Текст книги "Суть дела"
Автор книги: Эмили Гиффин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
Вэлери с удивлением видит его не в обычном хирургическом костюме и теннисных туфлях, а в темных джинсах, светло-голубой рубашке, расстегнутой у ворота, и в темно-синем спортивном пиджаке. Вид у него не парадный, но элегантный, вплоть до черных туфель и серебряных запонок.
Вэлери вдруг вспоминает, что уже вечер пятницы, и, вполне возможно, этим вечером он ужинает с женой. Она уже давно заметила золотое кольцо у него на левой руке и постепенно узнала подробности о жизни доктора Руссо из его многочисленных разговоров с Чарли. Ей известно, что у него двое маленьких детей, дочь и сын. Девочка – большая упрямица; рассказы о непослушной Руби – среди любимых у Чарли.
– Как чувствуешь себя сегодня, приятель? – спрашивает доктор Руссо, ероша кудрявые светлые волосы Чарли, которые давным-давно надо подстричь. Со времени несчастного случая прошло почти три недели, а Вэлери помнит, как думала о необходимости стрижки в день вечеринки Грейсона.
– Очень хорошо. Смотрите, доктор Ник, дядя Джейсон подарил мне айпод, – объявляет Чарли, показывая крохотное серебристое устройство, которое получил на прошлой неделе. До несчастья Вэлери никогда не позволила бы дорогой подарок такого рода. Она знает, что многие вещи так и станут оцениваться и классифицироваться: до несчастного случая, после несчастного случая.
Чарли передает айпод доктору Руссо, который вертит его в руке.
– Классный! – восхищается он. – Гораздо меньше моего.
– И в нем тысяча песен, – рассказывает Чарли, с гордостью наблюдая, как врач прокручивает список.
– Бетховен. Чайковский. Моцарт, – читает он, а затем присвистывает. – Ничего себе. Парень, а у тебя изысканный музыкальный вкус.
– Дядя Джейсон загрузил все мои любимые, – поясняет Чарли; его голос и выражение лица становятся как у более взрослого ребенка. – Они расслабляющие.
– А знаешь что?.. У меня такая же привычка. Я люблю слушать классическую музыку, особенно когда меня что-то тревожит, – признается доктор Руссо, продолжая прокручивать список. В какой-то момент он отрывается от этого занятия, бросает взгляд на Вэлери, в первый раз после появления в палате, и одними губами здоровается. Она улыбается в ответ, надеясь, что ему понятно, как нравится ей, что сначала он обращается к ее сыну. И главное, как ценит она его попытки наладить с Чарли общение через вещи, не связанные с его травмами, всегда заставляя мальчика почувствовать себя значительным, и этот эффект остается надолго после ухода доктора Руссо.
– По дороге в больницу я прослушал симфонию «Юпитер», – говорит доктор Руссо. – Ты ее знаешь?
Чарли качает головой.
– Моцарт, – поясняет доктор Руссо.
– Он ваш любимый композитор?
– Не знаю, что и ответить. Моцарт потрясающий. Но еще я люблю Брамса, Бетховена, Баха. Три Б, – говорит доктор Руссо, присаживаясь на край кровати Чарли, спиной к Вэлери. Она наблюдает за общением этой пары с острой печалью, понимая, как не хватает Чарли отца. Она давно уже смирилась со своим положением, но в подобные моменты по-прежнему страдает из-за того, что отец Чарли совершенно ничего не знает о своем сыне. Ни о его любви к классической музыке, «Звездным войнам», голубым китам и «Лего», ни о том, как забавно он бегает, размахивая только одной рукой, ни о складочках, которые залегли вокруг улыбающихся глаз Чарли, больше ни у кого из детей Вэлери не видела морщинок вокруг глаз, ни о том, что сейчас он находится в больнице и беседует о композиторах со своим пластическим хирургом.
– А вам нравится «Иисус, радость человеческого желания»?[9] – с замиранием сердца спрашивает Чарли, и Вэлери борется с непрошеными слезами.
– И ты еще спрашиваешь, – отвечает доктор Руссо.
Он громко напевает несколько тактов, и Чарли вступает, ведя мелодию высоким, красивым голосом:
– «Влекомые Тобой, наши души устремляются вверх! Воспаряют к нетварному свету».
Обернувшись к Вэлери, доктор Руссо снова улыбается и спрашивает у Чарли:
– Кто научил тебя всей этой музыке, парень? Твоя мама?
– Да. И дядя Джейсон.
Вэлери считает, что она здесь ни при чем, это всецело заслуга Джейсона, хотя и помнит, как во время беременности ставила диски с классикой и держала CD-плейер у живота.
Доктор Руссо кивает, возвращает айпод Чарли, который тянется к нему здоровой рукой, а потом кладет на бедро и прокручивает список большим пальцем левой руки.
– Пробуй правой рукой, приятель, – мягко подсказывает доктор Руссо. Чарли хмурится, затем подчиняется, паутина багровой кожи между большим и указательным пальцами туго натягивается, пока он прокручивает список музыкальных произведений.
– Вот, – наконец произносит Чарли, нажимая на клавишу «пуск» и увеличивая громкость. Он держит один наушник, а другой протягивает доктору Руссо, и они слушают вместе. – Вот эта вещь мне нравится.
– А. Да. Я ее обожаю, – говорит доктор Руссо.
– Классная, правда? – внимательно следя за реакцией, спрашивает Чарли.
Проходит несколько молчаливых секунд.
– Да, – произносит доктор Руссо. – Это прекрасно... И эти духовые... по-моему, они звучат радостно.
– Да, – просияв, подхватывает Чарли. – Очень, очень радостно.
Через мгновение неожиданно входит Роузмэри. У нее макет всяких занимательных штучек для Чарли, купленных в долларовом магазине, и пластиковый контейнер с ее знаменитой куриной запеканкой. Вэлери знает, что ее мать старается изо всех сил, искренне желая помочь им обоим. И тем не менее Вэлери ловит себя на том, что сожалеет о приходе матери, по крайней мере в этот момент, и удивляется ее способности одним своим присутствием изгнать из комнаты атмосферу спокойствия.
– О! Здравствуйте, – произносит Роузмэри, пристально глядя на хирурга. Они еще не встречались, но она много слышала о нем, в основном от Чарли.
Доктор Руссо резко оборачивается и стоит с вежливой, выжидающей улыбкой, пока Вэлери знакомит их с чувством неловкости и какой-то незащищенности. За время пребывания в больнице Вэлери и Чарли кое с кем подружились, но сама она не допускала утечки любой личной информации. Лишь изредка проскальзывала какая– то подробность, иногда невольно, чаще по необходимости. Доктор Руссо, например, знает, согласие на операции подписывал только один родитель, и все видят, что, помимо Джейсона, посетителей мужского пола нет.
– Очень приятно, миссис Андерсон, – говорит доктор Руссо, протягивая Роузмэри руку.
– Как я рада с вами познакомиться, – говорит она, пожимая руку хирурга с возбужденно-благоговейным видом; такое же лицо бывает у нее после разговора в церкви со священниками, особенно с молодыми и красивыми. – Не знаю, как вас и благодарить, доктор Руссо, за все, что вы сделали для моего внука.
Вполне уместные слова, но легкая дрожь в голосе матери все равно немного раздражает и даже смущает Вэлери. Но, что еще важнее, она чувствует, как Чарли внимательно прислушивается, и ее возмущает мелодраматизм, с которым ее мать напоминает, почему все они здесь находятся. От доктора Руссо, как видно, тоже не укрывается данный подтекст, потому что он быстро отвечает:
– Не за что. – Потом поворачивается к Чарли и говорит: – Что ж, парень, сдаю тебя на руки твоей бабушки...
Лоб Чарли собирается морщинками.
– Ой, доктор Ник, посидите еще, пожалуйста.
Вэлери видит колебание доктора Руссо и приходит ему на помощь.
– Чарли, дорогой, доктору Руссо нужно идти. Он должен навестить еще многих пациентов.
– Вообще-то, парень, мне необходимо переговорить с твоей мамой. Если она не против, – добавляет доктор Руссо, переводя взгляд на Вэлери. – У вас есть минутка?
Она кивает, думая о том, как сильно замедлилась ее жизнь, с тех пор как они здесь оказались. Раньше она всегда торопилась, а теперь у нее нет ничего, кроме времени.
Доктор Руссо пожимает сквозь одеяло ступню Чарли.
– Увидимся завтра. Хорошо, парень?
– Хорошо, – нерешительно отвечает мальчик.
Вэлери видит, что Роузмэри обижена своей ролью второй скрипки и компенсирует это вымученной оживленностью.
– Посмотри! Я принесла тебе книжку головоломок! – пронзительно восклицает она. – Это очень интересно, правда?
Вэлери всегда считала, что выискивание слов в сетке букв – одно из скучнейших занятий, и по сдержанной реакции сына понимает: он придерживается того же мнения. Бабушка с таким же успехом могла предложить ему считать вмятины на мячике для гольфа.
– Да, наверное, – пожимает он плечами.
Кивнув на прощание Роузмэри, доктор Руссо выходит из палаты. Вэлери следует за ним, вспоминая ночь их знакомства и первый разговор в стерильном коридоре, совсем таком же, как этот. Она думает о том, какой большой путь проделали они с Чарли за эти несколько недель, насколько улеглись ее страхи и ужас, во многом сменившись стоическим смирением с проблесками надежды.
Сейчас, оказавшись одни, они несколько секунд стоят молча лицом к лицу, потом доктор Руссо спрашивает:
– Не хотите выпить кофе? В кафетерии?
– Да, – отвечает она с участившимся сердцебиением, что удивляет и волнует Вэлери. Она нервничает, сама не зная почему, и надеется, что врач не чувствует ее смущения.
– Отлично, – говорит доктор Руссо, и они идут к лифтам.
По дороге они не разговаривают, разве что периодически здороваются с медсестрами. Вэлери внимательно смотрит на их лица, наблюдает за их реакцией на доктора Руссо, как делает это уже несколько недель. Она давно определила, что доктора Руссо обожают, почти боготворят, по разительному контрасту со многими другими хирургами, в адрес которых она слышала жалобы и обвинения в высокомерии, самонадеянности и откровенной грубости. Доктор Руссо не проявляет чрезмерного дружелюбия, он не слишком разговорчив, но обладает теплой, уважительной манерой общения, которая в сочетании с его славой, сопоставимой со славой рок-звезды, делает его самым популярным врачом больницы. Он лучший в стране – слышит она снова и снова. Но тем не менее такой приятный. И очень даже красивый к тому же.
Все это делает его приглашение еще более лестным дни Вэлери. Она уверена: он просто хочет обсудить предстоящую пересадку кожи Чарли или общий ход лечения, – но подозревает, что он редко делает это за кофе, особенно в пятницу вечером.
Через несколько секунд они уже подходят к лифту, и когда двери открываются, доктор Руссо жестом предлагает Вэлери войти первой. Внутри они оба стоят, глядя на закрывшуюся дверь, и молчат, пока доктор Руссо не говорит, откашлявшись:
– Он славный мальчик.
– Спасибо, – отвечает Вэлери. Она ему верит. Это единственные комплименты, которые она воспринимает положительно.
Они выходят из лифта и сворачивают за угол, к кафетерию. Пока глаза Вэлери привыкают к флуоресцентным лампам, доктор Руссо спрашивает:
– Когда он начал интересоваться классической музыкой?
– В последний год, где-то так. Джейсон играет на пианино и гитаре и очень многому научил его в музыке.
Доктор Руссо кивает, как бы переваривая информацию, а затем спрашивает, играет ли на каких-нибудь инструментах Чарли.
– Он учится играть на пианино, – отвечает Вэлери, следуя знакомым путем мимо гриля и газированных напитков к кофеварке.
Вэлери понимает, что доктор Руссо думает о руке Чарли, и продолжает:
– У него есть способности. Он слушает мелодию и просто... подбирает ее по слуху. – Боясь, что слишком уж расхвасталась, она застенчиво продолжает: – Это у нас семейное. У Джейсона, по-видимому, идеальный слух. Однажды он определил, что наш дверной звонок – это ля первой октавы.
– Ничего себе, – изумляется доктор Руссо. – Редкий случай, не так ли?
Вэлери кивает, взяв чашку из стоящей вверх дном стопки, и изучает список предлагаемого кофе.
– Кажется, один на десять тысяч, что-то в этом роде.
Присвистнув, доктор Руссо интересуется, обладает ли таким даром Чарли.
– Нет... нет, – отвечает Вэлери. – Он просто немножко развит не по годам. Только и всего.
Доктор Руссо кивает, наполняя пластиковую чашечку простым кофе. Вэлери же останавливает свой выбор на кофе с ореховым вкусом и добавляет порцию нерафинированного сахара.
– Вы не голодны? – спрашивает врач, когда они идут мимо стойки с пирожными и закусками.
Вэлери качает головой: она давно уже забыла, что такое чувство голода. За две недели она потеряла фунтов десять, превратившись из худощавой в очень худую, – тазовые кости выпирают острыми углами.
Они подходят к кассам, но когда Вэлери достает кошелек, доктор Руссо говорит:
– Я заплачу.
Она не возражает, не желая поднимать шум из-за чашки кофе стоимостью восемьдесят центов. Лишь невозмутимо благодарит его, пока, взяв сдачу, он ведет ее в маленькую кабинку в дальнем углу кафетерия, где она уже много раз сидела, но всегда одна.
– Итак, – говорит доктор Руссо, садясь и делая глоток кофе. – Как вы, держитесь?
Она садится строго напротив него и отвечает, что чувствует себя прекрасно, на мгновение поверив этому.
– Я знаю, это нелегко, – говорит доктор Руссо. – И должен вам сказать... я действительно считаю, что Чарли быстро идет на поправку. И в значительной мере, думаю, благодаря своей матери.
Краснея, Вэлери произносит:
– Больница чудесная. Все здесь чудесные.
Она практически благодарит его, чего не могла заставить себя сделать прямо, боясь расплакаться. Он кивает, теперь его очередь принять на себя скромный вид.
– Не за что, – подчеркнуто говорит он, совершенно иным тоном, чем отвечал Роузмэри на ее слова признательности.
Вэлери улыбается врачу своего сына, тот улыбается в ответ. Затем они одновременно делают по глотку кофе, и все это – не сводя глаз друг с друга. Вэлери решает: по любым меркам между ними сейчас что-то произошло, – и, взаимно это признавая, они продолжают молчать.
Вэлери судорожно прикидывает, о чем говорить дальше. Она отказывается от идеи забросать его вопросами на медицинские темы, поскольку и без того уже задала их слишком много. А рассуждать на темы, касающиеся внешнего мира, представляется ей либо банальным, либо слишком личным.
– Ну что ж, – нарушает, наконец, молчание доктор Руссо. – Я хотел поговорить с вами о понедельнике. О пересадке кожи Чарли.
– Слушаю вас. – Вэлери выпрямляется на сиденье, жалея, что не прихватила блокнот и ручку, чтобы делать пометки, таким образом снимая нервное напряжение.
– Мне хотелось удостовериться, что вы понимаете, в чем заключается эта процедура... и ответить на любые вопросы, которые могут у вас возникнуть, – говорит он.
– Я ценю это. – Она припоминает подробности предыдущих бесед с ним, а также разрозненные факты, услышанные из болтовни медсестер, и все, что прочла в Интернете.
Кашлянув, доктор Руссо говорит:
– Хорошо. В понедельник утром первым делом придет анестезиолог и даст Чарли наркоз.
Вэлери цепенеет, а хирург продолжает:
– Далее я сбрею ему волосы и удалю поврежденную кожу лица.
Сглотнув, Вэлери кивает.
– Затем я возьму специальный хирургический инструмент, который называется электрический дерматом, и сниму слой кожи с головы Чарли в области скальпа, чтобы получить расщепленный графт.
– Расщепленный? – встревоженно переспрашивает Вэлери.
Доктор Руссо успокаивающе кивает.
– Расщепленный графт содержит эпидермис и немного дермы.
– И все это нарастет снова? На голове?
– Да. В коже останутся фолликулы и сальные железы, которые постепенно разрастутся и сформируют новый слой эпидермиса. На эту область мы сделаем повязку из влажной марли с антибиотиками для защиты от инфекции...
– Я поняла, – кивает Вэлери, сглатывая образовавшийся в горле комок. – А потом? Как вы прикрепите взятую кожу?
– Так. Мы возьмем эту кожу, наложим на щеку Чарли и с помощью скальпеля сделаем дырочки для свободного выхода крови и жидкости. Далее мы закрепим графт при помощи тончайших швов и небольшого количества биологического клея и накроем влажной, неприлипающей повязкой.
– Кожа всегда... приживается? – спрашивает Вэлери.
– Обычно – да. Она должна зафиксироваться и реваскуляризироваться[10] ... и кожа головы будет отлично сочетаться с его щекой.
Вэлери кивает, ее мутит, но она чувствует себя ободренной, а доктор Руссо продолжает объяснять: после операции Чарли будет носить сделанную по его лицу маску, чтобы контролировать процесс рубцевания на лице.
– Обычно на лице мы стараемся добиться плоских, гладких и эластичных рубцов.
– Маску? – переспрашивает Вэлери, пытаясь представить ее и снова впадая в тревогу по поводу новой социальной стигмы, которую придется нести ее сыну.
– Да, – говорит Ник. – Специалист по трудотерапии придет днем и отсканирует лицо Чарли. Эти данные мы передадим в компанию, которая изготовляет на заказ прозрачные силиконовые маски. Маска целиком закроет лицо Чарли, оставив отверстия для глаз, носа и рта; прикрепляется она с помощью завязок.
– Но она будет прозрачная? Через нее можно будет видеть?
– Да. Прозрачная, чтобы мы наблюдали процесс побледнения рубца и видели, где поднимается давление... Со временем специалист подгонит маску, внося изменения в слепок и моделируя пластик с помощью нагревания. – Он всматривается в ее лицо, словно ищет что-то. – Ну как, не страшно звучит?
Она качает головой, чуточку ободренная.
– Вопросы есть?
– Нет. Во всяком случае, пока, – тихо отвечает Вэлери.
Доктор Руссо кивает:
– Хорошо. Позвоните мне, если они возникнут. В любое время. Мой номер у вас есть.
– Спасибо, доктор Руссо, – говорит Вэлери.
– Ник, – поправляет он Вэлери по меньшей мере в четвертый раз.
– Ник, – повторяет она, и их глаза снова встречаются. И опять воцаряется молчание, совсем как перед этим, но теперь Вэлери чувствует себя спокойнее, почти наслаждаясь мирным ощущением товарищества.
Ник, похоже, испытывает сходные чувства, так как улыбается и легко меняет тему.
– Чарли упомянул, что вы юрист, – говорит он.
Вэлери кивает, гадая, когда и в каком контексте Чарли обсуждал ее профессию.
– На чем вы специализируетесь? – спрашивает Ник.
– Я веду корпоративные тяжбы, – отвечает она, думая, какой далекой и неважной кажется ей фирма со всей своей политикой. После несчастного случая с Чарли Вэлери вспоминала о фирме всего несколько раз, в связи со звонками начальника отдела, который заверил, что все ее дела и клиенты пристроены и ей не о чем волноваться. Она не могла понять, почему позволяла работе так ее нервировать.
– Вы учились в юридической школе где-то здесь? – спрашивает он.
Вэлери кивает:
– Да, я училась в Гарварде.
Обычно она избегает этого названия, но вовсе не из чувства ложной скромности, из-за которого многие ее однокурсники говорят: «Я учился в школе в Кембридже», – а потому, что до сих пор не чувствует себя достойной этого имени.
Но с Ником совсем другое дело. Он, как ей известно, тоже учился там и извлек из этого максимум. И точно, Ник преспокойно кивает и спрашивает:
– Вы всегда хотели стать юристом?
Она думает над этим, над правдой: настоящей страсти к юриспруденции у нее не было, она просто хотела добиться чего-то как самоцели. В особенности после рождения Чарли, когда ей отчаянно хотелось хорошо зарабатывать, чтобы обеспечивать сына. Сделать то, чем Чарли мог бы гордиться, и она таким образом компенсировала бы ему отсутствие отца.
Ничего этого она, разумеется, не говорит, а лишь отвечает:
– Да нет, на самом-то деле. Пару лет я проработала помощником юриста и поняла, что я умнее юристов моей фирмы... – Тут она улыбается и предпринимает опасную попытку пошутить, первую за целую вечность: – Вероятно, так же говорят о вас ваши медсестры.
– Вполне возможно, – сдержанно улыбается ей в ответ доктор Руссо.
– Да будет вам. Вы этому не верите. Вы даже сказали мне, насколько вы хороши.
– Я? – удивляется он. – Когда?
– При нашей первой встрече, – отвечает Вэлери, и ее улыбка меркнет, когда она вспоминает ту ночь.
Он смотрит в потолок, словно тоже заново переживает вечер, когда с Чарли произошел несчастный случай.
– Да, наверное, сказал.
Вэлери кивает и говорит:
– И пока что... я должна с этим согласиться.
Она поднимает на него глаза, когда он наклоняется над столом и произносит:
– Это что. Дайте мне еще несколько месяцев и пару операций...
На это Вэлери ничего не отвечает, молча предоставляя ему все время мира, а пока благодарность или какое-то не совсем понятное чувство заставляет ее сердце биться быстрее.
ТЕССА:
глава девятая
Вечер пятницы, и я сижу в гостиной с мамой, братом и невесткой – все они приехали на выходные с Манхэттена. Одетые, чтобы идти в ресторан, где на восемь часов у нас заказан столик, мы наслаждаемся вином в гостиной, пока трое кузенов, которых недавно искупали и накормили, играют наверху под присмотром няни. Только одного недостает в этой картине – Ника, который опаздывает больше чем на двадцать минут, что не укрывается от моей матери.
– Ник всегда по пятницам работает так поздно? – интересуется она, скрещивая ноги и многозначительно глядя на часы «Таймекс», которые носит теперь вместо «Картье», подаренных ей отцом на их последнюю годовщину.
– Не всегда, – отвечаю я, словно оправдываясь.
Я знаю, вопрос матери продиктован скорее ее бурным темпераментом и неспособностью хоть сколько-нибудь сидеть на одном месте, но невольно принимаю его как скрытое оскорбление, как вопрос типа: «Ты все еще поколачиваешь свою жену?» Или в данном случае: «Ты все еще позволяешь своему мужу бить тебя?»
– Ему просто нужно проверить одного пациента... маленького мальчика, – объясняю я, чувствуя необходимость напомнить ей, насколько благородна профессия Ника. – В понедельник у него первая пересадка кожи.
Мой брат чертыхается, морщится и встряхивает головой.
– Не представляю, как он это делает.
– Я представляю! – с восхищением говорит моя невестка.
На маму это не производит никакого впечатления. Со скептическим видом она складывает вчетверо салфетку для коктейлей.
– На какое время у нас заказан столик? – спрашивает она. – Может, он подъедет к нам в ресторан?
– Не раньше восьми. У нас есть еще тридцать минут. А ресторан совсем рядом, – отвечаю я короткими фразами. – Все прекрасно, мама. Расслабься.
– Да. Не волнуйся, мама, – дразнит ее брат.
Мать поднимает руки, как бы сдаваясь.
– Прошу прощения, – говорит она и начинает что-то напевать себе под нос.
Я делаю большой глоток вина, я напряжена внутренне так же, как внешне моя мама. Обычно мне все равно, если Ник опаздывает; таким же молодцом я держусь, когда его вызывают по пейджеру. Я принимаю эти вещи как часть его работы и нашей совместной жизни. Но когда приезжают мои близкие, это совсем другое дело. Между прочим, последние мои слова Нику сегодня днем, когда он сообщил, что ему придется «на несколько минут заскочить в больницу», были: «Пожалуйста, не опаздывай».
Он кивнул, похоже, понимая все нюансы моей просьбы: во-первых, мы не хотим снабдить мою мать оружием для доказательства ее мнения о превосходстве его жизни над моей, а во-вторых, хоть я и обожаю своего старшего брата Декса и очень близка с моей невесткой Рэйчел, иногда немного ревную, если не сказать большего, что меня тошнит от вида того, что я считаю идеальным браком, и не могу не использовать его как мерило наших с Ником отношений.
Внешне у нас четверых много общего. Подобно Нику у Декса насыщенная стрессами служба, отнимающая много времени: он инвестиционный банкир в «Голдман Сакс», а Рэйчел тоже забросила карьеру юриста. Родив детей, она поначалу перешла на неполный рабочий день, а затем и вовсе оставила работу. У них тоже двое детей – Джулия и Сара (семи и четырех лет), – и, как движущая сила в своем доме, Декс в вопросах воспитания и дисциплины полагается на Рэйчел (интересно, что это не огорчает мою мать: ее возмущает отход на второй план Ника по этим вопросам, – она постоянно обвиняет Рэйчел, что та слишком многого ожидает от Декса).
Но самым поразительным является общая для нас с братом история наших семейных отношений, так как он тоже разорвал свою помолвку за несколько дней до свадьбы. Настоящее безумие – брат и сестра с разницей в возрасте в два года, оба отменяют свои свадьбы тоже с интервалом в два года; факт, который любой психиатр счел бы необыкновенной удачей для анализа и скорее всего приписал бы разрыву между нашими родителями. Декс считает, что именно этим объясняется их невероятная поддержка в обоих случаях; они потеряли тысячи долларов на свадебных депозитах и, должно быть, чувствовали себя неудобно перед своими многочисленными друзьями с более традиционными семьями, однако, видимо, посчитали это небольшой ценой за уверенность в том, что их дети с первой попытки сделали правильный выбор. Тем не менее сопутствовавшие этому скандалы стоили нам довольно безжалостного подтрунивания со стороны матери, которая сочла необходимым подарить нам обоим на Рождество толстенные носки из стопроцентной шерсти – для наших холодных ног, естественно[11].
Вдобавок нам пришлось выслушать множество советов с пожеланиями не жениться только для того, чтобы забыть прежнюю любовь. На что Декс, в своей аналитической манере, возразил, что понимает разницу между «той девушкой» и «этой» и что абсолютно уверен в своем выборе. А я просто отрезала:
– Отстань, мама.
Однако в качестве реплики в сторону ситуация Декса оказалась куда более скандальной, так как Рэйчел была подругой невесты моего брата, причем подругой детства. И еще, я уверена, какой-то обман там был. Это подозрение так и осталось без подтверждения, но у Декса и Рэйчел периодически проскальзывают подробности первых дней их знакомства, и мы с Ником обмениваемся понимающими взглядами. Не то чтобы эти обстоятельства имеют серьезное значение теперь, когда они женаты уже не один год, просто, по моему мнению, сомнительное начало накладывает на отношения большее бремя. Другими словами, если два человека закрутили роман, лучше им остаться вместе. Поступив таким образом, они получат романтическую историю: «мы были предназначены друг другу» – и до некоторой степени искупят свой грех; если же нет – они просто пара обманщиков.
До сих пор Декс и Рэйчел находятся в первой группе, по-прежнему безумно влюбленные друг в друга спустя все эти годы. Помимо этого они по-настоящему лучшие друзья в смысле неразлучности, чего совершенно нет у нас с Ником. Например, они абсолютно все делают вместе – ходят в спортзал, читают газету, смотрят по телевизору те же шоу и фильмы, завтракают, ужинают, а иногда даже и обедают вместе и, что поразительно, ложатся спать в одно время каждый вечер. Между прочим, Декс как-то сказал, что не может заснуть без Рэйчел и что они никогда не ложатся спать, сердясь друг на друга.
Я не говорю, что мы с Ником не любим вместе проводить время, – нет, нам это действительно нравится. Но мы не относимся к тем парам, которых водой не разольешь, и никогда такими не были, даже в начале. Наше рабочее время (у меня его в последнее время не стало), отход ко сну и даже трапезы разнятся чрезвычайно, а вечерами мы часто смотрим телевизор в разных комнатах, потому что едва ли он будет смотреть со мной «Танцы со звездами», как и я с ним – «Футбол в понедельник вечером». Я вполне довольна чтением романа в постели в одиночку и преспокойно засыпаю, если Ника нет со мной рядом.
Не уверена, будто их брак лучше нашего, но временами у меня появляется тревожное чувство, что нам есть над чем поработать. Кейт и Эйприл, с которыми я обсуждала этот вопрос, заявляют: я – нормальная, а вот Рэйчел и Декс типичные, если не сказать полные, чудаки. Эйприл, брак которой находится на другом конце спектра, особенно настаивает, что Декс и Рэйчел на самом деле «нездоровы и взаимозависимы». А когда я выношу эту тему на обсуждение с Ником, не важно – с завистью или тревогой, он, вполне понятно, начинает оправдываться.
– Ты – мой лучший друг, – говорит он, не греша, вероятно, против истины, так как у Ника вообще-то нет близких друзей, что типично для большинства наших знакомых хирургов. Когда-то они у него были – в школе, колледже и даже в медицинской школе, – но он не прикладывал особых усилий из года в год поддерживать эти отношения.
Но даже если я действительно лучший друг Ника по умолчанию, и даже если, теоретически, он – мой лучший друг, мне иногда кажется, что Кейт и Эйприл и даже Рэйчел знают обо мне больше, чем он, я имею в виду повседневные вещи, составляющие мою жизнь, – от сожалений по поводу съеденного мной куска чизкейка и радости от сногсшибательных солнцезащитных очков, которые я нашла на распродаже, до милых словечек Руби и поступков Фрэнка. В итоге, когда мы с Ником наконец встречаемся в конце дня, я рассказываю ему о них, если это все еще кстати или мучает меня, но чаще мысленно сокращаю количество важных событий, избавляя мужа от банальностей, ну или от того, что он, как мне кажется, таковыми посчитает.
Есть еще сексуальная жизнь Декса и Рэйчел, о которой я узнала по чистой случайности. Разговор этот завязался, когда недавно Рэйчел призналась, что уже больше года они пытаются зачать третьего ребенка. Это само по себе причинило мне боль, так как Ник давно уже категорически отказался от третьего ребенка, и хотя в целом я с ним согласна, случается, тоскую по чему-то большему, чем семья с двумя детьми, мальчиком и девочкой.
Короче, я спросила у Рэйчел, много ли усилий они к этому прилагают или просто пытаются так, мимоходом. Я ожидала, что она пустится в рассказ о типичных неромантичных стратегиях и методиках, к которым прибегают пары, пытающиеся родить ребенка. Комплекты для определения овуляции, термометры, совокупления по расписания. Но она ответила:
– Ну, ничего особенного мы не делаем... Но, знаешь, мы занимаемся сексом три-четыре раза в неделю – и безуспешно... Я знаю, год попыток – это не так уж долго, но с девочками все получилось сразу же...
– Три-четыре раза в неделю, а когда у тебя овуляция? – уточнила я.
– Ну, я вообще-то не знаю точно, когда у меня бывает овуляция. Поэтому мы просто занимаемся сексом четыре раза в неделю, знаешь... постоянно, – добавила она, издав нервный смешок, указавший, что она стесняется обсуждать свою сексуальную жизнь.
– Постоянно? – повторила я, вспомнив старую японскую притчу: если молодожены в течение первого года их совместной жизни будут класть в кувшин фасолину каждый раз после занятий любовью, а затем вынимать одну всякий раз, когда будут заниматься любовью впоследствии, они никогда не опустошат этот кувшин.
– Да. А что? Нам надо заниматься этим... меньше? – спросила она. – Может, приберегать для наиболее подходящих дней моего цикла? Не в этом ли проблема?
Я не могла скрыть своего удивления.
– Вы занимаетесь сексом четыре раза в неделю? То есть через день?
– Ну... да, – сказала она, внезапно превращаясь в прежнюю девушку, которую я так старательно извлекала из ее скорлупы, когда она только вышла замуж за моего брата, надеясь, что когда-нибудь мы станем как сестры, которых у нас не было. – А что? – спросила она. – А как... часто это у вас с Ником?
