355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эрих Мария Ремарк » Обетованная земля » Текст книги (страница 23)
Обетованная земля
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 19:35

Текст книги "Обетованная земля"


Автор книги: Эрих Мария Ремарк



сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Мария посмотрела на меня.

– Я сегодня ночью уезжаю, – сказала она. – В Беверли-Хиллз. Съемки и показ одежды в Калифорнии.

– Когда?

– В полночь. На несколько дней. У тебя хандра?

Я покачал головой. Она втянула меня в квартиру.

– Зайди в комнату, – сказала она. – Ну что ты стал в дверях? Или ты сразу же хочешь уйти? Как же мало я тебя знаю!

Я прошел за ней в темную комнату, освещенную только окнами небоскребов, как на полотне кубистов. Бледный полумесяц висел в просвете между блеклыми облаками.

– А может быть, все-таки, несмотря ни на что, сходим в «Вуазан»? – спросил я. – Чтобы сменить обстановку?

Мария внимательно посмотрела на меня.

– Случилось что-нибудь? – спросила она.

– Да нет. Просто внезапно возникло чувство какой-то ужасной беспомощности. Со мной бывает иногда. Все этот бесцветный час теней. Пройдет, когда будет светло.

Мария щелкнула выключателем.

– Да будет свет! – сказала она, и в голосе ее прозвучали вызов и страх одновременно.

Она стояла меж двух чемоданов, на одном из которых лежало несколько шляпок. Второй чемодан был еще раскрыт. При этом сама Мария, если не считать туфель на шпильках, была совершенно голая.

– Я могу быстро собраться, – сказала она. – Но если мы хотим в «Вуазан», мне надо немножко поработать над собой.

– Зачем?

– Что за вопрос! Сразу видно, что ты нечасто имел дело с манекенщицами. – Она уже устраивалась перед зеркалом. – Водка в холодильнике, – деловито сообщила она. – Мойковская.

Я не ответил. Я увидел, что в ту же секунду она почти забыла обо мне. Едва только ее руки взялись за кисточки, словно пальцы хирурга за скальпель, это освещенное резким светом лицо в зеркале разом стало чужим и незнакомым, будто ожившая маска. С величайшим тщанием, будто и впрямь шла деликатнейшая операция, проводились линии, проверялась пудра, наводились тени, и все это сосредоточенно, молча, словно охотница подготавливалась к бою.

Мне часто случалось видеть женщин перед зеркалом, когда они подкрашивались, но все они не любили, когда я за ними наблюдал. Мария, напротив, чувствовала себя совершенно непринужденно – с такой же непринужденностью, не задумываясь об этом, она и расхаживала нагишом по квартире. Тут не только в профессии дело, подумал я, тут скорее еще уверенность в своей красоте, делавшей ее столь неосторожной. К тому же Мария настолько привыкла к частой смене платьев на людях, что нагота, вероятно, стала для нее чем-то вроде неотъемлемой части ее существования.

Я чувствовал, как вид этой молодой женщины перед зеркалом постепенно захватывает меня целиком. Она была полностью поглощена собой, этим тесным мирком в ореоле света, своим лицом, своим «я», которое вдруг перестало быть только ее индивидуальностью, а выказало в себе исконные черты рода, носительницы жизни, но не праматери, а скорее невольной хранительницы чего-то, что выглядывало сейчас из черных зеркал прошлого и властно требовало воплощения. В ее сосредоточенности было что-то отсутствующее и почти враждебное, на мгновение она вернулась к чему-то, что потом сразу же забудется, – к первоистокам, лежащим далеко по ту сторону сознания, в сумерки первоначал.

Мария медленно обернулась, отложив в сторону свои кисточки и помазки. Казалось, она возвращается с интимного свидания с самою собой; наконец она заметила меня и даже узнала.

– Я готова, – сказала она. – Ты тоже?

Я кивнул:

– Я тоже, Мария.

Она рассмеялась и подошла ко мне:

– Еще не раздумал прокутить свои деньги?

– Сейчас меньше, чем когда-либо. Но уже совсем по другой причине.

Я чувствовал ее тепло, нежность ее кожи. От нее веяло ароматом кедра, уютом и дальними странами.

– Сколько же на свете бесполезных вещей, – сказала она. – В тебе их полным-полно. Откуда?

– Сам не знаю.

– Почему бы тебе их не забыть? Как просто жилось бы людям: без этого проклятия памяти.

Я усмехнулся:

– Вообще-то люди забывают, только все время не то, что нужно.

– И сейчас тоже?

– Нет, сейчас нет, Мария.

– Тогда давай лучше останемся. У меня тоже хандра, но более понятная. Мне грустно уезжать. С какой стати нам идти в ресторан?

– Ты права, Мария. Извини.

– В холодильнике у нас татарские бифштексы, черепаховый суп, салат, фрукты. А также пиво и водка. Разве мало?

– Вполне достаточно, Мария.

– На аэродром можешь меня не провожать. Не люблю сцен прощания. Просто уйду, как будто я скоро вернусь. А ты можешь остаться здесь.

– Я тут не останусь. Отправлюсь к себе в гостиницу, как только ты уедешь.

Секунду она помолчала.

– Как знаешь, – сказала она затем. – Мне было бы приятней, если бы ты пожил тут. А то ты такой далекий, когда уходишь.

Я обнял ее. Все вдруг стало легко, просто и правильно.

– Выключи свет, – попросил я.

– А ты есть не хочешь?

Я выключил свет сам.

– Нет, – сказал я и понес ее к кровати.

Когда снова началось время, мы долго лежали друг подле друга и молчали. Мария слабо пошевельнулась в полусне.

– Ты никогда не говорил мне, что любишь меня, – пробормотала она безразличным тоном, словно имела в виду не меня, а кого-то другого.

– Я боготворю тебя, – ответил я не сразу, стараясь не прерывать блаженство волшебного глубокого дыхания. – Я боготворю тебя, Мария.

Она положила голову мне на плечо.

– Это не то, любимый, – прошептала она. – Это совсем другое, любимый.

Я не ответил. Мои глаза следили за стрелками светящегося циферблата круглых часов на ночном столике. Мне легко думалось о многих вещах сразу.

– Тебе надо отправляться, Мария, – сказал я. – Пора!

Вдруг я увидел, что она беззвучно плачет.

– Ненавижу прощания, – сказала она. – Нам всем уже столько раз приходилось прощаться. И всегда раньше срока. Тебе тоже?

– У меня в жизни, пожалуй, кроме прощаний, и не было почти ничего. Но сейчас это не прощание. Ты ведь скоро вернешься.

– Все на свете прощание, – сказала она.

Я проводил ее до угла Второй авеню. Вечерний променад гомосексуалистов был в полном разгаре. Хосе махнул нам, Фифи залаял.

– Вот и такси, – сказала Мария.

Я погрузил ее чемоданы в багажник. Она поцеловала меня и уселась в машину. В огромном автомобиле она выглядела совсем потерянной. Я провожал ее глазами, пока такси не скрылось из виду. «Странно, – подумал я. – Ведь это только на пару дней». Но страх – а вдруг это навсегда, а вдруг мы больше никогда не увидимся? – остался еще с Европы.

XX

Реджинальд Блэк потрясал газетой.

– Он умер! – воскликнул он. – Ускользнул! – Кто?

– Дюран-второй, кто же еще…

Я облегченно перевел дух. Ненавижу траурные известия. Слишком много их было в моей жизни.

– Ах этот, – сказал я. – Ну это можно было предвидеть. Старый человек, рак.

– Предвидеть? Что значит «предвидеть»? Старый человек, с раком и неоплаченным Ренуаром!

– А ведь верно! – ужаснулся я.

– Еще позавчера я звонил ему. Он мне заявил, что, вероятнее всего, картину купит. А теперь вот оно! Как же он нас провел!

– Провел?

– Конечно! Даже дважды. Во-первых, он не заплатил, а во-вторых, картина теперь числится в наследственном имуществе, и государство наложит на нее арест, пока не будут урегулированы все наследственные претензии. Это может тянуться годами. Пока не улажены все дела по наследству, портрет для нас, считайте, потерян.

– За это время он только поднимется в цене, – мрачно пошутил я. Это был аргумент, в котором Блэк, благодетель человечества, вероятно, сам нуждался при каждой сделке.

– Сейчас не время для шуток, господин Зоммер! Надо действовать. И притом быстро! Пойдете со мной. Вы даже представить не можете, на что иногда способны наследники. Стоит кому-то умереть – и перед вами стая пятнистых гиен. Вы мне понадобитесь как свидетель. Я совершенно не исключаю, что наследники заявят, будто картина уже оплачена.

– Скажите, а его уже похоронили?

– Понятия не имею. По-моему, нет. Сообщение было в сегодняшней утренней газете. Но, может, его уже отвезли в похоронное бюро. Здесь это мгновенно – как бандероль по курьерской почте отправить. А с какой стати вас это интересует?

– Если гроб с телом уже установлен дома для торжественного прощания, нам, возможно, стоит приличия ради надеть черные галстуки. У вас не найдется лишнего для меня?

– За неоплаченную картину? Дорогой…

– Всегда лучше соблюсти пиетет и изобразить фальшивое соболезнование, – перебил я его. – Галстук не стоит ничего, но настраивает на миролюбивый лад.

– Ладно, мне все равно, – буркнул Блэк и скрылся в спальне. Вернувшись, он протянул мне черный галстук из узорчатой парчи.

– Шикарная вещь! – похвалил я.

– Еще из Парижа. – Блэк окинул себя критическим взором. – С этой траурной тряпкой на шее я сам себе кажусь ряженой обезьяной. Не подходит она к костюму! – Он недовольно уставился в зеркало. – Ужас какой-то!

– Темный костюм подошел бы больше.

– Вы считаете? Вполне возможно. Чего только не приходится вытворять, чтобы заполучить свою же собственность из лап мертвеца и его наследников!

Реджинальд Блэк снова вышел и вскоре вернулся. На сей раз на нем был скромный костюм в тонкую белую полоску.

– На совершенно черный я все-таки не смог решиться, – загадочно заявил он. – У каждого свое представление о чести. В конце концов, я скорблю не о Дюране-втором, а хочу спасти свою картину.

Гроб с Дюраном-вторым был уже установлен для прощания. Правда, покойный лежал не в своей спальне, а в роскошном зале этажом ниже. Нам преградил дорогу слуга:

– У вас есть приглашения?

– Что? – переспросил Блэк растерянно, но надменно.

– Приглашения на гражданскую панихиду.

– А когда она начнется? – спросил я.

– Через два часа.

– Вот и хорошо. Экономка здесь?

– Она наверху.

В этот миг к нам приблизился мужчина, по виду смахивавший на быка, но в траурном костюме.

– Вы хотели видеть покойного? – спросил он.

Реджинальд Блэк уже открыл рот, чтобы отказаться. Но я вовремя подтолкнул его локтем и спросил:

– А мы еще успеем?

– Конечно. Времени вполне достаточно. – От мужчины попахивало хорошим виски. – Покажите господам дорогу, – приказал он слуге.

– Кто это был? – спросил Блэк слугу.

– Господин Расмуссен. Родственник господина Дюрана-второго.

– Так я и думал.

Слуга оставил нас перед большим, но почти безлюдным залом с двумя лавровыми деревцами у дверей. Внутри, у стен громоздились дюжины венков и стояли вазы с розами всевозможных цветов и оттенков, но с преобладанием белых. Мне вспомнился зеленщик-цветочник из магазинчика напротив гостиницы «Рауш». Если у него есть связи с похоронным бюро, которое переправит Дюрана-второго в крематорий, сегодня вечером у него будет много очень недорогих роз.

– С какой стати мне глазеть на труп, который хотел меня надуть? – шипел Реджинальд Блэк. – Я не молиться сюда пришел, а забрать своего Ренуара.

– Молиться необязательно. От вас требуется лишь дипломатично склонить голову и подумать о том, что портрета мадам Анрио нам больше не видать; тогда, быть может, вы даже сумеете заплакать.

В зале было человек двадцать. Почти сплошь старики и старухи, среди них несколько детей. На одной из женщин была черная тюлевая шляпа с черной вуалью. Она не спускала с нас недоверчивого взгляда и смахивала на билетершу при вратах смерти. Почему-то при виде ее я вспомнил новую любовь Лахмана – кассиршу из кинотеатра, любительницу шартреза.

Посреди этих явно скучающих людей Дюран-второй лежал с закрытыми глазами, точно восковая кукла, которой уже нет дела ни до чего. Он казался маленьким, куда меньше, чем запомнился мне при встрече, и был похож на старого, уставшего ребенка. В соответствии со странным ритуалом похорон в коротенькие пальцы почившей биржевой акулы всунули крест. Цветы благоухали одуряюще, словно их было вдвое больше, чем имелось на самом деле. Реджинальд Блэк внимательно смотрел на Дюрана-второго. Работал кондиционер, что придавало помещению еще большее сходство с моргом. Но ни одной из картин, собранных Дюраном-вторым, в зале не было – и я, и Блэк сразу же это заметили.

– А теперь в атаку, – пробормотал Блэк. – Вперед на Расмуссена.

– Сперва на экономку.

– Хорошо.

Никто больше не пытался нас останавливать. Откуда-то издали доносился звон бокалов. Где-то поблизости был бар. Мы направились вверх по лестнице.

– Лифт вон там, – показал уже знавший нас слуга.

На лифте мы поднялись на этаж, который был мне уже знаком. К моему изумлению, экономка встретила меня как старого друга.

– Он умер, – зарыдала она. – Опоздали вы! Не иначе вы хотели с ним насчет картины поговорить.

– Да, хотели. Картину я принес на просмотр. Она принадлежит господину Реджинальду Блэку. Мы хотели бы фазу же забрать ее. Где она?

– В спальне господина Дюрана. Там еще не прибрано.

Не говоря ни слова, я направился в спальню. Дорогу я помнил. Блэк решительно шагал рядом. Следом за нами, рыдая, следовала экономка.

– Вот и наша мадам Анрио, – сказал я в дверях. – Висит возле самой кровати.

Блэк сделал два больших шага вперед. Мадам Анрио встретила его своей нежной улыбкой. Я окинул взглядом опустевшую комнату, на стенах которой картины вели теперь свою странную, особую, полную радости и солнца жизнь, такую далекую от смерти.

Экономка следовала за Блэком. Внезапно она встала перед Ренуаром.

– Стоп! – сказала она. – Прежде чем мы ее снимем, надо спросить у господина Расмуссена.

– Но ведь это моя картина! Вы сами знаете.

– Все равно надо спросить у господина Расмуссена.

Реджинальд Блэк затрясся. У него был такой вид, что он вот-вот отшвырнет экономку в сторону. Но Блэк все же одумался.

– Хорошо, – кротко сказал он. – Зовите господина Расмуссена.

Словесная дуэль началась с притворных сантиментов. Расмуссен, благоухавший виски еще сильнее, чем прежде, пытался изобразить убитого горем близкого родственника покойного, который просто не в состоянии говорить о делах, пока незабвенный усопший еще дома. На подмогу ему кинулась мегера с горящими глазами и вставной челюстью, которая явно была ей велика, что напомнило мне адвоката Левина, и траурной вуалью, развевавшейся над ее головой как боевое знамя во время битвы. Но Блэк выдержал натиск противника. Он спокойно пропустил мимо ушей все упреки в душевной черствости и безбожных грязных делишках, продолжая твердо настаивать на своем праве. Он с первого взгляда заметил, что экономка была почему-то не на стороне якобы скорбящих. Вероятно, она была здесь единственная, кто воспринимал смерть биржевой акулы Дюрана как личную утрату, а кроме того, она, видимо, уже знала, что ее служба в этом доме кончилась. Поэтому, когда Расмуссен заявил, что картина принадлежит к наследственному имуществу, поскольку она, вероятней всего, куплена и уже давно оплачена, Блэк внезапно обрел в этой все еще рыдающей женщине верную союзницу. Расмуссен попытался отвести ее как свидетельницу под предлогом предвзятости. Экономку это страшно рассердило, а когда Расмуссен и вовсе приказал ей заткнуться, она заявила, что он ей тут не указ, ее не он, а господин Дюран-второй нанимал на службу.

Тут в спор резким пронзительным голосом вступила скорбящая наследница с вуалью, что повлекло за собой короткую и жаркую словесную перепалку между нею и экономкой. Блэк бросил в пекло сражения еще одного свидетеля, то бишь меня. Экономка поддержала меня без малейшего страха перед скорбящей наследницей. Она твердо заявила, что Ренуар провисел в доме никак не больше двух недель, а Дюран-второй сам ей сказал, что после его смерти картину надо отослать обратно. Тут Расмуссен на время лишился дара речи. Наконец, придя в себя, он заявил, что после вскрытия завещания все эти недоразумения, безусловно, выяснятся. Блэк настаивал на своем. Тогда Расмуссен извлек из кармана часы и дал понять, что после всей этой недостойной торгашеской сцены ему еще надо приготовиться к панихиде.

– Хорошо, – сказал Блэк. – Тогда ставлю вас в известность, что картина была предложена за пятьдесят тысяч долларов, и именно на эту сумму я и привлеку лично вас к судебной ответственности.

На мгновение воцарилась мертвая тишина. А затем грянула буря.

– Что? – завопила наследница. – Вы что, за дураков нас считаете? Да эта мазня и тысячи не стоит!

Реджинальд Блэк указал на меня:

– Господин Зоммер, эксперт из Лувра, предложил картину господину Дюрану-второму именно за эту цену.

Я кивнул.

– Надувательство! – визжала наследница. – Клочок холста в две ладони величиной! Даже углы не закрашены!

– Это картина для коллекционеров, – терпеливо пояснил я. – Это не товар повседневного спроса. Для коллекционеров она бесценна.

– Но если продавать, то цена-то будет, верно?

Реджинальд Блэк запустил руку в свою ассирийскую бородку.

– Цена – это совсем другое дело, – с достоинством заявил он. – Но вы продать ее никак не сможете. Картина принадлежит мне. Я потребую возмещения убытков через суд, если вы не вернете мне картину.

И тут Расмуссен вдруг пошел на попятную.

– Ерунда все это, – сказал он. – Пойдемте с нами в кабинет. Нам нужна по крайней мере расписка, что вы получили от нас картину.

Он провел Блэка в небольшой кабинет рядом, а я остался вместе с экономкой.

– Чем богаче люди, тем жаднее они становятся, – с горечью сказала экономка. – Они меня хотели выставить уже первого числа, а ведь господин Дюран распорядился оставить меня до конца года. Вот-то они удивятся, когда увидят, что он отказал мне по завещанию. Ведь я была единственная, кому он доверял, а их всех терпеть не мог. Они даже коньяк его и то норовили охаивать. Хотите рюмочку? Вы единственный, кто его оценил. Я этого не забыла.

– С удовольствием, – ответил я. – Коньяк был редкостный.

Экономка налила мне рюмку этого адского зелья. Я опрокинул ее залпом и по мере сил изобразил на лице восхищение.

– Превосходно! – сказал я.

– Вот видите! Потому-то я вам и помогла. Остальные здесь только ненавидят меня. Ну да мне все равно.

Блэк вернулся в спальню с какими-то бумагами в руках. Следом за ним молча шел Расмуссен. Он вручил Блэку прелестную мадам Анрио с таким видом, будто это была жаба, и запер двери спальни.

– Запакуйте! – буркнул он экономке и, не попрощавшись, вышел.

Экономка принесла оберточную бумагу.

– Может, и вы коньячку желаете? – спросила она Блэка. – Там в бутылке еще много осталось. А теперь все равно уже никто не придет…

Я подмигнул Блэку.

– С удовольствием, – обрадовался тот.

– Коньяк первоклассной марки, – в последний раз предостерег я.

Блэк сделал глоток, но выказал безупречное самообладание.

– Господин Зоммер рассказывал мне об этом напитке, – произнес он изменившимся голосом. – Я думаю, он с удовольствием выпьет еще, если у вас осталось. А мне, к сожалению, больше рюмочки в неделю нельзя. Врачи запретили. Зато уж господин Зоммер…

Со скрежетом зубовным я наблюдал, как экономка снова наливает мерзкое пойло в мою рюмку.

– Он и от двойной порции не откажется, – любезно добавил Блэк.

На горестном лице старой женщины пробилось робкое подобие улыбки.

– С удовольствием, – сказала она. – Я рада, коли вам нравится. Может, заберете бутылку с собой?

Я чуть не поперхнулся и замахал руками:

– Что вы, она вам еще пригодится. Жизнь научила меня: в самый неподходящий момент приходят самые неожиданные гости…

Мы покидали обитель скорби с мадам Анрио под мышкой с таким чувством, будто вырвали нежную, очаровательную рабыню из рук свирепых арабских работорговцев.

– Мне срочно нужно чего-нибудь выпить, – пропыхтел Блэк в свою бородку. – Это не коньяк, а разбавленная серная кислота. Что-то для чистки металлов, но уж никак не для питья. – Он озирался, высматривая бар. К счастью, показалось такси. – Ладно, берем такси! А дома забьем этот омерзительный вкус нашим лучшим коньяком. Но каковы разбойники! Смерть – и такая алчность, такая скаредность!

– Ваша идея насчет пятидесяти тысяч была просто гениальна, – сказал я.

– В нашей профессии надо уметь соображать быстро и идти на риск без страха. Отпразднуем сегодня вызволение мадам Анрио со свечами и нашим собственным «Наполеоном». – Реджинальд Блэк рассмеялся. – Вы понимаете людей?

– Вы имеете в виду Расмуссена и эту скорбящую гиену?

– Да нет. Эти ясны, как раскрытая книга. Но Дюран-второй каков! Вот скажите, почему он не купил этого Ренуара, раз уж знал, чего стоят его наследники? Мог бы подарить своей экономке. Я уверен, лет тридцать назад он с ней спал. И знаете почему? Ему так было дешевле.

В витрине магазина Сильверов появился плакат: «Распродажа! Магазин закрывается! Самые низкие цены!» Я вошел.

Александр Сильвер принял меня в клетчатых брюках и серых носках, но при черном галстуке.

– Что происходит? – спросил я.

– Все! – мрачно ответил он. – Самое страшное!

Я взглянул на его черный галстук и только тут вспомнил, что на мне такой же. Я забыл сменить его на обычный.

– Умер кто-нибудь? – осторожно поинтересовался я.

Александр покачал головой:

– Да нет, но все равно что умер, господин Зоммер. А с вами что? У вас кто-то умер? Вы ведь тоже при черном.

– И тоже нет, господин Александр. Это галстук вызван служебной необходимостью. А у вас? Сегодня, похоже, день черных галстуков.

– Мой братец! Этот вероломный нацист! Он-таки женился! Тайно! Неделю назад.

– На ком?

– На шиксе, конечно. На этой белобрысой, косматой гиене.

– Сегодня, похоже, еще и день гиен. С одной я сегодня после обеда имел удовольствие встретиться. Из-за этого и объявление в витрине? Продаете помещение?

Александр кивнул:

– Объявление висит, но никто не приходит. Все напрасно! Кому сегодня нужен антиквариат? Разве что только моему братцу, извергу. Вот он на ней и женится.

Я облокотился на голландский стул – подлинный, не считая, конечно, ножек.

– Хотите закрыть магазин? Жалко.

– Что значит «хотите»? Пытаюсь! Ведь никто у меня его не купит! Даже на распродажу покупатели не заходят!

– А сколько бы вы хотели за этот магазин? – спросил я.

Сильвер стрельнул в меня острым взглядом:

– Еще не знаю, – осторожно ответил он. – Вы хотели бы купить?

– Разумеется, нет. И даже не арендовать. У меня ведь нет денег.

– Тогда зачем же спрашиваете?

– Просто из сочувствия. Как насчет чашечки кофе в чешской кондитерской напротив? Могу ли я вас угостить!

Сильвер посмотрел на меня грустными глазами:

– Дорогой мой друг! Сегодня у меня не лежит к этому сердце! Это все прекрасные дни золотого прошлого. Теперь они позади! Знаете, чем мне братец пригрозил? Если я и дальше буду упрямиться как козел, он снова станет адвокатом. А я только защищаю память моей матери! Если бы она знала! Она бы перевернулась в гробу.

– Это еще как сказать. Может, она полюбила бы сноху.

– Что? Моя мать, правоверная иудейка, и полюбила бы шиксу?

Я направился к двери.

– Пойдемте, господин Александр! Чашечка кофе и разговор по душам вам сейчас не повредят. Доставьте мне удовольствие.

В эту минуту вид у Сильвера внезапно стал особенно беспомощным и несчастным. Борьба за веру не прошла для него бесследно – это был уже не представитель богемы былых времен. Даже походка Сильвера утратила прежнюю упругость: когда мы пересекали улицу, его чуть не сшиб велосипедист, что было немалым позором для человека, который прежде шутя лавировал между спортивными автомобилями и омнибусами.

– Ромовая баба совсем свежая, – встретила нас официантка. – Очень рекомендую, господин Сильвер.

Безрадостным взглядом Александр обвел витрину с выпечкой.

– Шоколадное пирожное с кремом, – выбрал он наконец. Очевидно, темный цвет шоколада больше всего подходил к его мрачному настроению.

Официантка принесла кофе. Александр немедленно обжег губы, настолько он оказался горячий.

– У меня сегодня одни несчастья, – пробормотал он. – Я от горя сам не свой.

Я завел разговор о бренности всего земного, надеясь тем самым настроить его на философски-меланхолический лад и слегка развлечь. В качестве примера я выбрал Дюрана-второго. Но Александр меня почти не слушал. Вдруг его шея вытянулась как змея. Он уставился на свой магазин.

– Вот они! – прошептал он. – Оба! Арнольд со своей шиксой! Стоят перед витриной! Наглость какая! Видите ее? Видите эту косматую, белобрысую стерву в парике и с полной пастью зубов?

Я увидел Арнольда в костюме для визитов – пиджаке цвета маренго и полосатых брюках, а рядом с ним тоненькую и на вид вполне безобидную девицу.

– Высматривает, как бы чего урвать, – прорычал Александр. – Видите этот алчный взгляд?

– Нет, – сказал я. – И вы его не видите, господин Александр. У вас просто не на шутку разыгралась фантазия. Что вы намерены предпринять? Съешьте еще одно шоколадное пирожное, это самое простое.

– Исключено! Я должен быть там. Иначе эта шикса вломится в магазин и его ограбит! Пойдемте со мной! Помогите мне!

Александр Сильвер ринулся через улицу почти с энергией былых времен. Очевидно, его окрыляла ненависть. Он проделал очень красивое полусальто, чтобы увернуться от автофургона, развозящего детское белье, и потом скрылся за омнибусом.

Я встал и пошел расплатиться.

– Он уже не тот, что прежде, – вздохнула официантка. – Никак не может пережить, что господин Арнольд женился. Как будто хуже беды не бывает! Когда вон война кругом! – Она укоризненно покачала головой.

Я нарочно приближался к магазину не спеша. Хотел дать Александру Сильверу возможность справиться со своим возбуждением в кругу семьи. В конце концов, Александр считал себя галантным кавалером, значит, он и в шиксе должен был увидеть женщину, а женщина заслуживает уважения.

Арнольд меня представил. Я поздравил молодых довольно сдержанно, опасаясь приступа ярости со стороны Александра. Потом стал слушать. Арнольд хотел убрать из витрины объявление о распродаже. Без его согласия такое объявление вешать не следовало, мягко объяснял он.

– Зачем тебе все продавать, Александр?

– Хочу снова открыть адвокатскую контору, – саркастически буркнул Александр. – По бракоразводным процессам! – добавил он.

Шикса, которую звали Каролиной, расхохоталась.

– Как мило! – сказала она. – И как грустно.

– К этому разговору мы еще вернемся, – сказал Арнольд, явно выросший за это время в собственных глазах. – А сегодня Каролина хотела бы взглянуть на наш магазин.

Александр бросил в мою сторону взгляд, который говорил о многом.

– Ты ведь не против, Александр? – защебетала Каролина.

Я видел, как от такого фамильярного обращения Сильвер-первый дернулся, будто ужаленный осой.

– Я так и думала, – с улыбкой продолжала Каролина. – Такой галантный кавалер, как ты!

Она открыла дверь и вошла в магазин. Арнольд, ухмыляясь, последовал за ней. Александр в эту секунду напоминал прусского генерала времен Вильгельма II, которому неожиданно прикоснулись к гениталиям.

– Пойдемте, – шепнул он мне сдавленным голосом. – Пойдемте вместе с ними!

Каролина как будто и вовсе не замечала его холодного взгляда. Она ворковала и щебетала вокруг него, находила все восхитительным, называла Александра «дорогим деверем», продолжала обращаться к нему только на «ты» и под конец пожелала увидеть «эти захватывающие дух катакомбы». Все с той же сытой улыбкой Арнольд повел ее по приставной лестнице в подвал.

– Ну что вы на это скажете? – простонал Александр, когда молодые скрылись под землей. – Ведет себя как ни в чем не бывало! Что мне прикажете делать? – Он жалобно смотрел на меня.

– Ничего, – сказал я. – Что случилось, то случилось, и на вашем месте я принял бы это со свойственным вам шармом. В противном случае вы рискуете заработать инфаркт.

Александр чуть не задохнулся от возмущения:

– И это мне советуете вы? А я еще считал вас другом!

– Я приехал из страны, господин Александр, где еврея убивают, если он вздумает не то что жениться на шиксе, а хотя бы прикоснуться к ней. Так что в данном случае моя позиция не будет объективной.

– Так и я о том же! – воодушевился он. – Как раз поэтому мы и должны все держаться вместе! Бедная моя мама! Сама была правоверной и набожной и нас так воспитала. Этот вероотступник Арнольд свел бы ее в могилу! Какое счастье, что она умерла раньше, не дожив до такого позора. Но где уж вам понять мои страдания. Вы ведь и сами атеист.

– Только днем.

– Ах, бросьте вы эти ваши шутки! Мне-то что делать? Эта скалящая зубы баба с ее мерзким дружелюбием совершенно неуязвима!

– Женитесь сами.

– Что? На ком?

– На девушке, которая порадовала бы сердце вашей матери.

– Потерять свободу? Только потому, что мой братец Арнольд…

– Тем самым вы сразу восстановили бы баланс в семье, – сказал я.

– Для вас нет ничего святого, – бросил Сильвер. – К сожалению.

– Есть, – возразил я. – К сожалению.

– Стойте! Эта охотница за наследством возвращается! – прошептал Александр. – Тише! У нее слух как у воровки.

Крышка подвального люка открылась. Первым вылез Арнольд, уже раздобревший от семейной жизни и от кулинарных искусств своей шиксы. Каролина выбралась следом, заливаясь счастливым смехом.

– Вы только взгляните, что я там нашла, Александр! – затараторила она. – Распятие из слоновой кости! Я ведь могу его взять, правда? Для вас ведь Иисус ничего не значит, верно? Вы его даже казнили! Смешно, что вы им еще и торгуете. Арнольд не против, что я его беру, ты ведь тоже, правда?

Александр снова чуть не задохнулся. Он выдавил из себя что-то невразумительное насчет искусства и свободы и вынужден был стерпеть от Каролины еще и поцелуй.

– Приходи сегодня ужинать! – пригласила она. – Сегодня у нас даже будет – как же это называется? – ах да, кошерное! На закуску рубленая куриная печенка с жареным луком.

Она просияла всеми своими зубами. Казалось, еще немного – и Александра хватит удар.

– У нас с господином Зоммером сегодня дело, – выдавил он наконец.

– А перенести никак нельзя? – кокетливо спросила она, стрельнув в меня глазками.

– Сложно, – ответил я, перехватив взгляд Александра, отчаянно моливший о помощи. – У нас в Гарлеме важная встреча. С выдающимся коллекционером.

– В Гарлеме? В этом негритянском квартале? Как интересно! Случайно не в танц-клубе «Савой»?

– Нет. Он миссионер с четырьмя детьми. Очень нудный, но очень богатый. Глава администрации района Гарлем-Юг.

– А что он собирает? – не унималась Каролина. – Негритянскую скульптуру?

– Совсем нет. Венецианские зеркала.

Каролина опять разразилась переливчатым смехом:

– Ну до чего странно! Чего только не бывает на свете! Пойдем, дорогой! – По-хозяйски уцепившись за Арнольда, она послала Александру воздушный поцелуй. – Вы оба такие странные! – щебетала она. – Такие серьезные! Но очень милые и странные!

Я смотрел ей вслед. Словечко «странные» в сочетании со смешком нечаянно разбудило мою память. Оно напомнило мне одного врача в концлагере, заключенные прозвали его Хохотунчиком. Этот всех больных тоже считал странными и, заливаясь хохотом, до тех пор стегал их кнутом, покуда те сами не заявляли, что совершенно здоровы. Такое вот медицинское обследование практиковал он.

– Что с вами? – теребил меня Александр Сильвер. – На вас лица нет. Значит, вас тоже тошнит от этой неистребимой бестии? Вот как, скажите, с ней бороться? Она кидается на тебя со смехом, поцелуями и объятиями, невзирая ни на что. Арнольд конченый человек, вы не находите?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю