Текст книги "О головах"

Автор книги: Энн Ветемаа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

РОБЕРТ (уже злобно). Почему же? Для некоторых он прекрасный розовый мир грез, где голые длинноволосые парни и девушки слоняются одурманенными толпами и беспорядочно совокупляются… Некоторые парочки, правда, откалываются от толпы и роют себе отдельную пещерку…

АБРАХАМ (словно очнувшись). Погодите! Этот документ номер тысяча сорок три, который доказал бы, что… ведь он существует! (Пауза. Грустно.) Но едва ли теперь это имеет какое-либо значение.

МАРИЯ. Этого документа больше нет. Я уничтожила его.

АБРАХАМ. Когда?

МАРИЯ. Какая разница. Между прочим, это было в то время, когда я искала в тебе отца, а ты интересовался только моим ночным горшком.

АБРАХАМ. Тебе не следовало этого делать.

МАРИЯ. Неужели эта бумажка имела такую большую научную ценность? Сейчас она ничего не значит. Этот человек, что сидит в углу и смотрит на меня таким ледяным взглядом, этот твой сынок – он заразился нашей семейной болезнью. Он превратил бы меня в свою Берту… Господи, до чего же вы похожи! Как я этого раньше не замечала.

РОБЕРТ. И я горжусь этим, Мария. Это правда, как и то, что я тебя люблю.

МАРИЯ. Ну, еще бы. Только «как бы мы сами ни хотели, но порой мы вынуждены во имя светлого будущего человечества приносить жертвы, действовать вопреки своим чувствам и желаниям». Кто так говорил? Римские полководцы, когда держали речь в сенате. Папа римский, когда наставлял иезуитов. Абрахамы, когда просят у государства помощи для расширения своей живодерни… Другими словами – «цель оправдывает средства»! Как много развелось защитников счастья! Кто бы нас защитил от этих защитников?

РОБЕРТ. Неужели ты, Мария, можешь нашу пещерку считать более важной, чем все, о чем мы вместе мечтали? Девочка, ты становишься мелкой обыкновенной мещанкой, черт возьми! Я не понимаю, как я тебя, несмотря ни на что… все еще…

МАРИЯ. …Все еще любишь?

РОБЕРТ. Да. Мне просто неловко.

МАРИЯ. Мне тоже. Мы говорили с тобой одни и те же слова, но вкладывали разный смысл. Я вижу, на тебя сильно подействовало мое бумажное приданое, так сильно, что и ты запел: «как благородно отказаться от счастья во имя счастья»!

РОБЕРТ (спокойно). Те, кто это провозглашал, были счастливы. Они говорили это средним хорошим серым людишкам, которые были им нужны для достижения своей цели. Для самоутверждения. Эта фраза действует как наркотик для тех, кто вроде трусливых солдат нуждается перед сражением в стопке. Те, кто это провозглашал, будь они плохие или хорошие, были счастливы, в этом ты можешь не сомневаться! Знаешь, если бы я отказался из-за твоего мерзкого и такого дорогого мне тела от этого процесса, я был бы тряпкой. Ты должна была бы вытряхнуть меня из дома вместе с пылью.

МАРИЯ. Во имя великих дел легко быть великим. Но, как видишь, это тебе не под силу. Как мало в наше время людей, способных на это. Да что тут говорить. (В высшей степени спокойно.) Процесса у вас все же не будет!

РОБЕРТ. Будет!

МАРИЯ. Не будет, мой мальчик! Ввиду отсутствия вещественных доказательств.

РОБЕРТ. Что ты этим хочешь сказать? (Замечает, что нет его папки. Пропала также пачка писем и фотографии.) Где они? Где они? (Тихо.) Где они? Когда погас свет… ты…

АБРАХАМ. Где они, Мария?

МАРИЯ. Твоя дочь, Абрахам, тоже хочет изредка ставить эксперименты. Эксперимент номер один. (С холодным садизмом.) Ведь писчая бумага отличается по составу минеральных веществ от фотобумаги?.. (Пауза.) А трехголовый теленок – это явление исключительное, не так ли, Абрахам? Не так ли, Роберт? Никто из ученых до сих пор не знал, какой сорт бумаги предпочитают трехголовые телята и какая голова что любит. Я узнала это первая в мире.

РОБЕРТ. Мария! (Подбегает к Марии, хватает ее за плечи.)

АБРАХАМ. Как ты могла? (После паузы, тихо.) Слава богу, Мария не любит его… Когда любят, так не поступают…

РОБЕРТ (с облегчением). Глупая девчонка! Ведь у меня есть копии.

МАРИЯ (смеется.) У кого эти копии? (Пауза.) А эти бумаги, что мы должны были обратно положить в папки – у кого они? (Роберт трясет ее за плечи.) Ай, больно!

РОБЕРТ. Не могла же ты их все!.. Ты должна мне их отдать.

МАРИЯ. Зачем?

РОБЕРТ (сумбурно). Я готов сделать за них все, что захочешь, все, что потребуешь… Они не твои… Я убью тебя! Хочешь, я встану на колени? Хочешь, я поцелую тебя, змея ты подколодная!.. Милая… Мария, прошу тебя, скажи, что ты их не уничтожила!

МАРИЯ. По-моему, целовать меня тебе никогда не было неприятно. Но почему ты решил, что эти бумаги принадлежат тебе? Может, нашелся бы другой человек, который смог провести этот процесс? Твои материалы как следует рассортированы, сделаны все выводы. Может, этот процесс проведет кто-нибудь другой, кто «вырезает деревянных лошадок»?

РОБЕРТ. Ты предала меня!

МАРИЯ. А ты?

РОБЕРТ. Эти резчики по дереву никогда не предпримут ничего подобного! Такие специализируются на делах по изнасилованию несовершеннолетних и гомосексуалистах. Они продадут эти документы. Скажи, ты уничтожила их, скажи!

В дверях появляется БЕРТА.

АБРАХАМ. Роберт, я помогу тебе. Мы справимся и без Марии. Я готов все признать, сын мой.

БЕРТА. Сын! Все же сын! Я так и думала. Я догадывалась об этом. (Пауза.)

АБРАХАМ. Да, это правда. Но я не вижу в этом ничего плохого… Мирабилия…

БЕРТА. И это после всего… Когда я согласилась на этот жуткий эксперимент с зародышем…

АБРАХАМ. Жуткий? Я бы сказал «этапный» …

БЕРТА. Я пожертвовала тебе всю свою жизнь. Ты мог бы по крайней мере сказать…

АБРАХАМ (смущен, искренне). Я думал, навряд ли тебя обрадует эта история, хотя ты и смотришь научно на мир.

БЕРТА. Боже мой! С кем я жила! Я думала, ты живешь для науки, а ты… с этой противной Мирабилией. (Она немного комична, но не более, чем требует общий тон сцены.) Я… ухожу!

МАРИЯ. Идем, мама! У нас нет с ними ничего общего. Этот мерзкий мир вычислительных машин, мир нелюдей! Идем! В этот дом я больше ногой не ступлю.

АБРАХАМ. Куда вы? Я очень сожалею, если эта история с Мирабилией так дурно на тебя подействовала… Берта, ты не смеешь уходить!

МАРИЯ. Не смеешь – каково?

АБРАХАМ. Берта, подумай о водяных собаках! Как они будут без тебя? (Берта уходит.) И я… тоже. (Роберту.) Послушай, как ты думаешь, должен… я бежать за ней? (Беспомощно, плачет.) Берта, милая Берта!.. (Уходит.)

РОБЕРТ. Мария, я люблю тебя! Проклятье, убирайся с моих глаз!

МАРИЯ. Я ненавижу тебя! Ты самый заурядный человечишко, обуянный стадным инстинктом! Кстати, посмотри, на чем ты сидишь.

Мария выбегает. Роберт находит бумаги и письма, которые она просто засунула под диванное покрывало.

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Картина третья

В комнате царит беспорядок: на столе груды книг, стопки бумаги, кофейник, чашки. Пальмообразное растение пожелтело, время от времени с него слетает засохший лист. Как известно, изображение мужской небрежности, тем более среди ученых мужей, их беспомощности и рассеянности в ведении домашнего хозяйства всегда кормило посредственных карикатуристов. Хочется надеяться, что художник сумеет в меру обуздать свою фантазию, так как оформление сцены должно наряду с комическим производить элегическое, даже декадентское впечатление. Это позволит создать какой-нибудь препарат. На свободном уголке захламленного стола работает РОБЕРТ. Он сменил свитер на узкий, темно-серый, застегнутый до горла, как френч, пиджак. Теперь от него исходит – особенно в последней картине – аскетизм пополам с фанатизмом, а если выразиться более лирично: «в нем горит какой-то внутренний огонь». В дверях появляется АБРАХАМ. Он запустил свою внешность – не брит, в мятой куртке. Абрахам смотрит на сына, в руках у него листы бумаги, вероятно, творчество Роберта.

АБРАХАМ (недовольно). Какой-то текст рыхлый… Да и красивостей многовато. И не всегда по делу… Я читал настоящие кодексы и прочую юридическую писанину – все точно, педантично, в меру засушено. Одним словом – читать одно удовольствие. У тебя же… Вот ты пишешь, что наука в наши дни несется вперед, как «Летучий голландец», как корабль без руля… Прости меня, но это работа школьника на конкурсе сочинений… Боюсь, мой мальчик, как бы ты не провалился со своей речью…

РОБЕРТ. Не волнуйся, папа. Мой кораблик имеет руль. И я на риф не наскочу.

АБРАХАМ. Сомневаюсь, сильно сомневаюсь… А еще ты не затронул § 249, части в, г, д. Там для тебя нашлось бы кое-что. И еще § 1096, часть II, пункт 7, подпункт 4, дополнение 18.

РОБЕРТ (удивлен). Ты, я вижу, как следует изучил кодексы.

АБРАХАМ. Что поделаешь. Ничем более серьезным я сейчас не могу заниматься. Месяц супружеского отдыха – такое жестокое наказание за такой пустяк…

РОБЕРТ. …Как мое появление на свет.

АБРАХАМ. Конечно! Без Берты у меня нет никакого рабочего настроения. Я ничего не могу найти… Что и говорить! (Меняет неприятную тему.) А эти параграфы о защите животных – они очень важные. Что ты тянешь? Ты просто лентяй! Мой сын так же ленив, как водяная собака, названная его именем.

РОБЕРТ. Видишь ли, изменились концепции.

АБРАХАМ. Какие же концепции? Я слышал, ты мотаешься по государственным учреждениям, как угорелый. Добиваешься разных аудиенций. Болтаешь со всякими болванами, вместо того чтобы работать.

РОБЕРТ. Мне это нужно, отец.

АБРАХАМ. Я лично принимаю государственных деятелей на дому. Когда я им нужен.

РОБЕРТ. Но я не ты. Пока что.

АБРАХАМ. Если так будешь работать, никогда и не станешь. Хуже всего то, что некоторые мои планы стоят из-за тебя…

РОБЕРТ. Вот как? Всю жизнь юриспруденция тебе не мешала. Я гляжу тут на твои каталоги экспериментов и думаю, что ты, наверно, и не знал, что существует на земле такая вещь, как право.

АБРАХАМ. Оно мне не мешало, но и не помогало. Теперь же я хочу, чтобы право помогло мне.

РОБЕРТ. Вот как?

АБРАХАМ. Возьмем хотя бы эти параграфы о защите животных. В них сказано, что животное с тяжелыми увечьями подлежит уничтожению или ему следует оказать необходимую помощь. У меня тут как раз пара животных с тяжелыми увечьями. Один осел и… я хотел бы помочь им и пересадить им некоторые человеческие органы. (Хитро.) Может, они от этого поправятся. Ведь этот твой параграф велит помочь им. До сих пор это считалось табу. Ты должен уточнить этот вопрос и установить четкие границы!

РОБЕРТ. Четкие?

АБРАХАМ. Да. Тогда бы я знал, как эти границы нарушать.

РОБЕРТ (торжественно). Отец, скоро я превзойду тебя в одном деле. В чем-то таком, что тебе и не снилось!

АБРАХАМ. Скоро… скоро… (Опрокидывает горку чашек.)

РОБЕРТ. Черт побери!

АБРАХАМ. Ну что ты скажешь! Абсолютно никаких условий для работы! Это сумасшедший дом! (Беспокойно расхаживает по комнате, переставляет вещи с места на место, в результате чего беспорядок только увеличивается.) Ты только вообрази, где я нашел свои последние расчеты!

РОБЕРТ. Откуда мне знать! У меня у самого пропало два листка.

АБРАХАМ. Ничего удивительного – ты очень небрежен. А я нашел свои расчеты в ванной комнате. Представляешь? Три дня они валялись в ванной комнате.

РОБЕРТ. Я тут ни при чем.

АБРАХАМ. Разумеется. Это я сам делал расчеты в понедельник ночью в ванной… (С бессильным гневом.) Но ведь они могли потеряться! Кошмар!

РОБЕРТ (совершенно серьезно). Будь поаккуратней со своими бумагами, отец. Они могут мне очень пригодиться. (Абрахам что-то недовольно буркнул.) Я говорю совершенно серьезно: ты недооцениваешь эти бумаги.

АБРАХАМ. А Берта носится по белу свету… Околачивается в каких-то сомнительных местах. Я получил открытки из Ниццы, Андорры, Норвегии… и…

РОБЕРТ. Сомнительные места? Ты же сам говорил, что это ваши любимые места.

АБРАХАМ (ворчливо). Кажется, в Ницце у нас действительно есть какая-то купальня, а в Андорре – охотничий домик… а в Норвегии лыжная хижина. Или наоборот? Но я их не для этого покупал!

РОБЕРТ. Для чего же?

АБРАХАМ. Не затем, чтобы мотаться по ним. Я сам туда еще ногой не ступал. (Оправдывается.) Когда мы неожиданно выбились из нужды, я сдуру купил их. Вот теперь сам и расхлебываю!

РОБЕРТ. Погоди еще денька два – и она вернется. (Помрачнев.) А твоя дочь живет где-то в заброшенных карьерах, за городом. Шляется черт знает с кем. Ты вообще не занимался ее воспитанием. Для кого я этот процесс инсценирую? Неужели для себя? Это все для Марии!

АБРАХАМ. Женщины думают только о себе… Старая истина.

РОБЕРТ. Но мы обойдемся и без них! Факт! Я бы никогда не подумал, отец, что ты такой хороший повар.

АБРАХАМ. Я?

РОБЕРТ. Ты. Этот салат на кухне был вполне съедобен.

АБРАХАМ. Салат? Я не делал никакого салата…

РОБЕРТ. Что ты стесняешься? Я же сам видел. В желтой глиняной миске. Очень вкусный салат.

АБРАХАМ. Ты его съел? (Роберт кивает.) Тогда для водяной собаки мне придется делать новый.

РОБЕРТ. Для водяной собаки? А что в нем было?

АБРАХАМ. Какие-то моллюски и… (Увидев выражение лица Роберта.) Ничего, они были абсолютно свеженькие… Послушай-ка, глотни кофе! (Наливает ему кофейной гущи.) Раньше этот корм готовила Берта… Но поделом этой Берте. Я знаю, что она сейчас не может быть счастливой. Одного ей все же не хватает.

РОБЕРТ (страдальчески). Послушай-ка, что это за моллюски…

АБРАХАМ. Почем я знаю. Я вегетарианец. А знаешь, почему Берта не может быть счастлива? Ей не с кем ругаться! Вот!

РОБЕРТ. А ей это необходимо?

АБРАХАМ. Она к этому так привыкла, что не может без этого жить. Я-то знаю. (Немного лирично.) Я всегда предоставлял ей эту возможность: забуду носок на стуле или банку с препаратом на обеденном столе… Или ванну перелью через край…

РОБЕРТ. Нарочно?

АБРАХАМ. Иногда и нарочно. Когда у меня хорошее настроение. Когда мне хочется ее порадовать. Берта… она все же… (ищет слова) очаровательная бабка…(С пальмы слетает лист.) Я сегодня ночью подумал, что она еще… ну… симпатичная… И эти хижины мы смогли бы когда-нибудь вместе объехать… Когда будет больше времени. (Недовольно.) Об этом она не думает, что я тут с утра до вечера думаю о ней! (Пауза.) Давай-ка послушаем музыку – мы, два холостяка!

РОБЕРТ. Некогда…

АБРАХАМ. Для прекрасного всегда надо находить время.

РОБЕРТ. Но…

АБРАХАМ. Да, да, мой мальчик. Иначе может случиться, что жизнь пройдет мимо…

РОБЕРТ. Мимо тебя она не прошла?

АБРАХАМ. Мимо меня? (Улыбается.) Нет. Я всю жизнь занимался только прекрасными вещами. (Ставит пластинку с грустной фортепьянной пьесой. Она должна быть немного сентиментальна, например, ноктюрн Шопена. Пауза. Свет меняется. Мечтательно.) Моя мать вечерами читала мне Кафку.

РОБЕРТ. Кафку?

АБРАХАМ. И Камю.

РОБЕРТ. Странный вкус для биолога.

АБРАХАМ. Ничуть нет. Эти экзистенциалисты очень красиво рассуждают о нереальных вещах. Так красиво, что начинаешь верить.

РОБЕРТ. Нереальные вещи… Что ты под этим подразумеваешь?

АБРАХАМ. Одиночество, например. В нашем двадцатом веке… все это звучит как старая милая сказка, она так изящно уводит от повседневной суеты… В наше время, когда мы привязаны друг к другу за руки и за ноги… когда наука, искусство, политика – все в одном клубке… когда индивид перестал существовать… эти удивительные писатели говорят об одиночестве… Гениальные милые лжецы!

РОБЕРТ. И эта ложь про одиночество тебе нравится?

АБРАХАМ. Все недостижимое по-своему притягательно.

РОБЕРТ (серьезно.) Это опасный образ мыслей.

АБРАХАМ. Может быть.

РОБЕРТ. Несомненно. Скоро ты поставишь интересы индивида выше интересов общества. Это мировоззрение характерно для более ранних эпох. Этак, отец, ты станешь анархистом, единомышленником Марии.

АБРАХАМ (просто). Я уже никем не стану. Моя работа завершена. (Берет банку с препарированной головой и погружается в размышления. Музыка тихо продолжает играть.)

РОБЕРТ. Оказывается, ты больший лирик, чем я думал.

АБРАХАМ (про себя). И все же большинство считает меня циником! Только потому, что я не боюсь это удивительное и хрупкое творение, а исследую и уважаю его. Это он, человек, создал ноктюрн, науку, искусство! И свободу!

РОБЕРТ. Свободу, в которой он сам ничего не смыслит.

АБРАХАМ (про себя). Может быть, мы действительно доживем до того, что возникнет возможность предоставить какой-нибудь выдающейся личности нанести последние штрихи на труде своей жизни именно в таком виде.

РОБЕРТ (убежденно, почти страстно). Разумеется, отец!

Псевдопетух после большого перерыва снова подает голос.

АБРАХАМ. Ты веришь в это? Мне бы тоже хотелось верить, но навряд ли найдутся благожелатели…

РОБЕРТ. Не всегда их желание решает дело.

АБРАХАМ. И тем не менее… Они не успокоятся. (Пауза. Роберт хочет что-то возразить, но сдерживается.) Вряд ли мы захотим длительное время обходиться без этого глупого доброго грешного тела. Привычка – как-никак миллионы лет.

РОБЕРТ. Но которую все же не имеет смысла возвеличивать!

АБРАХАМ. Разумеется! Но видишь ли… с годами мы меняемся, и многое из того, что нас в молодости влечет, в старости кажется несущественным.

РОБЕРТ. Что-то ты сегодня рассуждаешь как старик.

АБРАХАМ. А разве я не старый?

РОБЕРТ. Тот, кто творит, не стареет!

АБРАХАМ. Все это слова… Ты и сам когда-нибудь увидишь… Настает день, когда ты не испытываешь интереса ни к чему и тебе хочется только одного – лечь в землю и склонить свою голову к голове Берты.

РОБЕРТ. Что с тобой сегодня?.. Я понимаю, Берта… Но нельзя так думать. Это эгоизм. До тех пор пока ты способен что-то дать обществу…

АБРАХАМ (улыбается). В один прекрасный день все это уже не интересует.

РОБЕРТ (озабоченно). Ты болен?

АБРАХАМ. Нет, просто немного устал. Ты пойди сегодня прогуляйся один. Подумай о своей работе. А я пойду немного отдохну.

РОБЕРТ (хочет что-то возразить, но удерживается). Хорошо… хорошо… Отдохни. Каждый имеет на это право. (Слушают некоторое время музыку, потом Абрахам уходит. Вслед за ним уходит и Роберт. Музыка продолжается до появления Берты.)

Входит БЕРТА, боязливо озирается. Хаос, царящий в комнате, ужасает ее. С пальмы слетает очередной лист. Поборов нерешительность, Берта осторожно проходит в комнату и начинает наводить порядок. Тут же на пороге появляется МАРИЯ. Ее наряд хиппи порван. Она чем-то подавлена. Некоторое время наблюдает за действиями матери, которая ее не замечает.

МАРИЯ. А наш уговор, мама?

БЕРТА (вздрогнув). Сама видишь, как они тут живут…

МАРИЯ (капризно, чуть не плача). Это не наше дело. До тех пор пока Абрахам не попросит у тебя прощения…

БЕРТА. А он и не узнает… Но ведь он уже попросил… Я велела отсылать ему открытки из-за границы – Ниццы и… Мария, что с тобой? Ты плачешь?

МАРИЯ (опускается в кресло, плачет). Я никогда не плачу.

БЕРТА (без малейшей иронии). Что-нибудь случилось? Судя по твоему внешнему виду, ты должна быть очень довольна… Ведь именно о такой жизни ты мечтала. Свобода, без этих грязных денег, все делать своими руками…

МАРИЯ (в бессильной ярости). Без грязных денег?! Я почти миллионер! За неделю я заработала столько, сколько мой отец получает за год.

БЕРТА. На миллионера ты не больно-то похожа.

МАРИЯ. Педро – свинья.

БЕРТА. Твой лучший друг Педро, с которым ты решила после Роберта…

МАРИЯ. Педро – свинья. (Впервые она не сдерживается и по-настоящему плачет.)

БЕРТА (растроганно). Мне так приятно видеть твои слезы. Ты так давно не плакала! Милая бедная девочка! (Гладит ее по голове.) Вы жили за городом, в заброшенных карьерах, я знаю… Это так, правда? Я знаю … Вдесятером, коммуной.

МАРИЯ. Как я могла поверить ему? Он гнусно обманул меня! Мы решили отречься от всех благ цивилизации. Обрабатывали землю, сеяли зерно. Педро смастерил водяное колесо, такое… доисторическое…

БЕРТА. Бедняжка! Это при твоей-то изнеженности.

МАРИЯ (со злостью). Это было так здорово! Я прекрасно справлялась. Из лыка я плела ковры и циновки, даже лапти… Ночью поддерживала огонь… Райская жизнь!

БЕРТА. Тогда в чем же дело? Педро был неверен?

МАРИЯ. Оставь! Тут и не требовалась чрезмерная верность.

БЕРТА. Вот как… Может, он был… чрезмерно верен?

МАРИЯ. Не в этом дело!

БЕРТА. В чем же?

МАРИЯ. Тут совсем другое. О нашей пещерной жизни сняли фильм! И я, которая отреклась от денег, заработала почти миллион!

БЕРТА. Как интересно! И кто же снимал? Где этот фильм можно увидеть?

МАРИЯ. Скоро он пойдет во всех кинотеатрах. Педро оказался предателем. Для нас всех он был вожаком, а для них – сценаристом и постановщиком! Понимаешь? Нас снимали телеобъективами и скрытой камерой… днем и ночью… По его указаниям. А я была звездой. Дочь известного профессора – прекрасная реклама, не правда ли?! Я хотела убить Педро!

БЕРТА. Надеюсь, ты этого не сделала?

МАРИЯ. Я пыталась… И это тоже засняли. Это стало кульминацией фильма. У Педро все было заранее продумано. Фильм называется «У нас нет пути назад»… (Плачет.) И самое страшное то, что это правда. У нас, у людей, больше нет пути назад. Роберт был во всем прав.

БЕРТА. Роберт? Пожалуйста, не упоминай при мне его имя. Это он, он во всем виноват! (Продолжает автоматически прибирать в комнате.) Да, трудно в наши дни найти порядочного мужчину с добрым сердцем. Педро обманул тебя. Роберт тоже. Фу, он просто копия этой мерзкой Мирабилии Хангман! Бесчувственный, чахлый сухарь! В нем нет ничего от нашего отца!

МАРИЯ. Чахлый? А разве наш папа атлет?

БЕРТА. Если не атлет, то по крайней мере спортивный мужчина. А как он был хорош в молодости. По утрам он делал зарядку, и мы несколько раз в жизни катались на лыжах…

МАРИЯ. Папа – и на лыжах?

БЕРТА. Да. Тебя тогда еще не было. И плавал он тоже. И не раз. Папа был красивый, сильный спортивный мужчина. Да он и сейчас… для своих лет… Женщины всегда были от него без ума. И эта Мирабилия… тоже… Но красота в мужчине не главное… У папы еще и нежное сердце… Вот и тебе нужен мужчина, у которого было бы нежное заботливое сердце, как у нашего папы…

МАРИЯ. Что-то я ничего не понимаю! Разве не ты жаловалась, что он слеп и черств, что он весь в науке?

БЕРТА. Жаловалась. Но даже счастливые женщины, Мария, жалуются… У папы такое нежное сердце! Я помню, как-то после войны было трудно с продуктами, я достала на рынке прекрасный кусок мяса – грудинку. Ты не представляешь, как папа страдал, когда должен был унести этот кусок в лабораторию… А как он тебя любит, ты не знаешь этого! У тебя было какое-то кишечное заболевание – какая-то Isosporiabelli, если не ошибаюсь. Он так плакал, что не может дать тебе лекарств. Ты, Мария, никогда не понимала его. Бедная девочка! И бедный папа…

МАРИЯ. Бедный папа?

БЕРТА. Конечно. Никто его сейчас не ругает. Ты не представляешь, как он нуждается в этом! (Хлопает входная дверь.) Это, наверно. Роберт. Идем! (Быстро уходят через другую дверь.)

РОБЕРТ (входит, внимательно осматривается, перебирает свои бумаги и книги.) Черт знает что! Кто-то опять перерыл тут все! (Начинает поспешно «наводить порядок.»)

Занавес.