Текст книги "Богиня. Тайны жизни и смерти Мэрилин Монро"

Автор книги: Энтони Саммерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Актриса Терри Мур, бывшая жена Говарда Хьюза, знала Мэрилин с ее первого появления в Голливуде. Тогда они вместе работали по контракту сначала на «Фоксе», потом на «Коламбии». Мур говорит: «Я очень хорошо помню, как восторженно она относилась к своим прогулкам с Бобом. Она всей душой стремилась к культуре, и она уважала Боба, потому что он был хорошо начитан. Она мне тоже говорила, что вышла за него замуж, говорила вскоре после того, как это произошло. А запомнила я потому, что сама рассказывала ей о моем собственном краткосрочном браке с Гленном Дэвисом».

Уилл Фаулер, пишущий друг Слэтцера из Голливуда, свидетельствует: «Боб сказал, что хочет на некоторое время смотаться в Мексику и жениться на Мэрилин. Когда они вернулись, помню, Боб показывал мне их свидетельство о браке. Оно выглядело как необычный аттестат об окончании средней школы, в черно-белой обложке с золотой печатью...»

Слэтцер говорит, что бракосочетание состоялось 4 октября 1952 года, после длинной ночи разговоров и возлияний. Ди Маджо в то время находился на Западе, а они, воспользовавшись его заветной собственностью, «Пакардом» 1948 года, с откидывающимся верхом, помчались к пограничному мексиканскому городу Тихуана. Они и раньше ездили в Мексику по выходным. Тихуана славился своими безволокитными браками и разводами, где, кроме резиновой печати, ничего другого не требовалось. Десять лет спустя Мэрилин полетит в другой пограничный городок, чтобы развестись с Артуром Миллером.

«О процедуре мы толком ничего не знали, – говорит Слэтцер. – Я спросил совета у помощника менеджера из „Иностранного клуба“, с которым был знаком. Он сказал, что нам нужен юрист, выполняющий работу тотчас, и добавил, что мы можем найти его на этой же улице. Мэрилин хотела пойти в церковь, говоря, что без нее нет романтики. Контору юриста мы нашли за магазином, прямо на главной улице. Сейчас я уже не помню его имени – ведь с тех пор прошло чертовски много лет. Он сказал, что сможет заняться нами примерно через час и что нам понадобятся два свидетеля. Одним могла стать его жена, а второго нам предстояло отыскать в городе самим».

Этот второй свидетель и является тем единственным, очевидцем, который подтверждает сказанное Слэтцером о событиях того свадебного дня как непосредственный их участник. В 1982 году я связался с Кидом Чисселом, старым актером, который в сороковые годы был знаком с Мэрилин и Слэтцером. Слэтцер о нашей беседе предупрежден не был. Вот что сказал Чиссел об этом браке: «Это была чистая случайность. Я находился в Тихуане, желая увидеться со старым дружком по ВИФ. Вдруг я увидел, что из магазина выходят Боб и Мэрилин. Я толкнул его в плечо, он резко повернулся, глаза у него были безумными. Когда до них дошло, кто я, мы все расхохотались, потом они спросили: „Не смог бы ты быть нашим свидетелем?“ Я ответил: „Да“. Тогда я еще подумал, что давно пора... А Мэрилин добавила, что будет чувствовать себя лучше, если перед бракосочетанием сходит в церковь. Мы отправились в католический храм. Других церквей там не было. Боб и я остались стоять у дверей, а Мэрилин, прикрыв голову свитером, зажгла у алтаря свечи. Когда она освободилась, мы пошли к юристу. Его жена протянула Мэрилин цветок, они заполнили бумаги, а юрист оформил их брак. Тогда мы пошли покупать Мэрилин мексиканские сандалии, потому что кто-то забрал ее туфли, которые она сняла перед юридической конторой. Сделав покупку, мы направились в „Иностранный клуб“, чтобы пропустить по стаканчику».

Если эту историю Чиссел придумал, то он хорошо заучил ее. Его воспоминания в малейших деталях совпадают с тем, что говорит Слэтцер. Вероятность того, что Мэрилин узнают, была чрезвычайно мала, полагает Слэтцер. «Она вовсе не походила на неотразимую красотку Мэрилин Монро, – сказал он. – На ней не было грима, и волосы она собрала сзади, словом, ничем не отличалась от любой девчонки, приехавшей на выходные в Тихуану».

В ту ночь, говорит Слэтцер, свои брачные отношения с Мэрилин они закрепили в спальне отеля «Розарита-Бич», который в то время представлял собой старомодное уединенное место в двадцати милях от Тихуаны. «На другой день утром, – говорит он, – я проснулся и увидел, что она сидит в постели и глаза ее на мокром месте. Она плакала, но о причине слез ничего не сказала».

Брак просуществовал три дня. «Мы вернулись в Лос-Анджелес, недоумевая, что будем делать с Ди Маджо, – говорит Слэтцер, – но первым до нас добрался Даррил Занук. Он позвонил Мэрилин вечером в понедельник и сказал, что на студии возникли определенные проблемы. О случившемся она проболталась кое-кому из знакомых, и новость быстро распространилась. Мне пришлось иметь дело с Зануком, а он был непоколебим: „Мы вложили в эту девушку кучу денег и не желаем из-за этого брака оказаться на крючке. Его нужно расторгнуть“».

Как говорит Слэтцер, им с Мэрилин пришлось подчиниться воле студии. Его друг Уилл Фаулер вспоминает, что Слэтцер тогда так и сказал ему. По свидетельству Терри Мур: «Мэрилин сказала, что конец этому каким-то образом положила студия».

Слэтцер с явным нежеланием признает, однако, что Мэрилин, вернувшись в Голливуд, изменила отношение к браку. Последовали звонки от Ди Маджо, и новоиспеченная жена Слэтцера, похоже, смутилась и пришла в замешательство. На другой день молодожены вернулись в Тихуану и, подкупив юриста, уговорили его уничтожить свидетельство о браке, которое еще не было оформлено надлежащим образом. Что он и сделал.

В той невообразимой кутерьме, которой отличается Тихуана в наши дни, нечего и думать о том, чтобы провести настоящее расследование и проверить, на самом ли деле был заключен брак Мэрилин Монро с Робертом Слэтцером. Самое грустное замечание по этому поводу исходит от Терри Мур. Она говорит: «Мэрилин хотела быть свободной, и все же она страшно боялась одиночества. Я думаю, она совершенно запуталась с Ди Маджо, а Боб ей нравился. Она просто бросилась с головой в омут, а потом вынырнула из него».

* * *

В последние недели 1952 года Мэрилин начала сниматься в фильме «Джентльмены предпочитают блондинок», ставшем одним из заметных мюзиклов пятидесятых годов. Картина эта принесла Мэрилин огромный успех, который она разделила с Джейн Рассел. Обе они учились в одной и той же средней школе, и Рассел однажды даже видела Мэрилин на танцах, куда та пришла со своим первым мужем Джимом Дахерти. Теперь, к величайшему огорчению сплетников, Джейн Рассел и Мэрилин Монро стали хорошими приятельницами.

Рассел была замужем за ушедшим из спорна футболистом Бобом Уотерфилдом, и Мэрилин спросила у нее, что та думает о браке с известным спортсменом. Рассел говорит: «Я сказала ей, что она должна будет находить время, чтобы встречаться с собственными друзьями, с кем можно поговорить о книгах, поэзии и искусстве. Но по всей видимости у нее не было такой возможности. Мэрилин чувствовала, что какая-то часть ее умирает, потому что она никак ее не проявляла».

Джо Ди Маджо и не думал отступать. О том, как завершился для Мэрилин 1952 год, рассказал ее друг Сидней Сколски: «Она пришла на традиционный Рождественский прием в студии, выглядела веселой и, казалось, веселилась. Потом она исчезла, но, кроме дома, идти ей было некуда. В то время она снимала комнату в „Беверли Хиллз“. Там она ждала телефонного звонка от Джо, который поехал в Сан-Франциско навестить свою родню. В комнате на столе Мэрилин увидела крохотную елочку, а еще сопроводительную записку на картонке. Печатными буквами от руки было написано: „Счастливого Рождества, Мэрилин“. А в углу на стуле сидел Джо».

Несколько дней спустя Мэрилин призналась Сколски: «Мне первый раз в жизни кто-то принес рождественскую елочку. Я была так счастлива, что даже всплакнула».

В тот месяц ее студия подкармливала прессу сообщениями, что Мэрилин теперь официально становится полноправной звездой. По утверждению студии, у нее были даже преимущества перед другими звездами, так как она была «больше разрекламирована в печати», чем Рита Хейворт и королева Англии. От своих поклонников актриса получала более пяти тысяч писем в неделю и теперь имела право занять на студии роскошную гримуборную, которая когда-то принадлежала Марлен Дитрих. На студии ее стали называть «мисс Монро».

За несколько месяцев до этого в Голливуде рядом с плавательным бассейном руководителя музыкальной группы Рея Энтони, ревя моторами, приземлился вертолет. От порыва ветра, поднятого винтами, в воду попадали стулья и столики, нарушив гармонию тысячи плавающих гардений. Из вертолета в пламенеющем красном платье, оскорбившем вкус всех собравшихся (за исключением фотографов), вышла Мэрилин. Она явилась на церемонию, одетая с такой безвкусицей, что испугался даже тот, кто затеял это действо. Предстояло первое исполнение песни под названием «Мэрилин». В ней говорилось:

От Евы начиная, никто, уверена,

Пленять мужчин не может, как Мэрилин моя.

Я все давно продумал – есть церковь и кольцо,

Увидеть остается лишь Мэрилин в лицо.

Хотя она покуда мне не сказала «Да»,

Но я готов признаться, что это не беда.

Уверен я, что если мне все же повезет,

То Мэрилин со мною все ж под венец пойдет.

В мечтах американцев Мэрилин теперь стала невестой всех и каждого. В реальном же мире она была потерпевшим крушение кораблем, отданным на милость волнам, с запасным якорем в виде бейсбольного чемпиона.

Глава 12

В разгар лета 1953 года, вскоре после двадцать седьмого дня рождения, Мэрилин совершила необычный ритуал напротив Китайского театра Граумена на Голливудском бульваре: вместе с Джейн Рассел, актрисой, с которой снимались в картине «Джентльмены предпочитают блондинок», они оставили на еще не застывшем гипсе отпечатки своих рук и ног и рядом с ними написали свои имена. Толпа любопытных отозвалась на это одобрительным гулом. Мэрилин не удержалась и сделала несколько обычных для нее саркастических замечаний. Она в шутку предложила Рассел, для которой Говард Хьюз однажды изобрел специальный бюстгальтер, оставить на гипсе и другие отпечатки. Что касается ее самой, то после «Ниагары» она уже снискала себе репутацию актрисы, которая способна на экране заявить о своем приходе, уходя. Мэрилин предложила сесть на незастывший гипс. Но обе ее идеи были отклонены, так же как и предложение сделать точку над буквой i в ее имени из бриллианта, чтобы увековечить песенку «Лучший дружок девушки – бриллиант» (Diamonds Are a Girl's Best Friend). Вместо бриллианта нашли горный хрусталь, который, однако, вскоре был украден.

Церемония у театра Граумена была старомодной, но показательной, как еще одно подтверждение, что актриса стала звездой. Мэрилин, говорит Рассел, была рада, и в то же время испугана. Теперь всем вокруг было видно, что чувство незащищенности ни на минуту не покидало эту самую беззастенчивую в мире актрису.

В день появления у Граумена перепуганная насмерть Мэрилин позвонила своей парикмахерше Глэдис Уиттен, которую именовала «Глэднес»1. «Мне нужна твоя помощь, – произнес на другом конце города слабый голосок, – пожалуйста, приезжай, Глэднес, и захвати свою мамочку». Казалось, произошла катастрофа, но Мэрилин объяснила: «Я никак не могу решить, что надеть».

Уиттен, как всегда, повиновалась. «Она была, как маленькая девочка, – говорит Уиттен. – Я ничего не могла с этим поделать. Я просто хотела помочь ей».

Актрисе очень повезло в том, что ее помощники были такими терпеливыми. Уиттен продолжает свой рассказ: «...Бывало и так: мы причешем ее, наложим грим, она начнет одеваться, а потом всех ошарашит: „О, я забыла принять душ“. И сделает, как решила, – пойдет и примет душ, а потом мы начнем все сначала...»

Иногда Мэрилин бывала не только подавленной, но и смешной. Однажды она позвонила из студии и беспомощным тонким голосом взмолилась: «Глэднес, не могла бы ты подъехать и забрать меня? Моя машина что-то не пришла. Мне уже пришлось пройти весь путь от Беверли Хиллз пешком, и никто меня не подвез».

Озадаченная Уиттен поспешила на выручку. Мэрилин ждала ее с лицом, покрытым толстым слоем вазелина. По ее мнению, это должно было сохранить молодость ее лица, хотя ее уверяли, что такое средство только вызовет нежелательный рост волос2. Водители в то утро отказывались брать «Стремительно восходящую звезду 1953 года», одетую в джинсы и свитер, с толстым слоем смазки на лице.

На съемочной площадке Мэрилин всегда легко обижалась на любые критические замечания. Однажды слышали, как актер Томми Нунан после съемки сцены поцелуя с Мэрилин сказал: «Мне показалось, что меня засосало пылесосом». В ответ на замечание партнера Мэрилин разразилась слезами. «Она была на самом деле расстроена, – вспоминает Джейн Рассел. – Она сказала: „Как люди могут быть такими жестокими? Нельзя быть таким жестоким и остаться безнаказанным“».

Вне съемочной площадки ее гример Уайти Снайдер выполнял и вторую обязанность – няньки Мэрилин. Уже прошло некоторое время с тех пор, как ему поручили сидеть рядом с Мэрилин в гостинице или гримерной и мягко увещевать ее встать перед камерами. Снайдер, женатый к тому времени на Марджори Плечер, костюмерше Мэрилин по многим фильмам, вспоминает, что почти никогда Мэрилин не могла избавиться от «ужаса, настоящего ужаса», становясь перед камерами. Плечер добавляет: «Перед камерами она никогда не чувствовала себя уверенно. У нее все время было опасение, что она не так посмотрит, не так сыграет, поэтому физически не могла заставить себя выйти из фургона. Это был абсолютный страх сцены. Она была великой актрисой, но никогда не чувствовала" себя свободно, никогда не могла поверить в себя».

Снайдер, парикмахерша Уиттен и еще горстка людей стали преданными тружениками, находившимися в личном распоряжении Мэрилин. Это были неутомимые муравьи кинопроизводства, и с ними Мэрилин чувствовала себя более спокойной, чем с кем бы то ни было из самых великих и известных столпов кино. Она знала им цену и старалась подтвердить это с помощью маленьких подарков. Снайдеру она преподнесла позолоченный зажим для денег, Уиттен – оправленный в серебро графин и подписала фотографию: «Глэднес, за то, что делает меня такой, как тут. Я люблю тебя».

После картины «Джентльмены предпочитают блондинок» свой автомобиль, «Понтиак», на котором она ездила всего несколько месяцев, Мэрилин отдала своей репетиторше Наташе Лайтес, за которым последовало пальто из викуньи. Лайтес считала, что благодарность Мэрилин выражалась в материальных дарах потому, что она «была неспособна отдавать себя самое». Такого мнения придерживалась не только Наташа. Об этом же говорит и один из мужчин в длинной веренице поклонников Мэрилин. Это – Билли Травилла, художник по костюмам в фильме «Джентльмены предпочитают блондинок» и многих других картинах.

Травилла познакомился с Мэрилин еще в 1950 году. Тогда ей было двадцать четыре, а ему – двадцать пять лет. «Впервые я ее увидел, – вспоминает он, – в черном купальном костюме. Она открыла раздвижные двери моей примерочной, с ее плеча свалилась бретелька, и я увидел обнаженную грудь. У нее была такая особенность – зная о своей красоте, она хотела себя показать. Некоторых людей это шокировало. Конечно же, она делала это умышленно. Она походила на ребенка и могла сделать что угодно, а вам ничего другого не оставалось, как простить ее, как бы вы простили маленькую девочку. Она соединяла в себе женщину и дитя, ее обожали и мужчины и женщины. Мужчина не знал, что делать с ней: то ли усадить на колени и приласкать, то ли заключить в объятия и завалить на спину... В своей жизни мне приходилось одевать многих женщин, но никогда мне не попадалась такая, как эта дама. Она была для меня двойственной личностью. Она не могла похвастать хорошим образованием, но имела яркий ум и чудачества ребенка. Она обладала чудесной способностью располагать к себе людей. Она приходила в офис, как другие люди, чтобы пожаловаться на что-то; но у Мэрилин глаза всегда были на мокром месте, в одном глазу блестела настоящая слезинка, а губы дрожали. Ах, эти губы! Сопротивляться этому мужчине не дано. Вам не хочется, чтобы этот ребенок плакал».

«Билли, дорогой, прошу тебя – одень меня навеки. Я люблю тебя, Мэрилин», – гласит надпись на «обнаженном» календаре, подаренном Мэрилин Билли Травилле. «После трех лет знакомства по работе, – говорит Травилла, – во время съемок фильма „Джентльмены предпочитают блондинок“, пока моя жена находилась во Флориде, а Ди Маджо отсутствовал, у нас возник короткий роман». Связь продлилась только одну неделю, но этот срок позволил Травилле увидеть скрытую от посторонних взглядов жизнь женщины с манерами ребенка.

Удержаться от флирта с Мэрилин было просто невозможно. Однажды к художнику по костюмам вошла секретарша в то время, когда Мэрилин сидела у него на коленях. Мэрилин встала, в то время как Травилла, находясь в таком виде, который не позволял ему подняться, не приведя себя прежде в порядок, оставался сидеть. Обрадованная Мэрилин на глазах его секретаря прыснула и спросила: «Билли, почему ты не можешь встать?»

«Помнится, однажды я должен был за ней заехать в семь тридцать, – говорит Травилла. – Я постучал в дверь ее номера, она попросила меня подождать. И тут тоже с букетом цветов пришел красивый молодой актер. Мы шапочно знали друг друга и теперь стояли, образовав очередь. Он сказал, что у него назначено свидание, я ответил ему, что у меня тоже. Прошло хороших двадцать минут, и только тогда она открыла дверь. Мэрилин взяла цветы у коридорного и второму гостю сказала, что предпочитает видеть меня, и я вошел к ней. Комната была наспех прибрана для приема гостей, к тому же сделано это было неважно. Из-под дивана выглядывали ее гантели, и она не знала, куда девать цветы. Я предложил ей позвонить портье, но она ответила: „У меня есть идея получше“, – с этими словами она поместила оба букета в туалет. Потом спросила, не будет ли она рядом со мной слишком высокой на каблуках. Мне пришлось подвести ее к зеркалу, чтобы проверить, как мы будем смотреться рядом. На высоких каблуках она оказалась выше меня на полдюйма. После длительных раздумий высокие каблуки все же одержали победу».

Вот еще одно воспоминание Травиллы: «Однажды вечером мы отправились в клуб „Тифанни“ на Восьмую улицу; Я спустился в мужскую комнату, располагавшуюся за служебным помещением. В офисе я заметил на стене „обнаженный“ календарь Мэрилин, о чем сказал ей. Она спросила: „О, Билли, где? Мне хочется взглянуть на него“. Мы спустились вниз; поскольку дверь была закрыта, мы постучали. Вышел высокий чернокожий мужчина и спросил, что нам нужно. Мэрилин ответила, что хотела бы посмотреть на свой календарь. Оказалось, кабинет был гримерной Билли Холидей, которая решила, что Мэрилин зашла поздороваться с нею. Но как только она услышала о цели визита, то пришла в ярость. Перед нашими глазами промелькнул белый рукав со свешивавшимися с него бусами и темная кисть руки. Холидей сорвала со стены календарь, смяла его и швырнула в лицо Мэрилин, обозвав ее неприличным словом. Ошарашенные, мы вернулись за столик. Менеджер хотел, чтобы мы остались и посмотрели шоу, но мы ушли».

Из воспоминаний Травиллы о прошлом видно, что его восторг любовника уравновешен тонкими наблюдениями человека, всю жизнь работавшего рядом с кинозвездами. «Я думаю, она хотела любить, но никого, кроме себя, не могла любить, – замечает он. – Она являла собой пример полного нарциссизма. Она обожала собственное лицо, ей все время хотелось улучшать его, вносить изменения в свой облик. Все, что она делала в этом направлении, она делала вовремя. Однажды она сказала мне: „Со своим лицом я могу творить все, что угодно. Так же, как ты можешь взять белую доску и, сделав что-то, создать картину“. Существовал единственный способ завести ее. Сексуальный заряд она получала, когда смотрелась в зеркало и видела красивый рот, который она нарисовала с помощью пяти тонов губной помады, необходимых для нанесения правильных линий и точных теней, подчеркивающих губы, потому что ее настоящие были совершенно плоскими».

«Если кого на свете и можно назвать „динамисткой“3, – говорит Травилла, – так это Мэрилин, когда ей хотелось быть такой. Она делала это и взаправду, и желая покрасоваться. Однажды мы вели съемку в галерее, я стоял рядом с ней, когда она прошептала мне: „Скажи что-нибудь непристойное“, что я и сделал. Вы это и сами могли бы увидеть на снимках, так и кажется, что рот произносит: „Fuck me“ или „Suck me“4. Это ее заводило».

«Одно время, – вспоминает Травилла, – у нас обретался вечно недовольный человечек из компании „Истмен Кодак“, – мы тогда апробировали новый тип пленки, – и она пришла в ночной сорочке из шифона и замирала то в одной позе, то в другой, и человечку стало как-то не по себе. Она это заметила, подошла к нему и сказала: „Как вам это нравится, мистер Истмен?“ – В этом заключалась ее потребность – возбуждать».

Травиллу, как и многих других коллег и любовников, всегда удивляла собственная способность выносить Мэрилин. «В этой девушке было такое, что нельзя не любить. Опаздывая на утреннее свидание, она могла позвонить в три и сказать, что уже в пути, и ты прождешь ее до семи. Она была единственной женщиной из всех моих знакомых, рядом с которой мужчина чувствовал себя высоким, красивым, обаятельным, благодаря немигающему взгляду ее глаз, заглядывающих вам прямо в душу. Вы, если она так решила, были королем вечера. С ней у вас возникало чувство, что вы у нее единственный, даже если это было не так».

На этот счет у Травиллы не было заблуждений. Другим любовником того года, связь с которым у нее продлилась месяц или около того, был Эдвард Дж. Робинсон, Младший Робинсон. Робинсон, сын знаменитого актера – фигура драматическая, порождение разрушенной семьи и отвратительных отношений с отцом. Он так и не поднялся выше подающего надежды актера, который спился и в сорок лет умер, удавившись во время просмотра одного из фильмов своего отца. В 1953 году Робинсону было девятнадцать, и он уже снискал себе репутацию возмутителя спокойствия и любителя женщин старше его по возрасту. По словам друга Робинсона Артура Джеймса и его последней жены Нан Моррис, Мэрилин принадлежала к их числу.

Джеймс говорит, что Мэрилин познакомилась с Робинсоном благодаря сыну другого артиста с прославленным именем – Чарли Чаплину-младшему, бывшему любовнику Мэрилин. Во время работы над фильмом «Джентльмены предпочитают блондинок» знакомство переросло в роман. На студии «XX век—Фокс» Робинсон рассчитывал получить эпизодическую роль, и Мэрилин вызвалась ему помочь. Он жил в том же доме, что и сестра Джеймса. Именно там впервые и увидел их Джеймс вместе.

Самая пылкая страсть у Робинсона быстро проходила и превращалась в дружбу. Джеймс говорит: «Мы, трое мужчин, образовали нечто вроде трио, и Мэрилин время от времени видела нас всех вместе или по отдельности на протяжении многих лет. Все они порой впадали в тяжелую депрессию: Мэрилин, Чарли и Эми, и, когда дела шли плохо, всегда находили друг друга. Она была очень дорога им обоим, и они всегда стремились прийти на помощь. Но Чарли и Эдди были подвержены суицидальным настроениям еще в большей степени, чем Мэрилин, и справиться с ними самостоятельно не могли, как не могли справиться со своими прославленными именами. Иногда только Мэрилин и удерживала их в этой жизни».

Артур Джеймс, остававшийся про запас, стал одним из многих, кто мирился с бесцеремонными ночными телефонными звонками Мэрилин. «Она могла позвонить от кого-то в три-четыре часа утра, – вспоминает Джеймс, – и спросить, не могу ли я прибыть туда немедленно. Я надевал поверх пижамы какую-нибудь одежду и мчался туда, чтобы узнать, что ее уже там нет...»

В Эдди Робинсоне Мэрилин нашла человека, который не только пил, но и экспериментировал с наркотиками, «таблетного чудика», как выразился Артур Джеймс. Вероятно, именно тогда и там Мэрилин, эта девушка, ведшая здоровый образ жизни, державшая гантели под диваном, перешагнула мрачный, пока неведомый порог голливудского мира наркотиков.

Наркомания стала бичом киноколонии, начиная с двадцатых годов. Первые звезды немых картин увлекались марихуаной, в редких случаях – героином. В сороковые и пятидесятые годы, с ростом фармацевтики их сменили таблетки. Послевоенная пора ознаменовалась победоносным шествием «бенниз», различных производных бензедрина. «Бенниз» лишали сна, подавляли аппетит, не позволяли толстеть и вызывали состояние легкой эйфории.

В Голливуде, несмотря на постоянную утечку человеческих жизней, ничего не делалось, чтобы остановить этот неуправляемый смертельный поток. Доктор Ли Сигел, штатный медик студии «XX век—Фокс», был лечащим врачом как Джуди Гарланд, так и Мэрилин Монро, которой приходил на помощь во время затянувшихся месячных. На Уилширском бульваре доктор и сегодня принимает больных. Сейчас он качает головой, вспоминая, что студийные боссы длительное время положительно относились к приему таблеток. «В те дни, – говорит он, – в таблетках усматривали средство заставить кинозвезд работать. Врачи были поставлены в безвыходное положение. Если один не выписывал лекарство, всегда находился другой, который не отказывал в этом. Когда я первый раз лечил Мэрилин, в начале пятидесятых годов, таблетками увлекались все».

После смерти Мэрилин биографы ее полагали, что причиной послужили таблетки от бессонницы, которыми она начала пользоваться в середине пятидесятых годов. Но проведенный опрос свидетелей показал, что пристрастие возникло у нее раньше. Эми Грин, которая жила с Мэрилин в 1955 году, говорит: «Она сказала, что всегда пользовалась лекарствами. Когда она начала принимать таблетки, то была еще совсем ребенком семнадцати или восемнадцати лет от роду». Милтон Грин, партнер Мэрилин после ее ухода с «Фокса», утверждает, что дексамил, модный стимулянт того периода, она принимала давно. Он содержал амфетамин, более известный под названием «спид»5.

Банни Гардел, который гримировал Мэрилин на съемках многих картин, знал ее с первого появления на «Фоксе». В начале пятидесятых, вспоминает Гардел, «она приходила в гримуборную с полиэтиленовым пакетом – столько лекарств в одной сумке вы никогда не видели. Там были стимулянты и депрессанты, витамины и Бог знает что».

В сентябре 1953 года совершила самоубийство, приняв слишком большую дозу барбитуратов, Грейс Мак-Ки, бывшая опекунша Мэрилин, которая больше, чем кто бы то ни было, заменяла ей в детстве мать. Не исключено, что Мэрилин так и не узнала о подлинной причине кончины близкого ей человека, так как свидетельство о смерти было найдено исследователями совсем недавно, но она точно знала, что это было самоубийство. Тем временем Мэрилин и саму все больше и больше затягивала та жизнь, в которой уже не могут обойтись без той или иной дозы барбитуратов.

В 1953 году душевное смятение Мэрилин усугублялось возникшей дилеммой в профессиональной жизни. С одной стороны, подбадриваемая студийным руководством, она утвердила за собой образ секс-символа общенационального масштаба. Актриса вызвала форменный скандал, явившись на церемонию вручения наград «Фотоплея» в платье, сшитом модельером Биллом Травиллой с учетом каждого изгиба ее прославленных форм. «Когда она, покачивая бедрами, шла по залу, чтобы подняться на подиум, – писал ее бывший любовник-журналист Джеймс Бейкон, – ее низ спины был похож на двух сцепившихся под покровом шелка щенков».

Но было и другое. Пока мир посмеивался, Мэрилин уповала на слова режиссера Джона Хьюстона, сказавшего ей однажды, что она может «стать очень хорошей актрисой». Об этом она и говорила корреспонденту «Нью-Йорк Таймс»: «Вот чем я хочу быть на самом деле. Я хочу расти и развиваться, и играть серьезные драматические роли. Мой репетитор по актерскому мастерству Наташа Лайтес всем говорит, что у меня большая душа, но пока это никого не заинтересовало».

Шанс играть Мэрилин получила в картине «Как выйти замуж за миллионера». Ей предстояло сниматься вместе с другими звездами: Бетти Грейбл, царствующей королевой Голливуда, и Лорен Бейкол – в шикарной комедии о трех манекенщицах из Нью-Йорка, задумавших заарканить богатых мужей. Раздираемая сомнениями, Мэрилин без предупреждения ворвалась в кабинет режиссера Джина Негулеско. Она засыпала его хорошо продуманными вопросами о «характеристике» и «мотивах», и пораженный Негулеско вскоре узнал, что «ее волновало то, как передать в роли сексуальный образ, который, по ее твердому убеждению, она была призвана представлять». Он сказал ей: «Мэрилин, не старайся изображать секс. Ты сама и есть секс. Ты воплощение секса. В этой роли тебе нужно будет руководствоваться одним-единственным мотивом: что в картине без очков ты слепа, как летучая мышь».

Мэрилин все поняла и с головой окунулась в образ. Наннели Джонсон, продюсер и сценарист, считал, что «Мэрилин впервые по-настоящему понравилась всем как человек на съемках картины „Как выйти замуж за миллионера“. Причину этого она с тонкой проницательностью назвала сама. Она сказала, что это была единственная картина из всех, в которых она снималась, где у нее было чувство меры, – не физической скромности, а скромности относительно собственной привлекательности».

Продюсеры Мэрилин и ее коллеги-актеры увидели обеспокоенную женщину и ищущую актрису. Во время одной сцены, в которой за завтраком в постели раздается телефонный звонок, она «безнадежно запуталась, когда сняла трубку еще до того, как прозвенел звонок, и выпила из чашки кофе до того, как его туда налили». Потеряв половину рабочего дня понапрасну, Мэрилин оставалась глуха к треволнениям продюсера.

Лорен Бейкол вспоминала: «Мэрилин была испуганной и неуверенной, она не доверяла никому, кроме своего репетитора, и всегда опаздывала. Во время съемок она смотрела мне в лоб вместо глаз... Это было нелегко, порой вызывало раздражение. И все же я не могла испытывать к ней неприязнь. В ней не было алчности, стервозности. Ей только нужно было сосредоточиться на себе и на людях, которые присутствовали там исключительно ради нее».

Вскоре сценарист Наннели Джонсон писал приятелю: «Монро – это своего рода зомби. Разговаривать с ней – все равно, что разговаривать с кем-то, кто находится под водой...» Спустя несколько лет он упрячет ее еще глубже, сказав: «...B десяти футах под водой... До нее невозможно достучаться. Она напоминает мне ленивца. Втыкаешь в живот ленивца булавку, и через восемь дней он говорит: „Ох“».

Но на экране «ленивец» одерживал триумф за триумфом. Режиссер Негулеско говорит: «Под конец я просто обожал ее, потому что она была истинное дитя, в котором было „нечто“ от Бога, чему мы до сих пор не в состоянии дать определение, что не в силах понять. Это что-то и сделало ее звездой. Мы не знали, была она хороша или плоха, но, когда мы смонтировали картину, на экране возник один образ, образ великой актрисы, – Мэрилин». В конце концов довольным остался даже Наннели Джонсон.