Текст книги "Как спасти свою жизнь"
Автор книги: Эрика Джонг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
– Ага, – сказала я, – понятно.
– Ну так давай! – сказал Ральф.
– Подожди, дай войти в образ, – минуту-другую я посидела молча, чувствуя, как между ногами бьет обжигающая струя.
– Ну? – нетерпеливо спросил Ральф.
– Я уже, – ответила я.
– Но ведь ты просто сидишьи все, – сказал он.
– Я морковлю, как умею, – огрызнулась я. – И вообще, кто ты такой, чтобы судить, как надо морковить? чтобы указывать мне? Как хочу, так и морковлю. Это мое конституционное право!
Джош помирал со смеху, и Лиана тоже. Я продолжала морковить с гордо поднятой головой.
– Здесь есть над чем подумать, – многозначительно отозвался Ральф.
Когда мы настолько пропитались водой, что кончики пальцев сморщились и побелели, а колени дрожали от струящейся воды, Ральф позвонил, и вошел японец, который принес полотенца и очередную порцию кофе по-ирландски.
– Он не только прислуживает, – в некотором смущении пояснил Ральф, – но и проповедует «дзэн».
– Как это, должно быть, удобно, – проговорила Лиана. – Может, пригласим и его?
– Он ненавидит воду, – поторопился ответить Ральф.
В гостиной горел приглушенный свет, и все мы были такие обалдевшие, что просто лежали вповалку у камина и молча смотрели на огонь. Мы с Джошем гладили друг друга по спине в том замедленном темпе, который создает только наркотический дурман.
– Интересно, нас туда снова пригласят? – прошептала я. – У меня от воды уже одно место заплесневело.
– Я тоже об этом подумал, Пух, – ответил Джош. – Сейчас вот-вот начнется разгул, не хватает только кровати. Как ты думаешь, мывсегда будем благочинными, добропорядочными евреями?
– Верноподданными, – слабо отозвалась я.
В это время Ральф с Лианой, почему-то решив, что мы не собираемся заниматься любовью, улизнули в спальню. Мы остались одни. Пролетали часы, годы, десятилетия. Мерцал огонь. Я гладила Джоша по спине. Он гладил меня. Неожиданно на пороге возник голый Ральф и сказал:
– Кстати, тут есть еще одна спальня. Давайте провожу.
Он отвел нас в очередную комнату, выдержанную в шоколадных тонах, со стеклянным потолком и покрытой меховым покрывалом огромной водяной кроватью. «Любит – не любит», – мигала неоновая скульптура на столике у изголовья. Рядом лежал наполовину использованный тюбик с противозачаточной суспензией и жуткий на вид розовый французский презерватив, утыканный резиновыми колючками. Красноречивые свидетели сексуальности хозяина дома.
Изысканные черные простыни на кровати были слегка помяты: очевидно, Ральф и Лиана занимались здесь любовью с утра. Мы с Джошем легли, укрылись меховым одеялом и нежно обнялись. «Любит – не любит», – продолжал мигать ночничок.
– Как бы вырубить эту чертовщину? – сказал Джош.
– Вряд ли нам это удастся, – предположила я. Мне так не хотелось его от себя отпускать. Под назойливое мигание «любит – не любит» мы вновь обнялись.
– Ты знаешь, – начал Джош, – всю жизнь мне твердили, что не в деньгах счастье. Но без них не было бы ничего этого, мы бы никогда не оказались здесь, не увидели ни Джакуззи, ни бассейна, ни причудливой мебели. Ведь так?
Я засмеялась и еще крепче прижалась к нему. У него был такой трогательный, такой милый взгляд на вещи. Он умудрялся оставаться самим собой в мире масок, когда естественность и честность почти совсем вышли из моды.
Меня не мучила совесть из-за Беннета. Совести было не за что меня упрекнуть. Это не было ни изменой, ни любовной интрижкой. От жизни с ним сохранилось лишь смутное воспоминание.
Мы проговорили всю ночь. Джош расспрашивал меня о моей жизни и рассказывал о себе. Он не хотел заниматься любовью, он хотел поговорить.
– Понимаешь, в момент экстаза я утрачиваю контакт, – объяснил он. – Я весь отдаюсь наслаждению и ухожу в себя.
Я поняла. Я понимала все, о чем он говорил. Впервые в жизни я ощутила, что значит быть мужчиной, вырасти с трепетным, готовым мгновенно отозваться на ласку органом между ног, опасаться женщин и в то же время страстно их желать, постоянно слышать, что мужчина должен быть сильным, и чувствовать себя слабым и уязвимым, мечтать обрести в женских объятиях покой и бояться попасть впросак. Я всегда считала мужчин бесчувственными – может быть потому, что встречавшиеся мне в жизни мужчины не умели выразить своих чувств. И еще я презирала мужчин, презирала за их самодовольство, за высокомерие, за их вечное стремление сдерживать себя. Женщины в этом смысле честнее. А мужчины к тому же слишком самовлюбленные, все их интересы направлены на себя. Но вот передо мной мужчина, который попытался разобраться в себе и, разобравшись, решил поделиться своими открытиями со мной. Что это, новое поколение? Или просто Джош? Что бы там ни было, мне это нравилось. В наших отношениях не было фальши, дешевого кокетства, игры. Мы были просто друзья, беседующие наедине, болтающие всю ночь напролет.
Мы вспоминали детство, летние скаутские лагеря, школу, родителей. Мы удивлялись, зачем евреи воспитывают своих детей такими хрупкими, такими ранимыми. Привив детям страх перед вполне обычными вещами, родители-евреи начинают делать вид, что хотят оградить их от жестокости мира. Не вынимай тост из тостера ножом: тебя может током ударить! Не поджаривай кукурузные зерна на огне: брызнет масло и попадает в глаз! От этого можно ослепнуть. А если не ослепнешь от масла, попавшего в глаз, то умрешь от масла, зараженного бутулизмом! А если от этого не умрешь, то умрешь от зараженного бутулизмом консервированного тунца! Но если этого удастся избежать, то отравишься ртутью и все равно умрешь! Если и ртутью не отравишься, то порежешь палец, когда будешь открывать консервную банку, так что немедленно сделай прививку от столбняка! Мы согласились в том, что с молоком матери впитали ужасы и унижения, пережитые нашими родителями в гетто и концлагерях, и живем теперь, парализованные страхом, так что о приключениях нам остается только мечтать.
Оказалось, что нам одними и теми же словами было доложено о том, откуда берутся дети.
– Откуда ты знаешь, что твой организм замужем и может родить ребенка? – спросил Джош у матери и старшей сестры, когда ему было шесть. Они посмеялись над ним, точь-в-точь как мои мать и сестра, когда я задала им такой же вопрос.
– Как это свойственно нашему сословию! – засмеялась я. – Ведь среди известныхнам людей не было женщины, которая родила бы ребенка без мужа.
– Именно так, – отозвался Джош. – Я, помню, часамипросиживал над вопросом: « Ну откуда же их тела знают?» Я на самом деле был озадачен.
– И я тоже, – поразилась я такому единомыслию. – И я тоже, я тоже.
Я словно обрела брата-близнеца, с которым меня разлучили в детстве. Все, что говорил один из нас, находило мгновенный отклик в душе другого; иногда мы понимали друг друга без слов, и в конце концов нам стало казаться, что мы никогда не разлучались, а были вместе всегда. Может быть, мне когда-нибудь и надоест мой двойник, но сейчас, когда после восьми лет враждебности и молчания меня поманил этот светлый образ, я была согласна попытать счастья, я была согласна на все! Мысль, что мне придется коротать в одиночестве всю жизнь, приводила меня в отчаяние.
– Я должен все-таки признаться тебе кое в чем, – сказал Джош в половине шестого утра.
– В чем?
– Я тайный противник эмансипации женщин.
– Да кто из вас сторонник? И большинство мужчин этого вовсе не скрывает.
– Я серьезно, – настойчиво повторил он. – Я не хочу тебя обидеть, но когда одна девчонка сказал мне: «Слушай, я никогда не кончу, если ты не потрешь мне клитор», – я почувствовал, как мое мужское достоинство рассыпается в прах. Я думал, что для этого вполне достаточнозасунуть туда член. Я ничего об этом не знал, и мне было неприятно, когда мне об этом сказали.
И тут я с ужасом вспомнила о прошлой ночи, когда так и не смогла испытать оргазм. «Старая кляча, – подумала я, – опятьты связалась с беспомощным, безнадежным неудачником…»
На мгновение воцарилась тишина. Булькала вода в кровати.
Джош ( хмуро): Разубеди меня. Скажи, что все это пустяки.
Но я не ответила ему.
Джош ( печально, с обидой в голосе): Я раскрываю перед тобой душу, рассказываю такое, чего никогда никомуне решился бы рассказать, признаюсь в том, чего сам стесняюсь, а ты даже не пытаешься успокоить меня…
– Мне кажется, – сказала я, помедлив, – что все мужчины чувствуют то же самое, просто все боятся об этом открыто сказать.
– Может быть и так, – отозвался Джош.
– Господи, как трудно быть откровенным даже с человеком… который тебе небезразличен!
– Ты ведь хотела сказать: «Которого любишь», – но в последний момент струсила?!
– Пожалуй, ты прав, – неуверенно ответила я.
– Я тоже тебя люблю, – выпалил он, – да что толку? Ты старше на шесть лет, у тебя есть муж, есть известность… К тому же мне нравятся худенькие и длинноногие, вроде манекенщиц.
Он осекся, поняв, что задел меня.
Я выскочила из постели и разрыдалась. Впервые я казалась себе такой коровой, я чувствовала себя отвергнутой и беззащитной.
– Между нами еще ничего не было, а ты уже идешь на попятный! – визжала я. – Почему ты так боишься собственных чувств?
Джош зарылся в подушку головой, а я стояла и смотрела на него, чувствуя себя толстой и неуклюжей уродиной и не собираясь его утешать. Наконец он приподнял голову:
– Какого черта! – закричал он. – Я раскрыл перед тобою душу, влюбился в тебя и теперь уже не могу без тебя жить, а для тебя это всего лишь очередное приключение! Потому что завтра ты уедешь к своему зануде-мужу, а я останусь один и буду еще более одинок, чем всегда. – Он стал похож на сумасшедшего. – Я знаю, что прошлой ночью ты так и не смогла кончить, не такой уж я идиот! Но какой мне смысл помогать тебе в этом? Какой смысл тебя удовлетворять? Доставлять тебе удовольствие? Ведь все равноты уедешь от меня – к своему драгоценному Беннету. Тебе это не впервой – изменять ему! Да ты и не воспринимаешь меня всерьез: для тебя я всего лишь ребенок, желторотый юнец, а наша встреча – не более чем щекочущее нервы похождение! В Нью-Йорке все станут к тебе приставать: «Интересно, как это – трахаться с хиппи?» – А тыответишь: « Потрясающе!» Но для меня в этом ничего потрясающего нет! Да, я хиппи, я молокосос и тунеядец, черт меня побери. А ты, Кандида, иди вперед, навстречу жизни, изведай все: трахнись с англичанином, с китайцем, с негром, с лесбиянкой, с хиппи, наконец! Я же вернусь к привычному ритму жизни, буду, как всегда, раз в неделю, навещать свою библиотекаршу, а в свободное время почитывать твои стишки и смотреть по телевизору передачи с твоим участием – в ожидании нового романа, из которого узнаю свой рейтинг среди остальных твоих поклонников. Потрясающе, а? Потрясающе – для тебя! А как же я? Нет уж, спасибо. Меня мало привлекает эта перспектива. Я люблю тебя, но что мне это дает? Я не хочу фигурировать в романе, мне наср… на бессмертие! Я просто люблю тебя! – Он снова зарылся головой в подушку и громко зарыдал.
Я была потрясена. Я в жизни не видала, чтобы мужчина плакал и за это полюбила его еще больше. Наклонившись, чтобы его обнять, я спросила:
– Откуда ты знаешь, что у меня была связь с женщиной?!
– Разве я это сказал? – Он был явно озадачен. – Значит, я просто вычислил.
– Ты меня каждый раз поражаешь! – воскликнула я. – Ты просто читаешь мои мысли! Ну как я могу покинуть человека, с которым у меня телепатия? Да я всю жизнь ждала только тебя! И если сейчас я тебя потеряю, я просто сойду с ума! Я в жизни себе этого не прощу!
– А как же Беннет?
– Ну при чем тут Беннет?
Мы долго глядели друг другу в глаза, утомленные слезами и бессонной ночью, дрожащие, измотанные, на грани нервного срыва. В окнах брезжил рассвет, и в лучах восходящего солнца наши лица казались маской смерти.
– Давай не будем забегать вперед, не будем торопить события, хорошо? – сказала я.
– Хорошо, – согласился он.
Полетим на «Ред-Ай»…
В каждой стране популярно то развлечение, которого она заслуживает. В Испании – бой быков. В Италии – католическая церковь. В Америке – Голливуд.
Наутро, во время завтрака, Ральф решил зачитать нам отрывок из своей любимой книги «Если бы я знал, кто я, я бы рассказал тебе», (она была отпечатана в Биг-Сюр – на рисовой бумаге, в переплете из коричневого батика, сделанного каким-то хиппи). Книгу написал его приятель, некий Дуэйн Хоггс, который, по словам Ральфа, был скульптор, философ и «прекрасный человек». Хотя его художественный вкус оставлял желать лучшего, недостатки стиля сполна компенсировались слащавостью.
– «Я спросил у ручья: «Скажи мне, кто ты?» – с благоговением читал Ральф. – «И ответил ручей: « Имя мое начертано брызгами на воде. Волны шепчут тебе имя мое. Ногу свою можешь окунуть ты в имя мое…»Ну разве не восхитительно!
– Гм-м, – сказала я.
– Гм-м, – эхом отозвался Джош.
– Язнаю, почему он не может сказать, кто он такой, – заметил Джош, когда мы вышли от Ральфа (конечно же, он имел в виду Хоггса). – Потому что он деревенский дурачок. И он был бы, пожалуй, шокирован, если бы кто-нибудь осмелился ему об этом сообщить.
– Мне показалось, что у него и с грамматикой нелады.
– Он считает, что и так сойдет, – ответил Джош. – Грамматика – это буржуазный предрассудок, разве не так? – Он бесподобно воспроизвел бруклинскую интонацию Курта. – К тому же я очень люблю тебя.
– И я тебя.
– Ты можешь мне кое-что пообещать? – вдруг неожиданно страстно спросил Джош.
– Говори, что. Я могу тебе все, что угодно, пообещать.
– Пообещай мне, что мы никогда больше не увидим Ральфа Батталью!
– Принято, – ответила я.
Вернувшись в гостиницу, мы обнаружили в моем номере – кого бы вы думали? – саму Бритт Гольдштейн, эту маленькую террористку, и с ней – двух сомнительного вида мужчин. Они завтракали, уютно устроившись в постели. Шею их украшали золотые цепочки. Больше на них не было ничего. Увидев нас, они спешно начали натягивать на себя одеяло.
– Привет, Изадора, – все так же гнусаво сказала Бритт. – Надеюсь, ты не против… – Тут она кинула выразительный взгляд в сторону своих приятелей, которые впивались в бекон с такой жадностью, словно это был последний в их жизни бекон. – Понимаешь, мы вчера поздно приехали, а я так переживала из-за этого дела, что хотела немедленнотебе сообщить. Когда мы увидели, что тебя нет, мы решили немножко подождать… а потом мы назюзюкались, ну и… сама понимаешь. – Она смотрела на меня, прикинувшись невинной овечкой. Ее телохранители продолжали работать челюстями.
– Это Сонни Спиноза, – она кивнула на головореза справа от нее. – А это – Дэнни Данте, – тут она кивнула на головореза слева.
– Привет, – хриплым унисоном отозвались они.
– А это – Джош Эйс, – представила я.
Бритт окинула его оценивающим взглядом с головы до ног, особо задержавшись на порванном шнурке.
– Не так плохо, – наконец изрекла она, словно Джош был предметом обстановки. – Я вижу, ты здесь не терялась. Может, позавтракаете с нами?
– Нет, спасибо, мы только что от стола.
По лицу Джоша было видно, что ему не терпится уйти. А ведь когда я рассказывала ему о Бритт, он мне не верил.
– Послушай, малышка, – обратился он ко мне, – может, я пока пойду и немного поработаю, а потом зайду за тобой, о'кей?
– Блестящая мысль, – отозвалась Бритт. – Конечно, у меня секретов нет, но нам надо поговорить о делах.
– Хорошо, – сказала я, подумав, что им следовало бы прежде одеться. Я бы, конечно, с удовольствием приняла душ, но комната теперь явно принадлежала Бритт, а не мне. Как известно, кто платит, тот и заказывает музыку. Тоже мне продюсер. В следующий раз я не стану жадничать и сама оплачу себе номер.
– Вы бы не могли на минуточку выйти, дорогуша, чтобы мы привели себя в порядок, – сказал как можно безразличнее один из бандитов, обращаясь ко мне. – Вы сможете поцеловаться на прощание.
– Хорошо, – ответила я смутившись.
Бритт вернулась в мою жизнь всего пять минут назад, но я опять чувствовала себя прислугой.
В холле мы с Джошем попрощались.
– Скорее возвращайся мне на выручку, – попросила я. – Все это напоминает мне кадры из «Крестного отца».
– Я зайду за тобой около пяти, хорошо? Если что, кричи и зови на помощь, но вообще-то они показались мне вполне приличными людьми. Какими-то недоделанными, но приличными. Помни, что иметь дело с мафией – это самое надежное. К тому же все крупные фирмы пользуются услугами одних и тех же адвокатов.
– О Боже! – с наигранным ужасом воскликнула я. – Свой следующий роман я назову « Кандида в банде».
– Ты сильно рискуешь, – сказал Джош и, поцеловав меня, быстро пошел прочь. Прежде чем завернуть за угол, он весело помахал мне рукой. – Если получишь работу, напиши…
– Очень смешно, – крикнула я в ответ.
Потом я постучалась в свой номер.
– Одну минутку, – послышался голос одного из мафиози.
Минут через пять дверь открылась и на пороге появился Дэнни Данте в штанах из оленьей кожи, без рубашки и босиком. Он был пяти футов и двух дюймов росту. Всего на четыре дюйма выше Бритт. Я начинала казаться себе просто-таки гигантом.
– Здорово, – сказал он. – Добро пожаловать в наше скромное жилище!
– Благодарю, – ответила я.
Бритт насильно всучила мне кофе. Она была в халате, по своему обыкновению дымила, как паровоз, и металась по комнате, как загнанный зверь. Сонни Спиноза сидел на кровати и засовывал ноги в мокасины из кожи змеи.
– Тут вот какое дело, – начала Бритт. – У Дэнни и Сонни есть друзья, весьма влиятельные люди, умеющие скрывать доходы, которые хотели бы вложить деньги в финансирование нашей затеи. Они готовы дать шесть миллионов прямо сейчас, только просят изменить название на «Кандида!» и исправить кое-какие незначительные детали. Ну, например, они хотят, чтобы героиня была итальянкой, а не еврейкой, но тут можно поторговаться… – с этими словами она весело подмигнула мне. – И надо бы еще подыскать кого-нибудь стоящего на главную роль. Учитывая обстановку на студиях, я считаю, что с нашей стороны было бы просто безумием отказаться от этого предложения. Для аванса это колоссальная сумма – еслимы сейчас же подпишем контракт. Дело в том, что ровно через семьдесят два часа выйдет новый закон о налогах – не спрашивай меня, что это будет за закон, – и мы останемся с носом, если не уложимся в этот срок. Поэтому мы должны действовать быстро– для этого я и привела с собой ребят, чтобы ты сама убедилась, как решительно они настроены. От тебя требуется только подписать договор о передаче прав. Условия можно будет оговорить позднее. Договор нужен для того, чтобы это дело запустить, а все формальности уладим потом. Ну, что ты об этом думаешь? – Бритт с какой-то особой нарочитостью выдохнула дым мне прямо в лицо. – Если честно, отказаться было бы чистым безумием с твоей стороны.
Я ошалела от ее болтовни. Цифра шесть миллионов напомнила мне о числе уничтоженных нацистами евреев, не более того. К тому же я понятия не имела, что это за могущественная группировка, которая знает секрет, как уйти от налогов. И вот, стараясь казаться одновременно осведомленной и беззаботной, я решила осторожно все разузнать.
– А кого вы предлагаете на главную роль?
Дэнни, похоже, ждал этого вопроса. Он соскочил со стула (хотя по-прежнему казалось, что он сидит).
– Послушай, детка, – заявил он. – Не хочу бросаться именами и все такое, но последние пару лет я работал на Робин Бэрроу. Мы с ней большие друзья, хотя она и предпочитает женщин, так что могу вас заверить, что она клюнет на это предложение и согласится играть всего за сто тысяч наличными, это ясно, как белый день.
Я, конечно, слыхала о Робин Бэрроу, этом итальянском соловье от Флэтбуша, но все, что он о ней говорил, казалось мне каким-то абсурдом. Он работал на нее? Предпочитает женщин? Вот сто тысяч – это другой разговор. Конечно, кто же любит налоговых инспекторов. И чем богаче человек, тем меньше ему нравится платить налоги, но чтобы такая красотка, как Бэрроу, путалась с каким-то Дэнни?! К тому же тем, кто по-настоящему заправляет всем в Голливуде, гораздо интереснее реальные дела, чем половые извращения отдельных людей.
– Ну, хорошо, – продолжал Дэнни, – допустим ее больше устроят сто тысяч в швейцарском банке, но это не принципиально. Главное, она хорошая девчонка, к тому же разумная и настоящий друг! Я однажды так ей сказал: «Робин, если кто-то полезет к тебе, я ему голову оторву, но если ты попадешь в беду и не позовешь на помощь меня, я оторву голову тебе!» Сечешь?
Я усекла. Очень своеобразный подход. Сто тысяч наличными или оторванная голова – вот все, что он мог предложить. На все случаи жизни. Наверное, есть какое-то руководство на этот счет.
– Котенок, ты мне нравишься, – обратился он ко мне. – И она тоже, – он ткнул пальцем в Бритт. – Она похожа на пуделя, а ты на кокер-спаниеля. Я так скажу: я оторву голову любому, кто полезет к кому-нибудь из вас. С таким другом, как Дэнни, доложу я вам, впервые по-настоящему узнаешь, что такое настоящая дружба.
Его приятель Спиноза, огромный громила, как минимум на фут выше Дэнни, с серьезным видом кивнул.
– Все точно, – изрек он, – Дэнни никогда не врет.
– Ну, так, – вмешалась Бритт, – что ты на это скажешь?
– А она обязательно должна быть итальянкой, – спросила я, – или это кто-то так неудачно пошутил?
– Да, я пошутила, – поспешила успокоить меня Бритт. – Эти ребята не так просты, как может показаться на первый взгляд. Они тоже не прочь пошутить. Хотя Робин Бэрроу – это не такая уж плохая идея. Никто не собирается делать из героини итальянку. Я же обещала тебе – полный авторский контроль.
При этих словах Сонни и Дэнни важно кивнули.
– Ты художник, – сказал Дэнни, – у тебя талант. Мы только исполнители. Вот что я тебе скажу: на твоем месте я бы тоже сомневался. Так что не спеши, хорошенько все взвесь. У тебя еще будет время нас получше узнать. И чем лучше ты узнаешь нас, чем глубже вникнешь в этот паршивый кинобизнес, тем лучше для нас. А он кишит акулами, и далеко не такими игрушечными, как в «Челюстях». От тех кинобизнес и мокрого места не оставил бы.
Бритт кивнула.
– Если честно, я тоже ненавижу кинобизнес. Я мечтаю, что когда-нибудь уйду на покой и буду писать… Это единственное, чего мне по-настоящему хотелось бы в жизни. Но сейчас разговор не о том. У нас времени в обрез. Семьдесят два часа – и будет поздно, сделка не состоится! А за эти семьдесят два часа мы должны все уладить здесь и успеть смотаться в Нью-Йорк, чтобы утрясти это дело с адвокатами, знающими пути скрыть от налоговой инспекции доход. К тому же до отъезда я хочу устроить – специально для тебя – настоящий голливудский прием… Кстати говоря, я уже пригласила пятьдесят человек – прием состоится завтра вечером в доме моего адвоката. После приема летим в Нью-Йорк на «Ред-Ай», так что лучше всего сейчас же, не сходя с места, подписать контракт, а все остальное решим потом.
Она извлекла из сумки какой-то скомканный листок и протянула его мне. Он был отпечатан таким мелким шрифтом, что мне удалось разобрать только заглавие: «Универсальный бланк договора». Потом мне бросилась в глаза леденящая душу фраза, примостившаяся где-то внизу: «Бессрочное право владения».
– А что требуется от меня? Скрепить договор кровью? – не без издевки спросила я. Очень характерно для меня: я стараюсь не придавать значения своей первой и чаще всего правильной реакции.
– О, прошу тебя, не обращай внимания на эти юридические замороки, – поспешила успокоить меня Бритт. – Детали мы позднее обговорим. Главное сейчас – сдвинуть это дело с мертвой точки, а уж потом мы заключим настоящий договор, с адвокатами, агентами, в общем, все, как положено. А сейчас им просто нужен листок с твоей подписью, чтобы показать воротилам, которые хотят убедиться, что могут рассчитывать на право собственности. Ты же понимаешь, никто не согласится расстаться с шестью миллионами, не имея никаких гарантий. От тебя-то и требуется всего, что клочок бумаги с подписью.
– Но мне нужно посоветоваться с моим агентом! Или с адвокатом!
– Слушай, – настаивала Бритт, – ты же знаешь, я стараюсь максимально защитить твои права. А если сейчас позвонить адвокату, он начнет требовать бумаги, выяснять обстоятельства, на все это уйма времени уйдет. Начнется вечная адвокатская тянучка, а у нас всего семьдесят два часа! Ну, а если тебе так уж хочется, позвони адвокату. Только взгляни на это дело и с другой стороны: ведь я твой верный друг, ты можешь мне доверять! Вот увидишь, все твои интересы будут полностью соблюдены. Я давно в бизнесе и уверяю тебя, что ни одно дело не делается без полного доверия сторон. Вот почему сейчас мне просто хочется сдвинуть дело с мертвой точки! Ты уже здесь, все знают, что я собираюсь снимать фильм, и никто даже не станет вести с тобой переговоры, потому что все знают, что этим занимаюсь я, так какой же тебе смысл все тормозить? Ты только сама себе навредишь. Подписывая эту бумагу, ты ничем не рискуешь, абсолютно ничем. Потом мы заключим настоящий договор.
– Но если это такая бесполезная бумага, зачем она вообще нужна? Почему нельзя просто сказать им, что я согласна, если условия нам подходят? – никак не могла уразуметь я.
– Потому что ты знаешь эти денежные мешки, – ответила Бритт. – Все они законченные идиоты. Им нужны обязательства. Или, проще говоря, бумажка.
Сонни передернул плечами, словно сочувствуя судьбе несчастных чокнутых творческих личностей, попавших в лапы крупных финансовых воротил.
– Иногда приходится иметь дело и с идиотами, – назидательно заметил он.
– Да, – поддержал его Дэнни. – В эту группу, занимающуюся частными инвестициями, входит пятнадцать, ну, от силы, двадцать пять человек. Мы не сможем заставить их пальцем пошевелить без какого-нибудь документа. Но все мы понимаем, что это полная чепуха. Ведь они ни черта не смыслят в кинобизнесе, они просто частные инвесторы, поняла?!
– Вот здесь, – сказала Бритт, отвинчивая колпачок фломастера и протягивая его мне вместе с договором.
Сонни и Дэнни подошли поближе. Бритт говорила чистую правду. Все знали, что моя книга принадлежит ей независимо от того, подпишу я договор или нет. Так что мне теперь с ней делать – на улице торговать? Даже мой собственный агент сказал, что на нее больше нет претендентов. С замирающим сердцем я подписала договор.
На «голливудском приеме» вечером следующего дня были все, кто хоть что-нибудь из себя представлял: хозяева жизни, паразиты и несколько особей, которых трудно было отнести к какому-то определенному виду: гости лениво передвигались по небольшому патио особняка в мавританском стиле постройки 1920-х годов, расположенного в Бель-Эр. Особняк был некогда построен покойной ныне кинозвездой и принадлежал теперь адвокату, услугами которого пользовалась и Бритт. Робин Бэрроу тоже была здесь – со своими неотразимыми карими глазами и маленьким носиком – в сопровождении какого-то хиппи из Биг-Сюр. Про нее говорили, что ей под силу любой проект – до такой степени «надежной» она была. То же самое утверждала и ее агент. Дина Мальцберг была столь же толстой, сколь Робин высокой; она носила очки в форме сердечек в розовой оправе и длинные ногти, покрытые лаком платинового оттенка. Она обладала убийственным чувством юмора и, ведя переговоры, была не очень разборчива в средствах, но слово умела держать. К своим клиентам из мира звезд она относилась как к детям, называла их «малышками» и проявляла поистине материнскую заботу о них. Я слышала, как она уговаривала Робин поесть.
– Малышка моя, сладкая моя, ну скушай хоть чего-нибудь, а то ты ведь с голоду умрешь! – умоляла Дина.
– Не хочу, – отвечала Робин капризным голоском.
– Ну, малышка, ну, пожалуйста, а то мамочка будет сердиться, – продолжала уговаривать Дина, окончательно переходя на сюсюканье.
– Познакомься, это Кандида, – сказала она, поворачиваясь ко мне. – Кандида знакомится с Кандидой, – повторила она, подмигивая сначала мне, потом Робин.
Я застыла, не в силах оторвать глаз от этой живой легенды, забыв, что в таких случаях говорят. Когда человек настолько известен и его фотографии так часто мелькают на страницах газет, становится трудно разглядеть его истинноелицо в мельтешении образов и лиц.
– Мне так понравилась ваша книга, – застенчиво сказала Робин, теребя прядь волос, которые вполне могли оказаться париком. – Это, наверное, так прекрасно – уметь писать!
– Гораздо прекраснее, должно быть, петь, как вы, – ответила я.
Или зарабатывать пять миллионов в год. Или иметь такие связи. Хотя на самом деле это не так. Деньги не приносят чувства безопасности, и, конечно же, она полностью зависела от своего агента, адвоката, банкира, любовника, от всех почитателей и поклонников. Я сама вкусила славы и знала, что она никогда не решает всех проблем, а, напротив, только их плодит, тем более та особая слава, которую снискала себе Робин. Она нигде не может укрыться от посторонних глаз, именно за это и платят ей: она должна быть доступной, всегда быть на виду. Там, где популярность означает власть, человек не должен уходить в тень. Но это палка о двух концах. Гораздо лучше та невидимая власть, какой обладал, например, Сонни Спиноза. Полное ощущение свободы дает только сокрытость от глаз, но, к сожалению, многие понимают это слишком поздно.
Робин стояла, скромно потупив взор; во всем ее облике ощущалось скрытое беспокойство. Мне знакомо это чувство внутреннего дискомфорта, свойственное всем знаменитостям: они всегда стараются смотреть в сторону, отводят взгляд и пытаются укрыться за длинными волосами, темными очками или широкополой шляпой, может быть оттого, что чувствуют себя такими уязвимыми, всегда открытыми миллионам глаз. На Робин было потрясающее платье из шелка, расшитое серебряными блестками и отороченное мехом чернобурой лисы.
– Какое чудесное платье! – сказала я.
– О, – она так безразлично пожала плечами, словно на ней были обыкновенные джинсы. – Терпеть не могутаких нарядов, но Дина считает, что это нужно для имиджа. Ух… – и она скорчила смешную гримаску.
– Хочешь, скажу тебе одну вещь? Наверное, об этом не стоит говорить вслух, но я такая пьяная, что мне наплевать. Дина – моя лучшая подруга, я хочу сказать, самая лучшая подруга на свете, какие бывают только в двенадцать лет, ну, в общем, сама знаешь, когда колют палец иглой и смешивают кровь. Но я не уверена, что она была бы мне так близка, не будь она еще и моим агентом. Как это трогательно! Я хочу сказать, не находишь ли ты, что это очень трогательно?
Но ответа она не стала ждать.
– Извини, – сказала она, – я очень писать хочу.
В некоторой растерянности я огляделась по сторонам и увидела целое скопление светил кино: шведскую актрису Сив Бергстрем, ее элегантную спутницу Нинку Бернадотте (которая оказалась высокой шатенкой в черном бархатном блейзере и брюках-клеш из серебристой парчи), Сэлли Слоун, английскую птичку, прилетевшую сюда из Лондона в 1968 году и так и не собравшуюся вернуться назад, и бесчисленное количество молодых американских звезд, звездочек и полузвезд в кольце свиты. (Пока я сама не стала знаменитой, я никак не могла взять в толк, почему это кинозвезда не может без свиты обойтись. Теперь-то мне ясно, что, когда человек все время на виду, он теряет частично свою мимикрию, которую вынужден компенсировать за счет других людей. Такой человек чувствует себя, как улитка без домика, как олень без рогов. Ему нужны обыкновенные, незаметные люди, чтобы всегда можно было одолжить у них незаметность).
