Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 6. Сны фараона"

Автор книги: Еремей Парнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

– Мне плевать на твой, как я понимаю, секретный прибор. Пусть будет «черный ящик». Но я должен знать, чего ты хочешь. Какая полоса частот тебе нужна?

– Осцилляции вакуума, допустим.

– Ничего себе! – заинтересовался, наконец, Эрик. – И кто твой заказчик?

– Одна фирма, связанная с НАСА.

– Значит, затраты вас не слишком смущают?

– Не слишком.

– Тогда давай возьмем какой-нибудь конкретный пример. Любую волну. Допустим, свет или звук.

– Почему бы нет?.. Давай звук, если хочешь.

– Что произойдет, если поднести камертон к стреляющему ружью?

– Наверное, он будет вибрировать, поскольку выбирает из шума одну фурье – компоненту.

– Правильно. У тебя тот же принцип. Тебе приходилось сталкиваться с чем-то подобным?

– И не раз. Когда мы проводили опыты с водородом, камертон звучал секунд двадцать после экспериментального взрыва.

– Фосфоры сохраняют свечение еще дольше. Так?

– Достаточно взглянуть на приборы в кабине пилота. Тривиальная вещь.

– Не совсем, Брюс, не совсем… Давай-ка зайдем с другой стороны. Представь себе, что твой камертон начал звучать не после, а до экспериментального взрыва… Такое возможно?

– Разумеется, нет!.. А впрочем… Послушай, Эрик, ты совсем сбил меня с толку. Я не успеваю за твоей мыслью. Чувствую, что где-то кроется противоречие, но не пойму, в чем оно заключается.

– Имея время затухания порядка двадцати секунд, камертон должен был бы зазвучать за двадцать секунд до взрыва.

– Но это же нонсенс! Откуда камертон может «знать», какой окажется полоса частот?

– Вот ты и подумай над этим, Брюс, хорошенько. А сейчас, извини, мне некогда. Жду тебя завтра, ровно в восемь утра. Договорились? – Эрик буквально вытолкал новоявленного друга за дверь. Потом ему стало немного стыдно, но легкие угрызения совести поглотило нарастающее беспокойство, предчувствие чего-то очень значительного, что буквально стучалось в виски.

Пожалуй, именно в те минуты мучительного недоумения он и заподозрил, что между очевидным заблуждением Хейджберна и его, Эрика Ли, математическими потугами есть определенная связь. Он промучился всю ночь, но ничего путного так и не надумал, и почти обрадовался, когда минул условный час, а Хейджберн не появился. Проглотив чашку остывшего кофе, взял велосипед и ровно в восемь тридцать с чистой совестью поехал в университет. И не промахнулся. Идея кристаллизовалась, когда он сделал неожиданный пас в сторону и начал объяснять принцип комбинированной четности. Словно кто-то направлял его на истинный путь. Случайности складывались в закономерность. Брюс со своим «черным ящиком» нарушил принцип причинности. Камертон должен был бы завибрировать до взрыва лишь в том случае, если стрела времени направлена вспять: из будущего в прошлое. Чисто формально такая обратимость вытекала из СРТ – инвариантности.

Итогом выкладок явилось следующее уравнение [40]40
  Нет смысла расшифровывать формулы или, тем более, производить дальнейшие операции. Это явно превышает эрудицию автора и, скорее всего, читателя тоже. Попытка внедрения высшей математики в литературный текст вообще сомнительна. И только необходимость во что бы то ни стало придать гласности все обстоятельства, связанные с экспериментами в области осцилляций вакуума, вынуждает расставить хоть какие-то вехи для тех, кому рано или поздно придется вести расследование. Слишком многое поставлено на карту, чтобы блюсти чистоту жанра. Читатель может не обращать внимания на математические, физические и химические обозначения, которые изредка и в ограниченном количестве попадаются в тексте. (Примеч. автора.)


[Закрыть]:

Объединив, таким образом, четность с группой SU ₃, Эрик ограничил, как это говорится на профессиональном языке, вид гамильтонина Н. Затравочную массу для триплета кварков он принял равной нулю.

На элементарном уровне ничто не запрещало поворота стрелы времени. Посланная в будущее волна могла возвратиться из прошлого. По крайней мере, так вытекало из теории. Теперь можно было прикинуть, как поведет себя заряд, обладающий конечной массой, под действием другого заряда, закрепленного в точке.

Эрик построил график, отложив время по оси абсцисс, и провел первую кривую.

Покончив с монополем, он уже было собрался заняться диполем, т. е. элементарным двухполюсным магнитиком, но, так и не набрав высоты, канул вниз с перебитым крылом.

Резкий скрип двери вызвал на его лице болезненную гримасу. В аудиторию ворвался порядком промокший и распаленный Хейджберн.

– Хорошо, что я нашел тебя, старина! Прости за опоздание.

– Мы, кажется, договаривались в восемь? И не здесь, а у меня? – Эрик с ожесточением отшвырнул мел.

– Право, я крайне сожалею! Но случилось непредвиденное. Когда мы свернули с набережной на Лэмбтон-Ки, начался снегопад. Машину впереди вынесло на встречную линию, и пошло, поехало… Жуткая картина! Мой таксист чудом избежал столкновения. Потом нагрянула полиция, стали разбираться, кто да чего…

– Я рад, что ты не пострадал, – Эрик сдул с пальцев меловую пыль, – но не смогу уделить тебе достаточно времени. В час у меня коллоквиум, а еще надо перекусить.

– Может, посидим вместе? Найдется какая-нибудь забегаловка?

– Вряд ли нам дадут спокойно поговорить в столовой… Есть, правда, небольшое кафе, но оно в другом конце и придется пройти через весь кампус. Туда и обратно – минут двадцать. Слишком большая роскошь. Жаль, что ты все-таки опоздал.

– Вот заладил! Ну, какой же ты все-таки зануда! Откуда мне было знать, что ни с того ни с сего переменится погода, пойдет снег и заварится вся эта каша? Вереница диких случайностей!

– Взаимообусловленных.

– Какое это имеет значение.

– Ах, так? – Эрик скривил губы в пренебрежительной ухмылке. – Стоит ли удивляться после этого, что твой «черный ящик» ни к черту не годится?

– Ты намерен издеваться? Тогда извини за напрасное беспокойство. Я лучше пойду, – Хейджберн обреченно махнул рукой.

– Погоди, – Эрик схватил его за рукав, оставив на нем белые отпечатки. – У меня и в мыслях не было обидеть тебя… Ты так и не понял, в чем порочность идеи?

– Считай, что мне приспичило повидать старого приятеля. Вот я и перемахнул через два океана.

– Если не ошибаюсь, я просил тебя хорошенько подумать, – Эрик никак не отреагировал на иронический тон. – Вчера ты сказал, что камертон не может предвидеть, какой окажется полоса частот. Верно?.. А сейчас сетуешь на то, что и тебе самому не дано знать наперед. Улавливаешь?

– Причинность! – Хейджберн хлопнул себя по лбу.

– Да, неумолимый принцип причин и следствий. Ты сам это понял, Брюс.

– Значит, ничего нельзя сделать…

– Я этого не говорил.

– Так ты полагаешь…

– Вернемся к водородному взрыву. Как это делается?

– Обычно. В стальной камере.

– Никак не связанной с камертоном?

– Нет.

– Простая система прямой и обратной связи, и твой камертон научитсявибрировать за двадцать секунд до взрыва.

– Спасибо за науку, Эрик. Но даже такой невежда, как я, понимает, что существуют барьеры, которые не перепрыгнешь. Закон сохранения энергии, второй закон термодинамики…

– Ты хочешь сказать, что принцип причинности все же дает какую-то степерь свободы? Я согласен, но какую, Брюс? И как ее можно реализовать?

– Мы оба знаем, что каждая фурье-компонента представляет собой бесконечное по времени колебание. И это главное. Во-вторых, никакие законы не запрещают создать механизм, способный выбрать из всей полосы частот какую-то одну. Где же ошибка? Ты хорошо объяснил, как сделать детектор, предупреждающий о взрыве, но мне нужно совсем другое.

– Давай рассуждать последовательно, – Эрик мысленно распрощался с ленчем в столовой для преподавателей и возвратился к доске. – Мы располагаем системой, именуемой «черным ящиком»? Прелестно, – он начертил прямоугольник. – На входе имеется некая сила, назовем ее «воздействием», а также отклик ящика на выходе, – с двух сторон прямоугольника появились волнистые стрелки. – И воздействие, и ответная реакция функционально зависят от времени… Мы ничего не упустили?

Хейджберн отрицательно мотнул головой.

– Теперь перечисли свойства твоего ящика. Я имею в виду причинные свойства.

– Желательно, чтобы он связывал воздействие и отклик линейным образом. Нелинейные системы способны самовозбуждаться.

– Существуют нелинейные системы, которые не самовозбуждаются, оставаясь при этом причинными.

– Боюсь, что в моем случае мы сталкиваемся с целой комбинацией разных систем.

– Даже так?.. Но не будем пока отвлекаться и определим граничные условия. Начнем с того же камертона.

– С ним-то все ясно, – Хейджберн взял мел и приписал к схеме Ли функцию:

Эрик немного приподнял доску, высвобождая чистую полосу.

– Если представить себе взрывную вспышку, т. е. любое воздействие, имеющее такую форму, – Хейджберн подчеркнул написанное, – то принцип причинности требует, – он сделал еще одну приписку, – чтобы отклик g(t) при t < t ₀отсутствовал, но мог проявляться в течение некоторого времени после t ₀.

– Безупречно. Теперь сформулируем это математически. Поскольку отклик является линейной функцией воздействия, то соотношение между ними может быть записано в такой форме…

На доске появился ключевой интеграл:

Далее в музыкальном темпе allegro начались сложные композиции преобразования. В ход пошли теорема Титцмарша, функция Грина, формула Коши и прочие заумные штучки, включая мнимые числа.

– Частота и декремент затухания соответственно являются, причем с точностью до знака вещественной и мнимой частями полюсов функции L ²(а), – подвел окончательный итог Эрик. – С подобной ситуацией ты встретишься во всех случаях, когда учитывается влияние принципа причинности. В той же квантовой теории рассеяния, где функция Ľ(ω) оказывается значительно более сложной. Там ее называют амплитудой рассеяния. Кроме полюсов, как здесь, она имеет еще и точки ветвления. Они связаны с рождением новых частиц в процессах взаимодействия. Их реальные и мнимые части представляют собой частоты и, опять же соответственно, обратные времена жизни резонансов… Теперь, надеюсь, ты понял, где зарыта собака?

– Не знаю, как благодарить тебя, старина, – Хейджберн вынул из заднего кармана бумажник.

– Это еще что? – отпрянул Эрик Ли.

– Платит фирма, – Хейджберн вырвал из книжки подписанный чек. – Если не тебе, так кому-то другому. Я так полагаю, что лучше тебе. Нет проблем, старина.

– Так много? – искренне изумился Эрик, увидев цифру с пятью нулями. – Куда девать столько?

– Мне бы твои заботы! Помоги старикам, если сам не нуждаешься. Они у тебя замечательные. Я помню.

– Нет моих стариков, Брюс. Умерли в один год… У вас найдутся ребята для расчета частот?

– За этим дело не станет. Была бы подходящая формула. Спасибо, дружище, за все. Ты меня здорово выручил… Могу я еще когда-нибудь к тебе обратиться? Если опять подопрет?

– Естественно. Буду рад случаю вновь повидаться.

– А сам-то ты не собираешься выйти в свет? Забился в медвежий угол и сидишь, как сыч. Хоть бы в Антрактиду слетал, раз другой земли поблизости нет.

– Один-два конгресса в год для меня вполне достаточно. Я люблю свою страну, Брюс.

– Ия люблю ее, Эрик, но это не мешает мне жить и работать в Штатах. Когда-нибудь я вернусь в Крайстчерч и стану разводить киви или обоснуюсь где-нибудь на кокосовых островах… Я бы охотно помог тебе получить место в любом университете Америки или Европы. Поработали бы немного вместе. А?.. Условия самые выгодные.

– Мне вполне хватает того, что есть. Я доволен жизнью и не ищу лучшего.

– Эх ты, Диоген! Хорошо, когда не нужно возиться с железками и, кроме клочка бумаги да огрызка карандаша, тебе ничего не требуется.

– Предпочитаю доску и мел, – улыбнулся Эрик. – Числа правят миром, как учил Пифагор. Математика – вот истинная реальность; остальное – наваждение, бред… Кстати, что представляет собой твой «черный ящик»? Надеюсь, это не безумный секрет?

– Безумный, – кивнул Хейджберн. – Ты попал в самую точку. Но от тебя у меня нет тайн. Это человеческий мозг, Эрик.

– Мозг! – невольно вскрикнул Эрик и, покачав головой, повторил: – Мозг… Электромагнитные волны мозга… Ничего у вас не получится, – протянув тяжелую паузу, бросил с блуждающей улыбкой. Собачий бред.

– Ты так считаешь?.. Но почему?

– Помнишь теорему Курта Геделя?

– Теорему неполноты?.. Весьма смутно.

– Суть ее проста и беспощадна. Нельзя получить всех сведений о системе, если задаваться вопросами о ней на ее собственном языке. Отсюда следует, что нужен метаязык более высокого уровня. Вам такая задача не по зубам.

– Что ты можешь знать о нас, мальчик из Окленда? О наших возможностях?.. Ты смотришь на мир из-за частокола тензоров и интегралов, но математика – это только модель. Натюрморт в абстрактной манере. Поедем со мной и ты получишь такой полигон для своих формул, что небу станет жарко? Давай попробуем, Эрик, хотя бы из любопытства. Неужели тебе не интересно?

– Нет. И хочешь знать, почему? Я не верю, что барон Мюнхаузен мог вытащить себя за волосы из болота. Да еще вместе с кобылой!

Авентира двенадцатая
Москва, Россия

– Hello. Is this mister Bortsov’s residence? [41]41
  Алло. Это квартира господина Борцова? (англ.)


[Закрыть]

Звонок Джонсона застал Борцова врасплох. Он никак не ожидал, что рекогносцировочные авансы мошенника из «Зенита» обернутся явью. И так скоро! Сразу же возникла проблема, где принять американца. Квартира пребывала в перманентном запустении. Еще менее способствовала первому контакту благоухающая помойка под окнами.

Джонсон говорил по-английски, что вынуждало Ратмира тянуть долгие паузы: сказывалось отсутствие практики. После конгресса в Гааге минуло три года, а короткие поездки в Китай и Корею – не в счет. Подбирая подходящие случаю словесные блоки, Ратмир лихорадочно соображал, как выйти из положения.

В довершение прочих бед вспомнились тараканы, с прошлой зимы наводнившие дом. Впрочем, с ними вроде бы удалось совладать. Пусгь на время, но опрыскивание сделало им укорот. Счастье еще, что в шкафчике, вмонтированном в стену туалета, нашелся баллончик с «киллером». Запасы Ники!.. Хлопот было порядочно. Попугая и горшки с чампой пришлось переселить на неделю к соседям, а самому убраться из Москвы на заброшенную холодную дачу.

Погрузившись в невеселые думы, Борцов отвлекся и пропустил то ли вопрос, то ли конкретное пожелание американца, который, видимо, ожидая ответа, надолго умолк. Переспросить или отделаться междометием показалось неудобно.

– Well, – пробормотал он и, словно кидаясь с обрыва, выпалил: – I weit You! Do You now my address? [42]42
  Ладно. Я жду вас! Вы знаете мой адрес? (англ.)


[Закрыть]

Адрес Джонсон знал и пообещал приехать в течение часа.

Ратмир заикнулся было насчет кода, но вовремя вспомнил, что пульт – в который раз! – был взломан и выпотрошен подчистую.

«Пусть увидит все, как есть, – с какой-то мстительной радостью подумал он, вешая трубку. – Ему еще крупно повезет, если работает лифт».

Перед мысленным взором до отвращения ярко возникла загаженная кабина с прожженными кнопками и процарапанными на стенах непотребными надписями. В последние дни к ним, словно предвосхитив визит, добавились и характерные английские выражения, любовно выписанные красным фломастером.

Пророческий век Водолея ухитрился и тут намекнуть о себе разнузданной сексомагией.

Повторилась привычная последовательность метаний: электробритва, веник, газеты на полу, книги на диванах и креслах, переполненные пепельницы, пустыр сигаретные пачки.

Джонсон появился, как обещал, по истечении часа. Рослый, поджарый, с темным загаром, выгодно оттенявшим тусклое серебро волос, он производил впечатление сильного и уверенного в себе человека. К тайному облегчению Борцова, сразу же заговорил по-русски, с характерным акцентом, но очень правильными короткими фразами.

– Судя по вашему портрету в книге, вы превосходно сохранились, Ратмир Александрович. Время, притом трудное время, к вам явно благоволит.

– Вы превосходно владеете русским, мистер Джонсон.

– По образованию я русский и, как всякий русист, люблю Россию. Это не комплимент, Ратмир Александрович. Скорее констатация профессиональной болезни. Признаюсь, что я намеренно заговорил с вами по-английски… У вас отчетливая и ясная речь. Небольшие нелады с грамматикой, но это легко поправимо. Месяц-другой в языковой среде, и вы заговорите, как Джефферсон. Насколько я знаю, вы бывали в его доме? В Монтебелло?

– Вы хорошо осведомлены, – сдержанно ответил Борцов. Манера американца не то чтобы покоробила, но заставила внутренне подобраться. За его словами проглядывала четко выстроенная система. Не только вопросы, но и утверждения, подозрительно напоминали тест.

– Я бы солгал вам, не сознавшись, что знаю о вас достаточно много, – почувствовав настроение хозяина, Джонсон поспешил раскрыть карты. – Вы были в Америке, кажется, шесть раз, включая Гавайи?

– Семь, мистер Джонсон. Первый раз я увидел статую Свободы с борта контейнеровоза и водным путем проследовал до Балтимора.

– Любопытно. Я не знал о вашем первом визите, поскольку о нем не оповестили газеты, зато в дальнейшем вы не могли пожаловаться на невнимание прессы. Вырезки с вашими фотографиями составили целое досье.

– Досье, мистер Джонсон?

– Зовите меня просто Питер, Ратмир Александрович, а я, если позволите, стану называть вас Ратмир. Идет?

– Можно Тим.

– Отлично! Тим и Пит. Подходящее название для мультфильма… Между прочим, Ратмир – это из «Руслана и Людмилы»?

– В честь деда по матери, но не исключено.

– Понимаю, что вас, как в недалеком прошлом советского человека, насторожило слово «досье». Спешу объясниться. Мы – я имею в виду нашу кинокомпанию – заинтересовались вашим творчеством сразу после появления американского издания «Абсолюта». Подумывали о запуске фильма, но опцион перехватила другая фирма… Кажется, дело не сладилось?

– Не по моей вине.

– Понимаю, такое сплошь и рядом случается на кинорынке.

– Именно это и отбило у меня охоту к экранизациям.

– Один ваш фильм я видел. Он не столь плох и с успехом прошел на Бродвее. Однако ваше замечание обескураживает. Я как раз хотел предложить вам ввязаться в очередную мясорубку.

Ратмир сделал удивленное лицо. Упоминание о досье действительно настроило его на вполне определенную волну. И опять же совпадение, которое никак не могло пройти мимо: Петр Иванович и Питер Джонсон – Петр, Иванов сын. Он решил, что не станет упоминать о своей встрече с гендиректором «Зенита». В неопределенной ситуации лучше всего выжидать. Тем более, что американец упомянул о досье намеренно. Это был вызов, а не случайная оговорка наивного простака. Но зачем? С какой целью?

– Вы слушаете меня, Тим Александрович?.. Простите, прорто Тим? – Джонсон с добродушной ухмылкой заглянул в отрешенное лицо собеседника. – Помните Наполеона? «Сначала ввяжемся, в там будет видно».

– Простите, задумался… Так куда вы хотите ввязаться?

– В производство потрясающей суперленты по мотивам вашего произведения. Последнего, смею заметить. К «Абсолюту» мы, возможно, вернемся как-нибудь потом.

– Вы хотите получить право экранизации?

– И вас в качестве сценариста.

– Почему бы нет?

– Вот именно, почему? Во-первых, будет меньше вранья, во-вторых, вы получите значительно более высокий гонорар. Когда обе стороны в выигрыше, то о мелочах не спорят. Верно, Тим?

– Смотря какие мелочи, Пит, – принужденно рассмеялся Борцов.

– Отлично! Значит, в главном согласие достигнуто?

– Выходит, так, – уклончиво ответил писатель, решив, что под «мелочами» подразумеваются деликатные моменты вознаграждения: аванс, проценты и все такое. Он готов был загодя принять любые условия и не выносил торга, однако готовил себя сыграть роль искушенного метра.

– Мелочи? – бронзовое лицо Джонсона обрело меланхоличное выражение. – В сущности все в жизни – мелочи. Кроме конечной цели, которую мы сами себе выдумываем. У вас есть такая цель, Тим?

– Конечная цель – достойно встретить смерть. А она, простите, придумана не нами.

– Мило. Очень мило… Но не будем терзать себя безысходными мыслями. Пока я есть, смерти нет, когда приходит смерть, нет меня. Не помните, кто это сказал?

– Кто-то из бессмертных, но грош цена их бодряческим сентенциям.

– Вы экзистенциалист?

– Я против всяких «измов». За одним-единственным исключением.

– И это…

– Буддизм.

– Ах, да! Как это я сразу не сообразил. Четыре благородные истины вполне укладываются в ваше миросозерцание. Книги, путешествия, ночевки в монастырях, дружба с далай-ламой…

– Вы и впрямь знаете все мои книги?

– Наивный вы человек! Индустрия кино ворочает миллиардами долларов. Мы очень осмотрительно подходим к каждому кандидату на самую проходную роль. Тем более, когда встает вопрос о сценаристе. Да, я собрал на вас пухлое досье, хоть это и вызвало у вас определенные подозрения. И я совершенно обдуманно заговорил с вами по-английски, чтобы понять, насколько быстро вы адаптируетесь в нашей среде.

– Едва ли я смогу написать сценарий по-английски.

– И не надо! – Джонсон в шутливом испуге замахал руками. – Не делайте этого, ради Бога. Как будто мы не найдем подходящего переводчика… Ту же Нину де Буа, что столь блестяще перевела «Абсолют». Помните Нину?

– Еще бы! – оживился Ратмир. – Очаровательная женщина.

– Чуть не забыл! – Джонсон распахнул чемоданчик и вынул коробку, блиставшую черной с золотом этикеткой старого скотча. – Вам от нее привет и подарок… Вы действительно любите виски?

– Спасибо, – Борцов был тронут и обрадован: чем оживленнее развивалась беседа, тем меньше оставалось поводов для сомнений. Они совершенно истаяли, когда Джонсон упомянул Нину Буа. – Люблю, а этот в особенности… В тропиках можно пить только виски. Кондиционер, виски и холодная кока-кола – с ними комфортно даже в аду. – Он незаметно увлекся и принялся непринужденно болтать о былых похождениях.

Джонсон слушал внимательно, не упуская даже самой ничтожной подробности.

– Не забудьте вставить панегирик кока-коле в ваш сценарий. Мы сдерем с них за скрытую рекламу, – вклинился он в короткую паузу. – И долго вы пробыли во Вьетнаме?

– В общей сложности порядочно.

– Меня тоже малость поджарило на этом огне. Жаль, что мы оказались по разные стороны баррикад.

– Вы воевали?

– В принципе да, хотя ни разу не выстрелил во вьетконговца.

– Моим орудием была авторучка.

– Рейд по тропе Хо Ши Мина, Долина Кувшинов в Лаосе, вертолетная атака в плавнях Меконга… Надо там быть, чтоб понять, чего оно стоит.

– Вы и репортажи читали?

– Бюро вырезок и книжные дилеры присылают нам всю печатную продукцию, где упомянуто ваше имя… Читать, конечно, не обязательно. Достаточно беглого просмотра. Но я, признаюсь, читал. И книги, и очерки в центральных газетах, где вы воспевали стойкость и мужество вьетов, противостоящих агрессии американского империализма.

– А также сайгонского марионеточного режима, а затем и китайского гегемонизма, – тон в тон добавил Борцов.

– И не раскаиваетесь теперь, когда многое выглядит в ином свете?

– Многое, но не все. Ни тогда, ни теперь я не воспринимал мир в черно-белых тонах и не запятнал себя ложью. Умолчание – это другая статья – было. И официальная риторика, пусть в гомеопатических дозах, тоже была. Куда от нее денешься? «Мы жили тогда на планете иной»… Так, кажется, у Георгия Иванова. В чем же раскаиваться? Жил, но не умер?.. Во Вьетнаме для этого было самое подходящее место. Бегая в туалет, надевали каски. А кассетное бомбометание? От улиц в Виньлине остались только полосы пепла. Как и все там, я жил глубоко под землей. Да, это была не моя война. И я не взял автомат, хотя мне предлагали. И нырял в болотную жижу, когда ваш вертолет, расчесывая тростник лопастями, палил сразу из двух пулеметов. В чем я должен раскаиваться? Из первых рук я знал о стратегическом плане вьетнамского руководства: сначала Юг, потом Лаос и Кампучия, а после – Таиланд и Бирма. Сказал ли я хоть слово в поддержку? Что же до симпатий к вьетнамцам, они были искренни. Мы ели из одного котла и в любой момент могли подорваться на одной и той же мине, что, впрочем, не мешало охранникам регулярно обыскивать мой чемодан и калечить транзистор. Вдруг я чего-то не то слушаю? Ничего, мы, россияне, привыкли ко всему. Молчали здесь, смолчим и там. Сопротивляться? Сопротивлялся, подчас отчаянно, но не переступая последней черты.

– Перед дыбой? Кажется, так называлось в старину?

– Черт его знает… На дыбу, может, и пошел, если бы сразу, так сказать, экспрессом, минуя ГУЛАГ. Ну, не готов к этой мерзости, не хочу и не могу… Вам понятно?

– Чего ж тут не понять?.. А сами вы понимали, что живете в фашистской стране? И писали, тем не менее, пламенные антифашистские книги? И до крови дрались за них?.. Простите, Тим, но где логика?

– Не все так однозначно, как вам кажется издалека. Была логика, потому что была надежда. Всего не расскажешь, не объяснишь. Не начинать же с Двадцатого съезда? Это все самому надо пережить. Никогда не забуду, как полетел из окна комитета комсомола портрет генералиссимуса… Давайте лучше распечатаем сей изумительный штоф? – Ратмир махнул рукой и потянулся за коробкой.

– Не стоит. Я, признаться, с некоторого времени не пью.

– Тогда кофе? Чай?

– Лучше чай, но немного погодя. Не возражаете? Хочется обстоятельно поговорить.

– Извините. Я вас совсем заболтал. Меня куда-то не туда повело. Вы, наверное, торопитесь?

– Напротив. Никуда не спешу. Мне интересно говорить с вами на самые разные темы. Впрочем, вы правы. Лучше сразу покончить с формальностями, чтобы вам не подумалось вдруг, будто от нашей вполне непринужденной болтовни зависит конечный результат. Я понимаю и одобряю вашу позицию. Лично для меня все давно ясно, и я готов подписать контракт. – Джонсон вновь раскрыл чемоданчик из крокодиловой кожи и выложил на стол пластиковый пакет. – Ознакомьтесь внимательно с каждым пунктом. На всякий случай здесь приложен русский перевод. За идентичность ручаюсь.

Мимолетно глянув на золотую монограмму, вдавленную в овальные пупырышки в бозе почившего аллигатора, Ратмир пролистал контракт. В нем было семьдесят четыре параграфа. Но вдуматься в них не хватало терпения. Ошеломила общая сумма $ 2 000 000. О сроках ли было задумываться? О процентах и обязательствах?

Джонсон оказался абсолютно прав, обмолвившись насчет мелочей. Руки чесались немедленно изобразить небрежную подпись. Не деньги, как таковые, манили – неслыханные! сумасшедшие! – адским соблазном, но возможности, скрытые в них. Казалось, что можно перевернуть горы. И билось сердце в суеверной надежде, что еще не все кончено, и Ника жива…

– Читайте внимательно. Наши законы – не чета российским, – . вновь предупредил Джонсон. – Нарушение условий чревато штрафами и неустойкой. Никаких средств не хватит. Прошу отнестись с максимальной серьезностью. Ну, не стану вам мешать. – Неуловимым движением тренированного атлета он легко отделился от кресла. – Позвольте полюбоваться вашими трофеями?

Истинную цену поделкам, изготовленным на потребу непритязательных туристов, можно было определить с первого взгляда. Но собранные вместе, они производили определенное впечатление, эти африканские, индийские, ланкийские, мексиканские маски, календарный круг ацтеков, чучело крокодила, примитивное оружие.

Непритязательные копии на папирусе – самое большее двадцать баксов за штуку – привлекли внимание Джонсона, прежде всего, своими сюжетами: крылатая волшебница Исида, обнаженная, усыпанная звездами Нут и длинный свиток из «Книги Мертвых», увековечивший первую в истории сцену загробного суда. Собакоголовый Анубис взвешивает сердца. Тот записывает грехи, зеленый Осирис готовится вынести приговор. И жуткая посмертная дрожь сотрясает обреченную душу… Да, сюжеты определенно свидетельствовали о целенаправленном выборе. Сколь много способны поведать вещи: шкура леопарада, пробитая, судя по зияющим дырам, копьем, тыква-горлянка из арсенала заклинателя змей, кожа сетчатого питона. Такое нынче навряд ли отыщешь в туристической лавчонке. Не те времена. Да и через таможню провезти надо уметь. Сразу видна разница между бездушной копией и подлинником, хранящим свою тайную ману. [43]43
  Мана – магическая сила.


[Закрыть]

Джонсон по достоинству оценил китайский меч из нефрита. И бамбуковое огниво с ячьим хвостом. Особенно понравился круглый щит с серебряным солнцем. Любой этнографический музей был бы рад завладеть таким экспонатом.

«Из Тибета, Лаоса?.. У каждого предмета своя история. Заповедные горные тропы, непролазные джунгли, неведомые племена. Значит были встречи вдали от проезжих дорог, доверительные беседы возле костра, когда объясняться приходится больше знаками, чем словами, упоение экзотикой, приключения, риск. И это, пожалуй, главное».

Пломбированные копии критских и греческих ваз не привлекли внимания. Так же поверхностно скользнув по фигуркам из железного дерева и фаянсовым китайским божкам, Джонсон сосредоточился на изучении фотографий с автографами. Они запечатлели хозяина дома в тесном соседстве с писателями, астронавтами, религиозными лидерами. Джонсон легко узнал героев экипажа «Аполлон-11» с Армстронгом в центре, римского папу и далай-ламу Тибета, Айзека Азимова, Артура Кларка, Георгия Гречко и прочих знаменитостей. Крепкие рукопожатия, дружеские улыбки, комплиментарные посвящения. Воистину отголоски с другой планеты. Анубис взвешивает души, Тот записывает грехи…

«Что его заставляет ютиться в убогой квартирке? – думал Джонсон, глядя на снимок, на котором Борцов, облаченный в смокинг, принимал какой-то почетный приз. – И этот кошмарный дом?.. В Гарлеме, и то не увидишь такого. Даже нет пакетов для мусора…»

На сверкающем синем кристалле в руках господина с геральдической цепью можно было разобрать всего две большие буквы:

«Science Fiction, – решил Джонсон, – всемирный конвент».

Подойдя к отделанной под эбеновое дерево дешевенькой стенке, он вскоре обнаружил хрустальный блок, сиротливо приютившийся между бронзовой курильницей и пучеглазым истуканом из Полинезии.

«Ратмиру Борцову за оригинальность мышления и выдающиеся успехи в научной фантастике», – читалась белая надпись в сапфировой глубине.

«Уж этого никак не отнимешь – оригинал».

В узком промежутке между стенкой и оконной панелью чудом умещался столик с телевизором и стереосистемой, а в проеме над ним, разделенные чучелом морской черепахи, висели еще два снимка.

Увидев отснятого крупным планом Хосе Раппопорта, Джонсон принялся разглядывать лица в толпе, окружившей нобелевского лауреата. Судя по табло вылетов, снимок был сделан в аэропорту «Шереметьево». По всей видимости, это были проводы: букет в руках ученого, вымученные улыбки, встревоженные глаза. Среди провожающих Джонсон, как и следовало ожидать, нашел Борцова. Вскоре отыскалась еще одна знакомая физиономия: Валерий Портной. Вместе с семьей он покинул Союз вскоре после отъезда Раппопорта. Профессор престижного госпиталя в Вашингтоне, Портной был хорошо известен далеко за пределами русской диаспоры. Неожиданно вскрывшиеся связи Борцова могли осложнить и без того деликатную ситуацию. Тот факт, что писатель, пусть и не слишком угодный властям, но официально признанный, не чурался водить дружбу с диссидентами, определенно свидетельствовал в его пользу. Чисто по-человечески. Однако в деловом плане знакомство с Раппопортом восторгов не вызывало. Взаимоотношения координатора и эксперта не должны были выходить за рабочие рамки. К счастью, – теперь Джонсон мог этому только радоваться – Раппопорт отказался от участия в проекте. Режим, таким образом, не нарушен, но возможность утечки информации обрела вполне конкретные очертания. Джонсон понимал, что рассуждает, как закоренелый аппаратчик. Но жесткие рамки инструкции не оставляли места для сантиментов. Дабы пресечь на будущее нежелательные контакты, он обязан возобновить наружное наблюдение за нобелевским лауреатом. Лишние заботы, непредвиденные расходы, но иного, увы, не дано. Придется поставить в известность Глэдис.