Текст книги "Суть дела"
Автор книги: Эмили Гиффин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
– Из бара? – тревожится Рйэчел. – Тут слишком шумно.
– Чересчур шумно, – соглашается Кейт, беспокойно глядя на Декса.
Они начинают обсуждать, как мне себя вести, кому я должна позвонить первому и где мне следует вести этот разговор, который вполне может изменить мою жизнь, – в дамской комнате, в другом баре, на улице, в квартире Кейт. Я качаю головой и убираю телефон в сумку.
– Что ты делаешь? – спрашивает Декс.
– Я не хочу знать, – отвечаю я, полностью сознавая, насколько глупо это звучит.
– Что ты имеешь в виду? – не верит своим ушам брат.
– Я имею в виду... я не хочу знать... Не сейчас. Не сегодня, – повторяю я, удивляя себя и трех людей, которые лучше всех знают и любят меня. Помимо Ника. Может быть, включая Ника.
ВЭЛЕРИ:
глава тридцатая
Остаток дня Вэлери проводит с Чарли, всеми любимыми занятиями сына стараясь отвлечь его от происшествия. Они варят сливочную помадку и едят ее горячую с мороженым, смотрят «Звездные войны», читают вслух «Складку времени»[24] и в четыре руки играют на пианино необычные дуэты. Несмотря на события дня, они веселятся – это особое веселье, благодарное, приносящее удовлетворение, радость общения матери и ребенка. Но подспудно Вэлери скучает по Нику, страстно желая его прикосновений и считая минуты до их запланированной на вечер встречи.
И вот они наконец-то одни, Чарли крепко спит наверху, заснув в буквальном смысле над тарелкой куриных наггетсов. Они только что завершили собственный ужин – лингвине[25] с морскими моллюсками от Антонио, – который съели при свечах, и перешли в гостиную с задернутыми занавесками и приглушенным светом. Уилли Нельсон проникновенно поет «Джорджия в моих мыслях» из сборника песен, который Вэлери записала, думая о
Нике. Они еще не прикасались друг к другу, хотя она чувствует, что скоро это случится, приближается нечто важное, необратимое и способное изменить жизнь. Она знает, что ступает на неправильный путь, но верит своим чувствам, верит ему. Она убеждена: он не повел бы ее по этому пути, если б не имел неких намерений, если бы не верил в нее.
Ник берет Вэлери за руку со словами:
– Я рад, что он столкнул эту маленькую негодяйку с перекладины.
Вэлери улыбается:
– Знаю... Однако ее мать оказалась очень приятной.
– Да?
– Да. Хоть это и удивительно.
– Замечательно, когда люди приятно тебя удивляют, – говорит Ник и, крутанув вино в бокале, делает долгий глоток.
Она наблюдает за Ником, гадая, о чем он думает, но не желая задавать столь глупый вопрос, и вместо этого спрашивает:
– Сколько ты можешь у нас побыть?
Он откровенно смотрит на нее, откашливается и отвечает, что вызвал няню – молодую девушку, для которой пара пустяков посидеть и до глубокой ночи. Затем, глядя в бокал, говорит:
– Тесса уехала в Нью-Йорк на выходные... Навещает подругу и брата.
Впервые с тех пор, как их взаимное притяжение переросло в сексуальное напряжение, он прямо упоминает о жене, и вообще впервые называет ее по имени.
Тесса, думает Вэлери. Ее зовут Тесса.
Красивое, похожее на тихий шепот имя вызывает образ мягкой, веселой чувственной возлюбленной. Женщины, которая носит яркие роскошные шарфы, дизайнерские украшения и кормит ребенка грудью до года, а может, и дольше. Женщины, которая зимой катается на замерзших прудах, весной сажает незабудки, летом ходит на рыбалку и круглый год жжет благовония. Женщины с ямочкой на одной щеке, либо со щелкой между передними зубами, или с каким-то другим очаровательным физическим недостатком.
Внезапно Вэлери осознает, что подсознательно надеялась на более суровое, простое имя – например, Брук или Риз. Или легкомысленное имя избалованной женщины, скажем – Аннабел или Сабрина. Или старомодное, скучное вроде Лоис или Фрэнсис. Или на одно из распространенных в их поколении имен, которое ни с чем не ассоциируется, например Стефани или Кимберли. Но нет, Ник женат на Тессе, чье имя наполняет Вэлери неожиданной печалью и беспокоит больше, чем чувство вины, постоянно маячащее в уголке ее сознания. Чувство вины, которое она отказывается изучать слишком пристально из страха, что оно вмешается в то, чего она отчаянно хочет.
Большим пальцем босой ступни Ник касается ступни Вэлери – они сидят, положив ноги на кофейный столик. Она сжимает его руку, словно хочет подавить чувство вины и шок от мысли, что она способна на подобное. Она сидит здесь вот так, с женатым мужчиной, и надеется, что скоро они коснутся везде друг друга, и, может быть, когда-нибудь он будет принадлежать ей. Мечта эта нелепа, эгоистична, но кажется пугающе достижимой.
Однако сначала она должна рассказать ему об эпизоде на парковке, о выражении лица Роми, об оплошности, которая, по мнению Вэлери, может стать достаточно серьезным основанием, чтобы увести их с того пути, на который они встали. Поэтому, крепче сжав руку Ника, Вэлери начинает:
– Мне нужно кое-что тебе сказать.
– О чем? – спрашивает Ник, поднося ее руку к губам и целуя большой палец.
– Сегодня... на парковке у школы...
Глядя на Вэлери, он невнятным возгласом побуждает ее продолжать, на лбу у него появляется морщинка тревоги. Он вращает вино в бокале, затем делает глоток.
Вэлери запинается, но не отступает.
– Когда мы стояли у моей машины... я увидела Роми. Она за нами наблюдала. Она видела нас вдвоем.
Ник кивает с озабоченным видом, но притворяется, что ничего страшного в этом нет, и говорит:
– Что ж. Логично, не так ли?
Вэлери не совсем понимает, что он имеет в виду, поэтому спрашивает:
– Ты видишь в этом проблему?
Ник кивает:
– Вполне возможно.
Не на такой ответ она надеялась.
– Правда?
Кивнув, Ник поясняет:
– Моя жена ее знает.
– Они подруги? – в ужасе спрашивает Вэлери.
– Не совсем... Они скорее... знакомые. У них есть общая подруга.
– Думаешь, это до нее дойдет? – спрашивает Вэлери, удивляясь, как он может оставаться таким спокойным, почему не спешит к телефону, чтобы нанести упреждающий удар.
– Может быть... Вероятно. Зная этот город. Этих женщин. Да, в конечном счете это, вероятно, дойдет до Тесс...
Вэлери повторяет про себя это краткое имя, беспокоящее не меньше, чем полное. Тесс. Женщина, которая бросает фрисби собакам, поет песни восьмидесятых в бутылочку шампуня как в микрофон, делает стойки на руках на свежей летней траве, заплетает волосы во французские косы.
– Ты озабочен? – спрашивает она, пытаясь вычислить, что происходит в его голове и, еще важнее, в его супружеской жизни.
Ник поворачивается к Вэлери, вытянув руку по спинке дивана.
– Роми не подумала о нас в таком роде, – произносит он, дотрагиваясь до плеча Вэлери и наклоняясь, чтобы поцеловать ее в лоб. – Мы ведь просто стояли там.
– Да... но как ты прежде всего объяснишь свое присутствие там? В школе с нами?
Едва этот вопрос задан, как Вэлери понимает, они официально стали соучастниками преступного сговора.
– Мне придется сказать ей, что мы дружим, – говорит Ник, – мы стали хорошими друзьями... Чарли позвонил мне, когда его обидели в школе. И я приехал. Как его врач и твой друг.
– Что-то подобное когда-нибудь... раньше случалось? Ты когда-нибудь сближался с пациентом? Или с родственником пациента? – спрашивает Вэлери.
– Нет, – быстро отвечает Ник. – Не было. Ничего подобного.
Вэлери кивает, понимая, что должна оставить эту тему, но продолжает допытываться:
– А что она скажет?.. Если узнает?
– Не знаю. Я даже не могу сейчас об этом думать...
– Но разве ты не должен? Разве нам не нужно поговорить... об этом?
Покусывая нижнюю губу, Ник говорит:
– Ладно. Может, и нужно.
Она смотрит на него пустым взглядом, давая понять, что этот разговор должен начинать он.
Откашлявшись, Ник спрашивает:
– Что ты хочешь знать? Я скажу тебе все, о чем ты спросишь.
– Ты счастлив? – спрашивает она, хотя это один из вопросов, который она поклялась не задавать. Она не желала обсуждать его брак. Ей хотелось, чтобы этот вечер был посвящен им, но так просто невозможно. Она это понимает.
– Сейчас я счастлив. В данный момент. С тобой.
Этот ответ ей польстил и очень обрадовал ее. Но не об этом она спрашивала, и Вэлери не позволяет уклониться от курса.
– А до твоего знакомства со мной? – с замиранием сердца спрашивает она. – Ты был счастлив до встречи со мной?
Вздох Ника указывает на сложность вопроса.
– Я люблю своих детей. Люблю свою семью. – Он украдкой бросает взгляд на Вэлери. – Но счастлив ли я?.. Нет. Вероятно, нет. В настоящее время... все так непросто.
Она кивает, отдавая себе отчет в том, что прежде с презрением отнеслась бы к подобному разговору. Его шаблонные версии она много раз слышала раньше – в фильмах и от знакомых. Перед глазами встает масса примеров. Она словно со стороны слышит все это, представляет себе «другую женщину», которая задает полные надежд вопросы, притворяется участливой и все это время готовится нанести своей удар. Мужчина разыгрывает из себя жертву, искренне веря, что он жертва, хотя именно он и нарушает обещания. И раньше она всегда думала в адрес изменника: повзрослей же, будь мужчиной, сделай выводы или разведись. Но не теперь. Теперь она сама задает эти вопросы, ищет тучку на небосклоне, объяснения, лазейки в своей некогда закованной в броню совести.
Ник настойчиво продолжает:
– И я просто ничего не могу поделать со своими чувствами к тебе... Просто не могу.
– И что же это за чувства? – спрашивает она, пока не передумала.
– Я в тебя... – начинает он. Затем сглатывает комок в горле и делает глубокий вдох, прежде чем продолжить севшим голосом: – Я в тебя влюбляюсь.
Она с надеждой смотрит на него, думая, что это звучит так невинно, так просто. И может, так оно и есть. Вероятно, так и бывает в жизни, так и складываются обстоятельства для многих людей, часть из которых – хорошие. С больно бьющимся сердцем она смотрит Нику в глаза и тянется к нему.
То, что происходит потом, она всегда будет вспоминать так живо, как все хорошее и плохое, случившееся в ее жизни. Как тот день, когда она родила Чарли, или вечер несчастного случая, или все, что произошло между двумя этими событиями, последовательно или эмоциональными всплесками. Их лица соприкасаются, губы встречаются в поцелуе, нежном, застенчивом, но быстро становящимся настойчивым. Это поцелуй, который длится вечность, продолжается, пока они ложатся на диван, затем скатываются на пол, потом переходят в постель. Это поцелуй, который не кончается, пока Ник не входит в нее, шепча, что происходящее между ними – это истинное, и он по-настоящему, безоглядно влюблен.
ТЕССА:
глава тридцать первая
– Я жалею, что вчера вечером разоткровенничалась с Дексом и Рэйчел, – говорю я Кейт, когда мы сидим за беконом, яйцами и картофелем по-домашнему в кафе «Лука», одном из наших старых пристанищ в Верхнем Ист-сайде. Я надеюсь, что жирная пища поможет мне справиться с похмельем или хотя бы пробьет брешь в тошноте, хотя и понимаю, что настроения мне не поднимет.
– Почему? – спрашивает Кейт, отпивая грейпфрутового сока. Она кривится, чтобы показать, какой он кислый, но затем осушает стакан и переходит к воде со льдом. С тех пор как она стала работать на телевидении, она одержима страхом обезвоживания, которого трудно достигнуть при том количестве кофеина и алкоголя, которое она употребляет.
– Потому что они будут переживать. А Декс проболтается моей матери, и Ник навсегда им разонравится... И кроме того, я просто не хочу жалости Рэйчел, – заканчиваю я, мельком увидев в зеркальной стене рядом с нашей кабинкой свои заплывшие, налитые кровью глаза. Отводя взгляд, я думаю: «Я изменила себе тоже».
– Она за тебя переживает, но не думаю, что жалеет.
– Не знаю. Мне ее взгляд вчера вечером был просто нестерпим. То, как она обняла меня, когда они садились и такси. Она считает: уж лучше быть бездомной, чем столкнуться с той бедой, которая грозит мне...
Кейт сжимает мою руку, и я осознаю, что ее сочувствие никогда меня не обижало, и я всегда готова признаться ей в любой слабости, ошибке или страхе, никогда потом об этом не пожалев или пожелав подправить свой рассказ. Мое самосознание в точности совпадает с ее представлением обо мне, между этими двумя взглядами – полное соответствие. Поэтому в обществе Кейт я чувствую себя абсолютно спокойно и наслаждаюсь им, особенно когда все рушится.
– Но разве ты не рада, что сказала брату? – спрашивает она.
– Нет. Пожалуй, мне нужно было подождать, пока я точно все выясню. Мне следовало бы позвонить ему на следующей неделе и поговорить с ним на трезвую голову... Уверена, он все равно поделился бы с Рэйчел, но мне хотя бы не пришлось видеть это выражение ее лица.
Кейт вскрывает пакетик искусственного подсластителя «Иквэл», но потом передумывает и сыплет белый сахар из стоящей на столе сахарницы прямо в кофе. Размешивает, поднимает на меня глаза и говорит:
– Рэйчел очень милая... но она вся такая мисс Безупречность, правда?
– Да, – решительно киваю я. – Знаешь, я никогда не слышала, чтобы она ругнулась. Никогда не слышала от нее плохого слова в адрес Декстера, кроме общего «ты знаешь, какими бывают мужчины»... Никогда не слышала, чтобы она всерьез жаловалась на детей... Даже когда у Джулии были колики.
– Думаешь, это все притворство? Или она действительно настолько счастлива?
– Не знаю. Мне кажется, она очень осторожна, это точно... По-моему, она многое оставляет за кадром, – говорю я. – Но может быть, просто у них с Дексом нет в браке приземленности. Идеальные отношения.
Кейт устремляет на меня взгляд, в котором сквозит надежда – надежда на то, что нечто подобное ждет и ее. Меня осеняет, что когда-то она связывала те же надежды и с моим браком.
– Послушай. Пойми меня правильно, – продолжаю я, – я хочу своему брату счастья. Я хочу счастья Рэйчел... Но я ничего не могу поделать: меня от них немножко тошнит. В смысле, ты видела, как они держались за руки? Сидя у барной стойки? Кто держится за руки, сидя у барной стойки? Это неудобно... – Я передразниваю невестку, вытянув руку и держась за воздух с выражением обожания на лице, потом говорю: – Я думала, она упадет в обморок, когда Декс признался, что у них был роман.
– То есть тот, о котором мы и так уже знали? – смеется Кейт. – Думаешь, потом она задала ему перцу?
– Сомневаюсь. Скорее всего, приехав домой, они помирились. Сделали друг другу массаж. Да что угодно. После общения с такими парами чувствуешь себя выжатой, – высказываюсь я, осознавая, что в припадке ревности можно здорово проговориться.
– Послушай, Тесс, – внезапно произносит Кейт, посерьезнев. – Я знаю, тебе страшно. Знаю, поэтому ты и не звонишь Эйприл. Но Декс прав... Тебе действительно нужно встретить это с открытым забралом. Волнение куда хуже правды... И потом, вполне вероятно, тут ничего и нет. Может, на Ника наговаривают.
– Может быть, – соглашаюсь я, изумляясь, как в одну минуту я уверена в его романе, а в следующую – так же уверена, что Ник никогда мне не изменит. – И если он невиновен, тогда негодяйка – я. Роюсь в его вещах и клевещу, как вчера вечером.
– Ты на него не клеветала. Но... да... это действительно похоже на паранойю... Он, вероятно, дома, скучает по тебе.
Я смотрю на часы, представляю себе Ника, который мучается, кормя детей завтраком, и скрещиваю пальцы в надежде, что в настоящее время он занят. Что даже если ему и не нравятся некоторые стороны нашей жизни, недовольство пройдет и все в конце концов образуется. Это мое отчаянное желание, продиктованное похмельем.
– Ну позвони Эйприл сейчас. Пожалуйста, – настойчиво просит Кейт.
Глядя ей прямо в глаза, я вспоминаю все те случаи, когда Кейт побуждала меня к поступкам, на которые у меня самой не хватило бы смелости или сил, включая тог первый звонок Нику столько лет назад, и думаю о том, насколько иной была бы сейчас моя жизнь, если б я не последовала ее совету. Затем достаю телефон и набираю один из нескольких номеров, которые помню наизусть. Эйприл отвечает после первого же звонка и произносит мое имя с красноречивой ноткой предвкушения.
– Привет, Эйприл, – говорю я, задерживая дыхание и стараясь успокоить сердце.
– Хорошо отдыхаешь? – спрашивает она, то ли оттягивая момент, то ли ставя телефонный этикет выше всего остального.
– Да. Всегда приятно вернуться в Нью-Йорк, – отвечаю я фальшивым тоном, жалея, что не Кейт готовится сейчас сообщить мне дурную весть. Я смотрю на нее через стол: она сидит, положив вилку на тарелку, на ее лице написано выражение тошнотворного страха и тревожного ожидания, что полностью совпадает с моими ощущениями.
– Ты получила вчера вечером мое сообщение?
– Да, получила.
Эйприл начинает, запинаясь, излагать отрепетированное вступление о своем долге как моей подруги сказать мне то, что она сейчас скажет.
– Хорошо, – говорю я, и внутри у меня все сжимается, – выкладывай.
Эйприл вздыхает в трубку, а затем скороговоркой произносит:
– Роми видела Ника у Лонгмерской школы. Вчера днем.
Я чувствую, как меня отпускает напряжение, и испытываю громадное облегчение от того, что это действительно могут быть сплетни частной школы и ничего больше. Я никогда не подтверждала нашего намерения подать заявление на поступление Руби в «Лонгмер», и могу сказать, это интригует моих так называемых подруг потому, вероятно, что они хотят подкрепить свой выбор моим горячим желанием пристроить туда и Руби.
Кашлянув, я говорю:
– Ну, я просила его действовать на школьном фронте... – Я почти решаюсь рассказать о его намерении заехать в эту школу, но не хочу быть пойманной на лжи из страха, что Ник мог наговорить нечто противоречащее моим словам. Поэтому я продолжаю так: – Очень хорошо, что он проявляет такую активность. Должно быть, он приехал посмотреть школу. Или поговорить с главой приемной комиссии. А может, даже подал наше заявление. Принимать желаемое за действительное...
– Да... но...
– Что – но? – спрашиваю я, чувствуя прилив неистовой верности Нику и одновременно презрения к Эйприл.
– Но... не похоже, что он приезжал посмотреть школу.
Мое молчание говорит само за себя. Эйприл ждет, а потом продолжает:
– Он был с Вэлери Андерсон.
Несмотря на ясный намек, в голове у меня по-прежнему туман.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Они стояли на парковке. Вместе. С ее сыном Чарли. Он сажал Чарли на заднее сиденье ее машины.
– Ясно, – говорю я, пытаясь осмыслить эту картину, стараясь найти ей логическое объяснение.
– Мне очень жаль, – произносит Эйприл.
– Что значит твое «мне очень жаль»? Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я с нарастающим раздражением.
– Я ничего не имею в виду. Я просто подумала, тебе следует знать... Подумала, тебе следует знать, что Роми сказала, будто это выглядело... ну... странно... то, как они стояли там вместе.
– И как же это было? – резко бросаю я. – Как они стояли?
– Ну... как пара, – неохотно заканчивает Эйприл.
Изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал, я говорю:
– Мне кажется, что вы обе поспешили сделать крайне отвратительный вывод.
– Ни с какими выводами я не спешила. Я понимаю, это может быть совершенно невинно. Он мог приехать в школу для знакомства, как ты и сказала, разузнать все для Руби и, находясь там, случайно встретиться с Вэлери... на парковке.
– А что другое могло быть? – спрашиваю я с нарастающим возмущением.
Когда же Эйприл не отвечает, я резко продолжаю:
– Что у моего мужа была неуместная встреча на парковке «Лонгмера»? То есть, Эйприл, я не специалист по романам, но могу представить себе кучу мест получше... Мотель, например. Или бар...
– Я не говорю, что у него роман, – с паникой в голосе оправдывается Эйприл, явно улавливая мое настроение. Она откашливается и лихорадочно идет на попятную. – Я убеждена, Ник никогда не вступит в неподобающие отношения с матерью пациента.
– Да. Не вступит, – самоуверенно заявляю я. – Он ни с кем в такие отношения не вступит.
Кейт садится прямее, шлет мне улыбку, говорящую «так держать, девочка», и, сжав кулак, делает жест, будто дергает за веревку.
Снова следует неловкое молчание, потом Эйприл спрашивает:
– Ты не очень на меня сердишься?
– Нет, нисколько, – цежу я сквозь зубы, желая, чтобы она поняла, в каком я бешенстве. Я хочу донести до нее, что считаю крайне неприличным с ее стороны распространение сплетен о моем муже, что она загубила мои выходные своей манерой нагонять страх, разносить слухи, лезть не в свои дела. Я едва не говорю Эйприл, что это ей не мешало бы повнимательнее присмотреться к своей жизни, прикинуть, чего в ней не хватает, какую пустоту она пытается заполнить.
– Ладно. Хорошо. Нормально, – лепечет Эйприл. – Я вовсе не хотела спровоцировать неприятности... просто я... просто я бы хотела, чтобы ты тоже сообщила мне, если бы увидела Роба с кем-то... Даже если бы это и выглядело совершенно невинно... Просто я думаю, что для этого и существуют подруги. Мы, девушки, должны держаться вместе... присматривать друг за дружкой.
– Я ценю это. Можешь поблагодарить и Роми. Но для беспокойства оснований нет.
Затем я коротко с ней прощаюсь и даю отбой, глядя на Кейт.
– Что случилось? – спрашивает она, широко распахнув глаза, на ресницах еще лежит вчерашняя тушь.
Я излагаю суть, ожидая ее реакции.
– Думаю, этому есть нормальное объяснение. По-моему, тут много случайной ерунды. И мне кажется, твоя подруга Эйприл просто дура.
Я киваю и отодвигаю от себя тарелку.
– А ты что думаешь? – осторожно спрашивает Кейт.
– Я думаю... я думаю, мне надо домой, – говорю я, и голова у меня кружится.
– Сегодня? – разочарованно, но ободряюще уточняет Кейт.
– Да. Думаю, это нельзя откладывать... Мне нужно поговорить с мужем.
ВЭЛЕРИ:
глава тридцать вторая
На следующее утро она просыпается в каком-то блаженном ступоре, не в силах заставить себя сдвинуться с того места на кровати, где несколько часов назад лежал Ник, целуя ее в последний раз, обещая запереть за собой дверь и позвонить ей утром, хотя и так уже было утро.
Не открывая глаз, Вэлери прокручивает в голове начало вечера, воспроизводит каждую драгоценную подробность; все ее чувства в смятении, она перевозбуждена. Она чувствует его мускусный запах на простынях. Слышит, как он тихо произносит ее имя. По-прежнему видит очертания его крепкого тела, двигающегося в полумраке. И по-прежнему чувствует его везде.
Вэлери поворачивается на бок, чтобы посмотреть на часы, как раз вовремя: Чарли на цыпочках проходит мимо ее комнаты, явно стараясь не шуметь.
– Куда это ты направляешься? – спрашивает она, натягивая на себя одеяло. Голос у нее хриплый, как после концерта или вечера, проведенного в шумном баре, и это непонятно, так как она полностью уверена, что прошедшей ночью не издавала никаких звуков.
– Вниз.
– Есть хочешь?
– Пока нет, – отвечает он, крепко держась левой рукой за широкие перила красного дерева – одна из самых любимых Вэлери деталей этого дома, особенно в Рождество, когда она украшает их гирляндой. – Я просто хотел посмотреть телевизор.
Она кивает, давая сыну полную свободу действий. Он улыбается и, спустившись по лестнице, исчезает из виду. Только тогда, оставшись лежать и глядя в потолок, Вэлери начинает постепенно осознавать тяжесть своих поступков. Она переспала с женатым мужчиной, отцом двух маленьких детей. Более того, она сделала это, находясь под одной крышей с собственным ребенком, нарушив важнейшее правило матери-одиночки, одно из ее личных правил, которому она неукоснительно следовала в течение шести лет. Она успокаивает себя: Чарли пушкой не разбудишь даже после менее напряженного дня, чем вчерашний. Да все равно, какая разница, поскольку он мог проснуться. Мог подойти к ее спальне и толкнуть дверь, загороженную только маленькой кожаной тахтой и общей грудой их одежды. Он мог увидеть их вместе, двигающихся под одеялами, поверх одеял, по всей комнате.
Она, наверное, сошла с ума, решает Вэлери, если сделала такое. И честно говоря, это она подтолкнула его и к переходу наверх, в ее спальню, и к самой близости, когда посмотрела Нику в глаза и прошептала: «Да, сегодня, пожалуйста, сейчас».
Если не считать помешательства, есть только одно объяснение – она тоже влюбляется в него, хотя ей и приходит в голову, с равной долей цинизма и надежды, что между этими двумя чувствами нет большой разницы. Она думает о Лайоне, о том, когда в последний раз испытывала нечто, отдаленно похожее на это, вспоминает временное безумие их отношений, как она всем сердцем и разумом верила, что они настоящие. Не ошибается ли она снова, спрашивает себя Вэлери, обманутая мощным влечением, потребностью заполнить пустоту в своей жизни, поиском отца для Чарли?..
Но она не может заставить себя поверить в одно из этих объяснений, как не может представить, что Ник занимался с ней любовью из похоти, желая одержать победу или развлечься. И все же она осознает аморальность их поступка и опасность эмоциональной катастрофы. Она полностью понимает, что это может плохо кончиться для нее и Чарли. Для Ника и его семьи. Для всех.
И все равно она питает, хоть и очень маленькую, надежду на счастливый конец. Может, в браке Ника и его жены нет любви и, если он распадется, всем станет лучше. Она мало во что верит, но в важность любви – несомненно, в то самое, чего нет в ее жизни. Ей кажется, Тесса так же несчастна в браке, как и Ник, и, вполне вероятно, у нее свой роман. Она убеждает себя, что для их детей скорее всего будет лучше, если родители станут жить порознь и счастливо, чем вместе и разобщенно. А самое главное, она велит себе доверять судьбе, как никогда не доверяла прежде.
На ночном столике звонит ее телефон. Она знает, чувствует: это Ник – еще до того, как видит высветившееся на экране его имя.
– Доброе утро, – шепотом говорит он у самого ее уха.
– Доброе утро, – улыбается Вэлери.
– Как ты? – смущенно спрашивает он, как обычно спрашивают утром после первого раза.
Вэлери не совсем понимает, что ответить на этот вопрос, как передать всю сложность своих чувств, поэтому просто говорит:
– Я устала.
Он неловко смеется и спрашивает:
– Ну а кроме усталости, как ты? Все... в порядке?
– Да, – отвечает Вэлери, ничего больше не объясняя и гадая, когда она вообще перестанет осторожничать, когда раскроет свое сердце. Пытаясь понять, возможно ли это вообще для нее. Она чувствует, что возможно, с ним.
– А у тебя все в порядке? – спрашивает она, в свою очередь, думая о том, сколько у него поставлено на карту; ему есть что терять, и его утраты – значительнее, но и причин чувствовать себя виноватым у него гораздо больше.
– Да. Все в порядке, – тихо отвечает Ник.
Она улыбается в ответ, но улыбка ее быстро меркнет, возбуждение сменяется приступом тяжких сожалений, когда она слышит в трубке тоненькие голоса. Его дети. Это совсем другое дело в сравнении с его женой. В конце концов во всем этом можно обвинить ее – Тессу, Тесс, – ну или она, Вэлери, может принять на себя часть вины в крушении их брака. Но она никак не может примириться с тем, как поступает по отношению к двум невинным детям, и уж конечно, полностью согласиться с хитрым утверждением, будто создание одной семьи компенсирует распад другой, хотя оно оправдывает бессовестное нарушение ею золотого правила, единственного, по мнению Вэлери, которое имеет значение.
– Папа. Пожалуйста, еще масла! – слышит она просьбу его дочери, пытается представить ее и радуется, что не может. Она думает о черно-белых фотографиях в рамках в кабинете Ника, взгляда на которые ей до сих пор удавалось избегать.
– Конечно, милая, – отвечает малышке Ник.
– Спасибо, папа, – щебечет она, голосок ее делается мелодичным. – Большое, большое спасибо!
Нежный голос и хорошие манеры пронзают сердце Вэлери, увеличивая груз вины.
– Что у вас на завтрак? – спрашивает Вэлери. Вопрос продиктован нервозностью и призван узнать о его детях, не спрашивая о них напрямую.
– Вафли. Я вафельный король. Правда, Рубс?
Она слышит хихиканье маленькой девочки и ее голос:
– Да, папа. А я вафельная принцесса.
– Да. Ты настоящая вафельная принцесса.
Затем она слышит маленького мальчика, речь которого, как шутил Ник, в точности напоминает смесь Терминатора и европейского гея – отрывисто-возбужденная.
– Па-па-а-а-а. Я. То-о-о-же. Хочу. Еще. Ма-асла.
– Нет! Это моя! – слышит она девочку и вспоминает, как шутил Ник: Руби настолько властная, что первыми словами его сына были «помоги мне».
Вэлери снова закрывает глаза, словно отгораживаясь от голосов его детей и от всего, что она о них знает. И все равно не может не спросить шепотом:
– Ты чувствуешь... вину?
Он колеблется, что само по себе уже ответ, потом говорит:
– Да. Конечно, чувствую... Но я от этого не отказываюсь.
– Нет? – хочет удостовериться Вэлери.
– Черт, нет... Я хочу это повторить, – уже спокойнее произносит он.
По спине Вэлери бежит холодок, и в этот миг она слышит, как Руби спрашивает:
– Что повторить? С кем ты разговариваешь, папа?
– С другом, – говорит он дочери.
– С каким другом? – не унимается девочка, и Вэлери задается вопросом: это простое любопытство или некая причудливая интуиция?
– Э... ты этого друга не знаешь, милая, – говорит он Руби, старательно избегая местоимений женского рода, а затем приглушенным голосом обращается к Вэлери: – Давай сейчас закончим. Но смогу я увидеть тебя позже?
– Да, – моментально отвечает Вэлери, пока не передумала, пока не взяла свое сердце в кулак.
ТЕССА:
глава тридцать третья
Очень скоро, не ответив на два последующих звонка Эйприл и со слезами на глазах распрощавшись с Кейт, я лечу в Бостон, уничтожая стандартную порцию миниатюрных крендельков, и невольно подслушиваю разговор двух громогласных мужчин, сидящих у меня за спиной. Быстро оглянувшись, я вижу, что они принадлежат к разряду мускулистых завсегдатаев баров, у обоих козлиные бородки, золотые цепи и бейсболки. Разглядывая карту на обороте журнала, предлагаемого пассажирам в полете, и изучая несметное число внутренних рейсов, я изо всех сил стараюсь отключиться от обсуждения ими «славненького «порше», который хочет купить один из них, и «клевого душа» другого, пока их разговор не оживляется вопросом:
– Так ты собираешься звонить той пташке из клуба или как?
– Из какого клуба? Какой пташке?
(Здоровый смех, сопровождающийся хлопком то ли по колену, то ли по ладони.)
– Очень гибкая пташка. Как же ее зовут? Линдсей? Лори?
– Ах да, Линдсей. Черт, да, я собираюсь ей звонить. Она была сексуальной. Сексуальная как дерьмо.
Я морщусь, сравнивая их с моим умным, вежливым мужем, который никогда, ни при каких обстоятельствах даже в мыслях не соединил бы в одной фразе слова «сексуальный» и «дерьмо». Затем я закрываю глаза, готовясь к снижению и представляя возможную сцену, которая ждет меня по возвращении: моя семья, в нарушение обычных правил, быть может, в пижамах, ест мусорную пищу в доме, являющем собой картину полного разгрома. Я обретаю странное утешение в мысли о подобном хаосе, в представлении о домашней некомпетентности Ника, в уверенности, что без меня он пропадет.
