. – У вас похожие глаза.
Губы Моники неодобрительно скривились, стали напоминать размазанную каплю уксуса. Капитан Билли тем временем расхохотался. За многие годы он перевидел несметное количество таких вот мамаш, неотступно следовавших за своими дочерьми с одного острова на другой. Пандора же ему нравилась. По его мнению, она была спокойной хорошей девочкой.
– Что там новенького происходит сейчас на Большом Яйце, капитан Билли?
Капитан пожал плечами.
– Да ничего особенного. Правда, машин прибавилось, цены подросли. Взяток берут больше. Так что все по-старому.
Пандора сложила покупки в пластиковые пакеты.
– Пошли, ма. Я еще только забегу поприветствовать мисс Кристину.
Мисс Кристина, владелица следующего магазинчика, сидела, склонившись над швейной машинкой. Она подняла голову, лишь когда тень Пандоры показалась на полу перед ней.
– Это моя мама, мисс Кристина. Я зашла поздороваться и спросить, как у вас тут идут дела.
– Да все в порядке. Дела идут хорошо. Нолан поехал на Большое Яйцо, решил искать справедливости. Знаешь, иногда мне кажется, что он прав. Ведь он всегда говорит, что мы должны перестать зависеть от большого острова, от ужасных людей, которые там живут.
Пандора заметила скуку на лице Моники.
– Я к вам зайду через несколько дней, мисс Кристина. А сейчас мне еще надо разместить маму в гостинице.
Они сели в машину, Пандора включила кондиционер.
– Не понимаю, как можно всем все вот так рассказывать о своих делах, – воскликнула Моника и нахмурилась. – Все тут какие-то уж очень откровенные. Там, где я живу, никто свои дела напоказ не выставляет.
– Я знаю, ма. Я это очень хорошо знаю. – Тут Пандора вспомнила, как частенько ей приходилось сидеть на кровати и ждать, когда наконец вернется Маркус. Возвращался же он не один, а притаскивал обычно с собой кого-нибудь из своих пьяных сексуально извращенных дружков. Тогда ей не к кому было даже обратиться. Вот здесь дело обстояло иначе – даже то, что к чьему-нибудь дому подъехала машина, сразу передавалось по «кокосовой почте» по всему острову. Для Пандоры, измученной годами одиночества, столь живое вторжение всех и вся в чужую личную жизнь было чем-то вроде эликсира. По утрам, например, Пандора могла явиться к той же мисс Рози и подробно обсудить с ней все события предыдущего дня.
Ну, а на следующей неделе, когда на остров придут роскошные яхты миллионеров. Малое Яйцо вообще превратится в улей самых разнообразных слухов и всевозможных сплетен.
До этого пока дело еще не дошло, а потому, решила Пандора, надо как можно комфортабельнее устроить мать и попытаться выдержать с ней целый вечер бесед на ее любимые темы. Сначала долгую сагу об отце, бросившем Монику, а затем сказ об отважных, даже героических, усилиях одинокой матери, направленных на то, чтобы вырастить, воспитать дочь, которая потом столь бездарно позволила целым трем мужчинам буквально выскользнуть из ее рук.
– У меня для тебя есть письмо от Ричарда. Напомни, чтобы я тебе его отдала, – сообщила Моника, с трудом выбираясь из маленького автомобиля.
Пандора почувствовала укол в самое сердце. А что, если Ричард перестал наконец играть в бирюльки? Вдруг в своем письме он говорит, что его детские игры в Питера Пэна закончились?
Чуть позже Пандора отвела Монику вниз в бар гостиницы. Она знала, что Джанин без проблем сможет совладать с ее мамашей. Напротив, мысль о том, что с Моникой предстоит встретиться Бену, заставляла Пандору беспокойно поеживаться.
Случилось, однако, так, что все ее опасения оказались напрасными. Бен зашел в бар вылить пива где-то около восьми часов вечера, а к этому времени Моника вся уже разомлела от рома.
– Я заглядывал в ваш номер, – сказал Бен, улыбаясь в сторону Моники, – но вас там уже не было. И я решил поискать вас обеих тут, в баре. – Он отхлебнул пива из бутылки.
Моника подняла на него беспокойный взгляд, но единственное, что она смогла рассмотреть, были широкая улыбка, большие карие глаза и прядь выгоревших на солнце волос.
– Ты уж будь подобрее с моей дочкой, – проворчала Моника. Правой рукой с ярко накрашенными красными ногтями она держала сигарету.
– Не беспокойтесь, – ответил Бен, смеясь. – Я буду хорошо заботиться о Пандоре и не допущу, чтобы с ней случились какие-то неприятности. Так что будьте спокойны.
Моника действительно успокоилась. А Пандора бросила задумчивый взгляд на Бена. Иногда он мог вести себя исключительно заискивающе, и женщинам это очень нравилось. Во всяком случае, это понравилось Монике. «Теперь она, безусловно, будет просто обожать Бена», – подумала Пандора.
Бен встретил взгляд Пандоры и подмигнул ей. Она хихикнула, поняв, что благодаря ему могла вновь ощутить себя ребенком. Он как бы позволил ей восполнить целые годы, когда-то потерянные ею. Как раз это требовалось, чтобы понять наконец, кто она есть на самом деле.
Глава двадцать вторая
Пандора была рада тому, что при двух прошлых погружениях находилась рядом с такими опытными подводниками, как Чак и Ева. Кое-чему от них она научилась, а потому и нынешнее, ночное, погружение, поначалу ее страшно пугавшее, быстро превратилось в увлекательное, чудесное приключение. Тем более что в ночной воде, из толщи которой ее фонарь то и дело выхватывал проплывавших мимо рыб, она больше не ощущала себя пришельцем, чужаком. Здесь, в глубине, передвигаясь в темных, покрытых тенью водах, дыша ровно и спокойно, она начала вдруг замечать в себе проявления какой-то новой силы. Рядом была Ева, но в протекции и гарантиях надежности с ее стороны Пандора не нуждалась. Поблизости находился также Чак, но, как она вдруг поняла, ей не нужно было ни его одобрение, ни само его присутствие, чтобы освободиться от каких-то своих страхов. Она хотела сама, свободная от посторонних влияний, исследовать тот огромный и неизвестный ей мир, что долгие годы жил в ее воображении.
Многое изменилось в Пандоре. Вот и недавно, когда Моника начала было жаловаться по поводу туфель на высоких каблуках да жары, Пандора спокойно, даже с улыбкой, ответила ей:
– Брось ты, ма. Тебе полегчает, как только мы доберемся до гостиницы. И к тому же я сразу закажу тебе еще ромового пунша.
– Может, к рому ты мне предложишь еще и какого-нибудь красавчика, – фыркнула ее мать.
– Постараюсь выполнить и эту твою просьбу. – Пандора пошла впереди по пыльной дорожке, ведущей как раз к тому гостиничному коттеджу, где когда-то жила сама и где впервые приняла Бена. Снимать этот коттедж для матери ей не хотелось. В конце концов она это сделала, но на душе было все еще неспокойно, потому что, во-первых, она очень дорожила теми первыми часами любви с Беном, а во-вторых, некоторые прошлые переживания, которые, казалось, должны были уже оставить ее, стали вдруг удивительно легко возвращаться.
До приезда на этот остров жизнь представлялась Пандоре чередой последовательных событий, большинство из которых были крайне неприятными, но некоторые, случалось, давали неожиданный повод чувствовать себя действительно счастливой. Занятая будничными проблемами, она так и не смогла ни разу остановиться и мысленно окинуть взглядом свою жизнь. Подобно тому, как смотрит ребенок в игрушечную трубу с калейдоскопической картинкой. Жизнь Пандоры до Малого Яйца напоминала длинную прямую линейку. На этой линейке дюйм за дюймом отмечались все этапы, начиная с самого рождения, и когда-нибудь, на дальнем конце, появилась бы и отметка о смерти. Но обстоятельства изменились, и, сойдя вдруг с прямого пути, женщина обнаружила не только новое понятие времени – она ощутила громады, бездны горячих влажных часов, ничем не заполненных, кроме морей, океанов воспоминаний, а также таких личностей, как мисс Рози, Джанин и ее сестры, при каждой возможности самозабвенно предающихся «бабьим разговорам». «Уходи отсюда, – часто бросала Окто Джанин, – мы хотим поговорить между нами, бабами». И Окто уходил, подхватив Бена под локоток: «Пойдем. Бабьи разговоры вредны мужчинам. Они плохо действуют на наши мозги. Бабы – другие люди, не как мы». И они шли в бар поиграть в бильярд или в домино.
Моника буквально рухнула в кресло из пальмовых ветвей, стоявшее посередине гостиничного номера, громко вздохнула. Сигарета выпала из ее рта, макияж тек по щекам.
– Держись, ма. Я сейчас закажу пару стаканчиков чего-нибудь освежающего, а потом принесу тебе полотенце. Тебе надо вытереть лицо.
– К чертям полотенца. Я приму душ. – Моника поднялась и начала стягивать с себя узкое полиэстровое платье в горошек.
Глядя на мать, Пандора вспомнила, с какой гордостью та всегда в любой подходящий и неподходящий момент любила выставить напоказ свое голое тело. А вот запах его Пандоре никогда не нравился, лаже в детстве. Другие мамы, накручивавшие длинными субботними утрами свои волосы на огромные, пугающего вида бигуди, а потом долго и ожесточенно сушившие их, источали запах чего-то вкусного и душистого, что очень нравилось сидящим рядом их маленьким дочкам. Пандора тоже считала, что мамы должны пахнуть коктейлем из шоколада с мятой и чуточкой ванильного мороженого. Моника, однако, никогда так не пахла. Ее запахом была смесь табака, розовой мучнистой пудры для лица, а также некоего мускусного аромата, всегда перебивавшего любые духи, в каком бы количестве ни опрокидывала их на себя Моника. А сейчас, когда мать сняла платье, в чуткий нос Пандоры ударил еще и застоявшийся потный смрад, прихваченный в местном аэропорту.
– Ванная вот здесь, ма. Пойду включу тебе душ. – Пандора торопливо проскользнула к ванной комнате. За собой она услышала шаркающую походку Моники. Пандора развернулась и выставила в сторону матери развернутое банное полотенце, прикрываясь им как тореадор от атаки разъяренного быка. Заметив, к своему удивлению, что обвислый живот матери почти что скрыл треугольник ее седеющих лобковых волос, Пандора вновь испытала острый приступ жалости. Перед ней была уже не та женщина с красивым крепким телом. Живот матери, весь в складках и морщинах, напоминал, скорее, большой выцветший лимон, давно валяющийся под лимонным деревом. Все бедра Моники были исполосованы синими венами, похожими, как показалось Пандоре, на тугие шишковатые переплетения болотных ризофор.
Бледно-голубые глаза матери с удивительно черными точками зрачков в упор уставились на Пандору.
– Я немного пополнела с нашей последней встречи, милая. Но я еще способна привлекать мужчин.
– Иди в душ, ма. Это здорово освежит тебя.
Мать повернулась к душу, подняла голову, подставила лицо струям воды. Душ ударил по слабой спине Моники, сбежал на оттопыренные ягодицы. Пандора, все еще стоявшая рядом и терпеливо державшая полотенце, вдруг поняла, что одним врагом у нее стало меньше. Мать она себе, конечно, от этого не приобрела, но вот врага в лице Моники точно уж лишилась. Во всяком случае, между ней и Моникой мог установиться наконец мир.
Полотенце лежало теплой белой массой в ее руках. Пандора даже вдруг почувствовала знакомый ритм, слабое медленное биение того большого любящего сердца, что впервые услышала в горах. Да, как в том барабане! Конечно. Как в барабане! Всеобщая любовь, дар женщин, который только они могут вручить другим женщинам или мужчинам. Пандора вдруг увидела лицо Джанин.
– Какая вода холодная! – взвизгнула Моника. Ее крик прервал думы Пандоры.
– Не беспокойся, сейчас согреешься, ма. Возьми. – Пандора накинула полотенце на плечи Моники. – Видишь, ты сразу посвежела. Как ты себя чувствуешь?
– Об этом я смогу сказать чуть позже, после обещанного пунша. Бог мой, Пандора! Мои подружки в нашем городе были просто потрясены, когда я сказала им, что поеду повидаться с дочерью на остров в Карибском море.
Слезы навернулись на глаза Пандоры Много лет прошло с тех пор, как мать в последний раз, будь то с осуждением или с гордостью, назвала ее дочерью.
– Пойду позвоню в бар, – пробормотала она.
Глава двадцать третья
Джанин принесла к ним в номер два ромовых пунша в запотевших бокалах. По их стенкам стекали струйки влаги, над краями возвышались кубики льда.
– Это моя подруга Джанин, – представила Пандора.
Зажигая сигарету, Моника критически осмотрела вошедшую женщину.
– Как тут моя Пандора вела себя на вашем острове, с теми ли людьми встречалась?
О, черт! Фразу, которая обычно следовала за этой, Пандора тоже знала наизусть.
Моника отпила большой глоток рома, затем еще один.
– Все, что у нас с ней есть в этом мире, – вымолвила она, – так это доброе имя нашей семьи.
Глаза Моники тренированно наполнились слезами.
Пандора взглянула на Джанин.
– Ваша Пандора – прекрасная девушка, миссис Мейсон. Тут ее все очень любят.
У Пандоры отлегло от души. Она почувствовала, что Джанин умело перешла на обычную для себя манеру общения с привередливыми туристами.
Моника, однако, вовсе не желала упускать случая до конца сыграть свою роль.
– Это, конечно, здорово, что она сбежала на этот карибский островок, но дело-то в том, что дома у нее остался совершенно замечательный муж, который ждет ее возвращения.
– Это неправда, ма. – Пандора почувствовала приближение знакомого приступа ярости. – Это абсолютная неправда. Ричард бросил меня ради Гретхен, и он не хочет, чтобы я возвращалась.
Джанин сочувственно посмотрела на подругу и выскользнула за дверь.
– Увидимся, вечером на работе, Пандора.
Моника вскинула голову.
– А я что же, останусь одна в первый же вечер здесь?
– Нет, ма. Мы с тобой пообедаем, а потом я сбегаю переоденусь перед работой. Моя смена начинается только в десять вечера, а ты к тому времени уже благополучно заснешь.
Моника какое-то время еще обиженно втягивала через соломинку остатки рома, затерявшегося в бокале меж ледяных кубиков. Пандора ненавидела этот звук еще с детства. Однако она ничего не сказала матери по этому поводу.
Сейчас она могла справиться с любыми эмоциональными провокациями со стороны матери. Единственное, чего она не смогла бы выдержать, было столкновение их воспоминаний, их разных версий о том, как в действительности сложилась жизнь Пандоры и почему. Боязнь именно такого столкновения заставила Пандору опасаться и самого приезда матери.
Обшей в обеих их версиях была констатация того факта, что отец бросил их. Общность на этом, однако, и кончалась: мать и дочь расходились в оценках причин ухода отца. С материнской стороны неизменно слышались намеки на якобы имевшие место сексуальные покушения отца на дочь, остановленные лишь благодаря ее своевременному вмешательству.
Пандору же в спорах с матерью о прошлом значительно больше волновал иной сюжет. Маркус был главным источником ее с матерью споров. Моника, например, считала, что Маркуса просто подставила группа недовольных бабенок, домогавшихся его, но так ничего и не получивших. Пандоре же, как жене, вообще не должно было быть дозволено давать свидетельские показания в суде. Мать шла дальше, она утверждала даже, что заснятые на видео сексуальные оргии были всего лишь умелыми подделками, а то, что Маркуса признали виновным, являлось только очередным свидетельством коррупции высокопоставленных чиновников. Тема бывшего мужа Пандоры всегда была взрывоопасной в отношениях между матерью и дочерью, и ничто не могло изменить эту ситуацию.
Моника и сейчас готова была использовать эту тему, чтобы лишний раз уязвить дочь, но основной ее целью было, конечно, заставить Пандору вернуться к Ричарду. К его большой и весьма влиятельной семье. Это позволило бы Монике вновь приходить на торжества в поместье Таунсендов, ощущать себя причастной к этим семейным сборищам, где так силен был аромат богатства, любоваться на серебряные приборы и подсвечники. И вообще Моника не понимала, как это ее простушка-дочь, совершенно лишенная предприимчивости, смогла шутя разделаться с тремя мужьями, тогда как сама Моника имела всего одного, да и того потеряла.
Моника покопалась в сумочке.
– Вот, – сказала она, доставая оттуда толстый конверт. – Это от Ричарда. Я говорила с ним по телефону перед отъездом. Он утверждает, что очень по тебе скучает.
– Ох, ма! Тебе что, обязательно надо было всех обзванивать? Уверена, что ты и Норману позвонила.
– Да, конечно, позвонила. Он мой первый зять. У него все хорошо, двое детей и симпатичная женушка. Я часто ее встречаю в городе. «Знаете, миссис Мейсон, – сказала она мне, когда впервые пришла в мою парикмахерскую, – я не понимаю, откуда берутся все эти ужасные истории о том, как мой Норман избивал вашу Пандору. Он ведь очень тихий, спокойный человек. И мухи не обидит». Вот что она мне сказала, Пандора. – Моника взяла свой бокал и допила последние остатки рома, совсем уж разбавленного растаявшим льдом. – Так что не знаю, не знаю, девочка моя. Вот Маркус, например, опять собирается жениться. Я увидела фото в колонке светских новостей. Его новая невеста так молодо выглядит! И очень похожа на тебя, на эдакую мышку-замарашку.
Пандора вздрогнула. «Ну, скоро эта девочка станет не только мышкой-замарашкой, – подумала она, продолжая исподволь рассматривать мать. – Скоро у нее вдруг откроется энурез, скоро он ее по горло напичкает наркотиками. Очень скоро». Воспоминания об этом периоде жизни были для Пандоры самыми убийственными. Они до сих пор ее преследовали. То были ужасные дни и ночи, когда она теряла контроль над собой, когда ее воля гнулась, как рифленые железные пластины на ветру, когда вокруг звучали гадко смеющиеся голоса, а ее тела касались влажные языки, проникавшие во все интимные места. Все это завершалось шаркающими шагами – окружавшие ее люди уходили в свои спальни. И наступала тишина. Иногда при этом она чувствовала рядом на постели Маркуса, уснувшего и удовлетворенного. При более благополучных обстоятельствах его близко не оказывалось, он уходил, оставляя за собой только влажные, липкие простыни…
– Не хочешь искупаться, ма? Море сейчас идеальное. – Пандора отчаянно стремилась выбраться из этой комнаты, а заодно и оторваться от нахлынувших воспоминаний. Она хотела, чтобы море и белый, чистый песок смыли с ее тела все неприятные ощущения.
Моника, однако, проделала весь этот долгий путь вовсе не для того, чтобы так просто дать Пандоре уйти от ответов. От ответов на целый чемодан жалоб и претензий, которые она приволокла с собой.
– Сначала принеси мне еще такого же ромового коктейля. А потом посмотрим. Нет, лучше я сама схожу за коктейлем, а ты прочитай письмо. Я хочу узнать, что Ричард решил тебе написать.
– Но это письмо мне, и касается оно только меня. – Пандора даже удивилась, как резко и уверенно прозвучали эти слова. – А прочитаю я его тогда, когда захочу.
Лицо Моники исказила какая-то волчья ухмылка.
Пандора вздохнула. Конечно, мать давно уже знала, что было в этом письме. Она, безусловно, уже имела возможность отпарить конверт. Ибо с самого рождения Пандоры чувствовала себя в полном праве вмешиваться в ее личные дела. «Я ведь носила тебя в своем теле долгие месяцы. Поэтому ты кое-что должна мне теперь, – так любила говаривать мать. – Да, это уж точно. Ты кое-что мне должна».
– Я надену свое новое летнее платье и отправлюсь в бар. Согласно моему справочнику отелей и баров, в этой гостинице я могу пить столько, сколько в меня влезет. Ты выпьешь со мной чего-нибудь?
– Нет, спасибо. – Пандора все еще держала в руке письмо Ричарда. Ее чувства к мужу были сейчас какими-то неопределенными. Вдалеке от него, на этом острове, ей казалось, что отношения с ним вообще мало ее касаются. Конечно, порой она с сожалением вспоминала те славные моменты, что они провели когда-то вместе, но постепенно простое размеренное существование в добровольных границах отношений с Беном и новыми друзьями совсем отодвинули на задний план всю прошлую жизнь, не оставив места ничему, кроме радостей, исходивших от обилия вокруг солнца и моря. Сейчас ее занимали следующие проблемы: сделали ли миссис Джонсон операцию, ездила ли мисс Лаверн в Майами на свадьбу сестры и когда придет корабль со свежими помидорами и хрустящими холодными листьями салата? «Никогда не думала, что так буду жаждать свежих помидоров», – удивлялась Пандора… Она заставляла себя держаться только счастливого настоящего и не касаться куда менее счастливого прошлого.
Несколько фотографий выпало из конверта на ее загорелые колени. На одной была Гретхен, стоящая у красного «феррари» Ричарда. Ее белые волосы туго схвачены сзади повязкой. Молочной кожи словно бы ни разу не касалось солнце. На Гретхен были темные очки, скрывавшие ее альбиносовые, в розовых ободках, глаза. После своего предательства Гретхен неизменно напоминала Пандоре отвратительных волокнистых гусениц, что встречались иногда на капустных посадках.
Гретхен неоднократно говорила Пандоре о том, что ей следовало бы ухаживать за Ричардом, так сказать, «по-европейски». Иначе, мол, можно и мужа потерять. В ответ Пандора только смеялась. «Европейская» забота о мужьях казалась ей устаревшей, даже какой-то диккенсовской, сплетенной из глупого воркования, ласкания, дурацких похвал по тому случаю, что, мол, «папочка пришел вечером домой». Поэтому именно Гретхен первой вскакивала, когда Ричард приходил с работы, бросалась ему навстречу, подавала бокал с каким-нибудь напитком. Пандора в этот момент обычно работала на кухне, увязнув по локоть в полной посуды мойке. Впрочем, Фридриху, мужу Гретхен, тоже уделялось повышенное внимание, когда он приходил вместе с женой отобедать к Пандоре и Ричарду. Еду на стол для мужчин старалась подавать Гретхен.
По выходным Фридрих играл в гольф. Гретхен сопровождала его, но в основном сидела пухлым задом на раскладном стульчике. Ричард по вечерам в субботу играл в регби. В это время Пандора имела возможность удобно расположиться дома в гостиной и посмотреть телевизор. Когда же по воскресеньям Ричард с друзьями, захватив огромный запас пива, срывался на рыбалку, Пандора с удовольствием отправлялась в бостонский Музей изящных искусств или просто на прогулку вдоль берега Чарльз-ривер. Часто по воскресеньям она встречалась с Гретхен за обедом в ресторане «Пьер Фор». Та всегда приходила, увешанная сумками с новыми покупками. И весь застольный разговор поэтому сводился, в основном, к обсуждению цен на шмотки. Правда, после половины бутылки вина беседа неизбежно сворачивала на рассказы о сексуальной ненасытности Фридриха. Это приводило Пандору в смущение. Сама она отговаривалась лишь общими фразами о том, что у них с Ричардом все обстоит благополучно. Так оно, собственно, и было.
После Маркуса здоровая, незамысловатая, надежная любовь Ричарда в постели была для Пандоры очень полезной. Конечно, в той любви не хватало деликатности, нежного вступления, которые потом Пандора испытала с Беном, но ведь иначе и не могло быть, понимала сейчас Пандора, ведь Ричард являлся британцем. Отношение Ричарда к женщинам, как понимала сейчас Пандора, было основано на том, что женщин надо превозносить, ставить на пьедестал. Пандоре всегда казалось, что муж обращается с ней так же осторожно, как с чайным сервизом своей матери, словно бы боялся разбить ненароком. От нее же самой при этом требовалось лишь слушать мужнины школьные рассказы, смеяться над застольными шуточками его приятелей и вообще быть «здоровским парнем». «Здоровский» – было у Ричарда высшей похвалой. Так он хвалил Пандору за то, что она умудрялась не свалиться с лошади. Так же иногда он оценивал ее действия в постели.
«Честно говоря, Пандора, – писал Ричард в письме, – сейчас у нас с Гретхен не все так уж хорошо складывается». Пандора фыркнула. Скорее всего, просто Гретхен слишком активно опустошает его банковские счета. Фридрих-то был богатым промышленником и позволял Гретхен покупать все, что ей вздумается. За это она должна была лишь правильно исполнить роль хозяйки в доме да обеспечивать мужу обязательный ежедневный оргазм. Гретхен беспрекословно принимала этот тезис мужской философии, считала святым, навеки вписанным в проповеди, что принес с гор еще Моисей. Она часто говорила Пандоре:
– Надо давать им удовольствие, ибо это поддерживает их мужское достоинство.
– Ты хочешь сказать, Гретхен, что и сама получаешь свое удовольствие каждую ночь?
Круглые щеки Гретхен вспыхнули.
– Ну, не каждую ночь, конечно, глупышка ты моя. Эти маленькие хитрости знакомы всем женщинам: достаточно только изобразить, что кончаешь, потом радостно чмокнуть эту его штуковину и дело сделано – он почувствует себя абсолютно удовлетворенным.
Пандора хихикнула. Она с трудом могла представить себе, чтобы Ричард был способен заниматься любовью каждую ночь, особенно если накануне вечером у него бывал ожесточенный матч по регби, закончившийся победой его команды. Что же касается поцелуев «штуковины» Ричарда, то ее вообще всегда трудновато было достать из старых голубеньких еще школьных пижамных штанов мужа.
«…Я сижу сейчас на веранде перед печатной машинкой, – писал дальше Ричард в письме, – и смотрю на пласты горячего воздуха, поднимающиеся над холмами. Мне видны еще четыре овцы и два козла на горном склоне. Рядом расположился пастух. Ленивая свинья, он уже давно спит».
Бедняга Ричард, некогда неустрашимый репортер, вместо того чтобы, как Хемингуэй в этом возрасте, сражаться против немцев бок о бок с обитателями тосканских деревень, оказался низведенным до написания романов об овцах. «Ну что ж, – подумала Пандора, – я очень надеюсь, что он все-таки и вправду пишет там хоть какой-нибудь роман».
В конце письма Ричард приводил целый список своих старых друзей, которые приезжали к нему с визитом. В основном это были товарищи по школе, с которыми Ричард опять имел возможность спеть школьные песни вокруг ночного костра, или прогуляться вверх и вниз по горным склонам. Пандора тоже когда-то участвовала в таких походах. Ей вообще казалось, что англичане так любят забираться на горы и потом спускаться с них потому, что в самой Англии этих гор слишком мало.
