Текст книги "Расколотый мир (ЛП)"

Автор книги: Эми Кауфман

Соавторы: Меган Спунер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Мысли превращаются в безумные круги, комната вращается вокруг меня, как будто все законы гравитации и физики покинули меня вместе с моими принципами.

Я не могу позволить себе лежать здесь, позволяя неопределенности одолеть меня. Капитан Ли Чейз не смущается. Она не сомневается, она не думает дважды.

Я снова заставляю себя сесть вертикально, размахивая ногами на краю койки и сглатывая тошноту, заталкивая желчь в горло, заставляя ее исчезнуть.

Легкий ветерок проникает сквозь окно, неся с собой земляной, торфяно-серный запах болота. Одна приятная вещь в Эйвоне: он слишком молод, чтобы иметь процветающую колонию насекомых. На окнах нет ставней. Госпиталь находится в центре базы, но я нахожусь в здании на полпути от центра, в одном из временных зданий, построенных для борьбы с большим количеством мелких болезней и напастей, которые поражают новичков в этой среде. На этой стороне здания маленькие квадратные окна выходят на болото, и только забор по периметру находится между ним и пустошью.

Я напрягаюсь, когда вдыхаю запах камня и сырости, которые пронизывали подземную пещерную систему мятежников. Все, что мне хочется, чтобы все стало нормальным. Надеюсь, я больше никогда не увижу Флинна Кормака, потому что если это случится, то возможно это произойдет на другом конце ствола моего пистолета.

Прошло всего несколько дней, прежде чем медики разрешили мне покинуть палату, и, хотя ребра все еще немного болят, этого недостаточно для меня, чтобы оставаться взаперти. Я еще не готова вернуться в «Молли», так что вместо этого я иду по главной улице этого жалкого подобия города с несколькими ребятами из моего взвода.

На базе особо нечем заниматься, наши линии связи не намного лучше, чем те, что мятежники собрали на болотах. Видеосигналы тоже плохи, и надо быть жуть каким отчаянным, чтобы смотреть шоу, которые на девяносто процентов статичны. У нас есть ретрансляторы спутников для официального бизнеса, но если Тауэрс не в необычном хорошем настроении, нам никогда не дадут использовать их для чего-то такого простого, как развлечения.

Но эта ночь хороша для прогулки. Так же хороша, как и любая на Эйвоне. Воздух по-прежнему спертый, холодный и липкий от влаги. Тумана нет, так что хиленький свет вдоль утоптанной грунтовой дороги рассеивает большинство теней.

Несмотря на это всегда отрезвляюще ходить в город. Оказавшись между военными, оказывающими давление на население в связи с притязаниями «ТерраДин» на землю и мятежниками, протестующими против этих обстоятельств, горожане несут на себе основную ответственность за выполнение строгих правил и комендантского часа. Большинство из них работают на болотах с водорослями или в качестве геодезистов окружающих экосистем, что является необходимой работой, если Эйвон когда-либо собирается стабилизироваться и поддерживать жизнь самостоятельно. Но, и как большое количество мятежников, живет на болоте, так и в городе обитает много сочувствующих. И все, что нужно для того, чтобы сочувствующий стал мятежником – это одна из неоспоримых возможностей.

С момента начала прекращения огня несколько месяцев назад ситуация стала более спокойной, но, несмотря на то, что мы не на дежурстве, мы не можем расслабиться, не полностью. Мы должны следить за каждым прохожим и за каждым изменением в воздухе. И, зная, насколько близка фианна к открытому сопротивлению, я более нервная, чем кто-либо другой.

Уверена, прогулка была идеей Алекси. Он и Мори появились у моей двери после того, как я покинула столовую. Он больше всех, я думаю, подозревает, что я была нечестна в том, что случилось со мной на болоте. Но он не может знать правду. Он осторожничает и держится рядом со мной. Ребра хорошо заживают, и благодаря заживителям, которые дали мне врачи, синяки почти полностью исчезли. Но Алекси беспокоится не о видимых ранах и симптомах. И он не знает, что с этим делать.

Я стараюсь показать ему, что я в порядке. Мори произносит какую-то дико неуместную шутку, которая настолько оскорбительна для всех, кого она касается: офицеров, терра-отстоя и большинства расовых групп, больше, чем я могу сосчитать – что становится противно. Я смеюсь и угрожаю сделать ее чистильщиком уборных на неделю, потом поднимаюсь и иду вдоль забора несколько ярдов. Однако я снова спрыгиваю вниз, как только могу. До сих пор головокружение не отпускает меня. Еще слишком нестабильна.

Большинство зданий в городе – жилые дома, чьи гостиные превращены в магазины или торговые залы различного рода. Мы направляемся в один из таких домов, где глава семьи забирает у местных зерновые наделы и дает им взамен хлебобулочные изделия. Мы обменяем часть военных пайков на местный домашний хлеб. Хлеб на вкус немного похож на болото, но поешь около десяти лет однообразную столовую еду в этом бардаке, и будешь готов мириться с некоторым вкусом болота в своем хлебе.

Мы поворачиваем за угол дома, и Алекси с кем-то сталкивается. Они оба отскакивают друг от друга, но другой парень первым восстанавливает равновесие, раскачиваясь на пятках.

– Смотри куда прешь! – Он ненамного старше нас, но на его лице столько же шрамов, сколько и на любом солдате.

– Эй, мужик, извини. – Алекси тих и спокоен. Он хорош в кризисных ситуациях. – Не видел тебя. Куда направляешься?

– С чего это я должен тебе говорить? – На Эйвоне много таких людей. Они повсюду и на Вероне. Злые на все, готовые выплеснуть злость на всех, кто встречается на их пути. Прекращение огня между военными и мятежниками не означает, что такие жители, как мы, чем-то лучше.

Мори шагает вперед, вставая между Алекси и парнем.

– На самом деле должен. – Мори небольшая, но она сильная и компетентная, и в этот момент, она так и выглядит. Она небрежно кладет руку на кобуру, где лежит ее пистолет. – Комендантский час через полчаса.

Парень сплевывает слева от ботинка Мори.

– Придумай сама, trodaire. – То, как он бросает в нее слово, больше жалит, чем любое другое оскорбление.

– Пошли, – говорит Алекси, закатывая глаза. – Если мы хотим хлеба, нам придется поторопиться.

Мори замирает, не признавая даже Алекси. Ее глаза устремлены на городского мальчишку – вся мимика оставила ее лицо. На моих руках и шее начинают подниматься волосы. Что-то не так.

– Ты скажешь нам, куда идешь, – произносит Мори. Ее голос холоден. Это ни в коем случае не та девушка, которая минутами раньше шутила и смеялась. – И закатай рукав, мы должны просканировать твой генотип.

– Капрал, – вмешиваюсь я. – Оставь его. Пошли.

Местный заметил изменение в воздухе. Он не знает Мори так, как мы, но он не идиот, раз живет здесь. Он может считать изменения в толпе. Он делает шаг назад, смотрит через плечо. К окну в доме за ним прижато небольшое лицо. С потрясением я понимаю, что парень оглядывается на своего младшего брата, который наблюдает за всем этим. Неудивительно, что он пытается действовать жестко.

Я вижу, как парень борется с необходимостью отступить, чтобы разрядить обстановку. Я желаю ему идти домой. Уходи.

Затем его челюсти сжимаются.

– Ага, как же, отсоси мой…

Выстрел разряжает тишину, и на полсекунды я ослеплена лазерной вспышкой. Я отскакиваю назад, моя собственная пушка прыгает в руку. Я, такое впечатление, что вечность ищу стрелка, прежде чем вижу, как местный опускается на колени, прежде чем крик его брата внутри ударяет мне по ушам. Прежде чем вижу, что половина лица парня снесена. Пока не осознаю, что рука Мори держит пистолет, который направлен туда, где стоял парень.

Следующие несколько секунд размытые. Я прыгаю к Мори, Алекси бросается к телу местного паренька, когда горожане поблизости начинают бежать: некоторые к нам, некоторые прочь. Где-то кричит женщина. Я чувствую запах сожженных волос.

Мори стоит, уставившись прямо перед собой, ее лицо спокойно, глаза пустые. Я встряхиваю ее, дважды – затем сильно ударяю. Ее лицо дергается в сторону от удара, но его выражение не меняется. Я ищу фонарь на ремне и свечу ей в лицо. Ее зрачки расширены так, что глаза выглядят черными, и не меняются, когда свет попадает ей прямо в глаза.

О нет. Признаков не было – не было никаких предупреждений. Где витали ее сны?

Алекси оставляет тело на земле и встает на ноги.

– Ли, – вздыхает он, – нам надо убираться отсюда. Это будет кошмар, нам надо уходить.

Тогда Мори очухивается. Я – первое, что она видит, и она, моргая, смотрит на меня, прежде чем спрашивает:

– Эй, капитан. Что случилось?

Я ненадолго застываю, прежде чем инстинкт берет свое, и я отталкиваю ее подальше. Я наполовину иду, наполовину тащу ее назад по улице, пока Алекси сзади прикрывает тыл с пистолетом наголо, чтобы быть уверенным, что никто прямо сейчас не собирается отомстить.

Недоуменные вопросы Мори резко обрываются. Когда я оглядываюсь, я вижу, что ее глаза фокусируются на чем-то позади. И я знаю, что она увидела тусклую неподвижную форму, лежащую на земле.

В магазине звенят колокольчики, и девочка поднимает голову от чтения. «Не», – думает она. – «Жди. Это не он».

– Добро пожаловать, – приветствует ее мать. Девочка, под прилавком, наблюдает за ногами матери, когда та поворачивается к клиентам. – Могу я… – ее слова обрываются.

– Здравствуйте, мисс Ч. – Голос легкий, но как только она слышит его, сердце девочки замирает. – Было время подумать о нашем предложении?

Девочка смотрит в щелочку в пластике. Она видит, как ее отец спускается по лестнице, смотрит, как он останавливается.

– Мы сказали вам, что нас это не интересует, – говорит отец девочки, медленно спускаясь по лестнице, вставая между клиентами и матерью девочки.

– Ноа, – девочка слышит, как шепчет ее мать. – Они под чем-то… посмотри на их глаза.

Через щель в прилавке девушка переводит глаза к мужчинам в дверном проеме. Их глаза похожи на глаза кукол, такие же черные шарики без зрачков.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ФЛИНН

ПРОВОЛОКА ПО ПЕРИМЕТРУ БАЗЫ там, где я влезал последний раз, отремонтирована, но точно такое же слабое место повторяется через сотню футов, и на этот раз я позабочусь завернуть отрезанные концы ограждения более аккуратно, чтобы скрыть свои следы. Похоже, что они повысили охрану со стрельбы в городе, но несколько дополнительных охранных патрулей недостаточно, чтобы остановить Макбрайда, особенно когда они не знают, что он придет.

Ненавижу, что я здесь. Форма, украденная с задней части шаттла несколько месяцев назад, плохо сидит на мне, она сделана из грубой ткани, от которой зудит кожа. Сколько бы я ни напоминал себе, что это не предательство, что я должен предупредить базу, что я не собираюсь разрушить перемирие и обречь свой народ – я все равно чувствую себя предателем. Было достаточно ужасно обнаружить разоренное хранилище боеприпасов, а Макбрайда и его последователей вооруженными. С этим новым убийством у них теперь есть оправдание, которого они ждали, и это значит, что я буду тем, кем должен быть сегодня вечером.

Я склоняю голову, когда прохожу мимо патруля и спешу дальше по импровизированному переулку. На этот раз я рад дождю, который снова начался, когда я направился сюда, и это означает, что никто пристально не смотрит на чье-либо лицо.

Я не знаю, где капитан Чейз проводит ночи, но наша разведка на базе работает лучше, чем считают trodairí. У них нет персонала, чтобы полностью укомплектовать базу солдатами, поэтому некоторые люди, живущие в городе, получают здесь работу в качестве поваров, кладовщиков и дворников. Но никто из них не допускается до высокого уровня доступа, никто, кого можно было бы использовать против базы за исключением дворников, на которых ни одна душа не обращает внимания, и им разрешено ходить повсюду. У нас хорошая карта этого места.

Большая часть офицерского размещения – временное. Джубили застряла в одном из таких временных сараев, и я уверен, что ее спальня была складом. Там нет реального окна, только вентиляционное отверстие, которое они немного расширили и прикрыли прозрачным пластиком, чтобы впустить хоть какой-нибудь свет.

Страх глубоко поселился в моем животе: что если Макбрайд добьется чего хочет и настанет тот день, которого мы боимся. День, когда количество тел станет настолько большим, что «ТерраДин» и военные начнут тотальную войну. Что может стать днем, когда мы потеряем слишком много наших людей, а они потеряют слишком много своих, и Эйвон опустится в хаос, который жаждал его в течение многих лет.

Я не знаю, как это остановить, так что теперь я собираюсь влезть в окно посреди базы, полной солдат, ища единственного союзника, который мог бы иметь достаточно власти, чтобы помочь мне держать наших людей врозь.

Занимает всего полминуты, чтобы вытащить пластик. Я хватаюсь за подоконник, подтягиваюсь, игнорируя нытье мышц в плечах из-за гребли по болотам. Комната внутри скудно меблирована, именно то, что я ожидал от квартирок trodairí. Глаза сначала скользят по бледно-серому боевому костюму, аккуратно висящему на стене, выглядящему подобно призрачному часовому, караулящему спящего рядом солдата. Если бы она носила его вне бара, мне бы так не повезло, и вряд ли моя пуля даже поцарапала бы ее. Я стараюсь проглотить гнев, рвущийся наружу – хорошо обусловленный ответ на вид таких костюмов. Они создали современную броню такой же тонкой, как ткань; мы же не получаем ничего, кроме контрабандных боеприпасов и пистолетов-реликвий.

Джубили спит на боку, запрокинув длинную смуглую ногу на одеяло, свернув одну кисть в кулак под подбородком, а другую, засунув под подушку. Я вижу ее личные жетоны на простынях, висящие на цепочке на шее. Она даже спит в военном хаки, хотя это всего лишь шорты и футболка. Во сне она выглядит нежнее. Я хватаюсь за подоконник и шепчу ее имя.

– Джубили.

Она просыпается, давая понять, почему она спит таким образом – ее рука вылезает из-под подушки с пистолетом, ее ноги свободны от одеяла, когда она садиться, поднимая оружие, моргая ото сна. Через секунду она замечает меня, ее рот открывается в шоке. Я вообще-то вижу, как ее палец судорожно затягивается на спусковом крючке, хотя и не совсем достаточно, чтобы выстрелить.

– Кормак, – выдавливает она мое имя. – Какого черта ты здесь делаешь?

– Я один, – говорю я ей. – И не вооружен. Не стреляй в меня, иначе ты чертовски долго будешь объяснять, что я делаю в твоей спальне.

Когда она смотрит на меня, время замедляется. Потом она ворчит, соглашаясь, опускает пистолет, хотя и не откладывает его. Она осторожно следит за мной, пока я перелезаю внутрь и опускаюсь на пол. Если у нее и есть комментарии по поводу украденной униформы, она их не произносит.

Эта небольшая комната меблирована только узкой кроватью, утюгом и неровной прикроватной тумбочкой со стоящей на ней фотографией в рамке. Это единственный личный штрих, который я вижу во всей этой скудной комнате. В слабом свете от окна я могу разглядеть мужчину, женщину и ребенка, которого я вдруг узнаю – крошечная Джубили Чейз. Мужчина, который, должно быть, ее отец высокий и худой, его кожа гораздо темнее, чем у Джубили, а ее мать похожа на китаянку – я вижу ее черты в лице дочери, которая стоит рука об руку с ней на фотографии, и на лице девушки, наблюдающей за мной с одеяла. Интересно, как выглядят ее родители сейчас и чтобы они подумали о нас, таких напряженных и молчаливых.

Я первым нарушаю тишину.

– Что, черт возьми, произошло прошлой ночью? – Я не хотел говорить эти слова, но я уже не могу забрать их назад, и они повисают в тишине между нами.

– Это была ярость.

Всегда они прячутся за своей так называемой «яростью». Я не могу скрыть сомнение в выражении лица. Она видит это и поджимает губы. Ее взгляд скользит от моего лица и уставляется на стену. Чувство вины.

– Я недостаточно быстро среагировала.

Это поражает меня, как свинец.

– Ты была там? Парень, который умер, был невинным мирным жителем, он не имел ничего общего с…

– Я знаю, – огрызается она. – Кормак, мне не нужно одно из твоих нравоучений. Этого не должно было случиться. Я должна была остановить это. – В ее голосе слышится напряжение.

Наше перемирие в лучшем случае шаткое, я не должен провоцировать ее. Медленно и неохотно, я бормочу:

– Не ты нажимала на курок. – Нет, ты просто стояла и смотрела.

– Не важно. Это моя вина, когда мой человек выносит кому-то мозги. – Она качает она головой. – Она находилась здесь всего несколько недель, она еще не сообщала ни о каких снах.

– Какое отношение ко всему этому имеют сны?

– Они единственное предупреждение о том, что дает нам ярость, что кто-то вот-вот сорвется. Если мы вовремя выдворим их из мира, они будут в порядке. Но каждый солдат, отправленный на Эйвон, подцепляет это, в конце концов, за исключением… – она прерывается, но я знаю, каков конец предложения. За исключением меня. Даже фианна знает ее репутацию единственной нерушимой trodaire на Эйвоне.

Джубили прикрывает глаза.

– На этот раз никаких предупреждений не было, все закончилось за секунды. Она не помнит, что произошло.

Как она могла забыть? Я опускаюсь на край кровати и замечаю, какой уставшей выглядит Джубили: под ее закрытыми глазами круги, которых там не было в тот вечер, когда я вытащил ее из бара. Веки опухли, лицо осунулось. От горя. Она говорит правду. Или то, что она считает истиной.

– Что с ней будет? – спрашиваю я, наконец.

Челюсти Джубили сжимаются, когда она снова открывает глаза.

– Она уже едет на Парадиз. Бумажная работа, скорее всего, пока не выйдет на пенсию.

Как удобно. Никакого суда над солдатом, никакого наказания за непосредственное убийство подростка. Они тихо прячут ее где-то, и никто никогда не узнает, что она сделала. Я хочу накричать на Джубили, что ее сторона ошибается.

Но что, если она права? Она кажется такой уверенной. Что если ярость действительно существует, и это не просто повод для военных преследовать и убивать мирных жителей? Я внезапно вспоминаю о том, что она сказала, когда была заперта в камере в недрах нашего укрытия: никогда не бывает двух сторон ни в чем.

– Кормак, – вздыхает она, врываясь в мои мысли. – Почему ты здесь? Захотелось немного пообщаться с любимым наемным убийцей? – В ее голосе сквозит горечь, когда она повторяет слова, которые я говорил.

– Прости, что сказал это. – И я действительно сожалею. Она больше чем это. – Я пришел предупредить тебя.

– Мы знаем, что прекращение огня находится в шатком положении, – отвечает она, ее голос смещается в ту медленную сухую струю, которая не передает абсолютно ничего. – Не нужно говорить нам, что это делает все хуже.

– Дело не в стрельбе. – Я наклоняюсь вперед, оттянув воротник украденной униформы, чтобы достать ключ моей сестры. Я достаю его, чтобы она видела. – Это ключ к нашему оружейному хранилищу. Большая часть нашего оружия была заперта там. Держать его таким образом, был наш выход обеспечения непринятия никем никаких мер без согласия остальных.

Выражение Джубили немного изменяется.

– Был?

Она может сдать меня, она может потребовать, чтобы я выложил все командиру базы. Она может снова направить на меня пистолет. Я сглатываю.

– Кто-то вырезал замок и вломился внутрь. Оружие, взрывчатка, боеприпасы… все пропало.

Выражение ее лица застывает, только губы дергаются, раскрывая то же самое омовение ледяным страхом, которое охватило меня, когда я обнаружил, что дверь наполовину открыта. Джубили потребовалась секунда, чтобы прийти к такому же выводу, что и я.

– Макбрайд?

Я киваю, стараюсь не смотреть на пистолет, который все еще находится в ее руке.

– Должно быть.

– Сколько у него сторонников? – Ее голос жесткий, холодный и быстрый, как выстрел.

– По крайней мере, треть из нас, – отвечаю я. Ты поступаешь правильно, напоминает мне мозг, даже если остальные отошли от обмена этой информацией. – Сейчас больше. После твоего побега и парня в городе.

– Мне нужны имена, – отвечает она быстро и решительно.

– Никаких имен, – сжимая челюсти, отвечаю я.

– Если бы мы знали, кого ищем, мы могли бы схватить их прежде, чем у них был бы шанс…

– Никаких имен, – повторяю я резко. – Если ты обнаружишь Макбрайда, можешь забирать его с моим благословением, но я еще не готов отказаться от остальных.

Джубили дышит медленно.

– Боже, Кормак. Это… почему ты рассказываешь мне все это? Если мы будем готовы к их приходу, твои люди просто умрут.

Желудок скручивает, вина пробивается сквозь него.

– Он придет к вам с города. Он придет к тебе с городской стороны, но не сегодня. Потребуется некоторое время, чтобы все организовать, что дает время вам повысить безопасность, добавить еще несколько патрулей, визуально увеличить вооруженность по периметру… если он увидит, что вы ожидаете нападения, он не будет рисковать. Он хочет драться, но он не самоубийца.

Джубили отвечает не сразу, пришпиливая меня к месту долгим, неотрывным взглядом. Потом ее подбородок немного опускается, и она закрывает глаза.

– Умно, – признается она, поднимая свободную руку, чтобы потереть лоб. – Кто-нибудь знает, что ты здесь?

– Нет, черт возьми. – Я стараюсь быть беззаботным, но в тишине, в темноте, меня еле слышно. Каждый дюйм так мал, как и я по утверждению Макбрайда. – Я тоже не самоубийца.

Несмотря ни на что, я замечаю самое крошечное искривление вверх в уголке рта Джубили – самый крошечный намек на ухмылку. Она исчезла мгновенно, будто она быстро вдохнула и выдохнула.

– Я поговорю с начальником службы безопасности, но ты должен вернуться.

Я колеблюсь, грудь налилась тяжестью.

– Я пришел не просто предупредить тебя. Джубили…

– Ли, – резко поправляет она.

– Только когда ты солдат, – бормочу я. – Надеюсь, сегодня ты станешь кем-то другим. – Когда я поднимаю взгляд, она хмурится в ответ. Но у меня выбор небольшой, и я продолжаю. – Слушай, – начинаю я медленно, – тебе нужно поговорить со своими людьми. Выяснить какую-нибудь мелочь, которую ты сможешь нам дать. Что-то, на что я могу сослаться и сказать: «Видите, они говорят с нами». Иначе число сторонников Макбрайда будет только расти.

– Кормак, – раздраженно начинает она, – даже если бы у меня была власть, чтобы что-то сделать для вашей ситуации, я бы этого не сделала, не сейчас. Есть причины, лежащие в основе всего, что мы делаем. Настоящие, честные риски безопасности, которых мы пытаемся избежать. Правила защищают вас настолько, насколько они защищают нас.

– Закрывая школы? Ограничивая доступ к медицинской помощи? Выключая видеотрансляции?

– Мы этого не делали, – быстро отвечает Джубили. – Атмосфера Эйвона мешает сигналам.

– Но вы – те, кто изменил все коды доступа к ретрансляторам спутников «ТерраДин». Сейчас мы вообще не можем послать или получить сигнал… мы полностью отрезаны. Если бы вы могли просто дать нам это… даже не выпуски новостей, а фильмы, документальные фильмы, любое окно за пределы этой жизни, чтобы показать нашим детям.

Ее рука сжимается вокруг рукоятки пистолета.

– Знаешь, Кормак, как они все организовали на Вероне десять лет назад? Это было умно. Они использовали детское шоу, транслируемое по всей галактике. Закодированные сообщения из уст анимированных мифологических существ.

– Я даже не знаю, где находится Верона, – возражаю я. – А мы расплачивается за это здесь, через десять лет, через десять световых лет. У нас нет солнца, нет звезд, нет еды и медицины, нет власти и развлечений для утешения, и никто не скажет нам, станет ли когда-нибудь лучше. Они прихлопнули муху кувалдой.

– Муху? – Она ожесточается, вся напрягается, с усилием сдерживая себя. – Это так вы называете самое большое восстание в прошлом веке? Они выбрали трущобы Вероны, которые были наиболее переполнены людьми, где будет принесен максимальный урон. Они контрабандой привезли оружие, грязные бомбы, как вы их называете. Когда восстание вспыхнуло, целые города от Новэмбэ до Сьерры были в огне, прежде чем кто-либо понял, что произошло. Те, кого мятежники не поубивали, стали мародерами и захватчиками. Тысячи. Десятки тысяч людей вообще не могут петь сейчас или рассказывать истории.

Мне кажется, как будто что-то давит мне на грудь и мешает сделать нормальный вдох. Я не могу представить себе ни одного города такого размера, не говоря уже о полудюжине из них в огне.

Она ждет, когда я отвечу, и когда я не отвечаю, она быстро и резко встряхивает голову.

– Есть причины за каждым правилом, понимаете ли вы их или нет. Возможно, некоторые из них слишком суровы – это не мне решать. Но если бы можно было избавить одного ребенка от потери родителей, присягнув, поклявшись, соблюдая закон независимо от того, что нужно… – она сглатывает. – Ты бы не стал?

Слышать, как trodaire говорит о справедливости, о защите людей… от этого у меня начинается головная боль. Макбрайд сказал бы, что она лжет. Шон сказал бы, что она слепа. Наблюдая за ней в скудном свете от окна, я не знаю, что бы сказал я, за исключением того, что в ее словах есть боль, такая же глубокая, как и наша. Она молчит, пока я наблюдаю, как она возвращаются к тому нейтральному спокойствию, которое все привыкли видеть. Но ужасная уверенность начинает укрепляться в моих мыслях.

– Джубили, откуда ты? Какой твой родной мир?

Ей требуется время, чтобы ответить, и когда она отвечает, ее голос странно отстранен.

– Я с Вероны. Я выросла в городе под названием Новэмбэ.

Долгое время звучат только фоновые шумы базы: шаттлы взлетают и приземляются, люди перемещаются туда-сюда, слабые звуки музыки исходят из одной из казарм.

Я начинаю немного понимать этого солдата, с жестокостью и неистовостью под внешним спокойствием. Моей сестре бы она очень понравилась.

Нет, поправляю я себя. Орла хотела бы, чтобы ее повешение было бы в пример другим trodairí.

Но если бы Джубили родилась одной из нас, Орла была бы ее лучшей подругой.

Я еще раз смотрю на фотографию на тумбочке. У меня же даже нет фотографии сестры – у меня только размытая память о ее смехе, темной косе, перекинутой через плечо. Краткие воспоминания, как то, как она завязывала сапоги, и долгие, ужасные воспоминания о взгляде на ее лице, когда она попрощалась со мной за день до казни. Этого недостаточно. Этого никогда не будет достаточно.

Джубили наблюдает за мной, пока тишина тянется между нами, пока, наконец, она ее не нарушает.

– Я им ничего о тебе не сказала. – Это звучит наполовину слабо, а также раздраженно и смущенно, но я верю ей.

Я стараюсь держаться за гнев и отчаяние, что привели меня сюда, но все труднее верить в то, что Джубили – враг, ограниченный в действиях только хрупким перемирием. – Почему ты не сказала?

Ее глаза впиваются в меня, краткий проблеск лампы снаружи отражается в них, прежде чем она резко отводит взгляд.

– Не знаю. – Ее пальцы скручиваются вокруг простыни, выдавая противоречие за ее спокойным голосом. – Потому что если бы твои люди послушали тебя, то не было бы мятежников, которые закладывали бы мины-ловушки на наших патрульных маршрутах. Потому что, если бы тебя арестовали, возможно, их стало бы больше.

Я хочу положить руку поверх ее и облегчить эту ожесточенную до белизны хватку. Красноречие подводит меня, у меня не хватает слов описать до невозможности странность того, что сидя посреди ночи на кровати солдата, я желаю прикоснуться к ней. Но я просто смотрю на ее руку и не поднимаю взгляд, не доверяя себе посмотреть на ее лицо.

Как ни странно, мой голос спокоен, когда я говорю.

– Это то, что пугает меня до смерти. Знание, что будет дальше. – Ее рука сжимается, и я выдыхаю. Слова приходят откуда-то из глубины и потаенности – даже Шону я их никогда не говорил. – И я думаю, что умру раньше, чем хочу.

Она так долго молчит, что я начинаю думать, что она меня не слышала. Когда раздается ее голос, это скорее бормотание.

– Как и я.

Я поднимаю голову, и обнаруживаю, что она наблюдает за мной, ее карие глаза нацелены на мое лицо. Полуприкрытое сочувствие в ее взгляде должно чувствоваться странно, так как исходит от моего врага, но единственная странность в том, что это не так.

– Почему эта ярость тебя не трогает? – вдруг я осознаю, что спрашиваю. – Что тебе снится?

Она прикрывают глаза, напряжение проникает в ее плечи. Мышца в челюсти дергается перед тем, как она произносит:

– Я не вижу снов.

– Но ты сказала, что у всех рано или поздно появляются «яростные» сны.

– Кормак, я не вижу снов. Вообще. Ни разу с тех пор, как мои родители погибли на Вероне. Врачи на учебно-тренировочной базе тестировали меня, что может я просто не помню своих снов, но их машины доказали, что у меня их просто нет.

– У каждого есть сны, Джубили. Ты бы сошла с ума, если бы это было не так.

– У некоторых солдат есть теория. – Ее голос слишком легок, и улыбка, которую она натягивает на рот, не достигает ее глаз. – Они думают, что причина, по которой я не вижу снов, та же, что и причина, по которой ярость не может достать меня. Они говорят это в шутку, но она так же хороша, как и любая теория. Говорят, у меня нет души. Что это место не может сломить меня, потому что у меня нет сердца, которое можно разбить.

Ее освещает только фонарь снаружи, который светит сквозь раскрытое окно, но я могу разглядеть ее лицо, ее высокие скулы и то, как ее губы сжимаются друг с другом, когда она старается сохранять спокойствие.

– Ну, теперь, – бормочу я. – Ты знаешь, что это неправда. И я знаю, что это неправда.

Она не сразу отвечает, и бросает взгляд на одеяло, где наши руки в дюймах друг от друга. В тишине я слышу, что дождь, долбящий по крыше над нами, наконец-то начинает затихать.

– Ты не можешь знать, что это неправда, – шепчет она, отказываясь смотреть на меня. – Что ты знаешь о душах и сердцах, и о том, как они здесь разбиваются. Ты меня вообще не знаешь.

– О, Джубили, – решимость разрушается, и моя рука скользит к ней. Она не отступает, но и не поднимает взгляд, наблюдая, как мои пальцы переплетают с ее. – Сердца и души и как они разбиваются? Это то, чему Эйвон учит всех.

Но слова не шли.

Это неправильно, и глупо, и миллион других вещей мелькает в моих мыслях. Рука все равно движется по направлению к ней, чтобы я мог провести кончиками пальцев от ее виска вдоль скулы. Вес несомого глубоко в моем сердце смещается, когда пальцы касаются мягкости ее кожи, все еще теплой ото сна. Это правда, которую я не решался признаться себе, когда я впервые увидел ее в «Молли», не тогда, когда я ухаживал за ее ранами, когда мы разговаривали в тихих пещерах фианны. Но если все это все равно закончится – если завтра будет война, смерть и хаос – тогда прямо здесь эта правда, это все, что у меня есть. У всех у нас есть.

Она не двигается, пока мои пальцы не достигают ее подбородка; внезапно она поднимает руку, кончиками пальцев соприкасаясь с моим запястьем, словно убирая его. Но она этого не делает. Ее прикосновение к запястью несет тепло, ее сердце бьется так быстро, что я ощущаю трепыхание пульса при контакте ее большого пальца с моей кожей. Она замирает в таком положении, наблюдая за мной этими глазами. Я вижу ее борьбу, несмотря на тусклый свет, я чувствую ее, как мою собственную. Потому что она моя. Trodairí. Фианна. Мы – борцы, уставшие воевать.