Текст книги "Собрание сочинений. Т. 22. Истина"

Автор книги: Эмиль Золя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 42 страниц)

– Вы знаете, дружок, что против Фостена выдвинуто тяжелое обвинение, вероятно, его сегодня же арестуют. Вы не боитесь запутаться в эту историю?

Опустив голову, Марсулье молча выслушал Марка, перечислившего все улики против Фостена.

А ну-ка, скажите, ведь вы узнали его?

– Как я мог его узнать, господин Фроман? У Фостена нет бороды, и ходит он в фуражке, а тот человек был бородатый и в шляпе.

То же самое утверждала и Роза, – это обстоятельство пока еще оставалось невыясненным.

– Он просто прицепил фальшивую бороду и надел шляпу, вот и все. Вы, конечно, узнали его по голосу, ведь вы сами говорили, что он обругал вас дураком.

Марсулье уже поднял руку, готовый отречься от своих показаний и поклясться, что этот человек не произнес ни слова. Но, встретив ясный, твердый взгляд Марка, он молча потупился. В сущности, Марсулье был честный малый, ему стало не по себе, и он не решился пойти против совести.

– Я прекрасно знаю, – продолжал Марк, – что вы постоянно общались с Фостеном и что нередко он презрительно пожимал плечами и обзывал вас дураком, находя вас чересчур щепетильным.

– Верно, – согласился Марсулье, – дураком он меня называл, я даже стал на него обижаться.

Марк начал убеждать его, чтобы он сказал все как было, иначе его заподозрят в соучастии, и Марсулье, отчасти из хороших побуждений, отчасти из боязни правосудия, откровенно признался во всем.

Ну да, господин Фроман, я узнал его по голосу, когда он крикнул: «Дурак»… Ошибки тут быть не может, слишком часто мне приходилось слышать от него это слово… Бороду он, конечно, привязал, а потом на бегу снял ее и сунул в карман, поэтому люди, видевшие его на Главной улице, заметили его шляпу, но все в один голос говорили, что бороды у него не было.

Обрадованный показаниями Марсулье, Марк горячо пожал ему руку.

– Я был уверен, что вы честный человек!

– Ясное дело, честный… Видите ли, господин Фроман, я ученик господина Жули и, хотя давно кончил школу, не забыл его уроков, а он всегда учил нас любить правду. Иной раз, может, и солгал бы, да вся душа возмущается. А разум отказывается верить всякому вздору, какой люди болтают… Знаете, я сам не свой с тех пор, как случилась эта история. Да что прикажете делать, жить-то надо, а податься некуда, вот я и служу сторожем в церкви, – значит, поневоле приходится потакать друзьям моего дяди Фили.

Марсулье замолчал, безнадежно махнув рукой, и на глазах у него выступили слезы.

– Я человек пропащий, теперь меня прогонят с места, придется околевать с голоду на улице.

Марк успокоил его, обещав подыскать ему другое место. Потом он поспешил к Терезе – сообщить ей о показаниях Марсулье, вполне подтверждавших невиновность Франсуа. Тереза уже две недели ни днем, ни ночью не отходила от постели дочери; она по-прежнему непоколебимо верила, что муж ее не был преступником, но сердце у нее разрывалось; до сих пор она не имела о нем никаких вестей, а между тем о покушении на Розу сообщали все газеты, и Франсуа не мог не знать о свалившейся на них беде. И по мере того как девочка поправлялась и рука ее заживала, Тереза, молчаливая, подавленная, тосковала все сильнее. И вот в тот вечер, когда Марк оживленно рассказывал ей о своей беседе с Марсулье, внезапно появился Франсуа. Разыгралась волнующая сцена, причем сказаны были самые простые слова.

– Тереза, ты не поверила, что это сделал я?

– Нет, Франсуа, клянусь тебе!

– Я решительно ничего не знал, я жил в таком тоскливом одиночестве, но сегодня утром мне попался на глаза старый номер газеты… Тогда я бросился сюда. Как Роза?

– Поправляется; она в той комнате.

Франсуа не осмелился обнять Терезу. Она стояла перед ним, выпрямившись, гордая и строгая, несмотря на охватившее ее волнение. Марк взял внука за руки; бледное лицо Франсуа носило следы слез, и Марк понял, как тяжело у него на душе.

– Скажи мне все, бедный мой мальчик.

Франсуа прерывающимся от волнения голосом чистосердечно признался в своем безумии. Страсть к Колетте сводила его с ума; они бежали в Бомон и скрывались там в глухом квартале, почти не выходя из дому. Две педели он жил в каком-то чаду: дикие выходки Колетты, сумасбродные причуды, упреки, слезы, даже побои. Внезапно Колетта, по натуре цыганка, исчезла после бурной сцены, в бешенстве запустив в него стулом. Это было три недели назад; сначала он ждал ее, но она все не возвращалась, и он почувствовал себя точно заживо погребенным в этой комнате; им овладело отчаяние, его стала мучить совесть, но он все еще не смел вернуться в Майбуа, к жене, которую не переставал любить, даже охваченный страстью к другой.

Тереза слушала его, отвернувшись, словно окаменев.

– Мне незачем это знать… Я думаю, ты явился, чтобы оправдаться, поскольку тебя обвиняют.

– Но теперь его уже не будут обвинять, – мягко сказал Марк.

– Я вернулся, чтобы повидать Розу, – заявил Франсуа, – и был бы здесь на другой же день, если б вовремя узнал о случившемся.

– Хорошо, – проговорила Тереза, – я не запрещаю тебе повидать дочь, она в той комнате, пройди к ней.

Марк вошел к Розе вместе с Франсуа и с волнением наблюдал их встречу.

Роза, с подвязанной рукой, читала, сидя в кресле.

Дверь скрипнула и отворилась, девочка подняла голову, у нее вырвался испуганный и радостный крик:

– Папа, папа!

Ока вскочила с кресла и застыла в изумлении.

– Папа, скажи, это был не ты? Тот человек ниже ростом, и борода у него другая.

В смятении вглядывалась она в отца, словно удивляясь, что он совсем не такой, каким она его себе представляла с тех пор, как он покинул их и заставил мать так горько плакать. Или она воображала, что он стал огромным и свирепым, как людоед? Теперь перед ней был ее прежний папа, с его ласковой улыбкой, которого она горячо любила; и он вернулся, чтобы мама больше не плакала. И вдруг она задрожала всем телом, она поняла, какие ужасные последствия могла иметь ее ошибка.

– А я-то обвиняла тебя, папочка, я упрямо твердила, что это ты напал на меня!.. Нет, нет! это был не ты, я гадкая лгунья, я скажу жандармам, если они придут за тобой!

Роза упала в кресло и судорожно зарыдала; отец посадил ее к себе на колени, нежно целовал, успокаивал, убеждая, что несчастье миновало. Он сам едва мог говорить от волнения. До чего же он был жесток, если родная дочь могла подумать, что он способен ее похитить!

Тереза слушала молча, она старалась сохранять самообладание. Франсуа с тревогой смотрел на нее, пытаясь угадать, согласится ли она принять его снова в семью, которую он сам разрушил. Видя суровость Терезы, Марк понял, что пока она еще не может простить, и решил увести внука к себе, намереваясь примирить их в благоприятный момент.

В тот же вечер полиция явилась на квартиру к Фостену, обвинявшемуся в попытке похищения маленькой Розы. Но на двери висел замок, птичка улетела. Розыски не привели ни к чему, он исчез бесследно; предполагали, что он удрал в Америку. Колетта, которую полиция разыскивала столь же безрезультатно, по-видимому, уехала вместе с братом. Дело так и не выяснилось, оставалось лишь строить различные предположения. Являлись ли брат и сестра соучастниками? Сговорилась ли Колетта с Фостеном при побеге с Франсуа или Фостен решил самостоятельно действовать после исчезновения любовников? А главное, не являлся ли он лишь исполнителем воли какого-то влиятельного лица, желавшего создать некое подобие дела Симона и вступить в решительный бой со светской школой? Все эти догадки были одинаково правдоподобны, но факты говорили сами за себя, и в конечном итоге никто не сомневался, что существовал тайный заговор и готовилась коварная ловушка.

Марк испытал немалое облегчение, когда дело было прекращено и невиновность Франсуа установлена. Он очень встревожился, увидав, что прибегают к прежним мерзким методам борьбы и пытаются опорочить светскую школу. Зато как радостно было сознавать, что на этот раз победу одержал здравый смысл и просвещенный народ встал на защиту справедливости. Ведь улики против Франсуа были куда серьезнее, чем улики против Симона. Родная дочь обвиняла Франсуа, и хотя потом отступилась от своих слов, молва могла бы приписать это влиянию семьи. В былое время ни один свидетель – ни Бонгар, ни Долуар, ни Савен – не сообщил бы о том, что видел или слышал, из боязни впутаться в историю. В былое время Марсулье не рассказал бы добровольно всю правду, прежде всего потому, что не чувствовал бы необходимости облегчить свою совесть, а вдобавок потому, что сильная партия поддержала бы его и возвеличила его обман. В ту пору еще велико было развращающее влияние конгрегации, которая возвела заблуждение в догму, культивировала ложь. Поддерживая Рим в его борьбе со свободной мыслью, конгрегация бессовестно использовала политические партии, интриговала, натравливала их друг на друга в надежде развязать гражданскую войну, внести смуту, раскол и удержать в своих руках большинство – простой невежественный народ, бедняков. Но Рим был побежден, конгрегация обречена; скоро настанет время, когда ни один иезуит уже не сможет затемнять сознание народа и извращать факты; теперь брали верх разум и свободная мысль. И просвещенный народ, освобожденный от вековых заблуждений, становился наконец способным познать истину и справедливость.

Испытывая радость победы, Марк все же был огорчен разладом между Франсуа и Терезой; ведь для мужчины и женщины счастье возможно лишь при полном взаимопонимании. Он не питал безумной надежды избавить от страстей человечество, терзаемое неутоленными желаниями; всегда будут существовать несчастные, страдающие от измены любимого существа и от ревности. Но ведь можно надеяться, что раскрепощенная женщина, став равноправной с мужчиной, смягчит остроту борьбы между полами, проявляя спокойное достоинство. Уже теперь, в происшествии с Розой, женщины выказали себя поборницами справедливости и старались изо всех сил помочь раскрытию истины. Женщина освободилась от влияния церкви, внушавшей ей грубые суеверия, она уже не страшилась адских мук, не повергалась ниц перед священником, как раба, которая потом мстит за свое унижение, растлевая и разлагая всех вокруг себя. Прежде, исподтишка подстрекаемая духовником, она завлекала мужчину, на которого церковь потом накладывала руку для вящего своего триумфа. Она стала настоящей женой и матерью с тех пор, как ей перестали внушать опасную ложь о божественном супруге Христе, из-за которого потеряли рассудок столько несчастных. Обретя права, она стала свободной, просвещенной, и ей предстояло довести свою задачу до конца, проявляя в отношениях с мужчиной благоразумие и добрые чувства!

Надеясь примирить супругов, Марк решил собрать всю свою семью в просторном классе школы, где некогда сам преподавал, а после него – Жозеф и Франсуа. Собрание это состоялось не без торжественности в послеполуденный час; сентябрьское солнце заливало ярким светом весь класс – и стол учителя, и парты, и картинки на стенах. Себастьен и Сарра приехали из Бомона, Клеман и Шарлотта с дочерью Люсьеной – из Жонвиля. Извещенный письмом, вернулся из путешествия Жозеф, которого встревожило событие, случившееся в его отсутствие. С ним явились Луиза, Марк, Женевьева и Франсуа; его жена Тереза и дочь Роза ожидали в классе прибытия членов семьи. Всего собралось двенадцать человек. Некоторое время все молчали. Первым заговорил Марк:

– Дорогая Тереза, мы не хотим оказывать на тебя давление, мы собрались здесь, чтобы обсудить все в семейном кругу… Конечно, ты очень страдаешь. Но тебе незнакомы ужасные муки, какие выпадали на долю супругов, когда они не находили общего языка и сознавали, что между ними бездна и никакое соглашение невозможно. Женщина, еще остававшаяся рабой церкви, была послушным орудием в ее руках и мучила мужчину, уже свободного от религиозных заблуждений. Сколько слез было пролито, сколько семейных очагов разрушено!

Марк замолчал; тогда взволнованно заговорила Женевьева:

– Да, мой добрый друг, было время, я не понимала и мучила тебя, и ты прав, напоминая об этих страшных годах; теперь это не может меня унизить, потому что мне удалось избавиться от губительной отравы. Но сколько женщин поглотила церковь, сколько семей она разрушила! Я сама никогда не чувствовала полного выздоровления, я всегда боялась, что воскреснет прошлое, наследие предков, и дадут себя знать плоды нелепого воспитания, и только ты, мой добрый Марк, твой ясный ум, твоя поддержка, твоя благотворная любовь спасли меня… И я благодарю тебя от всей души.

Слезы радости увлажнили ее глаза, она продолжала с возрастающим волнением:

– Бедная бабушка, бедная моя мама!.. Как мне их жалко, какие они были несчастные, души их были отравлены, они добровольно пошли на муки и почти утратили свой пол. Ужасная женщина была моя бабушка, но ведь она не знала счастья, она отказалась от всех радостей жизни, ей хотелось лишь одного – заставить и других отречься от мира. А моя мать после недолгого счастья столько лет терпела такие муки, уйдя с головой в религию лжи и смерти, религию, отрицающую силу и радость жизни!

Перед Женевьевой возникли тени г-жи Дюпарк и г-жи Бертеро, благочестивых и обездоленных созданий, одна всей душой была преданна жестокой разрушительнице – церкви, другая, более мягкая и человечная, в смертный час скорбела о том, что не пыталась разорвать свои цепи. Казалось, Женевьева следила за ними взглядом. Она, внучка и дочь этих женщин, выдержала тяжелую душевную борьбу; она была вся истерзана, но счастлива сознанием своей свободы, счастлива, что вернулась к жизни и здоровью. Она невольно взглянула на Луизу; нежно улыбаясь матери, Луиза бросилась в ее объятия.

– Мама, ты самая достойная и мужественная женщина на свете, ты боролась и страдала. Тебе мы обязаны своей победой, стоившей стольких слез… Я все помню. Я появилась на свет в другое время, и если я отрешилась от прошлого, то в этом нет особой заслуги, если я была спокойной, рассудительной и не испытывала трепета перед религией, то лишь потому, что мне пошел на пользу жестокий урок, который принес всем нам столько страданий.

– Довольно лести! – засмеялась Женевьева, в свою очередь, целуя дочь. – Это ты еще ребенком спасла нас, ты действовала так умно, так осторожно и ласково вмешалась в наши отношения и поборола все препятствия. Тебе мы обязаны нашим покоем, ты первая из женщин твоего поколения освободилась от пут религии, у тебя ясный ум и здоровая воля, и ты готова всеми силами послужить всеобщему счастью.

Марк снова заговорил, обращаясь к Терезе:

– Дорогое дитя, ты родилась позже и многого не знаешь. Ты моложе Луизы и была избавлена от крещения, исповеди, причастия; ты росла свободной и привыкла слушаться лишь голоса рассудка и совести, тебе неведомы ни религиозный обман, ни сословные предрассудки. Но чтобы обеспечить тебе свободную жизнь, матери и бабки должны были испытать ужасный душевный перелом и горькие муки. В этом вопросе, как и во всех социальных вопросах, существенную помощь могло оказать только просвещение. Следовало дать женщине образование, чтобы она стала равноправной и достойной подругой мужчины. Это одно могло обеспечить счастье людям, ибо только свободной от предрассудков женщине дано освободить мужчину от гнета прошлого. Пока она оставалась послушной рабой, пособницей священника, орудием реакции, соглядатаем и зачинщицей семейных ссор, мужчина, сам скованный по рукам и ногам, не был способен на смелые и решительные действия. Только во взаимном понимании и согласии супругов – залог лучшего будущего… Ты должна понять, моя дорогая, как мы скорбим оттого, что нашу семью снова постигло несчастье. Между тобою и Франсуа нет бездны, вы принадлежите к одному миру, у вас одинаковые взгляды и воспитание. Теперь муж не является законным повелителем жены, как в былое время, жена уже не прежняя лицемерная раба, всегда готовая мстить за себя. Ты пользуешься одинаковыми правами с мужем, ты свободна и можешь располагать своей судьбой. Вы создали свое счастье на разумной основе, чтобы жить полной, радостной жизнью. И вот счастье потеряно – виной этому извечная человеческая слабость, и только доброта поможет вам его вернуть.

– Все это я отлично знаю и помню, дедушка… – отвечала Тереза, почтительно, со спокойным достоинством слушавшая Марка. – Но почему Франсуа теперь живет у вас? Он мог бы остаться и здесь. Ведь при школе две квартиры – для учителя и для учительницы, пусть поселится в одной, а я займу другую. Когда начнется учебный год, он сможет по-прежнему здесь преподавать… Мы свободны, вы сами это сказали, так вот я хочу сохранить свою свободу.

Отец и мать Терезы, Себастьен и Сарра, пытались ласково уговорить ее. Женевьева, Луиза и Шарлотта молча умоляли ее взглядами, улыбками. Тереза не сдавалась, она была спокойна, но тверда.

– Франсуа жестоко меня оскорбил, мне показалось, что я больше не люблю его, и теперь я солгала бы, если б сказала, что по-прежнему уверена в своей любви… Вы не станете требовать от меня, чтобы я лгала и продолжала совместную жизнь с ним, это было бы отвратительно и подло.

Франсуа, все время тоскливо молчавший, с отчаянием воскликнул:

– Но ведь я по-прежнему люблю тебя, Тереза, я люблю тебя еще больше, чем раньше, и страдаю еще сильней тебя!

Она обернулась к нему и мягко проговорила:

– Я верю тебе… Верю, что ты меня любишь, несмотря на твое безумство, потому что наше бедное сердце, увы, полно противоречий. Как видишь, теперь мы оба жестоко страдаем. Но жить с тобой я не могу, я больше тебя не люблю, ты мне не нужен. Продолжать нашу совместную жизнь было бы недостойно нас, и мы стали бы еще больше мучиться. Лучше сохраним свою свободу и будем жить как добрые друзья и соседи, занимаясь своим делом.

– А что же будет со мной, мама!. – воскликнула Роза со слезами на глазах.

– А ты, дорогая, будешь любить нас обоих, как любила и раньше… Не думай об этом; когда вырастешь, все поймешь.

Марк подозвал Розу, посадил ее к себе на колени, приласкал; он хотел продолжать разговор о Франсуа, но Тереза предупредила его.

– Прошу вас, дедушка, не настаивайте. В вас говорит сейчас любовь, а не рассудок. Вы сами будете потом раскаиваться, если уговорите меня. Я хочу быть твердой и благоразумной, и вы мне не мешайте… Я понимаю, вы хотите избавить нас от страданий. Но страдания людские никогда не прекратятся. Корень страдания в нас самих, вероятно, это закон жизни. В борьбе, какую ведет рассудок со страстями, сердце человеческое обречено вечно истекать кровью. Быть может, это необходимо, чтобы острее почувствовать, что такое счастье.

И столько скорби было в этом признании, что всем показалось, будто пронеслось холодное дуновение и померк солнечный свет.

– Что поделаешь! – продолжала Тереза. – Не беспокойтесь, дорогой дедушка, мы будем мужественны и сохраним свое достоинство. Пусть мы страдаем, лишь бы страдания не ослепили, не озлобили нас! Никто не узнает о них, более того, наши страдания помогут нам стать лучше, добрее и отзывчивее, мы будем оберегать людей от горя… Не огорчайтесь, дедушка, скажите себе, что вы сделали все, что было в ваших силах, выполнили свою прекрасную задачу – полной мерой отмерится теперь человеку его счастье. И пусть каждый построит свою личную жизнь, как подсказывает ему чувство; пусть льются слезы, это неизбежно. Предоставьте Франсуа и мне жить и страдать по-своему; это касается только нас. Достаточно и того, что вы освободили наш разум, наше сознание и открыли нам новый мир, мир истины и справедливости… И раз уж вы собрали нас здесь, дедушка, то больше не будем говорить о нашем примирении, – в этом мы сами разберемся, – но воспользуемся этим случаем, чтобы горячо приветствовать вас, сказать, как мы преклоняемся перед вами, выразить вам признательность за все, что вы совершили.

Все весело захлопали в ладоши, и казалось, снова ослепительно засияло солнце, вливаясь в высокие окна и застилая класс золотой пеленой. Да, то был триумф родоначальника, который в этом классе столько лет боролся за торжество истины и справедливости, посвятил все силы ума и сердца созиданию грядущего общества. Дети, внуки, правнуки – все до одного его ученики – окружили Марка, этого могучего, достойного преклонения патриарха, творца счастливого будущего. Роза, юная представительница четвертого поколения, сидя у него на коленях, обнимала его за шею и горячо целовала. Внучка Люсьена тоже бросилась обнимать деда. Дочь Луиза, сын Клеман, Жозеф и Шарлотта окружили его. Себастьен и Сарра с улыбкой протягивали к нему руки, а Тереза и Франсуа опустились на пол у его ног, словно объединенные любовью к величавому предку. И Марк, глубоко тронутый нежной привязанностью детей и внуков, весело пошутил, скрывая свое волнение:

– Дети, дети, не возводите меня в божественный сан. Помните, что церкви у нас закрываются… Я только усердный труженик и, как мог, исполнил свою задачу. А место моей Женевьевы в этот торжественный миг рядом со мной!

Он привлек ее к себе, взял за руку, и все бросились ее обнимать; на вершине блаженства была сейчас дружная пара, которой воздавали хвалу в классе начальной школы, куда должны были прийти многие поколения в поисках света, на пути к Городу счастья.

То было воздаяние Марку за долгие годы мужественной борьбы. Он видел плоды трудов своих. Рим проиграл битву, Франции больше не грозит опасность быть погребенной под грудой развалин, подобно другим католическим странам. Она уже не во власти клерикалов, которые дрались на ее земле, опустошали ее поля, отравляли народ, пытались погрузить ее во тьму суеверий, чтобы снова утвердить свое владычество. Франция не будет засыпана мертвым пеплом религии, она снова свободно располагает своей судьбой и теперь выполнит свое назначение, станет освободительницей народов, поборницей справедливости. Она одержала победу лишь при помощи начального обучения, разогнавшего мрак невежества, освободившего простых людей от рабства, которое католицизм поддерживал веками. Некогда были произнесены ужасные слова: «Блаженны нищие духом», – из-за этого пагубного заблуждения человечество страдало две тысячи лет. Теперь стало очевидно, какой огромный вред веками приносила человечеству сказка, прославлявшая невежество. Нищета, подлость, несправедливость, суеверия, ложь, тирания, порабощение и унижение женщины, физическое и нравственное зло – вот плоды невежества, умышленно насаждаемого правительством и представителями небесной полиции. Лишь подлинное знание уничтожило ложные догматы, разогнало их защитников, стало источником огромных богатств, оплодотворило землю и вызвало умственный расцвет. Нет! Невежество никогда не могло сделать людей счастливыми, только знание дарует им счастье; знание превращает невозделанные поля, заросшие сорняками пороков, в плодородные земли, сторицею приносящие урожай.

Так Марку, дожившему до глубокой старости и окруженному почетом, было дано в награду увидеть при жизни плоды своей деятельности. Нет справедливости вне истины, нет счастья вне справедливости. Пришла в мир здоровая Семья, заложен был Город будущего, всеобщее обучение привело граждан к сознанию истины и справедливости, и на арену истории выступил обновленный Народ.