Текст книги "Суть дела"

Автор книги: Эмили Гиффин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Привет, Тесса, – весело говорит она. – Как дела?

– Отлично, – отвечаю я, сожалея, что не настояла на официальном обращении, когда эта девица начинала работать у нас четыре месяца назад; может, будь я «миссис Руссо», она немного серьезнее относилась бы к своим обязанностям.

Я хватаю с кофейного столика пульт и выключаю телевизор под хор протестов.

– И слышать ничего не хочу, – говорю я детям самым суровым голосом, и от этого, разумеется, только хуже себя чувствую. Они не виноваты, что их няня такая лентяйка.

По-прежнему уставившись широко раскрытыми глазами в теперь уже черный экран телевизора, Фрэнк сует в рот большой палец, а Руби шмыгает носом и причитает:

– Он уже почти закончился.

– Мне все равно. Вам не полагалось смотреть телевизор, – говорю я, обращаясь больше к Кэролайн.

– Кэролайн нам разрешила, – возражает Руби; никакого другого ответа я и не ожидала.

Я поворачиваюсь к Кэролайн и вопросительно смотрю на нее, а та улыбается мне в ответ невинной, скромной улыбкой.

– Они так хорошо себя вели. И съели все до последней фасолинки. Я просто подумала, что можно их немножко поощрить, – объясняет она, разыгрывая роль доброго полицейского, отчего я разъяряюсь еще больше.

– Ну ладно... Но в следующий раз давайте придерживаться «Диснея» или «Никелодеона», – говорю я, широко улыбаясь и понимая, что применяю двойной стандарт. Когда я разговариваю по телефону, то позволяю им смотреть любые передачи, лишь бы это давало мне немного покоя. И все же я не для того обеспечиваю возможность Кэролайн шляться по ночным клубам, чтобы она играла мою роль.

– Хорошо. Конечно, – отзывается Кэролайн, а я вспоминаю тот день, когда мы беседовали с ней, или, точнее, я с ней беседовала, а Ник с отсутствующим видом сидел в углу, изображая участие в процессе.

После он показал мне два больших пальца, назвал ее «достаточно милой и умной», и обвинил меня в излишней придирчивости, в то время как я указала на сигналы опасности, а именно: «Ролекс», босоножки от Джимми Чу и огромную сумку-мешок от Витон, – вместе с ее заявлением, что вообще-то домашняя работа не ее «призвание».

Но я вынуждена была признать, что она прекрасно ладила с детьми, особенно с Руби, которая с ходу ее заобожала – во всяком случае, ее длинные волосы и пурпурную пилку для ногтей. Кроме того, Кэролайн оказалась лучше трех последних нянь, с которыми мы беседовали; одна плохо говорила по-английски, другая была вегетарианкой, отказавшейся даже прикасаться к мясу, а третья – идеальной Мэри Поппинс с явно фальшивыми рекомендациями. И в настоящее время Кэролайн – мой единственный путь к свободе, ну или к свободе на десять часов в неделю. Поэтому я как можно спокойнее окликаю ее по имени.

– Угу? – отзывается она, щелкая во рту жевательной резинкой, а я уже составляю план своей речи, с которой обращусь к Нику, начинающейся словами: «Я тебе говорила».

– До вашего ухода мне нужно подняться наверх и кое-что сделать. Пожалуйста, почитайте им.

– Конечно, – бойко соглашается Кэролайн.

– И оденьте Руби потеплее.

– Конечно, – повторяет она. – Без проблем.

– Большое спасибо, – преувеличенно терпеливо говорю я. Затем холодно целую детей (отвечает мне только Фрэнк) и удаляюсь в свой кабинет, а на самом деле – это небольшая ниша в нашей спальне. Она входит в число многих других интерьеров, которые мне хотелось бы переделать в нашем доме, особняке в тюдоровском стиле, построенном в 1912 году, очаровательном, но страдающим недостатком функционального пространства.

В течение получаса я отвечаю на несколько писем по электронной почте, заказываю детские подарки, которые давным-давно нужно было заказать, и загружаю несколько сот фотографий. Затем что-то побуждает меня открыть один старый документ, план курса лекций для моих студентов, который назывался «Игры и спорт в викторианском романе». Это было всего два года назад, но кажется, что давным-давно, и внезапно приходит ностальгия по дискуссиям, которые я вела: лекции по шахматам и сексуальной политике в «Незнакомке из Уайлдфелл-холла», светские игры в «Ярмарке тщеславия» и виды спорта на открытом воздухе и благородные танцы в «Мэре Кэстербриджа»[14].

Затем, услышав громкий визг Руби – вопль ликования, а не боли, – я с головой погружаюсь в чувство сожаления, испытываю острый приступ тоски по своей прежней жизни. Оазис спокойствия в моем кабинете на кампусе, дневное время, когда я встречалась со студентами, интеллектуальная стимуляция и, честно говоря, спасение от моего обычного мира. Меня охватывает ощущение потери, и я приказываю себе успокоиться. Просто у меня плохой день. Я всего лишь расстроена из-за стычки с Ником вчера вечером, неприятного разговора с Эйприл, хаоса внизу. А так в жизни и бывает: разлад в одной из сфер перекидывается и на другие.

Я беру телефон, чтобы позвонить Кейт: мне нужно, чтобы она меня подбодрила, – но Кейт хочет как раз того, что есть у меня, – во всяком случае, ей это кажется, а я вовсе не хочу слышать, как здорово складывается моя жизнь. У меня нет настроения разговаривать даже с Рэйчел, которая всегда умеет найти верные слова, потому, возможно, что, несмотря на все ее сетования, в душе ей нравится быть матерью-домохозяйкой. Я даже подумываю, не позвонить ли Нику, просто чтобы разрядить атмосферу, но знаю: он будет недоступен для разговора. И кроме того, я так и слышу его лаконичное предложение по решению проблемы: «вернись на работу», «найди новых подруг» или «уволь Кэролайн».

Будто это так легко и просто, думаю я. Разве хоть что– то в жизни бывает легко и просто?

ВЭЛЕРИ:

глава четырнадцатая

Ник заходит проведать Чарли каждый час, вплоть до последнего в этот день посещения, когда он появляется в джинсах и сером свитере-водолазке, с черной сумкой и в наброшенном на плечо шерстяном пальто – несомненно, по пути домой.

– Как тут у вас у всех дела? – негромко спрашивает он, переводя взгляд со спящего Чарли на Джейсона и только потом на Вэлери.

– У нас все хорошо, – шепчет она.

Но ее прерывает Джейсон:

– Эй, док. Я только что говорил Вэл, что ей нужно отсюда уйти. Подышать свежим воздухом. Вы не согласны?

Ник пожимает плечами в притворной беспомощности и говорит:

– Согласен. Но она меня и слушать не хочет.

– Нет, я слушаю, – тоном маленькой девочки недовольно возражает Вэлери. Она отворачивается, ей кажется, что Ник видит ее насквозь, когда она вспоминает его дом и тот золотистый свет в спальне на втором этаже.

– Ах вот как? – с ироничной улыбкой говорит Ник,– Значит, вы много спите? И едите три раза в день? И не читаете в Интернете о самых неблагоприятных сценариях болезни?

Покраснев, Вэлери бормочет:

– Прекрасно. Иду. Иду.

Она встает, берет пальто и лежащую в кресле-качалке сумку.

– И куда же ты собираешься? – спрашивает Джейсон

– Даже не знаю, – смущается она, зная, что Ник слушает и наблюдает за ней. – Пойду, наверное, принесу какой-нибудь еды. Ты чего-нибудь хочешь? Мексиканской? – спрашивает она брата.

Джейсон корчит гримасу.

– Нет. Никогда не думал, что скажу это, но меня тошнит от буррито.

– А у Антонио вы не были? – спрашивает их обоих Ник.

Вэлери качает головой и спрашивает:

– Нет. Это где-то рядом?

– Да. Через дорогу. На Кембридж-стрит. Это маленькая забегаловка, но кормят там потрясающе. Ничего лучше в Норт-энде нет. Нигде не ел таких запеченных цити[15], даже у мамы, – сообщает Ник, похлопывая себя по переднему карману джинсов в поисках ключей.

– Звучит привлекательно, – решительно указывает на Ника Джейсон, потом поворачивается к Вэлери. – Принесешь мне кальцоне с пепперони?

– Конечно, – отвечает она.

– Но не торопись, – говорит Джейсон – Поешь там. Я не так уж голоден.

– Что я слышу?.. – подтрунивает над ним Вэлери, вдруг почувствовав, что она как раз проголодалась. Она целует спящего Чарли в здоровую щеку и выходит из палаты, слыша позади себя шаги Ника.

– Я гоже ухожу, – говорит он, как только они остаются одни в коридоре. – Проводить вас туда?

Предлагается это неуверенно, и Вэлери уже собирается отказаться, не желая доставлять неудобство, но в последнюю секунду передумывает и говорит:

– Буду рада.

Через несколько минут они уже выходят вместе из больницы, вечер встречает их таким пронзительным холодом, что это сразу же становится темой разговора.

Они ускоряют шаг, а Вэлери, охая, заматывает лицо шарфом.

– А тут подмораживает.

– Да. Осени в этом году, считайте, и не было, – подхватывает Ник.

– Знаю. Даже не помню желтеющей листвы, – говорит Вэлери и думает, что все равно не смогла бы ею любоваться.

Они смотрят по сторонам, пропуская машины, и быстрым шагом пересекают Кембридж-стрит. Направляются они к ресторанчику, мимо которого Вэлери много раз проходила, но не обращала внимания. Когда Ник открывает дверь и предлагает Вэлери пройти вперед, полный мужчина с усами – именно такого ожидаешь увидеть в ресторане, который называется «У Антонио», – оглушительно рявкает:

– Доктор Руссо, где вы были, старина?

Ник смеется.

– Где я был? На прошлой неделе я был здесь.

– О, точно. Кажется, так, – соглашается толстяк, осторожно глянув на Вэлери.

Нервозность Вэлери, к которой примешивается чувство вины, рассеивается, когда Ник говорит:

– Это Вэлери. Мой друг. Вэлери, это Тони.

Ей нравятся эти простые слова, нравится, что звучат они честно, и она говорит себе: это действительно так. Они друзья. Почти, во всяком случае.

Ник продолжает:

– Вот, хотел познакомить Вэлери с самым лучшим итальянским рестораном в городе.

– В городе?

– В мире, – поправляется Ник.

– Ну, тогда ладно. Ужин на двоих! – восклицает Тони, потирая свои могучие руки.

Ник качает головой:

– Нет. Я остаться не могу. Не сегодня.

Тони озвучивает мысли Вэлери:

– Ну вот еще. Стаканчик вина? Ломтик брускетты[16]?

Ник колеблется, оттягивает рукав пальто и сверяется с часами – громадным цифровым устройством со множеством кнопок сбоку. Вэлери обратила внимание на часы еще в больнице и представила себе, как он настраивает их перед пробежкой ранним утром, которую, у Вэлери нет сомнений, он совершает даже в разгар зимы.

– Выкручивает мне руки, – говорит Ник, вглядываясь в тускло освещенный зал. – Смотрите-ка, мой столик свободен.

– А как же! Мы оставили его за вами! – громогласно заявляет Тони. Он подмигивает Вэлери, словно теперь она тоже свой человек, и ведет их к столику на двоих в углу. Отодвигает стул для Вэлери, подает ей большое заламинированное меню и предлагает взять у нее пальто.

– Спасибо, но я пока посижу так, – отвечает она, ей все еще зябко.

Она смотрит на шевелящиеся губы Тони, пока тот перечисляет фирменные блюда заведения, но с трудом концентрируется на чем-либо другом, кроме Ника, который проверяет блэкберри. Она представляет слова на экране: «Где ты?» Или, может: «Когда будешь дома?» Но говорит себе, что ее это не касается, и, придя к этому удобному заключению, заказывает по рекомендации Тони бокал кьянти.

– А вы, сэр? – ждет заказа Ника Тони.

– То же самое.

Тони уходит, Вэлери кладет руки на стол, и они прилипают к недавно протертой клеенке в красную и белую клетку. Вэлери вспоминает напыщенное предостережение единственного среди ее поклонников юриста – никогда не заказывать вино в ресторанах с клетчатыми скатертями, бумажными салфетками и ламинированными меню. Через двадцать минут после начала их первого свидания она решила, что второго не будет.

– Видите, вы все же решили выпить, – замечает Ник.

Вэлери с недоумением на него смотрит.

– Вы сказали, что вам сейчас не до вина, – он понимающе улыбается, – когда оставили корзину.

– Ах да... – Вэлери пытается расслабиться или хотя бы казаться таковой. – Ну, видимо, настроение изменилось.

Ник как будто обдумывает ее слова, немного поворачивает свой стул, чтобы видеть Вэлери под другим углом, и затем, кашлянув, спрашивает:

– Почему вы не взяли?

– Что не взяла?

– Корзину.

Вэлери сглатывает и осторожно подбирает слова:

– Я не... доверяю... женщинам, которые ее принесли.

Он кивает, словно понимает, о чем идет речь, а потом удивляет Вэлери, сказав:

– Я тоже им не доверяю.

В ответ на ее озадаченный взгляд Ник поясняет:

– Они выходили из комнаты ожидания, когда я туда шел. И коротко с ними переговорил.

– Выходит, вы их знаете?

Он барабанит пальцами по столу и подтверждает:

– Да. Знаю.

Она едва не спрашивает откуда, но не делает этого, догадываясь – через жену. Ей не хочется идти по этому пути, она боится, что он замнется, отвечая, нарушит ритм их осторожной дружбы, указывая тем самым, на что-то нечистое в ней. Вэлери хочет верить в возможность настоящей дружбы, которая продолжится и после пребывания Чарли в больнице. Давно уже Вэлери ни к кому искренно не привязывалась, так давно, что готова была отказаться от этой мысли. Джейсон постоянно обвиняет ее в отсутствии желания, но она видит это дело по-другому. Это связано скорее с ее статусом работающей матери-одиночки, выпавшей из круга общения, в том числе женского. Она никогда не впишется в компанию матерей-домохозяек, населяющих Уэллсли, нет у нее времени и на дружбу с бездетными юристками из ее фирмы. И в основном это ее устраивало: сумела же она пережить разрыв с Лорел и старыми школьными подругами. Повседневная жизнь отвлекала ее от размышлений на темы о том, чего не хватает в ее жизни. Однако улавливая это сейчас – чувство подлинного товарищества, возбуждающего напряжения, какое возникает на грани знакомого и неизвестного, – Вэлери испытывает такую острую тоску, что у нее перехватывает дыхание.

Ник, по счастью, ничего этого, как видно, не замечает, а, наоборот, улыбается ей, словно они вспомнили какую-то лишь им двоим известную шутку, а затем продолжает:

– И даже если бы я их не знал, мне известен этот тип женщин.

– А что это за тип? – спрашивает Вэлери, наклоняясь вперед, желая услышать подтверждение, что он это понимает и они одинаково оценивают других людей, с одинаковой осторожностью воспринимают этот мир.

– О, давайте подумаем, – потирает подбородок Ник. – Эгоистичные. Неестественные. Зависимые. Их Больше волнует, какими они кажутся другим, чем то, какими являются на самом деле. Они изводят себя в погоне за вещами, которые не имеют значения.

– Правильно. – Она улыбается тому, насколько точно он уловил ее ощущение от Роми и Эйприл. Затем она выпаливает то, что у нее на уме: – Полагаю, они переживают, не подам ли я в суд. Особенно если знают, что я юрист.

– О, я думаю, они во всех подробностях выяснили, кто вы такая.

– Да?

– А на что еще им тратить время? – говорит он, глядя Вэлери в глаза.

– Выходит, вы все знаете? – спрашивает она, отвечая ему таким же взглядом. – Знаете, как... это случилось?

– Да, – кивает он. – Знаю.

Вэлери понимает, что Ник имеет в виду не общие сведения, собранные им как хирургом, не факты, понадобившиеся ему в ночь, когда привезли Чарли. Он говорит о том фоне равнодушия, о сплетнях, которые, она уверена, циркулируют в элитарном сообществе.

И точно, Ник добавляет:

– Бостон – маленький город, не так ли?

Вэлери кивает; честность и прямолинейность Ника вызывают у нее прилив чистого восхищения.

– Так что? – спрашивает Ник.

– Что – что?

– Вы подадите в суд?

Она качает головой, но тут приходит Тони с вином и брускеттой и быстро оставляет их снова, поняв, видимо, что разговор у них серьезный, личный. Они чокаются и делают первый глоток, глядя друг другу в глаза.

Опустив бокал, Ник говорит:

– Знаете, а я на вашем месте, может, и подал бы в суд. Они этого заслуживают. Какой идиот позволяет маленьким детям вот так играть рядом с костром?

– Поверьте, я понимаю. И я это обдумывала – подачу иска, – говорит Вэлери, стискивая зубы и изо всех сил подавляя ядовитую волну гнева, которой сегодня утром она позволила вырваться наружу. – Но... это не поможет Чарли. Это ничего не изменит.

– Понимаю, – говорит Ник, и они снова не торопясь делают по глотку вина.

– И потом, – она делает паузу, – это не в моем стиле.

– Я и это понимаю, – говорит он, словно они давние-давние друзья. Затем широко улыбается ей, и от этой улыбки в сочетании с вином на пустой желудок у Вэлери голова идет кругом.

Не сводя с Вэлери глаз, Ник указывает на тарелку с брускеттой.

– Пробуйте.

Она улыбается в ответ и перекладывает два ломтика жареного хлеба на свою тарелку, радуясь возможности отвлечься и надеясь, что Ник не догадывается, как он на нее действует.

– Думаю, – говорит Вэлери, передавая блюдо Нику и продолжая свою мысль, – положение матери-одиночки говорит не в мою пользу.

– Что вы имеете в виду? – спрашивает он.

Она пожимает плечами, подыскивая слова для описания своего ощущения: что быть одинокой – значит вообще быть другой, это препятствие к дружбе, во всяком случае, к женской дружбе. Со времени учебы в школе она пришла к твердому убеждению: девочки ищут себе подруг в точности как они сами или таких, на кого хотят походить.

– Не знаю, – отвечает она, восторгаясь про себя искусным сочетанием томатов, базилика, чеснока и лука, поджаренных до идеального золотистого цвета. – Мне кажется, люди предполагают... понимаете... что матери-одиночки нуждаются в деньгах... или могут быть... более беспринципными.

Вэлери поднимает глаза и видит, как Ник морщится, выражая свое несогласие с ее теорией. Затем он спрашивает:

– Вы были замужем... какое-то время?

Она качает головой, глотая первый кусок брускетты, и вслух отмечает замечательный вкус и свежесть ингредиентов.

Ник с раскаянием смотрит на Вэлери.

– Простите... мне не следовало об этом спрашивать... Меня это не касается.

Затем он устремляет взгляд в свою тарелку, как бы заверяя Вэлери, что расспросов больше не будет. Она понимает: сейчас ее ход – и на секунду поддается своему обычному правилу не распространяться о своей личной жизни. Но потом делает большой глоток вина и, тщательно подбирая слова, начинает:

– Нет. Я никогда не была замужем. Отца у Чарли никогда не было... Его звали Лайон... если это что-то вам говорит.

Она улыбается, разрешая улыбнуться и Нику.

– Он был художник. Талантливый художник, – продолжает она. – Мне казалось, я люблю его. Он говорил, что любит... и я ему верила. А потом... ну, в общем, ничего не получилось. – Она издает нервный смешок. – Если быть более точной, он исчез, сразу после того как я забеременела. Поэтому он никогда не видел своего сына. Насколько я понимаю, он не знает, что у него есть сын. Хотя иногда мне трудно в это поверить, что никто из его друзей не видел меня с ребенком. С ребенком, у которого его кудрявые волосы. Его овал лица.

Так много на эту тему она никогда не говорила, и чувствует себя опустошенной, приоткрыв свою жизнь, но испытывает и облегчение. Вэлери чувствует на себе взгляд

Ника, и откуда-то находит смелость поднять глаза и встретиться с его взглядом.

– Вы знаете, где он сейчас? – спрашивает Ник.

Вэлери снова отпивает вина и отвечает:

– Я слышала, он переехал на Запад... Но я никогда не пыталась его найти... Хотя уверена, что могла бы... Думаю, у него бывают выставки... Но я просто... не вижу смысла. Я всегда считала – так для Чарли лучше.

– Вам, должно быть, нелегко приходилось, – тихо произносит Ник. Его глаза светятся теплом и пониманием, но жалости в них нет.

– Бывало, – признается Вэлери.

– И до сих пор?

– Иногда, – говорит она, не отводя взгляда, и думает о той ночи, когда произошел несчастный случай, какой напуганной и одинокой она себя чувствовала, даже с Джейсоном. – Но не сейчас.

Он снова улыбается замечательной, широкой улыбкой, от которой сердце Вэлери пускается вскачь, и говорит:

– Я очень рад это слышать.

Затем смотрит на часы и предлагает заказать ужин.

– Разве вам не нужно идти? – слабо протестует Вэлери.

– Пока нет, – отвечает Ник, знаком подзывает Тони и уверяет Вэлери, что ей обязательно понравятся равиоли.

ТЕССА:

глава пятнадцатая

Я вешаю темно-синий бушлатик Фрэнка и пушистую розовую шаль Руби на вешалку в прихожей, когда Ник влетает в боковую дверь, словно хочет выиграть две секунды из своего двухчасового опоздания. В течение дня мы ни разу не говорили, только обменялись тремя сообщениями. Первое – от меня с вопросом, когда он будет дома. Второе – голосовая почта от него, с ответом: он будет вовремя, чтобы уложить детей спать. И третье – текстовое сообщение, информирующее меня о его опоздании. К счастью, я ничего не обещала Руби и Фрэнку, давно уже уяснив, что делать это рискованно.

– Я правда сожалею, что опоздал, – горячо заявляет Ник и здоровается со мной поцелуем, попав губами в левый уголок моих губ. Он предпринимает новую попытку, на сей раз наши сомкнутые губы встречаются, и в этот момент у меня возникает тревожное ощущение – он не работал, когда прислал мне последнее текстовое сообщение.

Кто-то, как Кейт, назвал бы это женской интуицией, она к месту и не к месту употребляет данное понятие, когда всего лишь хочет сказать, что она не совсем слепая и глухая и от нее не укрывается некий ряд очевидных фактов. Этим вечером в ряду очевидных фактов были: густой запах чеснока, идущий от кожи и одежды Ника, пылкий тон его извинений, а больше всего виноватое выражение его глаз.

Проясню. Это не виноватость мужчины, который изменил или хотя бы подумал об этом, чего я никогда не боялась, и не виноватость мужчины, который сокрушается, что он банально плохой муж – пропустил футбольный матч, в котором участвовал его ребенок, не заметил новую прическу жены, был вызван на работу в середин ужина в честь годовщины свадьбы. Виноватое выражение Ника не столь явное, но тем не менее безошибочно угадываемое. Я пытаюсь понять, в чем дело, разглядываю Ника с деланным безразличием и решаю: это виноватость человека, который желал бы находиться в другом месте.

– Ничего, – отвечаю я, глядя ему в глаза и надеясь, что ошибаюсь: неправильно истолковала улики, пришла к неверному выводу. А на самом деле Ник ворвался в дверь, так как соскучился по мне или страстно желал преодолеть размолвку, возникшую между нами прошлым вечером. Даже если преодолеть означает притвориться, что ничего не случилось, как у нас это обычно бывает.

Поэтому я говорю как можно небрежнее, убрав из интонации и выражения лица любое обвинение:

– Что тебя задержало?

– Да, знаешь, обычные дела, – отвечает Ник, избегая моего взгляда, и прямо в пальто идет в гостиную.

– Например? – спрашиваю я и иду следом, вспоминая многочисленные сцены из фильмов, где перед возвращением домой муж заходит куда-нибудь выпить, занимает свое обычное место у стойки бара и выкладывает свои проблемы бармену или любому покладистому слушателю. Или хуже того, переживает один и копит все это в себе. Внезапно я спрашиваю себя, а нет ли у Ника неприятностей, которыми он со мной не делится, помимо обычных тревог хирурга-педиатра. Я вспоминаю один вечер на прошлой неделе, когда выглянула из окна нашей спальни и увидела, как Ник въехал на подъездную дорожку после работы. Он остановил машину, но остался сидеть в ней, глядя прямо перед собой. Я с минуту наблюдала за ним, гадая, не слушает ли он музыку или просто думает. В любом случае он явно не спешил войти в дом. А когда в конце концов вошел целых пять минут спустя и я спросила, что он там делал, он показался озадаченным, словно и сам не знал ответа. Вот и теперь он отвечает мне тем же недоуменным взглядом.

Поэтому я спрашиваю более кратко, идя на этот раз на риск.

– Как было у Антонио? – интересуюсь я, снова вдыхая запах чеснока.

Его молчание говорит само за себя, я отворачиваюсь, не дожидаясь его ответа, и смотрю на паутину на люстре, испытывая неловкость за Ника, за нас обоих. Так же я почувствовала себя однажды, когда наткнулась на него среди ночи – он лежал на диване в расстегнутых джинсах, запустив руку в трусы, и тихо стонал. Я хотела незаметно выскользнуть из гостиной, но споткнулась об игрушку Руби, и оба мы вздрогнули. Он открыл глаза, посмотрел на меня и замер, ничего не сказав. На следующее утро, когда он спустился к завтраку, я думала, он шутливо обыграет происшедшее, но он этого не сделал. Меня не обеспокоила мысль о том, что мой муж мастурбирует, но его молчание по этому поводу как бы отдалило нас, а не сблизило... вот так я чувствую себя и сейчас.

– Было отлично.

– Значит, ты уже поужинал? – уточняю я.

Он быстро отвечает:

– Всего лишь перекусил. Ужасно захотелось еды Антонио.

– Привез мне что-нибудь? – спрашиваю я в надежде, что он просто забыл на заднем сиденье белый пакет с едой навынос. Я готова отбросить всю свою теорию, если он всего лишь предъявит этот пакет

Ник с сожалением щелкает пальцами.

– Надо было. Прости. Я так понимаю, ты поела с детьми?

– Да. Но от блюд Антонио я никогда не откажусь. Эти равиоли я могла бы съесть на десерт.

– Не сомневаюсь, – улыбается он. И затем, явно торопясь сменить тему, спрашивает, как прошел мой день.

– Прекрасно, – отвечаю я, пытаясь вспомнить, чем заполнила последние двенадцать часов. В голове у меня пусто, это может быть и хорошим знаком, и дурным, в зависимости от ваших видов на будущее и от вашей жизни и настоящий момент. Сегодня вечером это кажется дурным знаком как и все остальное.

– А дети? Угомонились? – задает он ненужный вопрос.

– Нет. Пошли погулять.

Улыбкой я смягчаю свой сарказм.

Ник улыбается, едва ли не смеется.

– Как прошел твой день? – спрашиваю я, думая, как права моя мать. Это он может рассказать о чем-то интересном. Это у него есть более занимательные вещи, чем вовремя прийти домой сегодня вечером.

– Пересадка прошла нормально, – отвечает он; наша беседа идет на автопилоте.

Три слова о четырехчасовой операции.

– Да?

Мне необходимо услышать подробности – не столько из-за того, что интересно услышать медицинский отчет, а просто важно, чтобы Ник хотел поделиться со мной.

– Да. Случай из учебника, – говорит он, рубанув в воздухе рукой.

Я жду несколько секунд, пока не становится ясно: продолжения не последует.

– Ясно. Эйприл сказала, что видела тебя в больнице.

Его лицо оживляется, делается почти свирепым, когда он говорит:

– Да. Какого черта их туда понесло?

– Они не знали о сегодняшней операции, – говорю и, озадаченная тем, что оправдываю Эйприл и Роми, хотя в общем согласна с Ником.

Он фыркает.

– И все равно.

Я киваю, показывая таким образом свое с ним согласие и надеясь, что это единение устранит нашу непонятную размолвку.

– Я слышала, они принесли вино, – говорю я, закатывая глаза.

– Кто приносит в комнату ожидания вино?

– Да еще утром.

Он расстегивает пальто, стряхивает его с себя.

– Тебе следует вычеркнуть ее из своей жизни, – категорично заявляет Ник.

– Вычеркнуть Эйприл? – переспрашиваю я.

– Да. Ты можешь гораздо лучше использовать свое время.

Например, провести его со своим мужем, хочу сказать я, но сдерживаюсь.

– У нее есть и хорошие качества. И потом, мне кажется, она действительно хотела помочь.

– Помочь кому? Своей безответственной подруге?

Я неловко пожимаю плечами, когда он продолжает, теперь уже его не остановить.

– Они заслуживают того, чтобы им вкатили иск.

– Думаешь, такая возможность существует?

– Ни малейшей.

– Мать ребенка обсуждала это с тобой? – спрашиваю я, заинтригованная больше межличностной стороной его работы, чем медицинской.

– Нет, – отрезает Ник.

– А мы? – спрашиваю я. – Ты бы смог?

– Да, – заявляет Ник, демонстрируя мстительную сторону своей натуры. Эта его черта мне не особенно нравится, но я все равно ею восхищаюсь, как и его плохим характером, слепым упрямством и беззастенчивым духом соперничества. Все признаки выдающегося хирурга, те самые особенности, которые делают его тем, кто он есть. – Я мог бы подать в суд хотя бы из-за этой оскорбительной бутылки вина... И это выражение ее лица... как ее зовут? Реми?

– Роми, – поправляю я, изумляясь, что этот человек, сумевший выучить название всех мышц и костей человеческого тела и бесконечные медицинские термины на латыни, не может удержать в памяти несколько имен.

Он продолжает, словно говоря с самим собой:

– Эта ее фальшивая улыбка... Я только что закончил страшную хирургическую процедуру, а она улыбается, желая поговорить со мной о частных школах.

– Да. Эйприл сказала, что она собирается дать нам рекомендательное письмо, – замечаю я.

– Черта с два она даст, – говорит Ник. – Пошла она прочь. Мне не нужно письма от нее. Я не хочу, чтобы Руби даже рядом находилась с подобными людьми.

– По-моему, ты немножко обобщаешь, – продолжаю я, и ощущение покинутости сменяется у меня в душе досадой и злостью.

– Может быть, – говорит Ник. – А может, и нет. Посмотрим.

– Посмотрим? Это значит, ты изучишь этот вопрос? Рассмотришь его?

– Конечно. Само собой. Я же сказал тебе, что займусь этим.

– Ты просмотрел сегодня форму заявления? – спрашиваю я, но на самом деле говорю не о заявлении, а о том, чтобы Ник принял хоть какое-нибудь участие в жизни нашей семьи.

Он смотрит на меня, а потом произносит мое имя так, как обращается к Руби, когда в десятый раз зовет ее почистить зубы. Или, что бывает чаще, когда слышит, как я в десятый раз прошу ее почистить зубы.

– Что? – говорю я.

– Ты знаешь, на что похож мой день?

Он не дожидается моего ответа.

– Я склеил лицо ребенка. У меня не было времени на заявления в детский сад.

– Но у тебя нашлось время на брускетту у Антонио?– говорю я, пропуская промежуточные стадии гнева и чувствуя, как в груди у меня нарастает ярость.

Ник резко встает.

– Я иду в душ.

– Разумеется, идешь, – говорю я ему вслед.

Он оборачивается и меряет меня холодным, жестким взглядом.

– Зачем ты это делаешь, Тесс? Для чего выдумываешь проблемы?

– Почему ты не хочешь приходить домой? – выпаливаю я, ожидая, что Ник смягчится. Скажет мне о смехотворности моего поведения.

Но он пожимает плечами:

– Ничего себе. Не знаю. Потому что ты создаешь здесь такую приятную обстановку.

– Ты серьезно? Я только и делаю, что создаю для тебя приятную обстановку. Для нас. Я так стараюсь! – кричу я, голос у меня дрожит, когда передо мной вдруг во всех деталях встает мой день. Покупка продуктов, загрузка фотографий, готовка, уход за детьми. Все это я делаю для нашей семьи.

– Ну, может, тебе стоит поменьше стараться. Поскольку, что бы ты ни делала, Тесса, ничего, похоже, не получается, – произносит он; голос у него злой, но сдержанный и ровный, как его руки во время операции. И бросив на меня последний презрительный взгляд, он поворачивается и исчезает наверху. Минуту спустя я слышу, как он включает душ, где он остается очень долго, еще раз доказывая мою теорию.

ВЭЛЕРИ:

глава шестнадцатая

– Вы тоже врач?

В мысли Вэлери врывается громкий голос, напоминая, что она все еще у Антонио, ждет кальцоне для Джейсона, о котором забыла бы, если б не напоминание Ника в самом конце их ужина, перед тем как он собрался ехать домой.