Текст книги "О головах"

Автор книги: Энн Ветемаа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

23

– Врозь! Вместе! Врозь! Вместе!

Это транзистор на столе. Производственная гимнастика. У ведущей сильный, сочный голос.

– Врозь! Вместе! Врозь! Вместе!

Я представляю высокую грудь под плотно облегающим свитером. К этому голосу подошла бы черная головка с мальчишеской стрижкой и темный пушок над верхней губой.

На окне жужжит большая синяя муха.

Из кухни идет запах растопленного сала. Я слышу, как на сковороде шипят яйца. Агнес жарит глазунью.

После ночи с Яаникой, о которой стало известно (Й. Андрескоок), мне заявили, что мною сыты по горло и что я прежде всего нуждаюсь в лечении нервов. Две недели я пробыл в лечебнице на Пальдиском шоссе. В конце концов мне пришлось поверить, что у меня действительно была всего-навсего fibromyoma renis – малюсенькая доброкачественная опухоль в волокнистой соединительной ткани почек, – оказывается, такие добродушненькие опухоли в районе почек – большая редкость.

В той, другой больнице мне приписали еще один невинный диагноз: психастения.

Навязчивые мысли на почве медицинской литературы.

Какой запах у этого сала!

Прямо тошнит от него, но это пока не начнешь есть. Стоит лишь ввести в себя первую порцию необходимых для жизни белков, как все пройдет: наши подбородки залоснятся от жира и желток потечет по губам.

Когда меня выписывали из лечебницы на Пальдиском шоссе, я сидел в ожидании своих бумаг на клеенчатом диване. Кожа моя привыкла к больничной одежде, поэтому в костюмных брюках мои ноги вспотели и стали чесаться. У лечащего врача была заячья губа, которую он пытался замаскировать усами. Я размышлял над его словами: наверно, он прав, что подобные заметки может написать лишь человек, которому до смерти еще очень далеко, человек, у которого легкая психастения, – что не болезнь, а тип нервной системы. Тогда люди ведут себя совсем иначе; кто знает, может быть, и я буду требовать зимой дынь или захочу, чтобы мне покупали новые галстуки, или буду терроризировать жену ложными обвинениями. Тогда не накрывают такого праздничного стола для ожидаемого – сыры с душком и прочие подобные деликатесы. Смерть приходит, когда ее не ждут.

«Я испортил свою смерть», – думал я, сидя на клеенчатом диване.

Муха с зеленым брюшком ползет по раме.

Скоро будем завтракать.

Рот в желтке. Милая жена. Кончается больничный лист. С энтузиазмом за работу.

Я улыбаюсь. Мое отображение в никелированном чайнике улыбается мне в ответ. Маленькая голова посредине вытянута вширь и рассечена кривой ухмылкой. Эта ухмылка мне не нравится.

– А теперь повторим все упражнение с самого начала, – говорит транзистор.

21 апреля 1967 – 21 мая 1969

СНОВА ГОРЕ ОТ УМА
Драма в трех действиях, четырех картинах, с эпилогом[13]13
  Авторизованный перевод Татьяны Урбель


[Закрыть]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

АБРАХАМ

БЕРТА

МАРИЯ

РОБЕРТ

ЮНОША

ДЕВУШКА

ФЕРДИНАНД

ГРУЗЧИКИ-ПОСЫЛЬНЫЕ

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Просторное помещение в доме профессора Абрахама. Вначале оно было задумано как салон: доказательство тому огромная дорогая люстра, угловой диван, высокий, черного дерева сервант, два стола – большой и маленький, стулья с выцветшей шелковой и бархатной обивкой. Однако вследствие образа жизни, который ведет хозяин, это помещение утратило свое первоначальное назначение. Тут и там, в самых неожиданных местах, разбросаны микроскоп, калориметр, эксикатор, раскрытый медицинский атлас.

С узкой картины, висящей высоко на фронтальной стене, взирает сквозь пенсне на нас, а возможно, на гороховое растение в руке, Грегор Мендель. Полотно выдержано в темных тонах – на самом отце генетики черная монашеская сутана с высоким воротником. Картина вполне реалистическая и немного жутковатая – примерно таким мог видеть Менделя художник Отто Дикс. Еще в комнате мраморный бюст, возможно, некоторые узнают в нем патриарха эскулапов Гиппократа.

В одном углу зала горшок с высоким пальмообразным растением. Эту разновидность растения мы не найдем ни в одном, даже самом лучшем специальном каталоге. Наверху, в большой позолоченной клетке неподвижно сидит птица, смахивающая на белого петуха самой обычной леггорновской породы. Большую часть времени она напоминает чучело петуха.

В зале еще много разных безделушек (вазы, часы и т. д.), поэтому он немного похож на антикварную лавку. Две двери: правая – в прихожую, левая – во внутренние помещения. Темного дерева, под цвет мебели, лестница ведет на второй этаж.

Когда открывается занавес, на сцене БЕРТА и двоемолодых людей – ДЕВУШКА и ЮНОША из «Общества охраны святости жизни».

Берта – полная женщина лет 60, похожа на простую добродушную крестьянку. Она подшивает в папку какие-то бумаги. Юноша и Девушка, судя по всему, уже истомились в ожидании хозяина. Вероятно, хозяйка неоднократно предлагала им присесть, но они с достоинством мучеников предпочитают стоять. У Юноши в руках большая, перевязанная шелковой лентой булла. Молодые люди продолжают стоять. А время идет…

БЕРТА. Да присядьте же вы, ребятки!

ДЕВУШКА (запальчиво). Мы сюда не рассиживаться пришли.

БЕРТА (приветливо). Это-то ясно… А свою бумагу положите-ка лучше на стол. Вы сейчас так взволнованы, еще помнете. А мне потом ее подшивать в папку.

ЮНОША. В какую папку?

БЕРТА. Я думаю, вот в эту черную. (Мягко.) В нее я подшиваю все протесты, угрозы, обвинения и… Одним словом, все бумажки, в которых ругают нашего папашу: «садист», «мучитель животных», «омерзительный горлорез», «старый вонючка», «смердящий Абрам». (Пауза. Берта подшивает бумагу в папку.)

ЮНОША. Уже прошло три четверти часа. Мы не собираемся тут ждать целую вечность. Все же можно принять к сведению, что мы представляем крупную всемирную организацию!..

БЕРТА. Вот именно, ребятки. Присядьте все же, я бы предложила вам кофе и чего-нибудь перекусить. (Молодые люди продолжают демонстративно стоять.) Вы, конечно, из протестующих… Они всегда ведут себя прилично. А восхваляющие, те того и гляди положат ноги на стол.

ДЕВУШКА. Неужели есть и восхваляющие?

ЮНОША. Хватит тебе расспрашивать!

БЕРТА. А как же! Их даже больше. Всякие профессора и разная так называемая утонченная публика. Папаша так устал от них. (Берет белую папку.) Сюда я подшиваю их похвалы, почетные адреса и прочие панегирики. Любовные же письма идут в красную папку.

ДЕВУШКА (не удержавшись). Любовные письма?! Этот старик, который… (Не находит нужных слов.)

БЕРТА. Да, да. Любовные письма и предложения руки и сердца идут в красную папку. Молодые дамочки прямо насильно хотят увести от меня папашу…

ДЕВУШКА (удивленно). Вы его жена?

БЕРТА. Жена. А также уборщица. Уже двадцать лет. (Откуда-то сверху доносится странный звук. Это протяжное, меланхолическое завывание, которое завершается захлебывающимся звуком, будто дуют в погруженную в воду трубу.)

ДЕВУШКА. Господи! Это что такое?

БЕРТА. Это Бонифаций.

ЮНОША. Какой еще Бонифаций?

БЕРТА. Наша водяная собака.

ДЕВУШКА. Водяная?

БЕРТА. Водяная собака. Это папашино детище. (Задумывается, извиняющимся тоном.) Знаете, кажется, я не сказала ему, что вы из протестующих. К ним он выходит более охотно. (Снимает крышку-колпачок с трубки, которая проходит сквозь стену, и что-то говорит в трубку.) Что? Хорошо… (Гостям.) Папаша никогда не снимает телефонной трубки. Ему без конца названивают разные министры. Он сказал, что прочитает еще две странички Кафки и придет.

ЮНОША. Кафки?

БЕРТА. Да. Это успокаивает его. Он должен побыстрей побороть тоску. Папаша только что явился с похорон. У него такое нежное сердце. (Ироничная реакция гостей.) Хоронили его бывшую сослуживицу. Мирабилию Хангман – может, слышали?

ДЕВУШКА(с ужасом). Эту садистку, которая вырастила в банке живую человеческую голову!

БЕРТА. Ну, в банке не очень-то вырастишь – в ней только можно некоторое время продержать голову в живом виде. Да, в свое время из-за этого вышел крупный скандал, – люди боязливы, как дети. Мирабилии пришлось целых три года отсидеть в тюрьме.

ЮНОША (гневно). Только три года! Ее следовало бы…

ЮНОША и ДЕВУШКА (хором). … Казнить!

БЕРТА (поверх очков, весело). Вы никак из «Общества охраны святости жизни»? Они самые отчаянные, всегда требуют казни.

ЮНОША. Это ирония?

БЕРТА. Какая тут ирония… Они требуют вполне серьезно, без всякой иронии. (Стучат. Входят два ГРУЗЧИКА-ПОСЫЛЬНЫХ, устанавливают на пол ящик, из которого доносится странное мычание.)

I ГРУЗЧИК. Подарок Лондонского Королевского Института Хирургии и Генетики. (Грузчики смотрят на ящик с опаской, торопливо уходят.)

БЕРТА. В прихожей на столе красный чемодан. Там у нас деньги. Возьмите сами, сколько знаете… (Заинтересованно приближается к ящику. Тихое мычание. Юноша и Девушка отстраняются, Берта невозмутимо заглядывает в щелку.) Ой, ребята, какая прелесть! Теленок с двумя головами. (Открывает ящик.) Нет, у него и третья голова! Только чуть поменьше и без глаз. (Погладив теленка по третьей голове, закрывает крышку.)

ДЕВУШКА. Фу, какой урод! (Чуть не плача.) Как они только смеют!

БЕРТА. Отошлем его наверх в виварий. (Нажимает на кнопку в стене. Сверху опускается крюк, она ловко поддевает им веревку.) Вира! (Ящик поднимается вверх и исчезает, чуть не задев люстру. Снова слышится вой водяной собаки.) Красиво воет… Когда папаша заводит Шопена, Бонифаций всегда воет и хочет вылезти из аквариума. Биологию-то вы хоть знаете?

ЮНОША (с достоинством). Не забывайте, что мы активисты «Общества охраны святости жизни». Все члены нашего общества знают и любят биологию.

БЕРТА. Ну, тогда вы поймете… Это – собака с жабрами. Самое прекрасное творение папашиных дней молодости. (С легкостью.) Экзоэмбриологический первенец дигиталис-мутагенизации диффузной хромосомотрансплантации. (Смятение молодых людей.) На редкость преданное животное. (На лестнице неслышно появился папаша АБРАХАМ. Это невысокий мужчина лет 60, с приятными манерами. Он носит мягкую домашнюю куртку с кушаком. На рукаве траурная повязка, на шее – шарф, на ногах – экзотические мокасины.)

АБРАХАМ. Я приветствую вас в моем доме, мои юные друзья! Добро пожаловать! (Спускается по лестнице, прикрепляя к рукаву вторую траурную повязку.)

БЕРТА. Еще кто-то?

АБРАХАМ. Феликс скончался… Жизнь так жестока. Сначала Мирабилия, теперь Феликс.

БЕРТА. Да, уж больно он был интеллигентный…

АБРАХАМ. Самоубийство.

БЕРТА (обращаясь к молодым людям). Феликс… вначале он был человекообразной обезьяной. Папаша постепенно пересаживал ему человеческие органы. Мы как раз бились над его мозгом – хотели превратить Феликса в человека. Видно, он разгадал наши планы… Потому что в последнее время он впал в меланхолию.

АБРАХАМ. Мы возлагали на Феликса большие надежды. Он уже умел логарифмировать.

БЕРТА. Перед смертью мы бессильны.

АБРАХАМ. А теперь, дорогие друзья, я к вашим услугам. Я весь – внимание.

ЮНОША. Никакие мы не «дорогие друзья».

АБРАХАМ. Ну, все-таки. Эти ваши бумажки вносят в мою жизнь приятное разнообразие. Они так далеки от реальности. Налей-ка нам чайку, мама!

ДЕВУШКА. Мы пришли не чаи распивать!

АБРАХАМ. Вероятно, вы спешите? Жаль! (Берта наливает ему чай, берет из шкафа бутылку, наполненную красной жидкостью, на которую молодые люди поглядывают с опаской. Берта, перехватив их взгляд, улыбается.)

БЕРТА. Все почему-то думают, что это кровь… А это сироп из шиповника. Папаша у нас абсолютный вегетарианец.

АБРАХАМ. Надеюсь, как и эти юные защитники жизни. Поедать животное – это вершина варварства. Животное отличается от человека лишь другой комбинацией хромосом. Теперь, когда людям стали пересаживать свиные почки, может, наконец общественность осознает это. (Пьет чай.) На этом поприще вас ждет огромная работа.

ЮНОША (чтобы замять щекотливую тему, быстро развертывает манифест и читает). Мы, члены молодежной секции «Общества охраны святости жизни», считаем своим долгом выразить очередной протест против увеличившихся в последние годы опытов, которые находятся в вопиющем противоречии с самыми святыми идеями, звучащими в сердцах людей.

АБРАХАМ. Красиво сказано! (Берта также кивает одобрительно.)

ЮНОША. Теория и практика генетической хирургии и цитологии, а также внематочного оплодотворения и инкубирования плода, трансплантации мозговых тканей, макромолекулярной радиовоо…

АБРАХАМ. Овологии… Точнее – оологии. Овум – яйцо. Если эти слова для вас сложны, можете их смело опустить.

БЕРТА. Папаша выписывает ежемесячный журнал «Общества охраны святости жизни». Он уже читал ваше заявление. Кажется, это было в третьем номере.

АБРАХАМ (укоризненно). Что ты мешаешь им, мама. Так приятно слушать, как молодые люди читают вслух, с выражением, с внутренним горением. Может, девушка тоже попробует голос.

ДЕВУШКА. Мы пришли не развлекать вас.

АБРАХАМ. Вы развлекаете нас уже своим присутствием. Мы, старики, скоро будем в земле… А ваши молодые бодрые голоса…

ДЕВУШКА. Он смеется над нами! Оставим это здесь. Пусть он сам читает!

БЕРТА (спокойно). Папаша никогда ни над кем не смеется.

АБРАХАМ (смущенно). Да, да, объясни им, мама, чтобы они не обижались.

БЕРТА. Папаша ученый. Он признает только факты. Ему чужды более сложные эмоции.

АБРАХАМ. Да, да, это так. Я весьма немузыкален… по этой части. Мне, право, очень жаль.

БЕРТА. Наш папа зачастую и шуток не понимает.

АБРАХАМ (смущенно). Право, неловко получилось… Поверьте, я не подумал ничего плохого, когда сказал, что ваше чтение мне нравится. Очень нравится… (Припоминает.) А теперь следует самое поэтическое место? «Если люди доброй воли объединят свои усилия против таких варварских, оскорбляющих человеческое достоинство экспериментов, то мы… мы победим и запретим на вечные времена…» Кажется, так?

ЮНОША (воинственно). А что вы думаете по этому поводу?

АБРАХАМ (задумчиво). Да что тут думать? Если «люди объединят свои усилия», то возможно «запретить на вечные времена это омерзительное варварское живодерство». Вполне возможно. Нет никакого сомнения. (Молодые люди удивлены. Пауза.)

ЮНОША. Как вы сказали?

ДЕВУШКА (тихо). Он сказал, что нет никакого сомнения.

АБРАХАМ (услышал). Именно так я и сказал!

ЮНОША. И это время близко! Оно стучится в дверь!

АБРАХАМ (задумчиво). Неужели? По-моему, нет. Наоборот, в последние годы к моей деятельности стали проявлять гораздо больший интерес. Государство выделяет средства. Добровольцы из «Общества защиты животных» приходят ухаживать за головами…

ДЕВУШКА. За головами?

БЕРТА. Пока что собачьими. Эти головы питаются за счет искусственного кровообращения… Две головы даже лают и узнают хозяина. Хотите взглянуть?

ДЕВУШКА. Какой-то кошмар…

АБРАХАМ (неожиданно встает. Риторически). Вот именно – кошмар! Потому что это должны делать добровольцы. Государству следовало бы найти побольше средств. Пора наконец широким фронтом заняться опытами над человеком. Эти две-три головы тут… (Машет рукой.) В конце концов именно мы избавляем человечество от страха смерти. В более далеком будущем мы займемся насаживанием голов на туловища. «Memento mori»! – эта древняя сентенция скоро устареет. Вы только представьте, как это отразится в искусстве, философии!

БЕРТА (удивленно). Папа?!

АБРАХАМ (спохватился. Смущенно.). Прошу прощения! Я как раз готовлю свою речь перед правительством. До чего же мерзкое занятие – произносить речи. Нас с Бертой прикладная сторона дела не интересует. Мы с ней считаем, что смерть – один из прекраснейших даров природы, который не следует отбирать у человека… но есть другие мнения. Каждый человек – сам хозяин своей головы, пусть поступает, как хочет.

ЮНОША (уверенно). Человечество решительно говорит «нет!» Наша молодежная секция за последние годы увеличилась на несколько человек.

АБРАХАМ. Все это очень мило. И тем не менее лояльность к моим работам возрастает. Лет пятнадцать-двадцать назад было куда хуже. Помнишь, мама, мы были вынуждены остужать трупы двадцать четыре часа, прежде чем…

БЕРТА. Как же не помнить. (Растроганно.) Мне приходилось приносить папаше материал буквально под юбкой. Как-то в автобусе упала на пол совсем еще теплая рука, и даже пальцы шевелились. Боже, ну и скандал тогда вышел!

АБРАХАМ. Но мама прекрасно справлялась. Нежная, самоотверженная женщина. Современным девушкам есть чему у нее поучиться…

ДЕВУШКА. Нежная…

БЕРТА (смущенно). Полно тебе, Абрахам…

АБРАХАМ. Все же времена изменились. Только крайне религиозные круги еще оказывают сопротивление.

ЮНОША. Это намек?

АБРАХАМ (дружески). Не знаю… А вы верующие?

ДЕВУШКА (с пионерским энтузиазмом). Мы в существование бога не верим.

АБРАХАМ. Жаль. И я не верю. Верующие очень занятные люди. Верить в недоказуемое – это требует сильного характера. (Из клетки, что висит над головой Абрахама, доносится совиное «ух-хуу».)

ДЕВУШКА. А это кто?

ЮНОША (подходит поближе). Смахивает на обыкновенного петуха…

АБРАХАМ. Не такой уж он обыкновенный. Мы кроссинговером сделали ему семь голосовых связок. Некоторые он, видно, унаследовал от предков…

БЕРТА. Он у нас – птица полифоничная. (Петух кукует кукушкой.)

АБРАХАМ (грустно). Бедная одинокая птичка! Никак не можем ему сконструировать курочку. Уже пять лет он ждет свою Еву.

БЕРТА. Мы очень любим его. Бывало, тихий вечер… Сумерки… И тут он кричит голосом своего далекого предка, словно зовет кого-то, но тот все не идет… А сверху ему вторит Бонифаций. Тишина… Отзвуки… Какие-то чеховские вечера…

ДЕВУШКА. И вам не жаль бедной птицы?

АБРАХАМ (несчастным тоном.) Конечно, жаль. Но с самками эти кроссинги никак не выходят, гены, которые определяют пол… (В комнату входит девушка лет 20. Одета по-богемному небрежно. МАРИЯ – так зовут девушку – не обращает на родителей никакого внимания. Она проходит босиком, с развевающимися полами халата через комнату, что-то ищет. В волосах у нее может быть цветок. Она заглядывает в манифест, который Юноша держит в руках, усмехается.)

МАРИЯ. Такой взрослый мальчик! И протестует! Не протестовать надо, а заниматься любовью…

ЮНОША. Как это?

МАРИЯ. Да как угодно. (Оглядывает Девушку.) Вам видней. И чего вы этот пень уламываете? Пустое дело. (Замечает на ногах у отца свои мокасины. Не долго думая, стаскивает их с ног отца и надевает себе на ноги.) Опять Абрахам мои напялил!

БЕРТА. Мария! При гостях! (Мария пожимает плечами, уходит.) Наш папа очень рассеянный.

ДЕВУШКА (Юноше, тихо). У этой, видать, тоже какой-нибудь кроссинг…

БЕРТА. Это наша дочь. Она проповедует возврат к природе и свободную любовь. Еще она любит ломать лабораторное оборудование.

АБРАХАМ (жалобно). Причем самое дорогостоящее. Как только мы забудем запереть дверь…

БЕРТА. В каком-то отношении она ваш единомышленник.

АБРАХАМ. Только гораздо более опасный. Так на чем мы остановились?

ЮНОША. На том, что человечество перестанет мучить людей и животных, что оно прекратит эти мерзкие опыты.

АБРАХАМ. По-моему, с этого мы начали… (Неловкая пауза.) Но боюсь, что это не удастся запретить. У человека есть одно удивительное и опасное свойство: желание стать умнее. У других представителей животного мира такой страсти нет. Точь-в-точь как у нашей Марии… Их мозг побуждает их к более разумным действиям: еде, размножению, небольшим развлечениям. (Указывает на манифест.) Да и то больше для того, чтобы поточить коготки.

БЕРТА. Он не хочет вас оскорбить. (Абрахаму.) Я пойду взгляну на этого нового трехглавого. (Уходит.)

АБРАХАМ (машинально). Да, прошу прощения. Этот старый Уоллес выразил мудрую мысль: знания – это аномалия мозга, нечто вроде раковой опухоли. И это сущая правда – ничего не поделаешь. (Спокойно.) Возможно, именно мозг и погубит человечество.

ЮНОША. Вы не видите выхода, а мы видим.

АБРАХАМ. Выход, разумеется, существует.

ЮНОША. Какой же?

АБРАХАМ. Тот самый, чем лечат обыкновенный рак.

ДЕВУШКА. Я не понимаю…

АБРАХАМ. Радиоактивное облучение.

ДЕВУШКА (потрясенно). Облучение мозга?

АБРАХАМ. Вот именно, вы сообразительная девушка. Кто знает, может, человечество подсознательно это уже давно делает. Если рассматривать политику и увеличение радиоактивности в природе… Нужно давать такую дозу облучения, чтобы каждое последующее поколение рождалось чуть глупее. Тогда нам не грозило бы светопреставление. Вероятно, к этому все и идет.

ЮНОША. Мы против любого облучения!

ДЕВУШКА. «Нет» всяческим облучениям! В опасности разум наших детей – наше самое большое богатство!

АБРАХАМ. У вас уже и детишки? (Петухообразная птица издает какой-то несуразный звук, отличающийся от предыдущих.) Кроме облучения, есть, конечно, и другие методы. Нарушение природного равновесия химикалиями. Даже самым обычным загрязнением можно сделать многое. И человечество уже пробует это. Бессознательно, разумеется.

ЮНОША. Выходит, вы за загрязнение природы?

АБРАХАМ (чрезвычайно спокойно). Нет. Я ученый. Я просто размышляю о том, что делает человек.

ДЕВУШКА (словно декламируя). В наших костях откладывается ртуть и стронций. Мир утопает в отбросах, все больше рождается уродов. Скоро наш чудесный земной шар станет пустынным заплесневелым мячиком в зияющей бездонности космоса. Все вымрет.

АБРАХАМ. Не верю, что все… Даже в эпоху оледенения вымерла лишь большая часть видов.

ЮНОША. Вы ждете новой эпохи оледенения? Хотите снова захлебнуться в ядах и задохнуться в зловонии?

АБРАХАМ (рассуждая вслух). Оледенение принесло и пользу. Мы с вами многим обязаны ему – оно-то и помогло нас одолеть. От холода погибли деревья – пришлось слезть на землю и стать человеком…

ЮНОША. Ну и софистика! Так рассуждая, можно прийти черт знает к чему. (Стучат. На пороге слуга ФЕРДИНАНД.)

ФЕРДИНАНД. Некий молодой человек с венком требует, чтобы его впустили.

АБРАХАМ. Скажи ему, что сегодня не могу. А венок пусть оставит в прихожей.

ФЕРДИНАНД. Что-то мне его лицо знакомо… Он у нас и раньше бывал. Никак, к хозяйской дочке лип…

АБРАХАМ. Лип?

ФЕРДИНАНД. Ну, ухаживал…

АБРАХАМ. Пусть липнет и дальше… Скажи ему, что я беседую с занятными юными консерваторами, которые пришли ко мне в первый раз. (Фердинанд кланяется и уходит.)

ДЕВУШКА. Консерваторами? Мы же за прогресс, мы изо всех сил боремся за прогресс.

ЮНОША. Раньше вы подозревали в нас верующих, теперь обзываете беззастенчиво консерваторами!

АБРАХАМ (поспешно). Простите, я человек старого поколения, не знаю всех этих модных словечек. Как зовутся эти средневековые телячьи нежности?

ЮНОША. Средневековые?!

АБРАХАМ. Ну, да. Ведь и тогда не доверяли медицинским экспериментам. Запрещалось даже трупы вскрывать.

ЮНОША. Мы за разумную медицину.

АБРАХАМ. Выходит, вы умеренники.

ДЕВУШКА (недовольно). Умеренники те, кто выпивает умеренно.

АБРАХАМ. Прошу прощения!

За окном раздается «Гимн во славу науки» в ритме марша. Его распевают весьма неотесанные голоса, песня должна звучать комично в своей патетике и поэтому немного зловеще, как любое проявление фанатизма.

ГИМН ВО СЛАВУ НАУКИ[14]14
  Стихи перевел Б. Штейн.


[Закрыть]

 
Неуемная сила науки
всеизменит на белом свете,
будут счастливы наши дети,
а тем более – наши внуки.
 
 
Мы из колбы добудем солнце,
новый строй – из большой реторты.
Изготовят ученых орды
море плазмы, белок и стронций.
 
 
Неуемная сила науки
все изменит на белом свете,
будут счастливы наши дети.
а тем более – наши внуки.
 

АБРАХАМ (страдальчески). Опять они! Это так действует моим животным на нервы!

ДЕВУШКА. Кто это?

АБРАХАМ. Какой-то хор ветеранов науки, но там нет ни одного настоящего ученого! Время от времени они собираются под моими окнами, чтобы выразить свое восхищение. Если бы они только знали, как плохо действует эта жуткая песня на пищеварение моих водяных собачек…

ДЕВУШКА (про себя). Противная песня, какая-то зловещая.

АБРАХАМ (доверительно). Вот так я, молодые люди, нахожусь между двух огней. Одни угрожают, другие воспевают. Кто я? Инструмент науки, средство познания материи, если выразиться более изысканно. Лишенное желаний, претензий. Порой я думаю, что меня самого не существует, я всего лишь щупальце, которым материя осязает свое лицо… (С теплотой.) Скажи, доченька, что тебе в моих опытах претит больше всего? Может, ты просто трусишь? Просто боишься вскрытий и этих отрезанных голов?.. Голов не стоит бояться – это тонкое виртуозное творение природы, оно достойно только восхищения. (Замечает Берту, которая появилась в дверях.) Берта, у нас найдется свободная голова? Загляни в морозильник… Я хотел бы показать этим молодым людям, что… (Испуг молодых людей.)

БЕРТА (с неожиданной резкостью). Не принесу! Ни за что не принесу! (Молодым людям.) Сто раз ему говорила, чтобы в эту комнату никаких голов не приносил! Таковы эти мужчины – попробуй-ка создать им уютный дом. Сами и пальцем не пошевельнут для этого. Помнишь, как тетя Агнес однажды села на голову? (За окном снова раздается пение.) Пойду прогоню их.

АБРАХАМ. Ступай. (Берта выходит, тут же в дверях появляется РОБЕРТ – молодой человек лет 25. Он в джинсах и сером шерстяном свитере. В руках у Роберта огромный венок. Он держится крайне непринужденно, вначале он может произвести даже впечатление ветрогона.) Это ты, Роберт? Что за фокусы? Что ты там с Фердинандом пререкался? Сказал бы прямо – идешь к Марии.

РОБЕРТ. Сегодня я пришел не к Марии, а к тебе с официальным визитом.

АБРАХАМ. Что это за венок у тебя?

РОБЕРТ. Не узнаешь?.. Погоди, дойдем и до венка.

АБРАХАМ. Говоришь, с официальным визитом? (Становится серьезным.) Да, но прежде я должен тебя отчитать. Я-то думал, что вы просто проповедуете с моей дочерью всякие модные молодежные штучки – «назад к природе», «свободная любовь» и тому подобное. Теперь же у меня есть данные, что вы не только занимаетесь сексуальными вопросами, – ты, оказывается, ухаживаешь за нею! Вот этого я уже не могу позволить!

РОБЕРТ (усмехаясь). Хорошо, хорошо, об этом после. Дорогой Абрахам, я пришел сообщить, что подаю на тебя в суд. Это будет красивый процесс, дорогой тесть!

АБРАХАМ (со злостью). Никакой я тебе не тесть, судись себе на здоровье!

РОБЕРТ. Честно говоря, мне немного неприятно возбуждать дело против тебя, как отца Марии.

АБРАХАМ. Немного неприятно? И только?

РОБЕРТ. Да. Честное слово, как-то не по себе, но ничего не поделаешь. Прежде всего потому, что среди современных биологов ты один из наиболее известных.

АБРАХАМ (слегка оскорблен). Один из наиболее известных.

РОБЕРТ (не заметив). Безусловно. Разве нет? И во-вторых, именно против тебя у меня есть мощные материалы. Начнем с того, что вместо моей матери в тюрьме должен был сидеть ты. Вот поэтому я и убрал венок.

АБРАХАМ. Роберт, это никуда не годится. Я, в конце концов…

РОБЕРТ. Не перебивай, дай договорить. От моей матери Мирабилии мы пойдем дальше, а там вырастают все новые и новые обвинения. Я могу обвинить тебя в сорока семи крупных правонарушениях. Сорока семи! (Доверительно-дружески.) Восемь из них равноценны преступлению!

ДЕВУШКА (горячо). Мы присоединяемся к вашим обвинениям!

РОБЕРТ (удивленно). Вы? С какой стати? (Абрахаму.) Кто это?

ЮНОША. Мы активисты молодежной секции «Общества охраны святости жизни». Мы не знаем ваших обвинений, но предполагаем, что в них есть рациональное зерно.

РОБЕРТ (устало). А, армия спасения! Чушь…

ЮНОША. Выбирайте слова!

ДЕВУШКА. Да, да, выбирайте слова!

РОБЕРТ. Дорогие ребята! Дела, которыми занимаются в этом доме, слишком серьезны для вас. Вы ругайтесь с мальчишками, которые дергают кошек за хвост или строгают из живого дерева рогатки.

АБРАХАМ. Ты и впрямь выбирай слова. Эти милые молодые люди прекрасно изложили свои обвинения.

ЮНОША. Суды, законы, тюрьмы, мантии, решетки – насчет этих исторических атавизмов и наша секция имеет свое мнение.

РОБЕРТ. Обвинения, мнения – все это пустые слова. Такого стойкого старика этим не возьмешь! Тут нужна серебряная пуля.

ДЕВУШКА. Добрым словом можно многого добиться! Нечего смеяться! Почему вы думаете, что от наших слов в нем ничего не дрогнуло?

АБРАХАМ. Вполне возможно, что дрогнуло… Притом несколько раз.

РОБЕРТ (дружески). Будьте добры, оставьте нас в покое. Приходите в другой раз, если желаете. У нас сегодня неотложные дела.

ДЕВУШКА. У нас?! Какая самоуверенность!

ЮНОША (после паузы). Хорошо. Может, мы и уйдем. У нас тоже неотложные дела. (Протягивает Роберту свою визитную карточку.) Вероятно, мы еще встретимся. Нам есть о чем поговорить.

ДЕВУШКА. Конечно, есть. (С достоинством уходят.)

АБРАХАМ. Заходите. Всегда заходите, как только найдете время. (Роберту.) Присаживайся и рассказывай все по порядку. Значит, хочешь возбудить против меня дело? Сначала по поводу своей матери? Ясно. Ведь ты юрист, и у тебя еще не было настоящего процесса, настоящего крупного процесса.

РОБЕРТ. Крупного не было. (Снова воодушевляется.) Но он будет! Такой будет процесс – пальчики оближешь! Вовлеку прессу, радио, телевидение, кино. Ты прославишься, Абрахам. Очень прославишься.

АБРАХАМ. Прости, но что-то твой юмор до меня не доходит. По-моему, главное, чтобы прославился ты.

РОБЕРТ (делается серьезным). Это… это не главное. (Смущенно.) Иногда я думаю, что меня вообще не существует. Я всего лишь щупальце, которым мир посредством закона исследует свое лицо, чтобы стать совершеннее.

АБРАХАМ. Интересная мысль… Я уже слышал нечто подобное… Роберт, а ты подумал о том, что процесс может представлять для тебя опасность? Ведь времена изменились. Сейчас к моим работам стали проявлять большой интерес и самые высшие круги.

РОБЕРТ (самоуверенно). Они могли бы проявить гораздо больший интерес. Этот процесс, вероятно, привлечет большое внимание к биологии. И это внимание полезно для тебя даже в том случае, если я этот процесс проиграю.

АБРАХАМ (заинтересованно). Занятная мысль. Но ведь поражение в этом процессе все же было бы твоим поражением.

РОБЕРТ. Это было бы не столько моим поражением, сколько поражением существующего медицинского кодекса. Это показало бы, что его пора заменить новым. И как можно быстрее! Устаревшие законы не позволяют нам больше четко контролировать вашу работу. Много спорного. (Со злостью.) Создалось неслыханное положение, которое порочит науку.

АБРАХАМ. Какую науку?

РОБЕРТ. Юриспруденцию, разумеется.

АБРАХАМ. Ты считаешь и юриспруденцию наукой?

РОБЕРТ (ничуть не обидевшись). Причем единственной, которой стоит в наше время заниматься. Ты не обиделся?

АБРАХАМ. А я-то боялся, что ты… Ладно. А теперь скажи, зачем ты притащил этот венок с могилы матери?

РОБЕРТ. Это… действительно дурацкий, сентиментальный поступок, но публика любит сантименты и эмоции. Я попросил корреспондентов отснять эту свою акцию. Красивый старт для процесса – не правда ли? «Жребий брошен!» – воскликнул молодой служитель правосудия осквернителям могилы своей матери… Прости, я все не дойду до самого главного! (Вынимает из кармана пачку писем, протягивает их Абрахаму). Они должны для тебя кое-что прояснить.

АБРАХАМ. Мои письма к Мирабилии? Где ты их взял? Какая приятная неожиданность! Да еще перевязаны розовой ленточкой!

РОБЕРТ (улыбается с одобрением). Ты даже не вздрогнул! Хороший тон требует, чтобы ты хотя бы вздрогнул. Ведь это неоспоримые вещественные доказательства.