Текст книги "Огонь, Вода и Медные Порталы (СИ)"
Автор книги: Эмилия Герт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
Глава 19
Ратмир потянул на себя дверь конюшни и вошел, ведя своего коня в поводу. В прямоугольнике лунного света, льющегося из отверстия в стене под самой крышей, привыкшие к темноте глаза выхватили ходящую ходуном, поскрипывающую лестницу, женское лицо и светлые одежды.
– Эй, молодцы! Есть кто живой?! – крикнул негромко Ратмир.
– Ой! – тоненько раздалось от лестницы испуганное. Кто-то завозился, поправляя одежду, и шагнул к Ратмиру, принимая у него поводья.
– Есть! – высокий плечистый конюх с вспотевшим лицом, смахнув пот рукавом, повел его коня распрягать и в стойло.
Ратмир посторонился, пропуская в конюшню Олега, и хмыкнул:
– Молодёжь, вы бы хоть с дороги-то схоронились куда-нибудь. Вон, хоть в сено.
Девица, как ни в чем не бывало, бесстыдно оправившая юбки под взглядами мужчин, проскользнула мимо них к выходу, и напоследок, зыркнув, выдала Ратмиру ехидно, как маленькому и глупому:
– Так колоться потом будет везде, тело-то!
Ратмир захохотал, провожая весёлым взглядом курносую некрасивую девицу.
– Нешто симпатичнее тебе девки не нашлось? – шутливо-сочувствующе спросил, вернувшегося за другим конём, конюха.
– Докука на мою голову! – буркнул парень, принимая у Олега коня.
* * *
Вернувшись в терем, Любогнева на цыпочках проскользнула в горницу тётки Лукерьи. Зажгла лучину. Тело всё ещё сладко горело и вибрировало от ласк Деяна. Ей было мало его. Мало! «Лешевы вояки! Как не вовремя их овинник принёс, не сами они пришли!», – накручивала себя Любогнева, мечась по горнице.
Взгляд её упал на полку с травами и настойками. Любогнева пошарила по полке, понюхала зелья, пытаясь понять, что это в баночках и от чего, но не смогла определить ни на цвет, ни на запах. Стоило бы выпить чего-нибудь успокоительного, иначе вряд ли она заснёт, так и прокрутится в томлении до утра, но, в самом деле, не будить же из-за этого тётку. «И служанка чёрт-те куда запропастилась! Ровно корова языком слизала!», – бросив банки, Любогнева сама разделась и взобралась на полати.
* * *
Настя проснулась от громких женских голосов, доносящихся из сеней:
– Авдотька, ты где это шлялась всю ночь, а?! – вопрошал грозный голос Любогневы. – Самой пришлось ко сну переодеваться!
– Так я это, барынька, того, пришла, а Вас нету туточки, – виноватый, уже слышанный Настей голос. – Я подумала, что Вы в столовую избу пошли. Пошла туда, Вас тама не нашла, а меня-то захватили блюда на столы подавать. Вот я и задержалась, помогала, стало быть. Потом еще с девками посуду мыла. Вернулась позднёхонько, – девица смачно зевнула.
– Иди уже, гулёна, косы мне заплети, да сарафан чистый из сундука достань, – велела Любогнева раздраженно.
Настя приподнялась и села на лежанке, осматривая свою помятую блузку и сброшенный ранним утром на лавку сарафан. У неё-то чистого сарафана нет, впрочем, как и другой одежды. Олег обмолвился о том, что одежда у неё будет, только потом ему стало совсем не до Насти.
«Придётся надеть то, что есть», – с сомнением рассматривая мятый сарафан, решила Настя. – «Может быть, пойти поискать Олега и напомнить о том, что мне нужна одежда? Хотя бы на смену», – переплела косу, взяла со стола кувшин и шагнула за порог своей горницы. – «Надо набрать воды и умыться».
Дверь из горницы напротив отворилась, и из неё шагнул Олег. В подпоясанной ремнём светлой рубахе с косым вышитым воротом, льняных штанах и в коротких сапогах.
– Что за крики здесь? – поднял на Настю удивлённые брови. Настя пожала плечами и отрицательно качнула головой.
– Здравствуйте, Олег! – улыбнулась. – С победой вас!
– И ты здрава будь, Настюша! – чуть улыбнулся глазами Олег, осмотрел девушку с головы до ног и, распахнув шире дверь, скомандовал. – Заходи!
Настя вошла в уже знакомую ей горницу и остановилась у порога.
– Проходи, проходи! – подтолкнул её в сторону лавки Олег. – Митька! – крикнул в открытое окно. – Подь сюда!
Долговязый парень с очень серьёзным выражением лица вошёл в горницу.
– Вот это – родственница моя. Настасья, – указав на Настю, объявил Олег. – Возьмёшь Кирьяна с бричкой, отвезешь её в торговые ряды, рядом ходить будешь, чтоб ни один волос с её головы не упал! Понял меня?!
Парень серьёзно кивнул и перемялся с ноги на ногу, готовый бежать выполнять поручение.
– Настюш, поезжай, купи всё, что тебе нужно, – протягивая девушке кожаный кошель, умоляющим тоном произнёс Олег. – Я с тобой поехать не могу, дела не ждут. Да и в ваших бабских штуках ничего не смыслю, только обузой буду.
– Ну, можно я сначала умоюсь и поем? – улыбнулась Настя. – И благодарю за помощь!
* * *
Торговые ряды, расположенные вдоль пристани, впечатляли размахом построек и разнообразием товаров. Здесь были и полные зерна амбары, и погреба с запечатанными в бочонки разносолами, и рыбные лавки, и мясные скамьи. Скобяные и костяные прилавки перемежались с посудными лавками и шалашами с пряниками, пирожками, кренделями, калачами и баранками, вокруг которых охотно толпился простой народ. В одном из крайних рядов продавались живые животные. Затем шли ряды с оружием, седлами, серебром, кольчугами. Шапочный, сапожный, свечной, коробейный, соляной, медовый, восчаный, суконный ряды.
– Здесь и правда легко заблудиться, – обернулась к своему сопровождающему Настя, отыскав ряд с женской одеждой. Пошла вдоль ряда, не спеша разглядывая длинные рубахи, поневы, сарафаны, душегреи, кокошники, время от времени интересуясь ценами у продавцов.
Продавцы обещали торг и всячески зазывали покупательниц примерить понравившийся товар.
У одной из палаток Настя, приятно удивлённая ценой, решилась примерить приглянувшийся сарафан, все же опасаясь, что он будет ей слишком широк.
– Так жена у меня – мастерица! – сообщил ей торговец. – Враз на тебя подгонит, еще краше сядет.
И в следующий час заботливыми женскими руками на Настю было перемеряно почти все, что продавалось в палатке. Вышла из лавки Настя с тремя простыми, хорошо сшитыми сарафанами, умело подогнанными по её стройной фигурке, шестью рубашками, двумя кокошниками и несколькими мотками лент.
Митька, ожидавший Настю у входа, подхватил покупки и сложил в приобретенный по пути, небольшой сундук. Настя светилась от радости, что вопрос одежды больше не стоит так остро.
– Ну что, домой? – спросил возница молодых людей.
– В обувной ряд, – хитро улыбнулась ему Настя.
* * *
– Ты чего это тут учинила, Любогнева? – Лукерья оглядела беспорядок на столе в своей горнице. – Все банки с полки поснимала. На кой они тебе? Искала чего?
Любогнева отвлеклась от созерцания через открытое окно скачущих по ветке птичек и обронила, прикрыв ладонью рот и зевнув:
– Настойку успокоительную смотрела. Уснуть не могла вчера. Разволновалась, что ты не рада взять меня вместо Настьки княжича нянчить.
Лукерья вздохнула, переставляя обратно на полку банки по своему разумению:
– Говорила уж тебе. Не могу, не проси, Любогнева, не могу! – досадливо поправила платок. – А настойка сон-травы-то вот, возьми, – подала Любогневе банку, повязанную холщовой тряпицей. – Али вот, валерьяны корень – знатная настойка.
– Ты бы хоть тряпочки на них повесила, как различаешь-то? – брезгливо осмотрев банку, скривилась племянница. – Напоишь еще невесть чем, – с сомнением понюхав настойку, Любогнева всё же сделала небольшой глоток.
– Не мели чушь! – отмахнулась тётка. – Нешто я не помню, в какую крынку чего наливала?! Вот, еще прошлогодний мухомор стоит, – потрясая банкой, запечатанной серой глиной поверх холщовой тряпицы, – как свежий! Хоть ешь! Хорошо настоялся! Я им подоконник от мух мазала – все подохли!
Любогнева подняла удивлённо брови и с интересом посмотрела на банку.
Из открытого окна донеслись грохот въехавшей во двор брички и покрикивания возницы.
– Пойду, прогуляюсь, – томно поднялась со скамьи Любогнева и направилась в сторону двери.
– Далеко ли? – изумлённо поинтересовалась тётка.
– Да по двору пройду! – возмущенно обернулась Любогнева. – Что ж мне теперь, сидьмя сидеть в твоей клетушке? И не выйти никуда?
– Да отчего же?! Не сиди сидьмя, делом займись! – призвала к порядку ленивую кровинушку Лукерья. – Вяжи, али вышивай. Вон у меня тюк шерсти нечесаный. Разбери да прясть садись. Зима-то не за горами!
Любогнева сузила злобные глаза и скрипнула на тётку зубами:
– Да куда ж мне в таком сарафане прясть-то?! – развела в стороны руки, показывая наряд во всей красе.
– А и правда, уж больно баско! – неодобрительно фыркнула тётка, оглядев расшитый бисером шелковый сарафан племянницы. – Фартук-то хоть у тебя есть? Али дать?
Любогнева, метнув в непонимающую самых простых вещей тётку еще более недобрый взгляд, вывалилась в сени. Ясно же, не станет Любогнева прясть! Еще чего?! Ищи дураков! И вышивать не станет! Не хватало только пальцы себе иглой исколоть!
Навстречу ей высокий парень легко нёс перед собой небольшой сундук. Настя, уже прошедшая вперед, открыла перед ним дверь в соседнюю с тёткиной горницу:
– Сюда, Митя! Благодарю за помощь! – улыбнулась, провожая парня из горницы.
Любогнева так и застыла в дверях, некрасиво открыв рот. За ней в дверном проёме показалась Лукерья.
– Тётя Луша, а у меня для тебя подарок! – рассмеялась Настя, лучась от радости. – Правда, совсем маленький, – разжав ладонь, показала Лукерье резной костяной гребешок.
– Ах! – всплеснула руками женщина и расцвела улыбкой, осторожно взяла из рук Насти безделушку. – Да зачем же ты тратилась, егоза?! – любуясь гребешком, качала головой.
– Не переживай, я не тратилась, – смеялась Настя. – Мне подарили. Да, правда! – убеждала удивлённую няньку. – Мы расческу искали и торговец – восточный такой мужчина, прямо силой всучил в руки, – Настя смешно показывала руками, как выглядел торговец, и как она отказывалась принимать подарок. – Я сразу о тебе подумала, тётя Луша. Ты прости, мы уехали, я даже не спросила, может быть, тебе что-то купить надо было. Не представляла, куда едем, – изображала масштаб торговых рядов.
– Да всё есть, Настюша! Всё есть. Олег бдит! – Лукерья, сняв платок и пристраивая гребешок в, уложенную на затылке, косу, ловила свое отражение в самоваре.
Любогнева, с перекошенным злобой лицом, пошла от ненавистных ей людей по коридору прочь. На крыльцо! На воздух! Что с них взять, убогих?! Костяному гребешку они радуются. Боги, что она здесь делает?!
И куда опять запропастилась её пустоголовая служанка Дунька? Совсем челядь от рук отбилась! Хоть бы её расспросить, где он есть сейчас, этот Иван? Вернулся ли с битвы живым? Ну, не самой же ей ходить и людей о нём расспрашивать! Время идёт, а цель от неё по-прежнему далека. Пустые хлопоты, а так быть не должно. Не ей, Любогневе, прогибаться под обстоятельства!
Дерзкая мысль ворвалась в её голову настолько внезапно, что Любогнева от радости, на ходу поперхнувшись воздухом, остановилась и хихикнула, прокручивая в голове настолько простое решение сразу нескольких её проблем, даже удивившись, отчего оно не пришло к ней раньше.
Подхватив длинную юбку нарядного сарафана, она прибавила шагу, направившись в сторону стряпной избы, костеря про себя невесть куда запропастившуюся служанку.
Попросив кувшин с квасом, Любогнева вернулась в тёткину горницу.
* * *
Настя, расспросив Лукерью о тонкостях здешней стирки, отправилась в мыльню. Замочила новое белье в ведёрном – помещавшем в себя ведро воды – чугуне с раствором щелока и, с помощью ухвата и катка, поставила чугун в жаркое нутро печи. Через некоторое время вытащила чугунок и, дав ему немного остыть, вытащила щипцами белье в небольшое деревянное корыто. Пошла с ним на реку полоскать. Деревянные мостки выводили к приличной глубине и течению. Выполоскав белье, вернулась в свою комнату и развесила его прямо на лавке, не придумав ничего более умного.
Зашла в комнату княжича. Посмотрела на малыша, погладила его по голове.
– Тётя Луша, я схожу Огневеда проведаю, вдруг ему помощь нужна.
– Ступай, Настюша, – оторвавшись от вязания, подняла на неё глаза Лукерья.
Дверь отворилась и в горницу вплыла Любогнева с кувшином.
– Я квасу свежего взяла в стряпной избе. Выпей на дорожку, – обращаясь к Насте, Любогнева поставила на стол кружку и налила из кувшина напиток.
– Спасибо, что-то не хочется, – улыбнулась Настя и вышла в, оставленную открытой, дверь.
В дверном проеме сначала показалось розовощекое лицо Авдотьи, позыркало яркими глазами, ожидая ругани, потом, видя, что никто на неё с кулаками не кинулся, девушка показалась вся.
– Барынька, я посуду мыла, да вы ж меня видали! – девушка вытерла рукавом вспотевший лоб.
– У тебя своей работы мало, я погляжу? – обманчиво ласково пропела Любогнева. – Так пойдём, я тебе прибавлю! – потащила служанку за рукав в тёткину горницу.
* * *
Настя поднялась на высокое крыльцо и вошла в просторный терем Огневеда. Огляделась, старца не было. Раненые спали, видимо, Огневед добавил в отвар снотворное. Крышка подпола была открыта, и Настя подошла к краю отверстия, заглянула внутрь. Широкие ступени уходили вглубь и в сторону. Из темноты подвала на нижние ступеньки лился ровный луч света. Насте стало интересно: «Откуда там свет?», и она шагнула по ступеням вниз, в прохладу подвального помещения.
В углу помещения, прямо на полу, на широком тюфяке спал огромный медведь. Огневед, в свете открытой на другую сторону терема двери, обрабатывал, уже затянувшуюся в спине зверя, рану.
Настя подошла ближе и присела рядом со стоящим на коленях, Огневедом.
– Промываю рану мёртвой водой, чтобы хворь убить, – пояснил свои действия старец. – Теперь промываю живой водой, чтобы в тело жизнь вдохнуть.
Повинуясь бесконтрольному внутреннему порыву, Настя протянула было руку, чтобы погладить медведя, но, перед самой мордой, не дотронувшись, замерла, не зная, можно ли это сделать, не проснётся ли зверь.
– Не бойся, гладь, – подбодрил её Огневед. – Он безопасен. Спит крепко. Я сон-травы в питье ему добавил изрядно. И на рану хороший отвар положил. Заживёт скоро.
Настя, сглатывая невесть откуда подкатившийся к горлу комок, и прогоняя нахлынувшую жалость, погладила огромного, так по-человечески беззащитно подложившего лапу под морду, дикого зверя.
Медведь открыл сонные глаза. Ткнулся носом в Настину ладонь и засопел. Настя снова замерла, но ладонь не отняла.
– Да не пугайся, – рассмеялся Огневед. – Говорю же, спит он. Пока не заживёт, спать будет. Нельзя ему пока просыпаться. Слаб еще.
– Вы бы тоже отдохнули, – Настя посмотрела на осунувшееся лицо старца. – Поди, еще и не ложились?
Старик улыбнулся глазами:
– Раненых проведаю, потом отдохну, – поднялся и запер с улицы дверь. – Поднимайся в горницу.
– Давайте, я пока ветошь порежу и с этими ранеными побуду, а Вы поскорее возвращайтесь и ложитесь отдохнуть, – усаживаясь на лавку и беря в руки ножницы, предложила Настя.
– Благодарю, Настенька, – взвалив на спину сумку с бинтами и снадобьями, Огневед направился к выходу.
* * *
Любогнева, всучив служанке ворох грязного белья и раздав поручений, уселась у окна на лавку лузгать семечки, но вскоре, заплевав шелухой весь подоконник, заскучала. «Что там тётка за стеной поделывает? Неужто, всё вяжет?», – поднялась и пошла в княжескую горницу к тётке, почесать языком.
Открыв дверь, застыла на пороге: тётка Лукерья, скрючившись, лежала на полу ничком, в луже чего-то дурно пахнущего, неестественно вывернув руки.
Любогнева ахнула, увидев на столе свой, забытый напрочь, кувшин с квасом и пустую, лежащую на боку, кружку.
Опрометью кинулась Любогнева из терема, на крыльце едва не сбив с ног, поднимавшегося по ступеням, Олега. Отскочила от него в ужасе и, схватившись за голову, понеслась через двор в терем Огневеда. Наступила на подол, шлёпнулась на землю, поднялась и, не отряхиваясь, припустила бодрой рысью, подхватив юбки. Ворвавшись в терем:
– Это всё ты! – завопила, вылупив обезумевшие глаза, и кинулась на Настю. Подскочила к девушке, пытаясь вцепиться ей в волосы скрюченной, с заострёнными, больше напоминающими когти, ногтями, пятерней. – Всё из-за тебя!
Настя отмахнулась от неё ножницами и Любогнева, отчего-то удивившись и надувшись, отскочила на шаг назад, по-прежнему держа перед собой скрюченные, как звериные лапы, кисти рук.
– Что случилось? – поднялась с лавки Настя.
– Ах ты, ведьма! – зашипела Любогнева, корчась и безумно вращая глазами. – Со свету решила мою тётку сжить?!
– О чем ты? Что с тётей Лушей? – всерьез забеспокоилась Настя, бросив на лавку ножницы и решительно направившись к выходу.
– Куда?! – снова кинулась на Настю Любогнва, пытаясь когтистой пятерней схватить её за косу. – Ты мне отвечай! Что с моей тёткой сотворила, дрянь?!
Настя отпихнула от себя обезумевшую девицу и выбежала на крыльцо. Любогнева кинулась за ней, но на крыльце, откуда ни возьмись, шипя и подпрыгивая, под ноги ей выскочил рыжий котяра, выгнув дугой спину, фыркая и подёргивая шерстью.
– Брысь! – заорала на всю округу Любогнева и попыталась пнуть кота, но тот, словно на пружинах, отскочил в сторону, продолжая шипеть и фыркать.
В дверях в княжеский терем Настя столкнулась с Олегом.
– Побудь с Лукерьей, Настюша, – огромными шагами Олег спустился с крыльца. – Я разыщу Огневеда.
– Он у раненых, – выкрикнула вслед Олегу Настя и побежала к Лукерье.
Женщина лежала в своей комнате на лежанке и была без сознания. Бледное, перепачканное чем-то лицо её отекло. Грудь почти не вздымалась от дыхания.
Настя намочила платок и осторожно вытерла Лукерье лицо.
– Что с тобой, тётя Луша? – поправив на женщине перепачканную одежду, спросила Настя.
В сенях послышались шаги и Огневед, а за ним и Олег, вошли в горницу.
Огневед осмотрел женщину. Достал из своей котомки похожие на крупную соль, завязанные в платок, кристаллы и поднёс к носу Лукерьи. Женщина вдохнула и, открыв глаза, закашлялась. Огневед помог Лукерье повернуться набок. Налил из кувшина в кружку воды и поднёс женщине ко рту:
– Пей, голубушка. Пей, пей, вот так, еще, – уговаривал, вливая воду женщине в рот. Налил еще кружку воды. – Настя, неси таз из сеней! – обернулся к девушке. – Давай еще попьём, Лукерьюшка! – снова приступил к Лукерье.
Вскоре Лукерью вырвало и взгляд её, блуждая с Огневеда на Настю, стал осмысленным.
– Где она лежала, Олег? – обернулся к Олегу старец.
– Вот здесь, – Олег провёл Огневеда в княжескую горницу.
Огневед прошёл к столу, понюхал опрокинутую кружку, понюхал содержимое кувшина, осмотрел лужицу на полу и вернулся в горницу Лукерьи. Подвигал на полке банки с настойками, вздохнул и, обернувшись к Олегу с Настей, изрек:
– Отравилась Лукерья. Сама, али кто помог, того пока не скажу, – помолчал. – Магия спасла жизнь ей. Амулет, али вещица какая на теле. Защита сильная, – провёл рукой вдоль тела Лукерьи и остановился на уровне головы. Развязал на женщине платок. – Да вот она, – указал на воткнутый в волосы, подаренный Настей, гребешок. – Вот этот подарок от чистого сердца с каждым разом силу накапливает, а потом, когда нужно, поддерживает хозяина.
Огневед обернулся и взял с полки пустую банку с одиноко – без жидкости – болтавшимися в ней грибами. Зашел в соседнюю горницу и прихватил со стола кувшин.
– Вот это я с собой заберу, – объяснил крепко задумавшемуся Олегу. – Поправляйся, голубушка, – кивнул пока ничего не понимающей Лукерье, и вышел из горницы.
Выйдя на крыльцо, долгим взглядом посмотрел на трясущуюся, прячущую в складках широкого сарафана покрытые серой шерстью когтистые руки, Любогневу и спросил пытливо:
– Ты обернуться пытаешься, девонька?
Любогнева, выпучив глаза, попятилась от старца и отрицательно затрясла головой.
– Запомни, в первый раз ты вправе выбрать, кем тебе обернуться, – промолвил Огневед, пристально вглядываясь в сверкающие животной дикостью, запавшие в черноту кругов, глаза Любогневы. – Такова твоя магия. А уж дальше будешь тем, кем выбрала. Так-то, – вздохнул и пошёл через двор в свой терем.
Глава 20
Настя подложила Лукерье под спину еще одну подушку и, аккуратно придерживая берестяную кружку, помогла женщине напиться. Лукерья откинулась на подушки, обессиленно опустив на лежанку руки. На бледном лбу выступили бисеринки пота.
– Тётя Луша, как ты себя чувствуешь? – спросила Настя, присев на край лавки у постели Лукерьи.
– Получше, Настюша, – слабо кивнула женщина. – Чего это я съела такого? От квасу, что ли так поплохело?
То, что Огневед унёс с собой, в Настином мире называлось уликами и просто не укладывалось у Насти в голове.
«Можно ли налить яд из банки в квас ненамеренно? Вряд ли. Кто мог это сделать? Ведь не племянница же?», – глядя в окно, размышляла девушка. – «Да и зачем кому-то травить пожилую женщину?».
– Сходи, Настенька, княжича проведай, – завозилась обеспокоенно Лукерья. – А то обе няньки бросили робёнка. Обо мне не беспокойся. Дверь открытой оставь, если что, я уж крикну тебя. А Любогнева-то где?
– Во дворе, наверное, – замялась Настя у двери, не испытывая желания звать Любогневу к тёте. А позвать нужно. Всё же родная душа, вон как переживала за тётушку! Даже на Настю с кулаками кинулась. – Позову сейчас, – преодолевая внутреннее сопротивление, решилась Настя и направилась к выходу из терема.
Любогнева стояла на крыльце, вцепившись в перила тонкими побелевшими пальцами.
– Тётя Луша пришла в себя, – обратилась Настя к застывшей спине. – Зайди, проведай её.
Застывшая спина дрогнула, и Любогнева медленно обернулась к Насте, низко опустив голову, плотно сжав челюсти, исподлобья буравя девушку жгучим ненавидящим взглядом. Казалось, тьма в глазах Любогневы, не умещаясь, выплёскивалась наружу, клубясь и поглощая вокруг себя всё живое.
На короткий момент Насте стало жутко, как в тот момент, когда она тонула в трясине, но в следующее мгновение она взяла себя в руки. Ей не за что оправдываться перед Любогневой. Она точно не причастна к отравлению тёти Луши.
Настя повернулась и пошла в княжескую горницу. Княжича, и в самом деле, пора было проведать.
Любогнева медленно выдохнула и перевела взгляд на свои руки. Руки как руки, обычные, человеческие. Пальцы нежные, тонкие, даже перстни все на месте. Любогнева улыбнулась: «Это хорошо. Не хватало еще из-за какой-то дрянной девки – Настьки – упустить свой первый оборот!».
Как там старик сказал? Может она, Любогнева, выбрать, кем обернуться? Не иначе, матушкина магия в ней пробудилась!
А теперь вот успокоилась и сущность звериная отступила. Так вот значит, как происходит оборот в звериную ипостась! Это ж, какой накал страстей нужно в себе разогнать, чтобы перекинуться полностью? Впрочем, ей, Любогневе, и стараться особо не придётся, нрав сам из неё прёт, знай, вовремя сумей останавливаться. Любогнева довольно заулыбалась.
Стоя на княжеском крыльце, она недолго понаблюдала, как дюжие молодцы выносят из терема Огневеда и разносят по домам быстро идущих на поправку раненых воинов, и мысль, пришедшая ей в голову, была вовсе не о пострадавшей по своей глупости тётке. Мысль, с каждой минутой набиравшая в её голове всё большие обороты, заставила Любогневу улыбнуться хищно, предвкушающе, а потому она, вместо того, чтобы вернуться в терем и справиться о тётушкином здоровье, спустилась с крыльца и направилась в сторону конюшен.
Выйдя за терема, Любогнева застыла, как вкопанная.
Мощный дуб, что рос позади одной из конюшен, был виден с пригорка, как на ладони. За одну из веток кем-то была перекинута верёвка, и небольшая дощечка с вырубленными выемками, пристроенная к верёвке, превращала её в качелю.
Качеля раскачивалась, направляемая сильным телом конюха Деяна, и непутёвая служанка Любогневы – Авдотька, стоя на дощечке рядом с ним лицом к лицу и подогреваясь байками молодого человека, хохотала заливисто и беззаботно, то и дело запрокидывая назад голову и обнажая красивую девичью шею.
Белый свет померк в глазах Любогневы. Она согнулась пополам и, опершись рукой о сруб, отступила обратно за терем, хватая ртом, ставший плотным и колючим, горячий воздух. Села прямо на землю, привалившись спиной к стене сруба, вытянула перед собой побелевшие, скрюченные в когтистую лапу, пальцы и начала дышать глубоко, вспоминая, как успокаивала себя на крыльце.
Из оцепенения её вывели голоса. Они приближались, и были Любогневе хорошо знакомы. Любогнева поднялась и выглянула из-за терема. Деян и Авдотья, взявшись за руки, поднимались по склону.
Любогнева зажмурилась от боли, словно в грудь ей разом воткнули с десяток ножей. Во взгляде Деяна, направленном на Авдотьку, было столько нежности и искреннего восхищения! Никогда еще Любогнева не видела его таким счастливым. Никогда, даже в минуты страсти, Деян не смотрел на неё так, как на Авдотьку, разрешившую ему взять себя за руку!
Полынная горечь осознания, что на неё вообще никто никогда так не смотрел, заставила Любогневу отвернуться от чужого счастья и вытереть с лица шелковым рукавом предательские слёзы.
– Барынька! – удивлённый голос Авдотьки помог Любогневе собраться. – А вы чего здеся-то? Случилось чего?
– Случилось, – продавила сквозь сухое горло Любогнева. – Ступай, там, в тереме, увидишь.
Авдотья выпустила руку Деяна и, блеснув глазами, побежала в сторону терема.
– Деян! – каркнула в спину парня Любогнева. Деян остановился, нехотя обернулся. – Подь сюды, разговор есть, – приказала барынька. Деян подошел, как было велено. – Девку одну спортить надо.
Деян опустил голову, уткнув глаза в землю.
– Чего молчишь? Воды в рот набрал? Еще недавно щебетал, аки соловей! – кивнув головой в сторону дуба, требовательно вопросила барынька. Деян молчал. – Да не трусь, там все просто будет. Сдается мне, она уж порченая, сильно трепыхаться не станет.
Деян поднял на Любогневу тяжелый взгляд. Выдал твёрдо:
– Не по нутру мне эти игры ваши, барынька.
– Давно ли не по нутру-то? – ехидно пропела Любогнева. – Меня, стало быть, можно было?! А как другую какую – так сразу не по нутру?! – шлёпнула себя руками по бокам.
– Так вы ж по собственному хотению. Сами пришли, – парень умолк под обжигающими углями осуждающего взгляда. – А люди-то что скажут? Вздёрнут ведь меня.
– Не вздёрнут. Сделаешь дело и был таков! Езжай домой к батюшке.
Деян покачал головой:
– Не по мне такое зло, барынька. Я жениться хочу.
– Уж, не на Дуньке ли? – хмыкнула, некрасиво кривя рот, Любогнева.
– На Авдотье, – кивнул Деян, соглашаясь. – Люба она мне.
– А я, стало быть, не люба?! – выкрикнула Любогнева зло, сглатывая комок в горле.
– Мы уж об том с вами говорили, барынька, – спокойно выдержал злой взгляд Деян.
– Что ж, выполнишь, об чем толкуем, и женись себе на здоровье, хоть на Дуньке, хоть на любой другой девке, – махнула рукой Любогнева. – А не выполнишь… Про Дуньку забудь. Не увидишь её боле. Ясно тебе?
Деян насупился, еще ниже опустив голову. Кивнул, нехотя, обреченно и зло:
– Ясно.
– То-то же! Сегодня к вечеру скажу, что за девка и где будет.
* * *
– Авдотька, собирайся, по ягоды пойдём! – крикнула Любогнева поднимающуюся по ступеням крыльца с ворохом чистого белья, служанку.
Авдотья обернулась к барыне, удивленно вскинув брови, и прыснула со смеху:
– Да какие уж ягоды, барынька?! Скоро уж смеркаться станет!
– Кому сказано?! – рявкнула Любогнева. – Уговаривать тебя?!
Авдотья, привыкшая к заскокам своей хозяйки, только головой покачала:
– Сейчас, белье в сундук уложу и в сенях корзинку найду.
Выйдя за огороды, девушки спустились к реке, и пошли на приличном расстоянии от берега в сторону леса.
– Лес темнеет уж, барынька, – причитала Авдотья, пугливо оглядываясь на внешние звуки. – Неужто не боязно вам по ночи-то по лесу шастать? Какая нужда? А коли дикий зверь нападёт?
– Так ему и надо, значит, – зло фыркнула Любогнева.
– А вон что это? Избушка! – указала рукой Авдотья на почти скрывшуюся в кустах, вросшую в землю, покосившуюся землянку на опушке леса. – Так это Огневеда избушка! Сказывали, он недавно в терем-то перебрался!
Раздвигая кусты, Авдотья двинулась вперёд, от любопытства позабыв о своих страхах.
В следующее мгновение удар по затылку погасил сознание Авдотьи, и любознательная служанка, выпустив из рук пустую корзинку, упала ничком в густую траву, в мягкий мох.
* * *
Деян вычистил гнедого, оставленного у столбика кем-то из дворян-дружинников, коня. Знамо дело, не царское это занятие – самому за своей животиной ухаживать, а конюх-то на что? Отвел в стойло, задав свежего сена.
Собрался запереть ворота, когда на пороге конюшни появилась нервная, с ярко горящими на бледном лице, глазами, Любогнева.
– Ступай к терему Огневеда, – процедила бескровным перекошенным ртом. – Да схоронись. Старик сейчас уйдет, а девка придет, – переступила, собираясь уходить. – Да помни, – обернувшись, бросила, зло сверкнув безумными глазами, – не сделаешь веленого – не увидишь Дуньки боле, как своих ушей!
Развернулась и, подхватив испачканный понизу зеленью травы, сарафан, пошла в сторону терема волхва.
Деян ничего не ответил своей барыне. Опершись рукой о ворота, словно ноги не держали дюжего молодца, остался стоять, крепко задумавшись, низко свесив кудрявую голову.
* * *
Огневед, перелив из кувшина в ковш и обратно, остудил сонный отвар для Ивана. Приготовил свежую мазь для раны и чистую повязку. Рана, благодаря заботам и заговорам Огневеда, рубцевалась быстро, медведь шел на поправку. Старец знал, что перестраховывается, оставляя Ивана спать в медвежьем обличье, давая возможность молодому организму восстановиться и набраться сил перед новыми испытаниями. Каждодневно за эти новые испытания – предстоящий обряд для малолетнего княжича – волхв приносил на капище, вместе с молитвами, дары Богам: плоды фруктов и овощей, травы и ягоды.
Подняв крышку медвежьего подпола, услышал негромкие шаги. Обернулся.
Бледная племянница Лукерьи стояла посреди горницы, озираясь по сторонам и беззвучно, словно рыба, хватая ртом воздух. Плоская грудь её вздымалась от взволнованного дыхания или быстрого бега. В больших, темных глазах стояли слёзы. «Неужто, с Лукерьей хуже?», – встревожился Огневед.
– Что стряслось? – обернулся к девушке старец, позабыв о медведе.
– Помогите! Там, в лесу! – неопределенно взмахнув рукой, выкрикнула Любогнева. – Служанка моя! Запнулась, упала, да прямёхонько головой об камень! Кровь хлещет!
Огневед уже подхватил на плечо котомку, с которой недавно проведывал раненых.
– Где? – спросил, направляясь к выходу. – Пойдем, покажешь!
– Да прямо у избушки Вашей! Как запнулась, так и лежит в траве, сердешная! – заливаясь слезами, поведала, семенящая за ним, Любогнева. – Только я идти с Вами-то не могу! У меня же тётенька на руках! Да и княжича нянчить кому ж теперь, как не мне? Вы уж ступайте туда, а я – к тётеньке. Кроме меня у неё тут никого ведь, воды подать некому! – сворачивая в сторону княжеского терема, отбрехалась «любящая племянница».
