Текст книги "Сколько длятся полвека?"

Автор книги: Эмиль Кардин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Горев готов был улыбнуться. Еще вот–вот. Но достал спички, сломал одну, вторую, засопел трубкой.

– За такой ответ, предполагаю, послали меня подальше. Предпочитаю, когда вслух, вопреки дипломатическому протоколу.

– Среди наших советников – вы их еще слабо знаете – есть всякие. Такие, как Фриц ^[31] (дружит с Лукачем, ворожит ему) или Малино ^[32], дорого стоят. Полезно знакомство с Вольтером ^[33]. Ведает артиллерией… Но попадаются и доморощенные Александры Македонские. Ему клипок вострый и – одним махом всех побивахом.

Иногда рекомендации Горева не совпадали с представлениями Вальтера. Взять тех же журналистов. Ихнего брата немало в Мадриде. Есть и заведомый сброд, есть и скользкие персонажи. Но враждебность, какую проявил Вальтер, отказавшись принять корреспондентов, бестактна.

– Для нас небезразлично общественное мнение и в стране, и за границей, во всем мире. Его создает пресса… Убедительно прошу о благоразумии.

Вальтер сидел насупившись. Поучения Горева становились в тягость. Тем более что обоснованны.

Они, собственно, равны в звании, – оба комбриги, пожалуй, ровесники. Но у Горева великое преимущество – знания, опыт, приобретенный еще в Лондоне, в бытность заместителем военного атташе у Путны, и теперь здесь. Природный ум, понимает, ох, понимает, сукин сын, что к чему. Даже пожелай Вальтер возразить, не нашелся бы. Не любил он такое состояние.

Горев утверждал, что Вальтеру, помимо командного пункта на передовой, следует иметь постоянное жилье в Мадриде. Для чего? Народу ваяшо, что командиры в такое время селятся в Мадриде, – не сидят на чемоданах, не собираются бежать, как случилось с некоторыми генералами и министрами в ноябре. Испанские товарищи обеспечат охрану. Приезжая по делам в Мадрид, не придется задерживаться в гостинице, где всякой твари по паре.

– Особняки, виллы – на выбор. Эти кварталы фашисты не бомбят. Сберегают жилье хозяев… Отдохнуть по-человечески тоже не во вред, – закончил Горев. – По сему случаю – ко мне обедать.

В машине Вальтер, насупившись, молчал. Он не заметил дома со срезанным углом, очередь, все также жавшуюся к серой стене. Перед ним вставал иной Мадрид, чуть приоткрытый Горевым, – переплетение нитей, военных и политических, бугры и рытвины.

Терзало и другое: как сочетать веру в непререкаемость собственного авторитета с горькими уроками, получаемыми на каждом шагу? Хаджи сунул носом – и правильно – в НП на верхотуре костела. Горев отодвинул на место, словно мальчишку. Не думать, отвернуться? О чем прикажете думать? О собственной бригаде, которую он оставил шесть часов назад?..

– Кто напутствовал вас перед отъездом?.. Замнаркома волнуют перспективы германского вооружения, нас, грешных, взаимоотношения в мадридском подвале да снаряды к полковой 76‑миллиметровой. Каждому свое. Непростительно не делать выводы из войны, которая – боюсь – означает начало чего–то более грозного и кровопролитного. Вам не кажется?

Ну, что он от него хочет, почему не дает сказать о своей бригаде? Сам же твердит: каждому свое.

– Минутами, – отделался Вальтер ничего не значаще.

Горев впервые всмотрелся в его лицо, в резкие морщины, пересекающие лоб поперек и вдоль, холодновато–серые утомленные глаза.

Обед был сервирован на три персоны. Судя по бутылкам, хозяин знал толк в винах. Сели за стол – и объявился третий. Шумный, громоздкий, в ремнях, портупеях, толстогубый, с буйной шевелюрой. Горловина свитера легла на отложной воротничок, края которого украшали серебристые эмблемы.

– Здравия желаем, отче наш и учитель.

Он тряс руку Гореву, Вальтеру.

– Рад познакомиться, земля слухом полнится. Льщу себя надеждой, и обо мне наслышаны. Клебер собственной персоной.

По тому, как тщательно он выговаривал слова, как охотно прибегал к архаизмам, видно было: русский язык для него не родной. Вальтер кое–что слышал о прошлом того, кто сейчас представился как «генерал Клебер».

Следом за Клебером два бойца внесли плетеную корзину с вином, фруктами, коробками шоколада.

Горев нахмурился.

– Не обессудь, батюшка. Трофеи наших доблестных войск, презенты от дуче… Ценит он меня, не то, что ваша светлость.

– Бросьте, Клебер.

– Пока Клебер в Мадриде, спокойно строчите свои донесения, обличая его пороки и промахи. И поделом: критика – движущая сила…

– Вы бы лучше объяснили, почему бригада не удержалась под Эль Прадо?

– И на старуху бывает…

Он по инерции балагурил. Но беззаботность как рукой сняло.

– Вам лучше, чем кому бы то ни было, ведомо, какие потери понесла одиннадцатая и какие нанесла противнику.

Не рассчитывая на сочувствие Горева, он апеллировал к Вальтеру.

– С восьмого ноября Клебер грудью прикрывает Мадрид…

– Не преувеличивайте размеры собственной грудной клетки. – Горев постучал трубкой об стол. – Садитесь. Когда начинаете насчет своей груди, у меня впечатление, будто вы видите собственный бюст на гранитном цоколе.

Клебер безнадежно вздохнул.

– Скромность украшает большевика. Прорабатывали. Матушка–история нас рассудит.

– У нее, у матушки, найдутся заботы.

– Сухой вы человек, Владимир Ефимович, сухой. Среди братьев по оружию, как на дипломатическом рауте…

Прощаясь с Вальтером, Горев в коридоре приглушил голос:

– Клеберу невдомек, что он уже не командир одиннадцатой бригады. – И, предупреждая возможные вопросы: – Судьба играет человеком… даже когда он примеривается к памятнику при жизни.

В категорическом тоне атташе промелькнули нотки растерянности.

– Вот какие вуаля, – неожиданно печально закончил он.

Неспроста, быть может, Горев зазывал Вальтера обедать. Не хотел оставаться с глазу на глаз с Клебером…

Дождь, припустивший с утра, не утихал, и когда оборвался асфальт и «мерседес» забуксовал, погружаясь колесами в глину, Вальтер впервые за день облегчил душу, выложив Хосе все по поводу дерьмовых дорог, машин, водителей. И отправился с Алеком пешком.

Капитан Моранди доложил: особых происшествий не произошло. Да и что может произойти в таком тумане?

– А не особые? – переспросил Вальтер.

– Не особые? – постарался припомнить Моранди. – Несколько добровольцев из первой как будто роты тринадцатого батальона захватили огневую точку на высоте к западу от рощи…

Моранди обвел на карте высоту и пометил крестиком. Вальтер не следил за его карандашом.

– Помню. Нам она еще очень сгодится… Хочу не об этом, – он говорил, растягивая слова, останавливаясь. – Не об этом… Никто не приказывал. Сами, по доброй воле. Воспользовались туманом и лишним шансом получить пулю. Сколько их? Фамилии? Узнайте. Кто погиб, кто ранен? До последней детали.

– Слушаюсь.

Моранди почувствовал свою вину, но не склонен был преувеличивать эпизод и будущую роль высоты у рощи.

– Это – событие чрезвычайной важности, товарищ Моранди. Из тех, которые определяют войну. Смысл ее. Не поручусь, что таков «урок всей мудрости земной». Но военной – наверняка. Для меня сегодня – именно так.

Закончил буднично, как обычно при общении с Моранди:

– Приказ по бригаде. Поименная благодарность. Отпуск на двое суток в Мадрид. Зачитать во всех ротах. Политкомиссарам провести беседы…

Покидая Мадрид, Лярго Кабальеро вручил' генералу Миахе запечатанный конверт, разрешив вскрыть не ранее, как через двенадцать часов. Миаха в отчаянии разорвал конверт досрочно и прочитал приказ:

«Дабы иметь возможность выполнять основную задачу по обороне республики, правительство решило выехать из Мадрида и поручить Вашему Превосходительству оборону столицы любой ценой. Для помощи вам в этом трудном деле создается, кроме обычного административного аппарата, Хунта по обороне Мадрида с представителями всех политических партий, входящих в правительство, той же пропорции, в какой они входят в правительство. (Представители партий разбежались, безотносительно к пропорциям. Остался лишь коммунист Антонио Михе. – В. К.) … На случай, если, несмотря на все усилия, столицу придется оставить, тому же органу поручается спасти все имущество военного значения… В качестве Вашего штаба Вам придается Генеральный штаб, кроме той части, которую правительство сочтет необходимым взять с собой».

Приданной ему части Генерального штаба генералу Миахе обнаружить не удалось.

В ночь на 7 ноября шесть штабных офицеров во главе с начальником оперативного отдела, прихватив документы, перебежали к мятежникам.

Из донесения советского военного атташе комбрига В. Е. Горева об обстановке в Мадриде 7–8 ноября и о военном министерстве:

«В общем следует считать, что было сделано все, чтобы сдать Мадрид».

Из сводок, докладных записок, газет, приказов и других материалов, относящихся к тем дням:

«Бойцы, отметьте 19‑ю годовщину русской революции несокрушимым сопротивлением!.. Коммунисты – все на передовую! Ни одного района, ни одной ячейки, все члены которых не были бы на фронте».

«За Мадрид сражались батальоны Пятого полка: «Парижская Коммуна», «Ленинград», «Мадридская Коммуна», «Моряки Кронштадта». Первые два целиком погибли».

«Оружие брать у мертвых, не теряя ни секунды».

«Телами убитых укреплять парапет».

«Дневная нагрузка танковых экипажей (республиканских, состоящих по преимуществу из советских танков. – В. К.) колебалась от 16 до 18 часов работы».

Польская рота из батальона бригады имени Домбровского получила приказ Клебера держаться любой ценой до подхода подкреплений. И держалась. В роге осталось 5 человек.

Женщины приносили на мадридские баррикады кофе, коньяк, продукты. «Они говорили бойцам самые нежные и самые жестокие слова. Они обнимали храбрых и насмехались над теми, кто колеблется».

4 ноября в штабе мятежников для журналистов отпечатали на шести страницах описание взятия Мадрида. Для подробностей оставили пробелы. Фашистские газеты, не дожидаясь подробностей, вышли 7 ноября с сообщениями о вступлении Франко в Мадрид. Поток приветствующих его победу телеграмм захлестывал телеграф остававшегося республиканским Мадрида.

V

Высотка эта – темная зелень на подъеме, скалистая макушка – запомнится ему надолго.

Утром, когда туман белой, уходящей в небо лавиной поднялся с Сьерры–де–Гвадаррамы, после коротких огневых перекатов донеслось прерывистое тарахтенье моторов.

Пять бронированных машин двигалось в обход высоты, позади, глотая выхлопную гарь, – пехота.

Вальтер из своего сделанного наспех блиндажа видел: атака не слишком опасна. На высоте у него теперь пулеметная точка. Фланкирующий огонь отсечет пехоту от танков, и им без нее далеко не уйти – на гористых склонах не разгуляешься.

«Максим» с высоты включился вовремя, ему отозвался второй, третий. Танки замешкались, пехота прижала животы к земле.

Его «Марсельеза» начинает неплохо воевать. Он сбил на затылок фуражку, провел рукавом по красной потной полосе на лбу, которую она оставляла.

– Алек, спички.

Схватил коробок, чиркнул. Поднес к глазам бинокль.

Танки нацелили короткие стволы в сторону высоты.

Дудки. Снаряды, летящие по такой траектории, не опасны.

Откуда–то из тылов грохнула артиллерия. Разрывы зашторили вершину. Пехота сейчас накапливается для рывка.

– Товарищ Агард, ответить.

Маловато снарядов, артиллерийский ответ звучит жидко.

Мятежники бегут рассредоточенной цепью. Справа офицер. Движением отчаянным и ухарским сбросил плащ. Перебегает, падает, вскакивает. Из молодых, горячих. Под Лопера Вальтер беседовал с таким. На грудь нашито красное сердце величиной с ладонь.

– Что за знак, господин лейтенант?

– Сердце Иисуса…

Сейчас они, с сердцами из красной фланели на. мундирах, ползут на высоту, перебегают от валуна к валуну.

«Максим» молчит. Правильно молчит. Подойдут поближе – верное очереди. Выждать, схватить миг.

Бинокль болтается на ремешке. Сигарета погасла.

Пулемет безмолвствует. Минута упущена.

Вальтер срывает с шеи бинокль, сплевывает сигарету. Выпрыгивает из блиндажа. В осатанении, задыхаясь, по влажным камням, сквозь цепкий кустарник.

Окон отрыт углом. В острие его на утрамбованной площадке – «максим». Рядом, выбросив вперед мертвые руки, боец. На дне окопа недвижно скорчился второй. Третий зажимает окровавленными пальцами живот. Единственный невредимый бессмысленно жмет на гашетки. Пулемет со свешивающейся лентой молчит.

Взбешенный Вальтер плечом отталкивает черноволосого пулеметчика. Плевая задержка – перекос патрона.

Не видит, не слышит ничего. Только пехота, бегущая навстречу по отлогому склону. Только дрожащее тело пулемета…

Возвращается опустошенный и безучастный.

– Алек, санитаров на высоту. Двое ранено…

Франкистский орудийный огонь прикрывает откат пехоты…

В траншее у ветхого мостика его ждал человек тоже в черной кожаной куртке, в беретике, не слишком вязавшемся с круглым крестьянским лицом.

– Колонель Малино.

«Колонель» изъяснялся по–французски на уровне Вальтера.

Присели под мостом на холодные камни.

– Чего уж, колонель, мучиться. Меня предупреждал Горев.

– Перво–наперво, – Малино, переходя на русский, вздохнул облегченно, – товарищ Горев велел передать: бригада с сегодняшнего дня подчиняется штабу Центрального фронта. Генералу Миахе неподвластна. Один начальник лучше двух. Правда, в штабе Центрального к нашему брату с оглядкой. И по части волокиты мастера.

Разговор деловой, для Вальтера важный. Взаимодействие 14‑й и 12‑й интернациональных бригад, его и Лукача. Для этого и прибыл колонель Малино. Отбить атаки, добыть Махадаонду. Тогда Мадрид с–северо–запада прикрыт. Хорошо, да мало. Развернуться бы вовсю, отбросить врага от Сьерры–де–Гвадаррамы. Однако республиканское командование такой вариант не приемлет, отказывает в резервах. Петрович ^[34], Малино, Горев видят просчет Генштаба, но бессильны переубедить. Активные действия на северо–западе воспрепятствовали плану Франко по окружению Мадрида.

Сосредоточение вражеских частей в районе Харамы несомненно. Но и здесь командование медлит, не спешит собирать силы.

Задача Вальтера и Лукача: добиться максимальных успехов собственными скромными средствами.

– На вас, братцы, надежда.

Малино без труда освоился с Вальтером.

– По такой погоде яловые вернее хромовых, – он похлопал по голенищам. – От дегтя запах ядреный. Зато не промокают.

Насчет сапог Вальтер пропустил мимо ушей. Но когда Малино спросил о пулеметчиках, вскинулся.

– Инструктора бы.

– Подошлем. Постараюсь нынче ночью. По одному номеру от каждого расчета. Потом менять. Из легкораненых…

Малино передал поклон от Листера. Командир Пятого полка не забывал подмосковной школы, куда наведывался в свое время.

Присланный Малино инструктор занимался с пулеметчиками в столовой уцелевшего, если не считать сорванной крыши, помещичьего дома. Инструктор скомандовал по-русски: встать! Чеканным шагом кадрового командира приблизился к Вальтеру.

– Товарищ генерал, группа изучает материальную часть станкового пулемета. Докладывает капитан Гешос.

– Вольно.

Вальтер удерживал улыбку, глядя на вихрастого, русоголового «мексиканца» ^[35].

– Как объясняетесь, товарищ Гешос?

– Больше на пальцах, товарищ генерал.

– Желаю успехов, товарищи.

Лукач – сосед незаменимый. Продолжая атаки и контратаки под Лас Розас, Вальтер был спокоен за свой фланг. Когда кому–нибудь доставалось туго, сосед подставлял плечо.

К западу от Лас Розас высилось каменное здание почты, приспособленное мятежниками для обороны.

Вместе с Лукачем допрашивая перебежчика, они лишний раз удостоверились: заноза – этот четырехэтажный каменный дом.

И все–таки сообща, с помощью танкистов разгромили его. В отместку мятежники навалились на правый фланг Лукача. Поддерживая товарища, Вальтер активизировался иод Лас Розас.

Лукач легче, нежели Вальтер, переступал грань служебных отношений. В штабе у него было по–человечески тепло, не пахло канцелярией, чинопочитанием. С любым он по имени, разгуливал в шлепанцах на босу ногу, диктовал приказ, оттягивая большими пальцами подтяжки. Но и франтить любил – лакированные сапоги, замшевая куртка, мундир со светлыми отворотами. Эдакий белозубый бонвиван с неотразимой улыбкой, усиками и победным мужским обаянием. Кто заподозрит, что спина у него исполосована колчаковскими шомполами, на теле – девятнадцать шрамов?

Австро–венгерский офицер, угодивший в русский плен, он командовал в гражданскую войну ротой, форсировал Перекоп. Став писателем Матэ Залкой, выпустив «Добердо» – роман о жестокой бессмысленности мировой войны, – под именем Лукача уехал в Испанию.

В короткие часы фронтового затишья штаб двенадцатой интербригады уподоблялся писательскому клубу. Сюда зачастили Мария–Тереса Леон и Рафаэль Альберти, Хемингуэй и Жорж Сориа, Людвиг Ренн и Михаил Кольцов. В адъютанты Лукач взял молодого русского поэта из эмигрантской семьи – Алексея Эйснера. Но, сохраняя интерес к этим людям, Матэ Залка чувствовал себя теперь Лукачем, командиром и только командиром. С завистью разглядывал он карту Вальтера.

– Мне так не передать обстановку, не прочитать местность.

Он сокрушался, старательно переносил на карту огневые точки и неприятельские позиции.

– Не скромничайте, Лукач, штаб у вас, как часы.

– Разве я жалуюсь? Немножко завидую. У кого–то получается лучше, чем у меня.

В другой раз сказал, однако, без зависти:

– Не умею так: любой ценой. Вы, товарищ Вальтер, насколько заметил, всегда прибавляете: любой ценой. Почему – любой?

– Любой – значит думать о приказе, а не о цене.

– Нельзя о том и о другом? Наверно, я плохой командир.

– Не набивайтесь на комплименты. Просто мы разные люди.

– Все люди разные, дорогой Карль Карлович.

Когда они оставались наедине, Лукач называл его по имени–отчеству, старательно выговаривая все буквы и смягчая «л».

Потери выбивали Лукача из колеи, он приходил в отчаяние, случалось, плакал. Вальтера это раздражало – на войне слез не напасешься. Ему тоже не в радость подписывать сводки потерь. Но рвать волосы, впадать в транс… Думать надо о тех, кто сейчас поднимается в бой.

Несходство между ними вырастало в преграду. Каждый стремился ее не замечать, но удавалось далеко не всегда. Однажды Лукач, начав издалека, подобрался к главному, заранее боясь отказа.

– Я не разведчик. Увы. Зато обладаю кое–каким нюхом, – он шумно втянул носом воздух в подтверждение. – У вас на гауптвахте, на губе, сидит один… польско–французский товарищ…

– «Товарищ»… Шкура барабанная, – Вальтер бил стеком о сапог.

– Мои друзья, – Лукач сделал широкий жест, означавший, что друзей много, – мои друзья… просят проявить снисходительность. Там еще двое…

– Забирайте…

Лукач возликовал.

– Алеша, Алеша, – он возбужденно звал адъютанта, – я вам говорил: генерал Вальтер великодушен, сейчас напишет записочку.

Он доставал из полевой сумки блокнот, совал в руки Вальтеру карандаш.

Вечером Вальтер сидел с Хаджи. Тот пил крепкий чай, Вальтер прикладывался к стакану с вином.

– Умница, смельчак. И нате, – слезливая барышня. Не выносит анархистской вольницы и – вступается за дезертиров… Ладно, просто паникеров.

– Не сужу. По мне лучшего командира, чем Лукач, не надо.

– Ведь и я ценю.

Вместе с Хаджи прибыли пятеро разведчиков. Предстояло переправить их через линию фронта, подыскать проводника.

– Я троих заслал, – мимоходом заметил Вальтер.

– Глубоко? – насторожился Хаджи.

– Километров на пятьдесят, прощупать тылы.

– Напрасно. Этим занимается «Служба военной разведки» и XIV корпус. Зачем кустарить?

– Дождешься от вашей «службы». Я не вчера родился.

– Действия в расположении противника тоже надо координировать. Иначе дров наломаем. «Службу» не спеши хаять. Кое–что предпринимается. Поэтому и приехал.

– Я‑то надеялся по дружбе.

– Правильно надеялся. На тебя намечено покушение.

Вальтер рассмеялся.

– Пиф–паф, ой–ой–ой. Черная маска. Детективный роман.

– Помнишь Дурутти? Готовят террористические акты против тебя, Листера, Модесто, Лукача… Я чувствовал бы себя спокойнее, если бы был Курт. Ему еще загорать в госпитале.

Хаджи интересовали штабные командиры – нельзя ли ждать подвоха?

– Нельзя, – отрезал Вальтер, – головой ручаюсь.

– А русский старик?

– Все б служили, как старый Ежмантовский, мы бы оба спали спокойно.

Полковник царской армии, врангелевский офицер, Ежмантовский на склоне лет во искупление вины перед родиной приехал из Франции в Испанию и служил капитаном в республиканской армии. Приглядевшись к Ежмантовскому, Вальтер забрал его в штаб. Под Брунете доверил оперативный отдел. Увидев, что старику трудновато, учредил для него специальную должность офицера–наблюдателя. Позднее поручил конный обоз. Старый кавалерист расцвел, создал школу верховой езды. Зимой тридцать седьмого года он заболел, был отправлен в Барселону, прислал генералу письмо: жаждал умереть на поле брани, придется на больничной койке – туберкулез.

Вальтер послал нарочного в Барселону, наказав отыскать лучших врачей. Подлечат – эвакуировать в Одессу.

Подлечить не удалось. Ежмантовский скончался…

Хаджи подтвердил: франкисты накапливают войска на Хараме. Предстоит переброска республиканских частей.

Существуют признаки, по которым командирский глаз, чуткое ухо сквозь сегодняшнюю перестрелку угадает завтрашний день, более грозный и опасный.

Январское фронтовое равновесие приближалось к концу. Лярго Кабальеро ввел всеобщую воинскую повинность.

Мобилизация осуществлялась, однако, из рук вон плохо. Слухи, самые невероятные, ползли отовсюду: вот–вот начнется небывалое наступление, прибыли сверхмощные орудия (в Альбасете привезли восемьдесят пушечных стволов, лафеты к ним загнали в другой конец страны).

О предстоящих событиях Вальтера предупреждали и зачастившие к нему представители. Он заметил, как плотный человек в сером плаще, указывая вперед палкой, подгонял бойцов в атаку.

– Выясните, Алек, кто это, и доставьте ко мне.

Оказалось, советник Купер.

– Не могу допустить, товарищ генерал, чтобы вы игнорировали командира бригады и подменяли командира батальона. Не смею рисковать вашей жизнью.

– Ты за мою жизнь не в ответе. Лишний раз сходить в атаку всякому польза. Закалка.

Вальтер не пускался в рассуждения. Купер же, напротив, охотно распространялся о преимуществах штыкового боя, рукопашной, кавалерийского рейда.

– Умники развелись: автоматическое оружие, легированные стали, броня… В старые времена, к примеру, один генерал был против, чтоб к пушкам щитки ставили: трусость рождает.

– Тот генерал считал еще, что рабочих, студентов и евреев нельзя брать в конницу.

– Предрассудки, царю служил. Но к полезному надо прислушиваться. Учитывать надо: наша промышленность еще не все может осилить…

Вот в чей огород Горев кидал камушки, вот он, доморощенный Александр Македонский!

– Простите, товарищ Купер, нет времени для полемики.

– Ты меня при посторонних не критикуй.

– Здесь нет посторонних. Здесь мои офицеры…

Тяжелый осадок остался на душе после визита Купера.

Настолько тяжелый, что Вальтер поделился с Лукачем.

– Это смелый человек, дорогой Карль Карлович. Я знаком с ним по гражданской войне. Очень смелый.

Лукач расслабленно прохаживался по комнате, останавливался у окон, любуясь закатными отсветами на горной гряде.

– Удавалось в молодости – сберегается на всю жизнь. Конная лава для товарища Купера – молодость, клинок – победа.

– За это кровью харкать будем… Пионерам бы рассказывал…

– Откуда такая мрачность, милый Карль Карлович. Купер не из тех людей, которые определяют стратегические цели.

– На то и надежда, что не он.

– Не вижу беды, ежели советский генерал сам ведет в атаку.

– А что подумал испанский комбат, его батальон?

– Какой смелый у нас советник из Мексики, подумал комбат… Возможно, я командир–дилетант…

– Вы, Лукач, не дилетант. Когда расплюетесь с литературой…

Лукач мягко перебил:

– Не расплююсь. Чехов писал: у него литература и медицина, как жена и любовница. Одна надоест, идет к другой. Я, правда, не Чехов. Моя литература – тоже война. Сейчас не разрешаю себе ничего, кроме донесений. Гляжу на Людвига Ренна, слюнки глотаю. Потом, когда мы будем живы, я попробую…

Лукач уговаривал его остаться, но он сухо попрощался.

Чудной, однако, человек, этот Вальтер, размышлял Лукач, когда гибнут люди, делает вид, будто с гуся вода. А после пустякового препирательства с Купером точно в воду опущенный.

Как–то Лукач шутливо упрекнул его: вы диктатор, Вальтер, тиран. Тот насупился. Два года назад его назвала тираном дочка Тося, когда он велел ей помочь маме. Сверчевский отправился в школу, рассказал всему классу: жду, ребята, вашего приговора – тиран я или нет? Класс абсолютным большинством голосов постановил: нет. Дочка стала шелковой. До поры до времени…

Вспомнив эту откуда–то известную ему историю, Лукач утвердился в мысли: сложный, противоречивый человек командир «Марсельезы»…

Вальтер работал до часу ночи: читал показания пленных, изучал документы, письма. Курил и думал. Пил кофе и думал. Он давно приучил себя к мысли: мое дело – солдатское. Никаких отступлений, умозрительности. В великом и необъятном долге революционера он берет на себя армейский труд, и не пытайтесь отвлечь, расслабить.

Сейчас он сосредоточен на одном: обстановка перед бригадой. Что она таит, чем чревата?

'У противника двойной расчет. Не увенчается успехом сосредоточенный удар по республиканским линиям – перейти к обороне. Затяжная окопная война на этом участке сулит ему определенные преимущества. С горных вершин он нависает над Мадридом.

Еще бы разок посмотреть, как все выглядит вблизи, из первой траншеи.

С этим намерением он уснул, проспал несколько часов и с ним же проснулся. Тщательно брился: щеки, островки на висках. Дольше обычного ваксил хромовые сапоги.

– Завтрак отменяется, – оживленно приветствовал он адъютанта. – Наносим визит его превосходительству рядовому бойцу Испанской республики. Вместе завтракаем, обедаем, обсуждаем солдатское меню и текущий момент.

Часам к двенадцати развиднелось. В бинокль стали различимы прерывистые черные изгибы траншей. Вальтер легко поднимался на высоту с пулеметной точкой. Ту самую, памятную.

Расчет не терял понапрасну времени. Ячейка затаилась под двойным бревенчатым накатом.

– Нельзя ли ствол пулемета тоже загнать под крышу? Неровен час, заденет осколком.

Вместе с расчетом он расширил опорную площадку.

– Попробуйте хотя бы вы.

Черноволосый боец уверенно нажал на гашетки, дал длинную очередь.

– Великолепно, – похвалил Вальтер. – Задержки не страшны?

– О нет, капитан Гешос – большой специалист, обучил пулеметному искусству.

– Когда я осваивал это искусство, – припомнил Вальтер, – давненько было – мой, скажем так, капрал велел разбирать и собирать замок с завязанными глазами. Теперь уже не сумею. Впрочем, была не была, попробую.

Он склонился к прицелу, бросил черноволосому:

– Будете вторым номером, следите за лентой.

И ударил. Отпустил, нажал, отпустил. Все отчетливо услышали ритмы «Кукарачи».

– Мне было приятно провести с вами время, – сказал он, на прощание пожимая руки. – Примите на память о сегодняшнем дне, – достал из кармана и протянул черноволосому перочинный ножик. – Память о нашей сегодняшней стрельбе.

На самом правом фланге, неподалеку от запасного командного пункта, Вальтер наткнулся в окопе на невысокого человека в очках и глубоко натянутом берете, в длинном синем пальто, застегнутом на все пуговицы.

Пристально вглядевшись в лицо Вальтера, человек спросил на чистом русском:

– Не ошибаюсь, комбриг Вальтер? Я Кольцов. Простите, вторгся в ваши пределы, полагал, будто еще во владениях Лукача. «Шел в комнату, попал в другую».

С самого начала он перехватил инициативу. Вместо корреспондентских вопросов сам давал пояснения.

– Намеревался к вам нагрянуть, совершить обряд знакомства – чин чином.

Близорукие глаза весело щурились за толстыми стеклами. Кольцов не скрывал иронию по поводу «обряда знакомства». Но коль скоро военные товарищи почитают этот обряд…

– От Лукача запросто не уйдешь. Венгерское хлебосольство. Не менее знаменитое, чем русское, испанское, польское… Не заметил, как кончилась бригада Лукача и началась ваша. Фланги сомкнуты. Явление нечастое в испанской войне. Не только по причине легкомыслия. Здешний командир почитает свой батальон или бригаду суверенным островом. Что за околицей – не его забота.

– Не верится, чтобы мало–мальски грамотный командир вел себя, как феодал.

– Обожаю, когда сомневаются. Еще старик Декарт советовал все подвергать сомнению. Однако в молодой армии с путаными традициями и без современного опыта наличествуют психологические особенности. Вот какие вуаля, изрек бы наш друг Горев. Вы с Лукачем притерлись, воюете слаженно. Но вы со своим левым соседом, а Лукач с правым, насколько смею судить, взаимодействие не наладили. Пытались, верно ведь, пытались? Потом по–российски махнули рукой: сами с усами, обойдемся.

Разговор отдавал легкой пикировкой. Вальтера это устраивало. Тем более ироничный собеседник охотно делится наблюдениями.

– Не вздумайте печься о моей безопасности, – остановился Кольцов, – не втирайте очки, будто передний край начинается в трех километрах от первой траншеи. Не такая уж я штафирка…

– Мне известно ваше воинское звание и некоторые полководческие идеи.

– Например? – насторожился Кольцов. – Держу пари, вы по поводу одной дивизии, достаточной для победы. Оцепили мою проницательность?

– Проницательность – да, идею – нет.

– Она была правомерна для своего момента. Устаревшие идеи выглядят комично. Я бы с наслаждением посмеялся вместе с вами. Есть своеобразное удовольствие в издевке над собой. Но весь оптимизм я расходую на корреспонденции, все упорство – на переговоры с некоторыми лицами, не желающими отличать черное от белого. Шкода часу ^[36], сказали бы ваши земляки.

Кольцова, как и многих, беспокоило готовящееся наступление к югу от Мадрида. Франко нацелился перерезать дорогу на Валенсию, взять столицу измором – не мытьем, так катаньем.

Республиканский Генштаб намечал контрнаступление. Но подготовка велась через пень колоду.

Кольцов и Вальтер прогуливались под деревьями.

Вальтер подивился, насколько досконально вник Кольцов в ситуацию по обе стороны фронта. Образцы и калибры германских орудий, принципы размещения, система боепитания. Состав мятежной армии, настроения. Переформировка марокканских частей.

– Несмотря на склоки и подсиживания, мятежные генералы действуют слаженно. Приказы отдаются для исполнения, а не на предмет бесконечных полемик… На занятиях отрабатывают только наступление… Когда–нибудь я с вас сдеру вдвойне за эту информацию, – посулил Кольцов. – Сегодня о вашем участке писать не намерен.

Вальтеру не хотелось отпускать Кольцова.

– Не отважусь состязаться с Лукачем в хлебосольстве. Но рюмка коньяка, стакан доброго вина, чашка кофе.

– Воспользуюсь. Но опять–таки не сегодня. Чувствуйте себя должником. Мне надо ехать и в пути обдумать, о чем писать. Автомобиль – место, где удается думать в одиночестве. Вы заметили: война – полное отсутствие одиночества… Будете в Мадриде – наведайтесь в «Палас».