Текст книги "Феникс (ЛП)"
Автор книги: Энтони Рейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Пролог
Феникс
Я могу убить вас как одной левой, так и одной правой.
Существует множество способов прикончить человека, но, думаю, я перепробовал уже все. Сворачивал шею. Перерезал глотку. Пронзал сердце. Ударял в губной желобок. Или в копчик. Душил. Лишал головы. Сажал на кол.
Мой командир говорит, что мы боремся в великой войне и что я его главное оружие. Он псих. Ничего величественного в этом нет. Да и не война это. Просто ораторство, пропаганда. Его заботят лишь острое чувство борьбы и увеличение собственного состояния. А я для него не больше, чем цепной пёс для нападений.
Было время, когда я не понимал всего ужаса смерти, и не делал это голыми руками, будто мрачный жнец-убийца. Исчез человек, которым я был раньше. Теперь же я пленник, который не испытывает ничего, кроме давления от дьявола в штатском.
Прежде чем потерять какую-то часть себя, которую невозможно получить обратно, нужно бесконечное число раз посмотреть в чьи-то безжизненные глаза.
Помню время, когда я хотел освободиться, сбежать из тюрьмы убийств. Тогда во мне еще была какая-то часть души. Со временем я условно перестал чувствовать, чтобы больше не надеяться на свободу. У меня не осталось никакой мечты.
Человек, которого я душу, отказывается умирать. Усиливаю свою хватку и тупо смотрю на толпу, которая кричит и радуется, как стая голодных волков.
«Идите сюда и покричите за свою жизнь,– думаю я о них. – И вы никогда больше не будете радоваться чьей-то смерти так, будто это развлечение»
Все они черные и серые. В них нет цвета, нет света. И тогда я увидел красную розу на полу. Яркий маяк. Битва, которая уже когда-то была во мне; свобода, о которой я мечтал. И внезапно чувствую, будто могу вернуться к этой борьбе. Я сбегу из этой тюремной камеры.
От последнего сжатия мужчина в моих руках расслабляется, и я позволяю его телу упасть на землю. Все мои чувства обострились, как игла, пока я рассматриваю толпу. Я выберусь отсюда.
Верну свою жизнь.
И тогда я мчусь сквозь толпу, уничтожая каждого, кто посмел меня остановить. Теперь я вижу свет.
Он взывает меня, как красная роза.
Глава 1
Ева
Наши дни.
Новый город на побережье Корнуэллы, куда я переехала, такой… изумительный. Чувствую, что дышу с удовольствием каждый раз, когда думаю о том, где я сейчас и где привыкла жить. Скажем так: если сравнить новую жизнь со старой, то это как разница между черным и белым – даже между раем и адом.
Для меня ад – прошлое с жестоким одержимым братом. Но его здесь нет. Это место новое и далеко от него. Жители здесь состоятельные и вежливые.Они приносят корзины с невероятными сырами, выпечкой и джемами к вашей двери, как только вы переехали. Я не знаю, как среагировать, когда седая дама с улыбкой до ушей стучится ко мне и раскрывает одну из ремесленных корзин для продуктов.
На мне рубашка с длинным рукавом и джинсовые шорты; я еще даже ноги побрить не успела. Кошмар. Волосы свисают по спине длинными полузапутанными прядями, пока я неуклюже ее благодарю, а у нее складывается обо мне первое впечатление: бродяжка, ветряная, возможно, проблемная, совершенно не наш тип. Но она мало знает, ведь я могу вызывать столько же проблем, сколько местный священник.
В груди быстро бьется сердце. Это началось в первую же секунду, как только я услышала стук в дверь. Иногда мне трудно общаться с незнакомцами.Я вообще решаю не отвечать и прятаться в ванной, пока она не уйдет. Не знаю, как собираюсь выживать на работе учителем старшей школы.
Я делаю это по последнему желанию Гарриет (прим. оригинал: Harriet). Она была моим первым и единственным другом. Я встретила ее, когда мне было десять, а ей – шестьдесят девять. Моя мама слышала, что она дает детям бесплатные уроки игры на фортепиано в свободное время, с тех пор как ушла на пенсию, вот и записала меня на занятия. Скорее всего, делала она это для того, чтобы бесплатно избавиться от меня на пару часов в неделю.
У Гарриет не осталось учеников, когда я к ней пришла. Она была известна эксцентричностью и странностями характера. Большинству детей она показалась пугающей. А я по каким-то причинам нашла ее темперамент успокаивающим. То, что по убеждению людей считается нормальным, обычно меня пугает.
Я до сих пор играю. Это наполняет мое сердце теплом. Когда нажимаю на клавиши, и за этим следует звук, сердце поет в груди, пульсируя и как бы излучая счастье. Может, я делаю это в память о Гарриет. Не знаю, как завести новых друзей, но, возможно, достаточно иметь и одного, верного и преданного.
Я каким-то образом должна попытаться вписаться сюда. Буду работать в школе для мальчиков, что официально очень хорошо оплачивается. Я купила коттедж за городом только на те деньги, что мне оставила Гарриет. А там было много. У нее не было живых родственников. Я была её единственным другом, как и она для меня.
Думаю, здесь я смогу быть счастливой среди живых изгородей зеленых деревьев, розовых кустов и постоянного щебета птиц.
Это место не имеет ничего общего с тем, где я выросла, – бедным районом в Кардиффе, Уэльс, пропитанным досадой утраченных надежд. Может, с моей стороны и мелочно думать, что где богатые, там и счастливые, но ведь хорошо там, где нас нет. Трава всегда зеленее на другой стороне.
Мой дом – мечта. Если вдруг люди здесь окажутся недоброжелательными, я буду счастлива, скоротать остаток своих дней за этими стенами. В стиле Тюдоров (прим. ред. Тюдоры – королевская династия Англии 1485-1604), с крытой соломой крышей. Нужно быть осторожной и не оставлять свечей. Новая мебель прибудет со дня на день. А пока я живу, сплю и ем на надувном матрасе.
Рядом есть пара домов, и седовласая женщина, чье имя Маргарет, говорит мне об этом. Ближайший дом находится через дорогу, там живет мужчина по имени Феникс. – Феникс не особо общителен, что-то типа волка-одиночки, – говорит Маргарет. – Любит одиночество. Управляет небольшой мебельной и столярной мастерской в городе. – О, хорошо, – отвечаю я, обескураженная ее волонтерским информированием, о котором я даже не просила.
–Прости, дорогая, не расслышала твоего имени.
– Я Ева Паунд, – говорю ей, и она, улыбнувшись, кивает.
– Что будешь преподавать у св. Павла?
– Историю.
Она болтает со мной еще немного, рассказывает всякое о городе и о людях, что здесь живут. Когда она уходит, решаю принять душ, переодеться и отправиться в место, которое будет мне новым домом. Упаковав бутерброд, пачку сока и тетрадь, я отправляюсь искать хорошее место для пикника.
Я иду по длинной извилистой проселочной дороге с живыми изгородями по сторонам. Мысленно молюсь не наткнуться на какого-нибудь, желающего расспросить, нового странного соседа. Проходя мимо дома, в котором, как упоминала Маргарет, живет мужчина по имени Феникс, думаю о необыкновенности этого имени в британском городе. Помню, в поэме Гомера, Илиаде – моей любимой книге – был герой по имени Феникс. Тот был старым воином, который помогал растить юного Ахиллеса.
Иду уже пятнадцать минут в противоположном от города направлении. Хотела все-таки пойти к городу, а не от него, но тревога от встречи с людьми ведет меня к ненаселенной местности.
Я хочу разрушить страх, созданный жестокостью брата, но это займет время. «Детскими шажочками», – напоминаю себе.
Дойдя до луга ромашек и травы, сажусь у дерева и распаковываю ланч. Легкие наполняются мягким цветочным ароматом весеннего воздуха. Ощущение свободы, которое я чувствую здесь, дарит умиротворение.
Одна из опасностей взросления в семье с шестью братьями и сестрами, двумя родителями и тремя спальнями – развитие клаустрофобии. Я делила крошечную спальню с двумя очень громкими сестрами и часто, сидя внизу двухъярусной кровати, закрывала глаза и представляла себя на большом открытом лугу, как этот. Настоящее лекарство для ума.
Прикончив бутерброд, достала блокнот для набросков. Дома я любила писать стихи на клочках бумаги, а потом кидать их в почтовые ящики случайных домов. В основном, стихи о надежде, потому что людям этого мира надежда нужна.
Некоторые были моего собственного сочинения, другие вспоминались из книг с поэзией. Было время, когда я переписывала каждую страницу Дао Дэ Цзин (прим. пер. китайский мыслитель; по количеству переводов на иностранные языки уступает только библии) и каждый день в течение нескольких недель отправляла их случайному адресату из телефонной книги. Наверно, были те, кто получал страницы и просто выбрасывал их, но если я могла тронуть хоть одного человека, оно того стоило.
Думаю, это был мой способ выразить себя – текстом, потому что мне казалось, будто у меня нет голоса. Я не могла говорить. Еще один подарок от моего «дорогого» брата – запугать сестру так, чтобы она боялась собственной тени, и едва могла набраться храбрости произнести хоть слово.
По пути домой я замечаю «мужчину по имени Феникс» в саду со своей стороны дома. Он занимается каким-то видом боевых искусств. Его движения плавные, будто текучие. Трудно видеть сквозь все кусты у передней части здания, но могу сказать, его рост выше среднего, с темными волосами, которые ухитряются находиться в порядке и в беспорядке одновременно. Он топлесс, и загорелая кожа блестит от пота на солнце. Его руки двигаются в привычном ритме, и я почти загипнотизирована этим.
Его фигура чарует меня.Я никогда не видела, чтобы кто-то так двигался.
Чувствую, что должна подобраться поближе, чтобы разглядеть его должным образом. И неуклюже наступаю на упавшую ветку. Секунду спустя после щелчка он быстро поворачивает голову в мою сторону. На мгновение его яркий темный взгляд пересекается с моим, и время останавливается. Не могу отвести глаз. Он напоминает мне опасного зверя из джунглей, когда вопросительно склоняет голову на бок, будто пытается выяснить, к какой ветви дикой жизни я отношусь. Есть что-то в его взгляде, из-за чего у меня мурашки по коже.
И я больше не могу удерживать связь. Сомневаюсь лишь секунду, прежде чем стремительно забежать домой.
Боже, он, наверно, думает, что я подглядывала. “Надеюсь, я не рассердила его”, – бормочу себе под нос, открывая дверь. Ну, он, по крайней мере, никому про мой шпионаж не сможет рассказать, ведь Маргарет говорила, что он не общителен. Его темный взгляд отпечатался в моем сознании, такой глубокий и мудрый, будто многое переживший.
Движения его тела, перед тем как он увидел, что я за ним наблюдаю, преследуют меня остаток дня. И меня осеняет, что я никогда прежде не чувствовала такой заинтригованности другим человеком от простой встречи взглядами.
Ко мне приходит внезапное желание оставить какое-нибудь анонимное стихотворение в его почтовом ящике. Снова достав блокнот, я начинаю строчить одну из моих любимых поэм Уильяма Карлоса Уильямса под названием “Между стенами”:
тыльные флигели
госпиталя
где не вырастет
ничего
только лежит
всякий шлак
средь которого
сияют
осколки
разбитой зелёной
бутылки
Я останавливаюсь, наслаждаясь простотой слога поэта, описывающего осколки зеленого стекла, сияющих подобно цветам. Он представляет красоту из повседневности. Вырываю страницы, складываю их и кладу на стол. Завтра утром положу в почтовый ящик Феникса по пути к первому дню в школе.
Готовя омлет на ужин, думаю о Гарриет и ее большом старом доме на возвышенности. От Кардиффа до этого местечка было всего несколько миль, поэтому я доезжала до него на велосипеде и проводила там большую часть вечеров и выходных. Моя мама всегда интересовалась нашей дружбой.
– Как по мне, немного странно, что у тебя в друзьях только эта старая чумная летучая мышь, Ева, – говорила она.
– Она не старая летучая мышь и она не чумная, – возражала я, – и она намного более интересна, чем любой идиот, с которым я хожу в школу.
Будучи младше, я мечтала просто взять и уйти жить к Гарриет, как Матильда и мисс Хани (Прим. пер. речь идет о героинях книги “Матильда”. Сюжет примерно таков: родители считают Матильду глупой и неспособной, тогда как мисс Хани – школьный учитель – замечает ее одаренность и берет под свое крылышко). К сожалению, у книг конец всегда лучше, чем в жизни. Я часто чувствую некий разлад со своей семьей. Они не хорошие люди. Мы друг другу не понимаем.
Приготовив омлет, перекладываю его на тарелку и сажусь на матрас в гостиной, чтобы поесть. Осматриваю комнату, представляю, как я все расположу, когда прибудет мебель: большое фортепиано Гарриет, ее антикварный диван из мягкого красного бархата, дубовый комод. Из ее дома я позволила себе забрать только эти три вещи. Остальное осталось на своем месте.
Не хочу перевозить все на новое место и жить прошлым, воссоздав тот дом, в котором проводила время с Гарриет. Это совсем не здорово, а я хочу попытаться изо всех сил, чтобы стать настоящим живым человеком, той, которая общается с людьми своего возраста, пьет вино за ужином и время от времени улыбается.
Погружаюсь в мысли о создании новой себя, когда внезапно чувствую покалывание, будто кто-то уставился на меня. Подняв взгляд, я вижу, как кто-то быстро пробегает между кустов, густо растущих в моем саду. Думаю, это был чей-то кот или, может, белка.
Следующим утром я встаю очень рано, вся на нервах. Принимаю долгий душ и одеваюсь в свободную белую блузку и юбку лавандового цвета. Обдумываю, заколоть волосы или оставить распущенными, потому что хочу произвести наилучшее впечатление. У меня очень длинные золотисто-каштановые волнистые волосы. Думаю, мое положительное качество – глаза, которые, уверена, предназначались не мне. Не слишком яркие, зеленые, такие, которые рассчитывались для какой-нибудь экзотической темнокожей персидской женщине.
В итоге решаю оставить волосы распущенными. “Во имя Господа, как я собираюсь говорить несколько уроков с двенадцатью учениками сорок минут подряд?” – спрашиваю саму себя. У меня составлены планы уроков, так что, надеюсь, если я смогу их придерживаться, все пройдет хорошо.
Съедаю завтрак, состоящий из чая и тостов на улице, на ступеньках перед входной дверью. Мягко светит солнце, я восхищаюсь картиной сельской местности перед моими глазами. Доезжаю на велосипеде до школы к половине девятого, планируя пообщаться с управляющим. Поговорить. Боже. Это у меня не очень хорошо получается. Не забываю про стихотворение, которое переписала для Феникса. Быстро опускаю его в почтовый ящик и продолжаю идти в школу.
К счастью, управляющим оказывается болтливый старик, и берет на себя большую часть разговора. Его зовут мистер Хелстон, и он рассказывает мне о школе, затягиваясь трубкой, которая, уверена, в учебном заведении запрещена. Списываю это на эксцентричность, а не на наглое нарушение правил.
Он информирует меня о том, что я буду преподавать в классе №15, и показывает учительскую, познакомив со многими учителями. Я так нервничаю, что не запоминаю ни одного имени.
Одни улыбаются искренне, другие – не очень. Мой класс большой, с окнами вдоль всей левой стены. Сажусь за пустую парту и начинаю выкладывать огромное количество книг и папок, которые принесла собой.
Пару минут спустя класс начал наполняться учениками. Они одеты в темно-серую форму, шикарную, с блейзером и Крестами (Прим. пер. Crests – марка американской одежды. Не самой худшей). Я вдыхаю сквозь зубы, позволяя воздуху скользить по губам. Их возраст колеблется между тринадцатью и четырнадцатью. В глазах – любопытство. Они входят в класс и занимают свои места, продолжая свою повседневную болтовню.
Парень со светлыми волосами, глуповатой улыбкой и бейджиком “староста класса” передает мне лист бумаги с пластиковым покрытием – перечень имен.
– Вот список класса, – говорит он.
– Хорошо, спасибо, – справляюсь с собой я.
Из-за нервов во рту сухо, я сглатываю тяжелый ком слюны. Жду пару минут, затем прочищаю горло. К счастью, ученики понимают это как указание заткнуться.
– Меня зовут мисс Паунд, и я стану вашим новым учителем истории, – начинаю я.
Парень в центре комнаты поднимает руку. О, ну супер, вопросы. А я-то надеялась, что они просто притихнут и позволят мне провести урок без помех.
– Да? – хрипло спрашиваю я.
– А что стало с тем старым мучителем, Торнтоном? Он уже решил уйти на пенсию?
Остальные мальчишки смеются, как бы намекая: “Он не смог с нами справиться, поэтому и ушел!”. Очень сомневаюсь. Это место не похоже на одно из тех, где ученики жесткие в обращении с учителями. Влияние таких учебных учреждений я испытала на собственной шкуре, пока училась сама, а эта школа так далека от них, будто находится на другой планете.
– Да, сейчас он на пенсии, – наконец отвечаю я и, пока не поднялось больше рук, начала перекличку.
Ни разу не позволяю себе заикнуться. Мне удается продержаться на первых двух уроках, а потом у меня ранний перерыв. Я иду в учительскую и делаю себе чашку чая с избытком молока и сахара. Его тепло успокаивает меня.
Я обдумываю прошедшие полтора часа своего преподавания, и все, кажется, словно в тумане, будто с самого начала все шло как по маслу, говорить было просто. Я забыла о том, сколько подростков смотрят на меня, и даже смогла с кем-то встретиться взглядами.
Пока я пила чай из огромной кружки, мужчина-учитель возрастом под тридцать подходит ко мне и предлагает руку. Его волосы полностью мелированы в блонд. Из-за этого я чувствую легкую неприязнь к нему, но совсем легкую – пока.
– Тим Гейл, физика, а вы? – спрашивает он, пожимая мне руку.
– Ева Паунд. Я новый учитель истории.
– Да, я так и подумал. Как тебе у св. Павла?
– Пока хорошо, – отвечаю я, делая еще один глоток чая.
– Очень хорошо. О, а вот и Аника. Учитель немецкого. Представлю вас. – Эй, Аника, сюда!
Аника высокая и стройная, с приятным лицом и почти исчезнувшим немецким акцентом. Она вежливо мне улыбается и спрашивает, как я.
– Ох, Ева, ты должна пойти с нами к Монтгомери в пятницу, чтобы выпить, – прерывает Тим. – Большинство наших молодых сотрудников приходят туда на выходные, – с ухмылкой продолжает он, снисходительно указывая на мужчину с седыми волосами и очками с толстыми линзами на другой стороне учительской.
“Я бы лучше поговорила с ним, чем с тобой”, – думаю я.
– У Монтгомери? – спрашиваю я его.
– Это паб в городе. Серьезно, ты должна прийти. В эти выходные я планирую абсолютно нажраться. Будет сумасшедше-весело!
Подавляю гримасу и улыбаюсь. Я напоминаю себе, что должна показаться приятной. Хочу, чтобы люди думали, будто я нормальная. Единственное знание о пьянстве получено от матери, которая пила до ступора большую часть моего взросления. По сути, она была несчастной, и алкоголь позволял ей забыть собственные страдания.
– Нуу, я могу к вам присоединиться, – говорю я натянуто любезно.
Теперь Тим смотрит на меня.
– Ты кажешься очень молодой, чтобы уже преподавать. Сколько тебе, говоришь? – Он удивленно выгибает бровь.
– Я не говорила, – отвечаю я. – Мне двадцать четыре. Это моя первая настоящая преподавательская должность. Несколько месяцев назад закончила обучение.
– Первая работа. Какая удача. А я проработал пару добрых лет, прежде чем добраться сюда.
– Да, думаю, это удача, – отвечаю я, не углубляясь в тот факт, что я получила эту работу, только потому что Гарриет написала мне блестящую рекомендацию перед смертью. – Если вы не возражаете, я лучше вернусь в класс. Следующий урок начнется с минуту на минуту.
– Да, конечно. Тогда, может, увидимся за ланчем?
– Может быть.
На третьем уроке я начинаю немного нервничать. На мгновение по ошибке смотрю в глаза сидящего прямо передо мной и зависаю на добрые тридцать секунд. Этого недостаточно, чтобы кто-то заметил, но меня вышибает из колеи, и остаток дня проходит не так хорошо, как утро, но я все равно прорываюсь.
Вгрызаясь в бутерброд с тунцом и кукурузой за обедом, я вспоминаю время, когда мы с Гарриет делали чучело для ее огорода. Это было странно. Ей же нечего защищать. Она просто твердо уверилась в том, что мы сделаем чучело, потому что его у нее никогда не было, и ей нравилась угроза, исходящая от них. Она сочувствовала тем людям, которые ни разу не видели чучел.
– Ну, если на него посмотреть, – с озорством говорила она, – неужели ты бы ни на секундочку не испугалась?
Я согласилась: да, испугалась бы. Есть что-то в этом старье, что люди считают жутким. Гарриет говорила, что, всякий раз выглядывая в окно и видя чучело, она всегда на секунду пугалась, потому что думала, что посреди поля стоит человек и наблюдает за ней. Но потом она вспоминала, что это всего лишь пугало. Ей нравился момент страха, любила повторять она. Из-за этого она вспоминала, что может чувствовать такие бодрящие эмоции.
Позже по дороге домой я качу велосипед сбоку и просто гуляю, так как день выдался погожий. На обочине дороги цветут нарциссы, и я срываю один, чтобы принести домой. У меня нет вазы; пройдет день или больше, прежде чем доставят мебель, но я поставлю его в банку с водой, и цветок станет моим единственным другом в пустом коттедже.
Останавливаюсь у маленькой бакалейной лавки у дороги и покупаю еду на ужин. Продолжаю прогулку, повесив пластиковый пакет с продуктами на руль велосипеда и свободно размахивая нарциссом, и забываю, что уже почти пришла, когда прохожу мимо принадлежащего Фениксу дома.
Слышу слабый звук распахнутой двери и громкие шаги по подъездной дорожке, но я слишком погружена в мечтания, чтобы это заметить. Прежде чем это понимаю, внезапно останавливаюсь. Передо мной стоит мужчина. Подняв взгляд, узнаю лохматые, но аккуратно стриженые каштановые волосы. Глаза у него карие, почти черные, и сейчас они горят.
Лоб нахмурен, на лице враждебность. В его руке я вижу смятую бумажку. Он яростно бросает ее к моим ногам и уносится прочь. Я поднимаю бумажку. Поэма.
Я ничего не говорю, но щеки мои быстро окрашиваются в красный. Спотыкаясь, спешу в коттедж и захлопываю за собой дверь, прислоняюсь к деревянной раме, тяжело дыша и уговаривая себя больше так не делать. Взгляд его карих глаз пугал.
Проблема в том, что есть в Фениксе что-то, что побуждает меня попробовать снова, не важно, как меня напугал его взгляд и как велика вероятность повторного отказа.
Сегодня пятница, и я чувствую облегчение из-за приближающихся выходных. Так много нового. Ученики в школе не приняли меня с распростертыми объятьями, но и не подвергли меня тем пыткам, которым я была свидетелем в свои собственные школьные дни, и за это я благодарна.
Когда я выхожу из школы после долгого дня преподавания, меня останавливает Тим и берет обещание прийти к Монтгомери сегодня вечером и выпить. “Общение”, – напоминаю я себе. – “Вот что делают нормальные люди”. Это должно быть легко и весело. И из-за этого я не должна покрываться липким потом или сильно тревожиться, поэтому решаю не чувствовать ту нелепую химию, которую так хочет чувствовать мое тело.
Мой вечер продолжает сливаться в водосточную трубу. Приехав домой, я обнаружила, что мой сад завален мебелью, доставки которой я так ждала. Боже. Мой. Эти идиоты просто свалили ее здесь и уехали. Как, черт возьми, я затащу все это в коттедж? Даже если кое-как справлюсь с мебелью, пианино мне не поднять никогда.
В момент полного безумия я разочарованно кричу в полную силу. Пинаю горшок с цветком и сажусь на землю, чтобы подумать, что же мне дальше делать. И секунду спустя вижу застрявший в дверном проеме клочок бумаги. Встав, я подхожу ближе и достаю его.
Он гласит:
Дорогая мисс Паунд,
Вас не было дома, чтобы впустить нас в дом и позволить нам должным образом расставить мебель, поэтому с разрешения вашего соседа мистера Феникса Смита мы оставили ее на улице для вас.
С уважением,
Компания по перевозке мебели Hodgkin’s.
Две подписи и дата.
Вот черт! Звонить компании по перестановке мебели и просить прислать мне помощь слишком поздно, поэтому я просто могу начать сама. Открыв переднюю дверь, начинаю с небольших предметов. Не управлюсь к ночи – поеду на велосипеде в город и куплю пленку, чтобы укрыть все, что оставлю на улице ночью.
К счастью, большая часть мебели новая, покрытая пленкой, так что с этим трудностей не много. Но, как я уже говорила, есть маленькая проблемка с роялем. Как кто-то на этой Земле может оставить Стейнвей (прим. пер. производитель довольно неплохих роялей) снаружи, на неровной гравиевой дорожке?
После часа тяжелой работы все было занесено в коттедж. Все, исключая пианино. Так быстро, как позволяют мои уставшие ноги, я решительно еду на велосипеде до города, чтобы купить покрытие в местном магазине оборудования.
На часах уже восемь вечера, когда я возвращаюсь домой. Укрыв мебель так хорошо, как смогла, листаю Желтые страницы в поисках каких-нибудь перестановщиков тяжелой мебели. Я не буду возвращать это дело Hodgkin’s после того, что они сегодня сделали.
Я звоню в одну компанию и прошу их прийти на следующее утро. Наконец позаботившись обо всем этом, наполняю ванну горячей водой и мыльными пузырями настолько, насколько это вообще возможно, и окунаюсь в заслуженное долгое расслабление. Нет наслаждения выше после дня стресса.
Домой возвращаюсь я уже за девять вечера. Кутаюсь в новые белые пушистые полотенца, ложусь на кровать и едва ли не уплываю в сон. Но внезапно поднимаюсь, когда вспоминаю о своем обещании Тиму появиться у Монтгомери. Я проклинаю себя за свои попытки быть коммуникабельной. А теперь не могу не пойти, потому что это разрушит мои старания быть идеальным новичком.
В унынии, я поднимаюсь и заплетаю волосы, потому что они все еще влажные, а я слишком устала, чтобы их сушить. Одеваюсь, хватаю сумку и снова направляю свой велосипед к городу.
Как оказалось, у Монтгомери – паб в здании старого образца в центре Главной улицы. Фасад кремовый с красными разводами, на подоконниках – горшки с цветами. Когда я захожу и вижу, как много народу, от нервного напряжения у меня сжимается горло. И вот она, старая добрая клаустрофобия.
Не вижу ни Тома, ни других учителей, поэтому иду к бару и заказываю апельсиновый сок. Стараюсь никому не смотреть в глаза, потому что это, конечно, побудит людей подойти и заговорить со мной. Когда я замечаю пустой столик слева от меня, мое сердцебиение замедляется от возможности посидеть. Но затем оно учащается, когда вижу, что, на самом деле, кое-кто уже там сидит. И становится еще быстрее, когда я узнаю в этом мужчине Феникса.
Остаюсь стоять там, где и продолжаю потягивать сок, краем глаза наблюдая за Фениксом. Никто не смеет сесть рядом с ним или попросить взять пустые стулья из-за его стола. Перед ним стоит пинта пива. Он осматривает комнату с таким чувством собственного достоинства и самоуверенностью, которых я никогда раньше и не видела.
Обычно люди, в одиночку занимающие целый столик в людном заполненным до отказу пабе, выглядят несколько обеспокоенно тем, что кто-то попросит освободить место для большой компании. Но Феникс не выдает подобных чувств. Кажется, ему так же комфортно, как если бы он развалился в собственной гостиной. Он притягивает мой взгляд против всякой воли. Его уверенность интригует меня, так как этой чертой мне никогда не выпадало удачи обладать.
Я практически вздрагиваю, когда он скользит взглядом ко мне и ловит на подсматривании. Он в упор смотрит на меня со странным выражением, и я, конечно же, отвожу взгляд первой. На мгновение теряю способность дышать из-за смеси нервозности и злости в легких. Любой другой на моем месте уже подошел бы к нему и вставил за разрешение мебельщикам оставить чертов Стейнвей на улице перед домом. А я со своей стороны продолжаю отводить взгляд и размышлять о том, как бы сбежать из паба.
Проходит несколько минут, и я уже успеваю закончить со своим соком, когда из ниоткуда появляется Тим. Он хватает меня за руку и ведет к столику учителей, которых я узнаю, но их имена покинули мою голову.
Я все еще немного нервничаю, потому что стол находится в прямой видимости Феникса, который все еще беззастенчиво на меня смотрит. Его бездонные глаза притягивают, но я стараюсь не поддаваться. Нет ничего хуже, чем ситуация, когда на тебя смотрят, а ты больше всего в мире хочешь исчезнуть. Он будто дразнит меня своим взглядом, хочет заставить обернуться.
Тим предлагает купить мне еще один напиток, и я прошу принести мне апельсиновый сок. Он морщит нос на мой безалкогольный выбор и идет к бару. Некоторые учителя пытаются начать со мной разговор, но я не могу отыскать свой голос, и они сдаются из-за моих односложных ответов. Супер. Я снова та тихая девочка, которая не может сказать ничего интересного.
Можно махнуть рукой всем усилиям быть нормальной. Я никогда не смогу сбежать от настоящей себя. Может, я и могу выдвинуть вперед фасад, но внутри я навсегда останусь той же.
Я вижу, что Тим уже довольно-таки пьян, и когда я пью апельсиновый сок, он пытается пододвинуть свой стул ближе к моему. Чувствую исходящий от него запах алкоголя, Тим будто наваливается на меня, занимая каждый миллиметр моего личного пространства. А еще я каждой клеточкой тела чувствую, что Феникс все еще на меня смотрит.
Я знаю, что мне не мерещится, потому что уже и Тим указывает на это, бормоча:
– Этот мужчина пялится на тебя, Ева.
– Ох, – говорю я, на секунду оглядываясь. – Да?
Когда я встречаюсь взглядом с Фениксом, мое сердце начинает учащенно биться, а на его губах играет намек на улыбку. Я снова отвожу взгляд.
Тим встает, чтобы пойти в уборную, и задевает пытавшегося пройти мимо мужчину. Его напитки, покачнувшись, опрокидываются на мою майку, обливая меня с ног до головы. Тим, как и тот мужчина, начинают судорожно извиняться. Я игнорирую их и спешу в дамскую комнату, чтобы очиститься.
Удачи мне не привалило, потому что все свободное место занято дамочками, поправляющими макияж, а для меня места у раковины нет. Хватит приключений для одного дня. Я сдаюсь и плетусь через бар, чтобы вернуться домой. Несколько мужчин стоят на улице и курят. Они озадаченно смотрят на меня, и я нетерпеливо проталкиваюсь через них. Порывшись в сумочке, я нахожу старый платочек и пытаюсь стереть влагу с майки. Она белая, поэтому в центре – огромное пятно цвета пива.
Мгновением спустя из паба появляется Феникс. Он здоровается с группой курящих мужчин, проходя мимо них. Я отвожу взгляд и продолжаю попытки очистить топ. А затем слышу, как звук мерного шага ботинок останавливается передо мной.
– Похоже, кто-то наделал бед, – произносит глубокий голос с английским акцентом, который звучит так, будто раньше был другим. Грань чего-то несвойственного, чего я не узнаю. Это делает его голос необыкновенным и, если честно, чарующе экзотичным.
Поднимаю взгляд, удивленная, что со мной разговаривает Феникс. Нотка неприязни в нем еще чувствуется, но не так сильно, как на днях.
