Текст книги "Богиня. Тайны жизни и смерти Мэрилин Монро"

Автор книги: Энтони Саммерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Во время Рождества 1954 года Грины и Мэрилин находили развлечение в той шумихе, которая поднялась после побега Мэрилин из Голливуда. Эми на нескончаемый поток телефонных звонков от знаменитостей отвечала с напускной невинностью. Вымышленной историей накормили Фрэнка Синатру, который все еще находился в Лос-Анджелесе и опекал Ди Маджо. Таким же образом обманули и Билли Уайлдера, режиссера фильма «Зуд седьмого года». Позвонил Мэрилин и Боб Хоуп, который тешил себя надеждой увидеть ее в своем Рождественском шоу в Корее. В то время как все остальные, посмеиваясь, сидели рядом, Эми Грин, с трудом придавая голосу серьезность, спрашивала по телефону: «Скажите, мистер Хоуп, мисс Монро пропала?»

Но прятаться долго Мэрилин не стала. В начале января 1955 года Милтон Грин устроил в Нью-Йорке коктейль для прессы. Круг приглашенных ограничивался восьмьюдесятью избранниками. Задрапированная в мех горностая Мэрилин Монро объявила, что создала собственную корпорацию «Мэрилин Монро Продакшнз», коей является президентом и держательницей контрольного пакета акций; 49 процентов акций принадлежат вице-президенту Милтону Грину. Еще она добавила, что намерения продлить контракт с киностудией «XX век—Фокс» не имеет. Для ее боссов на «Фоксе», которые предвидели, что существовавшее соглашение с ней должно потерять силу, это ничего хорошего не сулило.

Мэрилин сказала, что теперь она стала «новой женщиной». Прессе она заявила, что делает паузу, «чтобы играть роли порядком выше, те, которые хочется играть. Большинство моих картин мне не нравились. Мне надоели сексуальные роли. Я попытаюсь расширить рамки своих возможностей. У людей есть свой предел, вы знаете... на самом деле есть». На вопрос о том, какие роли ей хотелось бы играть, Мэрилин Монро упомянула одного из персонажей в «Братьях Карамазовых» Достоевского. Когда ухмыльнувшийся репортер попросил ее назвать имя персонажа по буквам, Мэрилин ответила: «Дорогуша, я не назову по буквам ни одно из имен, о которых я вам говорила».

Милтон Грин попытался в общих словах наметить контуры грандиозного плана. Он состоял в том, чтобы собрать группу актеров и режиссеров, кто хотел бы делать собственные фильмы, свободные от тирании больших студий. Газетчики особого значения этому проекту не придали. В фокусе их внимания все-таки оставалась Мэрилин. Грин вскоре убедится, что управление «Мэрилин Монро Продакшнз» занимает все время, к тому же финансовое бремя окажется непосильным.

Мэрилин жаловалась Грину, что ей всегда недоплачивали и что ее единственной ценностью оставалась слава. Денег у нее не было, а поскольку контракт с «Фоксом» все еще был в силе, легально взяться за другую оплачиваемую работу она не могла. В течение 1955 года Грин нес все ее расходы, тратя на это свой заработок фотографа.

Целый год Грин жил надеждой, что, несмотря на все юридические препоны, Голливуд не позволит себе роскоши отказаться от кассового успеха, который сулило любому фильму одно лишь, имя Мэрилин Монро. «XX век—Фокс», при явном нежелании, должен был все-таки пойти на уступку и предоставить Мэрилин независимость. Как покажут дальнейшие события, Грин оказался прав, а пока он взял на себя добровольную повинность содержать Мэрилин хоть и в роскошном, но все же затворничестве.

Грин считал, что Мэрилин должна жить по принятому звездному стандарту, а не скатываться в черную дыру. Мэрилин не возражала и с большой помпой переселилась в «Валдорф Астория Тауэре». Ее рабочим помещением стал огромный и очень дорогой трехкомнатный люкс, ее первый дом в Манхэттене. Все оплачивал Грин – расходы на одежду, косметологов, парикмахеров составляли пять сотен долларов в неделю (в ценах 1955 года). К этому надо добавить содержание матери Мэрилин и уход за ней. Еще он купил Мэрилин черный спортивный автомобиль «Тендерберд». Она, садясь за руль машины, носилась, как ошалелая, явно воображая себя лихим водителем.

По условиям «фоксовского» контракта Мэрилин могла бесплатно появляться на публике. Грин позаботился о том, чтобы зрители разглядели приятное сочетание новой Мэрилин со старой. Но сначала он сделал все, чтобы не исчез единственный в своем роде ореол романтического обаяния актрисы. В марте 1955 года в Мэдисон-Сквэр-Гарден верхом на розовом слоне въехала полуголая Мэрилин, внеся таким образом свой вклад в буффонаду, организованную для оказания помощи фонду лечения ревматоидного артрита. В роли дрессировщика выступал комедийный актер Милтон Берл, который позднее утверждал, что входил в число любовников Мэрилин.1 Появление Мэрилин было встречено одобрительным ревом двадцатипятитысячной толпы, собравшейся посмотреть на представление. Актриса стала гвоздем программы.

Утром в страстную пятницу 1955 года дом Гринов в Коннектикуте заполонили телевизионщики. Милтон Грин организовал выступление своей подопечной в передаче «Лицом к лицу» (Person to Person), ведущим которой был Эдвард Р. Марроу. Предполагалось, что шоу будет построено как «неофициальный» визит к мистеру и миссис Милтон Грин и их знаменитой гостье. Интервью должно было транслироваться в прямом эфире. Мэрилин сетовала, что согласилась на участие в программе. Ее, не привыкшую к телевидению, повергала в оцепенение сама мысль, что предстоит встреча в прямом эфире с пятьюдесятью миллионами телезрителей. Голос ее дрожал, и закаленная звезда казалась неопытной любительницей рядом со спокойной, хорошо владеющей собой хозяйкой дома Эми Грин.

Марроу поспешно перешел к вопросам, начав расспрашивать Гринов об их гостье. Готовит ли она еду? Помогает ли убирать в доме? Сама ли застилает свою постель? Грины послушно лгали. Сама Мэрилин подкинула несколько дельных мыслей о важности работы с нужными кинорежиссерами, а потом коснулась любимой, давно обкатанной темы, сказав, что получила огромное удовольствие, проехав на розовом слоне, потому что в «детстве не была в цирке».

* * *

Отныне большую часть времени Мэрилин проводила в Нью-Йорке, возвращаясь в сельский дом Гринов только по выходным. Она с интересом знакомилась с городом, пыталась уловить ритм его пульса. По всему было видно, что актриса всей душой стремилась стать настоящей жительницей Нью-Йорка. Постепенно она приобрела множество знакомых и несколько настоящих друзей. Одним из них – как это ни покажется невероятным – стал ее горячий поклонник, шестнадцатилетний парнишка.

В конце прошлого года, когда Мэрилин приезжала в Нью-Йорк для съемок знаменитой сцены с юбкой из «Зуда седьмого года», у отеля «Сен-Реджис» каждый вечер собиралась многолюдная толпа, чтобы, если повезет, увидеть свою богиню. Однажды вечером среди собравшихся оказался Джим Хаспил, подросток, в пятнадцать лет сбежавший из дома, кочевавший по меблированным комнатам и живший за счет того, что Бог пошлет. Почти все свои дни он проводил, слоняясь по кинозалам. По его собственному выражению, он ожидал увидеть экранную Мэрилин, «крупногабаритную даму, леди во всех отношениях из „Ниагары“. Когда появилась Мэрилин из плоти и крови, Хаспил был удивлен тем, что она такая миниатюрная – по паспортным данным, рост Мэрилин Монро не превышал пяти футов, – еще его поразили ее большие уши. Юноша сразу понял, что хочет встретиться с ней. Два часа спустя, когда Мэрилин вернулась, он все еще был там.

Стоило Мэрилин выйти из машины, как ее тотчас окружила толпа поклонников, щелкавших фотоаппаратами и просивших автографы. Но вот подошел Хаспил, у которого не было ни камеры, ни листка для автографа, и попросил поцеловать его. «На ее лице ясно было написано „нет“, – вспоминает Хаспил, – но я настаивал: „Ну, пожалуйста, вот сюда в щеку“, в толпе кто-то протянул: „О-о-о“, – и она сдалась, и поцеловала меня». На другой вечер Мэрилин отказалась поцеловать даже восьмилетнего малыша, пробормотав, что «Джо» это не понравится. Внутренний голос подсказал Хаспилу, что в нем ее что-то привлекло. Дальнейшее подтвердило его правоту.

В те дни Мэрилин в Нью-Йорке повсюду сопровождала группа самых преданных ей фанатов, получившая название «Шестерка Монро». Это были подростки тринадцати-четырнадцати лет. Сначала они в одиночку дежурили у стен домов и официальных зданий, поджидая своего кумира. Потом, по мере того как познакомились друг с другом, объединили усилия. Хаспил иногда тащился в хвосте «Шестерки», но он так и не стал одним из них. Оставаясь сам по себе, он полагал, что так скорее понравится ей.

После смерти Мэрилин в ее комнате найдут конверт из оберточной манильской бумаги, содержавший фотографии ее «детей». Там было фото сына Ди Маджо, детей Артура Миллера и – Джима Хаспила. Она выделила его за своеобразную преданность.

Мэрилин сразу же прониклась симпатией к шестнадцатилетнему подростку. Она впускала его в свою нью-йоркскую квартиру и брала с собой на прогулки, когда на такси носилась по Нью-Йорку. Между тем за много месяцев она даже не узнала, как его зовут. Она никогда не спрашивала имя, а он забыл представиться. Потом это казалось уже излишним. Только по прошествии года как-то в разговоре Мэрилин вдруг назвала его «Джимми». Он решил, что, вероятно, она попросила кого-то из «Шестерки Монро» коротко рассказать ей о парнишке, который даже не удосужился назвать ей свое имя. В глубине души Хаспил верил, что нравится ей своей дерзостью, а также тем, что в одиноком, упрямом подростке она видела бедную сиротку, какой сама была в детстве.

Дружба Мэрилин с Хаспилом поддерживалась «на ходу», большинство его рассказов из ее частной жизни связано с поездками на такси. Как он убедился, Мэрилин терпеть не могла некоторые повадки нью-йоркцев. Как-то, оплатив проезд в такси, она ждала сдачи, и водитель сказал: «Вы Мэрилин Монро и еще требуете сдачи?». Она сделала это своим правилом: вела точный денежный расчет. Получив сдачу до последнего цента, не поскупилась на чаевые.

В пачке писем Мэрилин, обнаруженной в 1986 году, есть послания ее юного друга и ответы звезды. История Хаспила не вызывает сомнения. Сейчас возраст его приближается к пятидесяти годам, он женат и имеет двух подростков-сыновей. Ныне Хаспил один из людей, наиболее осведомленных о жизни Мэрилин. У него обширная коллекция фотографий, многие из которых были сделаны фотокамерой стоимостью в пять долларов, которую он приобрел тридцать лет назад.

Мэрилин глазами Хаспила – это женщина, малознакомая всему остальному миру, редко красившаяся и не любившая наряжаться в обыденной жизни, «которая бегала по Нью-Йорку в коротеньких носочках». Хаспил был свидетелем того, как Мэрилин каталась в Центральном парке на своем новеньком английском велосипеде, как путешествовала по сосисочной империи торгового центра Натана на Кони-Айленд. Он помогал ей с покупками у «Уилана», в любимом аптечном магазине на 93-й улице и Лексингтон-авеню. По мнению Хаспила, Мэрилин в этом реальном мире чувствовала себя более комфортно.

Еще Хаспил видел, что в Нью-Йорке Мэрилин пыталась стать не просто его настоящей жительницей – она занималась самоусовершенствованием, на что в Голливуде у нее почти не оставалось времени. Когда Хаспил предложил ей «Нью-Йоркер Пост», бульварное чтиво, где в колонке светских новостей был помещен очередной бред об актрисе, она с отвращением отказалась даже взглянуть на статью. В то же время Мэрилин с жадностью поглощала «Нью-Йорк Таймс», даже «Уолл-стрит Джорнал». В то лето еще один гость Мэрилин обратил внимание, что кофейный столик хозяйки был завален такими книгами, как: «Очерки» Эмерсона, «Греческая мифология» Эдит Гамильтон, письма Жорж Санд, «Улисс» Джойса и «Режиссерские уроки К.С. Станиславского» М. Горчакова. Последнее название говорило о цели, которую Мэрилин ставила во главу угла, – стать «серьезной актрисой».

Примечания

1. В своих мемуарах, опубликованных в 1974 году, Берл пишет, что в 1948 году, во время съемок картины «Джентльмены предпочитают блондинок»? у него с Мэрилин был роман.

Глава 18

В конце апреля 1955 года, через три недели после появления в телевизионной программе с Мил-тоном и Эми Грин, Мэрилин, никем не замеченная, посетила часовню городского похоронного бюро на Лексингтон-авеню в Нью-Йорке. Она пришла туда проводить в последний путь британскую актрису Констанс Кольер, умершую в возрасте семидесяти семи лет. Мэрилин сидела рядом с писателем Труменом Капоте, с которым она встретилась не так давно в ночном клубе «Эль Морокко». Капоте вспоминал, что одета она была во все черное «и все время грызла начисто откусанный ноготь большого пальца... время от времени снимая очки, чтобы промокнуть струившиеся из ее серо-голубых глаз слезы». Она сказала Капоте: «Я ненавижу похороны. Мне не нужны похороны – хочу, чтобы мой прах бросил в волны один из моих детей, – если они у меня будут...»

С Констанс Кольер Мэрилин познакомил Тру-мен. Капоте. В течение нескольких недель, до кончины великой актрисы, Мэрилин брала у нее уроки актерского мастерства. Кольер, которая последние годы только и занималась тем, что готовила американских актеров, вынесла Мэрилин короткий приговор: «О да, в ней что-то есть. Она красивое дитя. Но я не могу назвать ее актрисой, во всяком случае в традиционном смысле слова. То, чем она владеет, – эта аура, это свечение, этот трепетный ум – может так и не проявиться на сцене. Все это так хрупко и трудноуловимо, что может быть ухвачено только камерой. Это – как колибри в полете: только камера в состоянии запечатлеть поэзию этого. Тот, кто полагает, что эта девушка просто вторая Харлоу или шлюха, или что там еще, – просто безумец. Я надеюсь и молю Бога, чтобы она прожила как можно дольше, чтобы раскрепостить странный чудный талант, который ищет выхода в ней, подобно заточенному в темницу духу...»

* * *

Потеряв свою наставницу Кольер, Мэрилин пыталась найти того, кто помог бы ей выпустить свой талант на волю. Такого человека она нашла в Ли Страсберге, основателе «Экторз Стьюдио» (Актерской студии), кузницы актерских талантов Нью-Йорка, которая стала самой знаменитой театральной мастерской в мире. В число его учеников в пятидесятые годы входили: Марлон Брандо, Джеймс Дин, Эли Уоллэч и Анн Джексон, Пол Ньюмен, Монтгомери Клифт, Стив Мак-Квин, Шелли Уинтерс, Морин Стэплтон и Том Иуэлл, партнер Мэрилин по «Зуду седьмого года». Своего учителя, вспоминает биограф Страсберг, одни ученики называли равви, другие отцом, третьи гуру, богом, гением, жуликом, шарлатаном, либо «Последней усадкой» (Ultimate Shrink).

В том клубке противоречий, который составлял сущность Мэрилин, Страсберг открыл существо, обладавшее опасной силой. Она, в свою очередь, нашла в нем учителя, воспитателя для своей личности и новую зависимость.

В Голливуде Мэрилин уже встречалась с женой и дочерью Страсберга и говорила о своей мечте – хоть один день поучиться у маэстро. В марте 1955 года Мэрилин сидела напротив продюсера Черила Крофорда, одного из соучредителей «Экторз Стьюдио». Она рассказала о своем желании стать серьезной актрисой, и тот пообещал оказать содействие. На другой день Мэрилин уже очутилась у Страсберга, в его тесной, уставленной книгами квартире на углу Бродвея и 86-й улицы. После короткого собеседования он согласился взять ее как частную ученицу; стать полноправном воспитанником актерской студии могли только те, кто имел опыт сценической работы. Первые уроки Страсберг проводил дома, так как он сразу увидел, что Мэрилин принадлежала к «типу людей с определенными проблемами эмоционального плана».

Пока Мэрилин рассказывала Страсбергу о своем прошлом (именно тогда она призналась ему, что работала девушкой по вызову), он отметил, что она очень нервная. От страха ученица буквально заикалась. Но новый педагог приободрил ее.

Потом Страсберг вспомнит: «Я заметил, что она казалась не той, кем была на самом деле, и то, что происходило внутри, не соответствовало тому, что делалось снаружи, а такие вещи всегда означают, что есть над чем поработать. Создавалось впечатление, что она ждет, когда нажмут на кнопку. Когда же кнопка была отжата, дверь открывалась и вашему взору представала сокровищница, полная золота и драгоценностей».

Говоря о Мэрилин, Страсберг не боится прибегать к самым смелым гиперболам. О ее присутствии он сказал следующее: «Вокруг нее полыхало таинственное зарево, как у Иисуса во время Тайной вечери, когда вокруг его головы сияет нимб. Такой же яркий белый свет окружал и Мэрилин».

Но в 1955 году Страсберг воздерживался от таких цветистых фраз. Вместо этого он многие месяцы нагружал ее изнурительными упражнениями. В святая святых американского актерского мастерства все были равны, там не существовало звезд. На занятия Мэрилин приходила в мешковатом свитере и джинсах, без грима, и усаживалась в самое неприметное место в комнате. Сначала актер Кевин Маккарти даже не замечал ее, хотя они сидели рядом, бок о бок и наблюдали за плохо сыгранной сценой из «Трех сестер» Чехова. Когда он наконец узнал ее, то открыл у Мэрилин интересную способность то «включать», то «отключать» личность Монро, переходя из состояния неприметности к состоянию яркого свечения, о чем говорит Страсберг.

«Это взъерошенное человеческое существо, сидевшее справа от меня, – вспоминает Маккарти, – было невесть чем. Но пятнадцать минут спустя, после того как я прервал сцену каким-то справедливо грубым замечанием, я снова взглянул на него и увидел, как из этого ничтожества появляется живая, пульсирующая Мэрилин Монро... Помнится, я смотрел и думал: „Боже мой, это она – она только что ожила“».

Мэрилин быстро подружилась с Эли Уоллэчом, который совсем недавно вернулся из Лондона и играл в «Чайном доме августовской луны». Уоллэч, который, как и Маккарти, будет играть с ней в «Неприкаянных», также был поражен феноменом моментального преображения Мэрилин Монро. На улицах прохожие могли вдруг остановиться и пялить на нее глаза, хотя всего минуту назад все проходили мимо, не замечая. «Просто в какое-то мгновение я почувствовала, что я Мэрилин», – будет объяснять актриса.

Иногда уроки актерского мастерства Страсберга казались выше разумения Мэрилин. Один из ее коллег Фрэнк Корсаро стал даже называть себя «переводчиком Мэрилин». Он говорит: «Почти половину она не понимала из того, о чем говорил Ли».

Пэгги Фьюери, которая в настоящее время ведет театральную мастерскую в Лос-Анджелесе, не соглашается с ним: «В актерском мастерстве Мэрилин вполне преуспевала. Ее проблема состояла в том, что она так боялась, что у нее ничего не получится, что становилась скованной, и поэтому все считали ее тупой».

С некоторыми заданиями Мэрилин справлялась лучше других: у нее все получалось более естественно. Так, на уроках импровизации она всех превосходила в изображении котенка. Для репетиций Мэрилин попросила котенка у знакомых и часами наблюдала за ним, а потом подражала ему до совершенства. Главная трудность ее состояла в том, чтобы преодолеть страх, страх сцены, который появляется у человека, когда нужно вести диалог в присутствии зрителей.

Вне студии защиту Мэрилин теперь взяли на себя Ли и Паула Страсберг. Поскольку она все больше времени проводила в городе и меньше в доме Гринов в Коннектикуте, сирота по призванию, она охотно прильнула к груди еще одной семьи. В доме Страсбергов, предоставив полную свободу, ее принимали как свою. В шумном еврейском семействе Мэрилин стала третьим ребенком Паулы Страсберг. Праздники она проводила на Огненном острове, где у семьи был дом, куда они выезжали на выходные.

В одной комнате с Мэрилин иногда жила семнадцатилетняя дочь Страсберга Сьюзен, тоже актриса. По утрам, лежа в кровати, Сьюзен с благоговейным трепетом наблюдала за тем, как Мэрилин готовила для дня свое знаменитое тело, которому скоро должно было исполниться тридцать лет. Вечерами она становилась свидетельницей того, как Мэрилин, сбросив туфли, в одиночестве танцевала на середине комнаты, если не случалось никого, кто мог бы составить ей компанию».

Однажды, когда гостья обронила, что завидует людям, умеющим рисовать, Сьюзен одолжила ей блокнот для эскизов и перо. Способность Мэрилин к рисованию стала для всех сюрпризом. «У меня сохранилось два ее эскиза, – говорит Сьюзен. – На одном, быстрыми округлыми линиями запечатлев чувственную кошачью грацию и движение, она изобразила себя. На втором была маленькая негритянская девочка в жалком платьице, со спущенным чулком». Этот рисунок Мэрилин назвала «Одна». Несколько ее рисунков сохранилось. Несмотря на любительское исполнение, в них ощущаешь проницательность и чувство. Один рисунок, изображающий элегантную женщину с бокалом шампанского в руках, она назвала: «Ах, что за черт!»

По прошествии лет за гостеприимство Страсберга Мэрилин своеобразно и щедро вознаградила его: она оплатила расходы своего учителя, связанные с поездкой в Советский Союз. Его сыну Джону в день восемнадцатилетия она подарила свой автомобиль «Тендерберд». Во время сбора средств в пользу студии само присутствие Мэрилин обеспечило приток многих тысяч долларов.

В своем завещании Мэрилин все свое личное имущество оставляла Страсбергу. Платья, меха, кинонаграды, книги, письма, даже белье однажды будут доставлены в дом Страсбергов в Нью-Йорке. Позже нежданно-негаданно Страсберг унаследует все права на один из фильмов Мэрилин, «Принц и хористка». Многие из ее личных вещей и сегодня неусыпно оберегаются второй женой Страсберга, Анной.

В завещании Мэрилин также упоминалась одна нью-йоркская чета, которую никак уж нельзя заподозрить в том, что они использовали актрису. Речь идет о поэте Нормане Ростене и его жене Хедде. Они ввели Мэрилин в свою компанию, где она была как рыба в воде. Вероятно, в ее жизни это были самые долгие чисто дружеские отношения. Дружба эта началась совершенно случайно, в дождливый весенний день 1955 года.

Норман Ростен сидел дома в Бруклин-Хайтс за письменным столом, когда позвонил его приятель, фотограф Сэм Шоу, и спросил, можно ли зайти. В районе Проспект Парка его с товарищем застиг ливень. Через несколько минут Ростен видел, как по ступенькам лестницы вверх поднимался Шоу, а за ним следом семенила фигурка в промокшем пальто из верблюжьей шерсти. Шоу невнятно познакомил свою спутницу с хозяином дома, тому показалось, что прозвучало имя «Мэрион». Девушка взяла томик стихов, написанных Ростеном для своей дочери Патрисии, и погрузилась в чтение. Только позже, когда Хедда Ростен спросила, где девушка работает, та застенчиво назвала свое имя, Мэрилин Монро.

Кроме Ростена и его жены, среди восточных друзей Мэрилин практически не было никого, кто интересовался бы самой Мэрилин. «Нас на самом деле совершенно не интересовало, кем она была, – говорит Ростен, – в реальной жизни она очень отличалась от созданного стереотипа. С нами она была само очарование. Такое странное человеческое существо...»

Все лето 1955 года, а потом в течение последующих семи лет Мэрилин часто и с удовольствием уединялась с Ростенами. У них сохранилось несколько ее записок и писем, которые являются подлинной ценностью, поскольку имеют отношение к женщине, практически не оставившей после себя письменных свидетельств. После первой встречи Мэрилин написала из «Валдорф-Астории»:

Дорогой Норман,

Мне немножко странно писать имя «Норман», поскольку меня саму зовут Норма, и тем не менее мне кажется, будто я вывожу собственное имя.

Во-первых, спасибо, что Вы в субботу позволили Сэму и мне посетить Вас и Хедду, – было очень мило. Я была рада познакомиться с Вашей женой. Как бы то ни было, она встретила меня с большой теплотой.

Огромное спасибо за Вашу книгу стихов, с которой я все воскресное утро провела в постели. Она очень тронула меня; я всегда думала, что, если бы я имела ребенка, мне хотелось иметь только сына, – но после Ваших «Песен для Патрисии» я знаю, что маленькую девочку любила бы ничуть не меньше, – вероятно, прежнее чувство было в какой-то степени фрейдистским.

Я когда-то тоже писала стихи, но обычно это происходило в моменты депрессии. Те немногие люди, которым я их показывала (по правде говоря, их было двое), сказали, что они произвели угнетающее впечатление, – один из них даже плакал, но это был старый друг, которого я давно знаю.

Надеюсь, что мы снова увидимся.

Еще раз за все спасибо.

С наилучшими пожеланиями Хедде и Патрисии, и Вам.

Мэрилин М.

«Ей нравилась поэзия, – вспоминает Ростен. – Для нее это было кратчайшим путем. Она с интуицией поэта понимала, что это была прямая дорога к сути переживаний».

После встреч с Ростенами, где часто звучали стихи, ее увлечение поэзией сделалось устойчивым. Двумя самыми любимыми авторами были Уолт Уитмен и У.Б. Итс, ставший для нее настоящим открытием. На вечерах у Ростенов каждый по очереди брал книгу стихов и вслух читал поэтические строчки на той странице, на которой книга открывалась. Мэрилин досталось читать стихи Итса «Никогда не отдавай все сердце» (Never Give All the Heart). Ростен вспоминает: «Она читала довольно медленно, мягко, как на уроке, тихо, но напряженно».

Не отдавай ты сердца без оглядки,

Любовь с людьми порой играет в прятки.

Но страстным женщинам так хочется влюбиться,

Хоть даже им не может и присниться,

Что с каждым поцелуем чувство тает,

Что красота обманчива бывает.

Без лишних вздохов, ахов и печали

Они свои сердца игре отдали.

Но не дано в нее легко играть

Тому, кто, полюбив, не может есть и спать.

Но коль душа другому отдана,

То, значит, все уплачено сполна.

Читать Мэрилин закончила в полной тишине. Ростен говорит: «Она считала, что поэты были загадочными, замкнутыми, не похожими на других людьми. Я пытался разубедить ее в этом...» Вскоре Мэрилин прислала Ростену свои собственные опусы, написанные в порядке эксперимента. Вот некоторые строки:

Жизнь —

Я оба твои направленья,

но все же больше существую в холоде мороза.

Сильная, как на ветру сеть паутины,

Оттягиваемая больше книзу.

Как-то сохранясь,

Те капельки света имеют краски,

что видела я на картинах, – ах жизнь,

они тебя надули...

Паутинной нити тоньше,

простого проще, —

она цеплялась,

удерживаясь крепко на сильном ветре

и опаленная скачущими жаркими огнями, —

жизнь, в которой я одновременно

сосуществую в обоих направленьях —

но как-то остаюсь висящей,

оттягиваемая книзу,

и оба направления меня терзают.

Для Мэрилин 1955 год стал годом познания – самой себя, актерского мастерства и искусства, на которое у нее в прошлом никогда не хватало времени. Иногда она «заимствовала» Ростена у его жены, чтобы пойти с ним на спектакль или концерт. Однажды в «Карнеги-Холл» их пригласили познакомиться с русским пианистом Эмилем Гилельсом. Он поцеловал Мэрилин руку и сказал, что ей нужно приехать в Советский Союз. Мэрилин ответила ему то, что говорила всем вместе и каждому по отдельности: что в данный момент читает Достоевского.

Когда пресса обнаружила, что Ростен сопровождает Мэрилин, в колонках светской хроники замелькали сплетни, намекавшие на любовный роман. Ростен, считавший свой брак счастливым, заметил, что эта идея всерьез никогда не приходила в его голову. «Лечь в постель с Мэрилин – это не означало бы лечь в постель с одной женщиной, это означало бы лечь в постель с целым учреждением. Кто мог бы вынести это? Как жутко было бы оказаться на его месте!»

Ростены увидели в Мэрилин существо, которому нравится быть домашним до тех пор, пока домашний труд является приятным развлечением, а не обязанностью. Она любила похвастать своим искусством в приготовлении того или иного блюда, доставшимся ей, как она говорила, в наследство от годов детского рабства в приемных домах. Повариха Мэрилин своих новых друзей использовала как подопытных свинок. Ростен вспоминает превосходное тушеное мясо и рыбу, тушеную в белом вине, и жуткие салаты, залитые уксусом. Он говорил: «Ее цветовая гамма» (горох и морковь), если не поражала, то все же оставалась постоянной. Однажды она предложила, чтобы «смягчить» остроту приправленного блюда, воспользоваться феном для сушки волос!»

Дочь Ростенов Патрисия, которой в ту пору было восемь лет, сохранила отчетливые детские воспоминания о новой знакомой, с «которой было очень весело оставаться вдвоем, потому что она все делала против правил, а дети любят проводить время со взрослыми, которые способны на такое. Когда Мэрилин прикасалась ко мне или тискала меня, я чувствовала ее тепло и мягкость, которые действовали прямо-таки успокаивающе. Это было все равно, что ухнуться на стеганое одеяло, цвета шампанского, что украшало ее кровать».

Однажды Мэрилин застала Патрисию врасплох, когда та сидела в ее спальне, засунув любопытный нос в огромную коробку с декоративной косметикой. «Она усадила меня перед зеркалом на туалетном столике, – вспоминает Патрисия, – и сказала, что покажет, как нужно делать эту работу правильно. Я наблюдала, как ее умелые руки превращали мое детское лицо в нечто великолепное, даже по моему разумению. Благодаря ей мои веки засияли, мои скулы стали отчетливее, а губы порозовели. Она также собрала волосы в элегантную французскую прическу, убрав их с плеч. «Что ж, – подумалось мне, – так я могла бы сойти и за семнадцатилетнюю». Тогда, гордая своим творением, она взяла меня за руку и отвела вниз в гостиную, чтобы показать взрослым».

Иногда Ростены приглашали Мэрилин в дом, который они снимали на Лонг-Айленд. Поездка в ее компании никогда не проходила спокойно. Ростены вспоминают о выходных, когда Мэрилин проводила время, скромно сидя на берегу в купальном костюме, соломенной шляпке и солнечных очках, укрывшись в тени зонтика.

«Медленно, почти неприметно для глаз, – говорит Ростен, – как будто новость распространилась телепатическим способом, вокруг собралась группа молодых людей в плавках и, прежде чем мы успели что-либо сообразить, окружила нас. Они пялились на Мэрилин, не веря глазам, словно она была миражом. Они подошли ближе, издавая радостные восклицания, протягивали руки, чтобы потрогать ее. Толпа росла, и оживление толпы вышло из-под контроля, когда Мэрилин отшатнулась назад и в ее глазах блеснул страх.

Рис. 3. Письмо Мэрилин поэту Ростену, написанное в середине 50-х. Она все еще способна подшучивать над собой

Рис. 3. Письмо Мэрилин поэту Ростену, написанное в середине 50-х. Она все еще способна подшучивать над собой.

«Я был поражен таким двойственным эффектом: любовь толпы и потребность в низкопоклонстве – и в то же время невыразимый страх. Она нервно рассмеялась, и внезапно вырвалась из круга и побежала к воде, от которой ее отделяло около пятидесяти ярдов. Юные поклонники с ликованием устремились следом. Она поплыла, позвав меня плыть за ней. Я тоже немного испугался, особенно когда шумные ребята окружили ее, а мне пришлось распихивать их...»