Текст книги "Расколотый мир (ЛП)"

Автор книги: Эми Кауфман

Соавторы: Меган Спунер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Грязь. – Сомнение прорывается сквозь боль в ее голосе. Она разглядывает меня, будто я сошел с ума. Возможно. Ее лицо покраснело от гнева, и без сомнений, от боли.

Я зачерпываю немного нашего импровизированного антисептика.

– Грязь, – повторяю я. – Она поможет предотвратить инфекцию. – Я осторожно начинаю намазывать рану, когда она вздрагивает и шипит от боли. Ее кожа дергается от моего прикосновения, и когда я смотрю вверх, она пристально смотрит на потолок, закусив губу.

– Свет, – говорит она, наконец. – Голос напряжен от боли, но теперь мягче. – Как вы это делаете? – Ее глаза направлены на биолюминесценцию, освещающую пещеру.

Хотя лицо ее мало выдает, за исключением того, что она привязана к моему оказанию помощи, ее взгляд смягчается, и глаза рассматривают потолок с чем-то вроде удивления. В этот момент она может быть одной из нас. Я не думаю, что когда-либо видел раньше, как нездешний восхищался бы какой-либо частью Эйвона.

– Это своего рода гриб или плесень, – говорю я, пытаясь сосредоточиться на том, что я делаю; трудно не смотреть на ее лицо. – Мы всегда называли это диким огнем.

Она молчит в течение длительного времени.

– Похоже на туманность, – бормочет она сама себе. Я рискую еще раз взглянуть на нее, и, хотя ее глаза немного остекленели от боли, она все еще смотрит вверх.

– Туманность – это что-то в небе, верно? – спрашиваю я низким голосом. Отвлечение облегчает ей этот процесс, и я хочу сделать все как можно быстрее. Или – я едва могу признать это даже себе, возможно, это еще потому, что эта более мягкая, спокойная версия Джубили так увлекательна. – Раньше я задавался вопросом, так ли выглядит звездный свет.

Она моргает и с трудом фокусируется на моем лице.

– Ты никогда раньше не был вне мира. – Это не совсем вопрос, но она удивлена.

– Как мне выбраться из мира? – Несмотря на благие намерения, я слышу горечь в своем голосе. – В любом случае Эйвон – мой дом. С облаками или без.

Я готовлю себя к резкому ответу, но его нет. Я протираю пальцы, не глядя на ее лицо, возвращаю баночку в набор и вместо этого тянусь за повязками.

– Я всегда думала, что туманность это красиво, – говорит она, наконец, ее голос все еще тихий. Она звучит уставшей, и я не могу винить ее; травмы, которые я лечу, заставляют болеть мой бок в знак сочувствия. – Когда звезда умирает, она взрывается, туманность – это то, что остается после. – Она все еще смотрит вверх на сине-зеленые завихрения на потолке. – В конце концов, внутри них растут новые звезды из того, что осталось от старой.

– Беременная звезда. – Я ровно прикрепляю повязку на бок, морщась, когда она вздрагивает. – Мне это нравится.

Странность разговора, кажется, поражает ее в то же время, что и меня, и она вытягивает шею, чтобы посмотреть на свой только что перевязанный бок.

– Слушай, зачем ты это делаешь?

– Потому что не все из нас похожи на него, – с осторожностью отвечаю я ровно. – Некоторые из нас понимают, что только потому, что раз проще, чем начать диалог, просто взять пистолет и начать стрелять, не означает, что это правильно.

– И все же ты работаешь с такими людьми как Макбрайд.

– Думаешь, я не знаю, что нам было бы лучше без него? – Как будто ухаживая за ней, я держал свое разочарование в страхе, но сейчас оно вернулось и вспыхивает с новой силой. – Если бы это было так просто: взять его на болото и прикончить однажды ночью, что возможно, будет когда-либо сделано.

Она оправляется от боли и ее голос становится немного тверже, когда я закончил свою работу.

– Так почему же не тобой? – бросает она вызов.

– Альтернатива борьбе займет годы, – отвечаю я, вдруг чувствуя вес сказанного, усталость от попыток удержать толику того контроля, что у меня есть над моим народом, от ускользания прочь. – Макбрайд заставил их думать, что если они будут бороться достаточно жестко, они смогут изменить Эйвон завтра.

– Этого никогда не случится. Вас меньшинство. Менее вооружены.

– Правда что ли? Я и не заметил. – Я бросаю остатки повязки обратно в комплект и защелкиваю его. Когда я поворачиваюсь назад, она все еще наблюдает за мной. Глаза у нее горят от боли, но стали яснее и вдумчивее. Я вздыхаю. – Макбрайд ждет чего-то, чего-нибудь, что дало бы ему повод к борьбе.

– Я заметила, – ровно произносит она.

– Случись с ним что-нибудь, или, найдя он причину, и его люди будут винить твоих людей, что будет концом прекращения огня. Твои кошмары о бомбах в ваших больницах станут реальностью.

Она снова с шипением пытается сесть, но ей удается только приподнять голову, чтобы посмотреть на меня.

– Забавно, что похищение, кажется, не заботит тебя так, как бомбы.

Раздражение разжигается с больше силой, слишком быстро и остро, чтобы быть проигнорированным.

– Ты запираешь меня, и никто не стоит между Макбрайдом и тотальной войной. Слушай, в этой штуке не только две стороны.

Она не сразу отвечает, но когда она это делает, ее голос снова тих.

– Никогда нет только двух сторон, ни в чем.

Это не слова, которые я ожидал от солдата, особенно с репутацией Джубили. Я отрываю взгляд от ее лица и смотрю вверх на потолок, брошенный в неровную тень биолюминесценцией.

– Слушай. Ваши люди не будут иметь с нами дело из-за тебя. Если я не смогу убедить остальных, ты можешь предложить что-нибудь взамен для твоего выхода отсюда…

– Знаю, – шепчет она. – Ты только сейчас это выяснил?

Я взрываюсь.

– Да что с тобой? Ты даже не собираешься попытаться спасти себя? Если ты хочешь быть мученицей, то не пройдет. Они тебя куда-нибудь бросят, никто не узнает. Никто не запомнит тебя.

Она упрямо приподнимает подбородок, ее глаза блестят. Как будто она не понимает, что происходит, как будто она не понимает, что подписывает свой смертный приговор.

– Слушай, у тебя нет семьи? – Я слышу отчаяние в своем голосе. – Ты должна по крайней мере попытаться выйти из этого живой, для них.

– Все, что я делаю это для моей семьи, – отрезает она. Я задел ее за живое, и это стоит ей. Одну руку она прижимает к боку, когда глотает воздух от боли в сломанных ребрах. Похоже, у капитана Ли Чейз все-таки есть слабое место.

Я не знаю, что я ожидал от нее, но это было не это. В рассказах о ней говорится, что она сделана из стали – она добровольно пришла на Эйвон, планету, которая сводит мужчин с ума. Она никогда не бежит, никогда не прячется, никогда не проигрывает. Крепкий орешек Чейз – бесчеловечная и смертельная.

Но она лежит здесь, согнувшись калачиком на голом матрасе, с отекшими глазами и губами, с сочащейся кровью. Она не похожа на убийцу – на вид она едва ли собирается пережить ночь. Я знаю, что говорят о ней, правда. Смертельная – конечно. Возможно, из стали. Но бесчеловечная?

– Джубили, пожалуйста. – Она смотрит на меня, ее челюсти сжались, губы превратились в тонкую линию. – Просто дай мне что-нибудь. Маленькую, ничтожную вещь. Что-то, что я могу принести им, показать, что ты работаешь с нами. Что-то, чтобы сохранить тебе жизнь.

Джубили сглатывает. Я вижу, как ее горло шевелится, вижу, как ее пальцы крепче скручиваются вокруг ее собственных рук. И в этот момент я понимаю, что ошибался. Дело не в том, что она не понимает. Она знает, что умрет, если не сдастся. Она знает… и она выбирает смерть. Ее взгляд устойчив, она смотрит мне прямо в глаза. Ее рот расслабляется, еле заметно дрожит. Даже сейчас, с той смертельной благодатью, приглушенной ее травмами, я могу наблюдать за ней часами. Я был неправ, когда думал, что она не может чувствовать страх. Она в ужасе.

Она поднимает подбородок.

– Как тебя зовут?

Мне надо прочистить голос, чтобы ответить.

– Я… говорил тебе. Я не могу сказать тебе…

– Ромео, – осторожно прерывает она. За всеми ее легкомысленными высказываниями о смерти я вижу все в ее лице, в темных глазах, губах, сжатых друг с другом. Она боится. – Подойди.

Тишина этой камеры угнетает. Она достаточно отделена от остальной части базы, что вы не можете услышать звуки жизни – как будто эта крошечная дыра в скале и есть все. Эта дыра, потрепанный матрас, и девушка, смотрящая в лицо смерти. Я знаю, почему она спрашивает. Потому что это не будет иметь значения, если я скажу ей.

– Флинн. – Звучит, как карканье.

Она отклоняет голову назад, прислоняясь к камню, и уголок ее губ слегка поднимается в улыбке.

Я пробую снова, и на этот раз голос становится немного тверже.

– Меня зовут Флинн.

– Сиди спокойно, это твоя вина, что ты должна носить эти бинты.

– Мама, а в Новэмбэ есть призраки?

– Откуда у тебя такая идея? Твой отец тебе это сказал?

– Я видела одного. Как раз перед фейерверком.

– Нет такого понятия, как призрак, любовь моя. Ты видела вспышку взрыва, вот и все.

– Тогда зачем делать фейерверки, чтобы отпугивать их?

– Потому… потому что наши предки так делали. Потому что вспышки фейерверков помогают нам помнить всех, кто приходил перед нами.

– Если бы я была призраком, фейерверки не пугали бы меня.

– Почему ты играла с ними? Ты могла бы серьезно пострадать.

– Мальчики делали это. Я храбрее их.

– Позволить себе пострадать, это не смело, любовь моя. Храбрый – защищает других от боли. Я разочарована в тебе.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ДЖУБИЛИ

КАМЕРА, В КОТОРУЮ ОНИ МЕНЯ ПОМЕСТИЛИ, не такая уж и большая. Всего около двух метров на три, и большая часть площади занята провисшим матрасом, воняющим плесенью. Дверь стальная, без сомнения трофей, реквизированный с военной техники. Когда у меня получается встать на ноги, я прилагаю все усилия, чтобы воздействовать на нее, тяжелые усилия заставляют меня задохнуться от боли в ребрах, но она не поддается.

Я трачу время на растяжку, проверяю мышцы. Я не могу ничего поделать с животом, со сломанными ребрами и огнестрельным ранением, но мои руки, шея и ноги все еще работают. Ромео может подумать, что я сдалась, и это нормально. Когда они придут за мной, я буду готова. Потому что последнее, что люди скажут о Ли Чейз после того, как она умрет, это то, что она просто повернулась и умерла без боя.

Биолюминесценция – дикий огонь – омывает пещеру жутким, мягким светом. Неудовлетворительно, но довольно красиво. Когда я отклоняю голову назад, мое зрение наводняется сине-зелеными звездами, наполняя меня странным, стремительным головокружением. Я так давно не видела звезд, что они кажутся мне ярче и реальнее. Но, по крайней мере, я помню звезды. По крайней мере, я видела небо.

Я отвожу глаза. Мне надо постараться найти оружие. Безумный Макбрайд был вооружен пистолетом военных, без сомнения, прихваченным у павшего солдата; если бы мои руки были свободны, возможно, я могла бы заполучить его у него. Одним выстрелом я могла бы восстановить справедливость за убийства, которые он совершил за годы, прошедшие с момента последнего открытого восстания. Но так как они еще не кормили меня, у меня в запасе особо ничего нет, типа ложки, чтобы было с чем работать. Я опускаюсь на матрас, слишком измученная, чтобы думать. И только сев на него, я понимаю, что он с металлическими пружинами.

Я даю себе минуту посидеть неподвижно, собираясь с силами. Затем, глуша звук разрывающейся ткани своим телом, я разрываю самый дальний от двери угол матраса. Вскоре руки болят, их сводит судорогами, но сильная пружина, которую я пытаюсь расправить, потихоньку поддается. Если я буду достаточно разгибать ее взад и вперед, металл дойдет до точки и где-то треснет.

Я растягиваю пальцы, когда слышу шаги. Я сползаю на матрас и прислоняюсь спиной к стене, обращенной к двери, переплетаю пальцы за головой, заставляя ребра гореть в знак протеста.

Нечего тебе здесь делать, козел.

– Ты же не собираешься попытаться убить меня через решетку?

Ромео. Как хорошо знаком этот голос. Мне становится интересно, долго ли он будет заставлять меня не ударить его – хотя я должна признать, что так лучше, чем изоляция.

– Не могу обещать, – кричу я в ответ. Фонарь резко отбрасывает свет от решетки в камеру, а затем там появляется его лицо. Его глаза выглядят настолько знакомыми – тем более что нижняя половина его лица скрыта сталью двери. Я видела эти глаза раньше где-то еще.

– Все еще жива?

– Большей частью. – Я осторожно опускаю руки. Слишком больно держать их поднятыми. Но на самом деле я не хочу отдавать себе отчет в том, насколько сильно я ранена после нападения Макбрайда. – Знаешь, ты можешь войти.

– Пытаешься заманить меня, чтобы ударить по голове и украсть ключи?

Интересно, раздражаю ли я его так же, как он меня. Может быть, легче чувствовать себя милосердным к умирающей девушке, идущей пешком. Внезапно я слишком уставшая, чтобы выдать еще одну шутку.

– Может быть, я не хочу, чтобы мои последние слова, обращенные человеку, были произнесены через тюремные решетки.

Веселье в его глазах тускнет. Его юмор такой же, как у меня. Оборонительный. Я выдаю шутку, он отвечает в том же духе. Если бы я поняла это раньше, возможно, я могла бы больше получить от него информации, которую бы использовала в будущем, вернувшись на базу.

В каком будущем?

Он продолжает колебаться, хотя я слышу, как он делает шаг ближе к двери.

– Хорошо. В любом случае, я принес тебе супа, которым трудно покормить через решетку. Оставайся там, хорошо?

Часть меня считает, что это смешно, что он считает, что я вообще в любой форме готова сделать с ним что-либо.

– Я никуда не собираюсь.

Замок откидывается назад, и дверь, неуклюже вставленная в петли, открывается наружу. Ромео мешкает в дверном проеме, неся миску в одной руке и фонарь в другой.

Даже зная его имя, я не могу думать о нем как о Флинне. Его имя кажется слишком странным, слишком интимным. Я не собираюсь быть одной из тех заключенных, которые начинают думать о своих похитителях как о ком-то другом, кроме врагов. Это парень убьет меня. Станет ли он последним ударом или нет, он тот, кто притащил меня сюда, сделал невозможным какой-либо другой исход. Я должна продолжать говорить себе это.

– Итак, Ромео. – Я отклоняю голову назад, ожидая, пока он сделает какое-нибудь движение дальше в камеру. – Почему ты продолжаешь возвращаться ко мне? Чего-то не хватает, да?

– Конечно, нет, – отвечает он, с легкостью наклонившись, ставя миску на пол внутри двери. Сердце немного отпускает, готовое смотреть, как он сейчас отступит, принеся суп. Вместо этого, к моему облегчению, он выпрямляется и прислоняется к стене. – Полагаю, я продолжаю возвращаться, потому что ты под моей ответственностью.

– Твоя ответственность в том, что ты будешь тем, кто ударит меня по голове, когда придет время?

Лицо его закрывается, мышцы напрягаются. Ему очень не нравится, когда я упоминаю о насилии… странная черта для мятежника.

– Ты действительно облажался, – бормочет он.

– Ты единственный, кто нокаутировал меня и отнес в болото. Если это не облажался, то я не знаю, что это такое.

– Не знаю, чего я беспокоюсь. – Он отталкивается от двери, делая несколько шагов от одной стороны камеры к другой.

Я смотрю мимо него в коридор. Надо всего несколько секунд, чтобы сбежать от него. Несколько секунд агонии, с ребрами, с моей раной, с кружащейся головой и бунтующим желудком. Но тогда я стала бы свободной. И живой. Просто убеги от него. Просто сделай это.

Но только тело может справиться с таким жестоким обращением, и я могу только попросить его об этом. Может, я могла бы сделать это, когда гнев был свеж. Но я устала. Я так устала, и здесь никто не узнает об этом, если я мгновение отдохну.

– Смотри, – говорит он, останавливаясь между мной и дверью. – Я общаюсь с ними. Я пытаюсь убедить их, что это не стоит возмездия от военных, если они убьют тебя. Некоторые из них слушают меня, по крайней мере они в нерешительности.

– Ну, конечно, – фыркаю я – Ты в одиночку собираешься убедить весь лагерь мятежников, не убить такого высокопоставленного заключенного?

– Да, – отвечает он просто, его глаза устремлены на меня.

Это меня внезапно останавливает. Самодовольная уверенность с насмешливой, высокомерной полуулыбкой исчезла, что была так привязана к его лицу. Вместо этого он выглядит решительным. Спокойным. Странно сильным и для кое-кого так чертовски красивым.

Тут меня осеняет.

– Флинн, – повторяю я. – Флинн… Кормак? Брат Орлы Кормак?

Орла Кормак – лидер фианны во время последнего восстания на Эйвоне, задолго до моего присутствия здесь. Орла Кормак, женщина, ответственная за организацию и создание базы, та, кто дал городским преступникам убежище для сокрытия. Орла Кормак, казненная десять лет назад военными, действующими от имени Галактического совета.

Выжил только ее единственный оставшийся член семьи, младший братик, младше ее на десять лет. Мальчик по имени Флинн, который бежал в болота, чтобы избежать отправки в детский дом вне мира.

И я узнала бы лицо Орлы где угодно – мы все изучали ее историю в начальной школе. Как остановить кого-то вроде нее, чтобы такого снова не повторилось. Неудивительно, что Ромео выглядел таким знакомым.

Он молчит, наблюдает, как я все свела воедино.

– Приятно встретиться с вами, Джубили Чейз, – бормочет он.

Я не просто была захвачена идиотом с очаровательной ухмылкой. Меня захватил единственный выживший из семьи самой печально известной мученицы Эйвона. Рука, бедро болят от отсутствия пистолета. Если бы я могла сделать один выстрел, всего один выстрел, я могла бы положить конец этому циклу мести прямо здесь, прямо сейчас.

Но если то, что он говорит, правда, и его поступки это единственное, что мешает Макбрайду подстегнуть мятежников на тотальную войну, то убийство его ничего не решит.

– Я общаюсь с ними, – продолжает Кормак, когда я ничего не отвечаю. – Но тебе нужно дать мне некоторое время.

– Я должна поверить, что ты, брат женщины, которую мы казнили, действительно хочешь вытащить меня отсюда живой?

– Ты ее не убивала, – тихо отвечает Кормак. – Я не говорю, что мы с тобой когда-нибудь станем друзьями, но даже если бы ты подписала ее смертный приговор, это не путь к справедливости. Десять лет назад это не сработало, и сейчас это не сработает. Я знаю, нам нужен другой путь.

Я сглатываю, мышцы челюсти напрягаются. Где-то внутри меня шевелится боль, напрягаясь от связок контроля, которые запирают ее. Если бы я встала лицом к лицу к члену группы, несущей ответственность за смерть моих родителей, я не уверена, что я бы колебалась, прежде чем я вышибла бы их с лица любой жалкой планеты, на которой они оказались. На самом деле, я знаю, не стала бы.

– И что теперь? – спрашиваю я, наконец, тонким и слабым голосом.

– Мы ждем. И ты перестаешь пытаться найти выход из этой камеры, потому что я определенно не могу убедить их отпустить тебя, если нам придется застрелить тебя, пока ты будешь сражаться за выход из этого лагеря.

– Что? Как я могу…

– Будь добра. – Кормак указывает подбородком на порванный угол матраса. – Последнее, что мне нужно добавить к моему послужному списку, это «заколот матрасом», в дополнение к коктейльной шпажке.

Дерьмо.

– Хорошо, – говорю я сквозь сжатые зубы.

Его глаза смотрят на меня долгое время.

– Хорошо.

Я даю ему несколько минут, чтобы убраться, слушая его шаги, отступающие по коридору. После того, как все свет фонаря и звук шагов исчезли, я сползаю с матраса и снова возвращаюсь к работе с пружиной.

Дверь открывается, и я с рывком, в замешательстве просыпаюсь. Движение отзывается болью в ребрах, и я ахаю вслух, слишком озадаченная, чтобы скрыть это. Когда я заснула? Дерьмо… что мне делать…

– Вставай, у нас не так уж много времени. Ты можешь идти?

– Ромео, что…

– Сейчас же, – говорит Кормак настойчиво, его голос совершенно лишен обычной ленивой наглости. – Хватайся за мою руку, давай.

Я позволяю ему помочь мне встать на ноги, сдерживая стон, пытающийся вырваться наружу. Только после того, как он начинает тащить меня к двери, меня осеняет.

Он забирает меня, чтобы убить.

Мышцы напрягаются. Было бы умнее подождать, пусть думает, что я иду охотно, использовать элемент неожиданности. Но я все еще наполовину сонная, и мое тело – сплошной инстинкт. Я, закручивая, откидываю руку назад, готовая прижать его к спине.

– Ты перестанешь это делать? – Он изворачивается, едва отпрыгнув назад. У него с собой фонарь, но в основном он защищен. Только лучики света разбегаются, чтобы разбить сине-зеленое свечение дикого огня. – Я вытаскиваю тебя отсюда, тупая trodaire.

Мозг как будто бежит по беговой дорожке, смазанной смолой.

– Отсюда, – тупо повторяю я. – Твои люди передумали?

– Не совсем. – К его чести, он не пытается снова манипулировать мной, придерживаясь осторожного расстояния.

Я, запутавшись, смотрю на него. Я видела его убежище – не так много изнутри камеры, но я увижу гораздо больше этого, когда он поведет меня к безопасному месту.

Рот открывается, и я понимаю, что спрашиваю:

– Что другие мятежники сделают с тобой, когда узнают, что ты помог мне?

– Я надеюсь, что это будет выглядеть, как будто ты спаслась самостоятельно. Но я перейду этот мост, когда пройду по нему. Ты идешь?

Вспышка восхищения проходит через меня. Идти против собственного народа требует мужества. Конечно, если бы он был на нашей базе, его бы отправили под военный трибунал за неподчинение.

– Ты сумасшедший, – подчеркиваю я, стараясь не дрожать на молниеносном холоде.

– Тогда я в хорошей компании. – Он стягивает куртку и протягивает мне. – Пойдем?

На этот раз я не сомневаюсь. Я разворачиваюсь и позволяю ему надеть куртку на мои плечи, и вместе мы выскальзываем из камеры и выходим в коридор.

– Куда ты меня ведешь?

– О, я думал, возможно, ужин и милая прогулка на лодке, чтобы увидеть огоньки. Куда-то где тихо и романтично, а потом, может быть, выпьем, прежде чем я отвезу тебя домой.

Это стоит ему, идти против своего народа, чтобы вытащить меня. Он скрывает это, и не очень хорошо с этим справляется. В моих мыслях мелькают тысячи остроумных ответов, но слова не приходят. Мы погружаемся в тишину, когда он ведет меня по коридорам.

Через некоторое время он замедляется, поднимая руку, чтобы предупредить меня, сделать то же самое. Потом он заходит за угол, словно владеет этим местом. Мы должно быть сейчас находимся в густонаселенной территории, где люди заметили бы, если бы он попытался скрыться. Через секунду он жестикулирует мне следовать за ним. Все чисто. Спустя несколько секунд шаги эхом следуют за нами, и рука Кормака хватает меня, затягивая в нишу.

Этот закуток едва больше щели в скале, где достаточно места только для нас двоих, втиснутых и скрытых из виду в тени. Наши тела прижимаются друг к другу, мои ребра болят в знак протеста, рана в боку горит. Его голова немного поворачивается, небольшая щетина скребет по моей щеке, как песок. Я стараюсь сосредоточиться на чем-то, что знаю, на тренировках, которые легко мне дались. Так близко, что я могла бы легко одолеть его. Я могла бы использовать его в качестве заложника. Они не стали бы стрелять по своему. У меня нет оружия, но я могла бы сломать ему шею, если бы применила правильное воздействие. Его рука сжимает мое запястье. Я могла бы…

Шаги становятся все громче и громче. Я ловлю движение. Кто-то идет мимо нашего укрытия – не останавливается. Шаги продолжаются, и на этот раз потихоньку отдаляются.

Он первым выходит из ниши, а потом тянет меня за запястье, чтобы я последовала за ним.

– Здесь семьи, – бормочет он. – Это чья-то мама, которая просто прогуливается. Подумай об этом, прежде чем привести сюда кого-нибудь из своих людей, хорошо?

Я одергиваю руку, заставляя его скрипнуть зубами. В другой жизни, я думаю, я могла бы научиться наслаждаться, зля этого парня. Хотя, в этой жизни, у меня нет такой роскоши. Вместо этого я показываю ему вести меня дальше – я не собираюсь идти перед ним. Если бы он был умным, он бы не позволил мне идти за ним. Но либо он доверяет мне, либо он такой глупый. Наверное, все вместе. Конечно, он должен быть глупым, чтобы доверять мне.

Я стараюсь составить ментальную карту по мере того как мы идем, но с мельчившими, обманчивыми тенями света, разворотами и поворотами, невозможно держать след. Нет времени думать о том, что это будет означать для Ромео, если я передам все, что я смогу вспомнить своим людям.

Если? Если я передам все? Мне нужно выбраться отсюда. Немедленно.

Бесконечная серия коридоров и сырых лестниц, и после появляется изменение в воздухе – слегка устаревшая сырость становится свежее. Мы недалеко от выхода. Это место огромно, гораздо больше, чем мы предполагали. Я не понимаю, как мы могли пропустить это в наших зачистках. Конечно, их подземелье подразумевает, что инфракрасный луч не найдет их, но несомненно такой большой массив был бы осмотрен сразу же. Должно быть, они как-то маскируются.

Кормак всматривается в другой коридор, а затем ведет меня в огромную подземную гавань. На т-образном пересечении доков находится небольшой флот маленьких двухместных лодок, которые любят местные жители, и плеск воды, ударяющийся по листовому металлу, внезапно напоминает мне о том, насколько я обезвожена. В дальнем конце пещеры видится чернильная тьма облачного ночного неба Эйвона.

После повторной проверки, убедившись, что никто не сидит у нас на хвосте Кормак направляется к лодкам. Каждая из них пронумерована, в соответствии с номером вдоль дока. Легко сказать, какая пропала. Я бы никогда не нашла это место самостоятельно – даже если предположить, что я смогла бы как-то выбраться из камеры. Если бы он не пришел за мной…

Какая разница? Это его вина, что ты здесь. Иди. Просто ИДИ.

Я поймала себя на том, что уставилась на него.

– Ты действительно позволишь мне уйти? Это никакой ни трюк?

– Без фокусов, – отвечает он, его голос немного омрачается, когда он опускает свой взгляд на лодки. Его плечи сутулятся, как будто вес этого выбора является ощутимой силой, угрожающей раздавить его. – Я отвезу тебя обратно на базу.

– И что ты будешь делать, когда твои люди обнаружат, что мы исчезли? Они поймут, что ты помог мне.

– Я справлюсь. – Он низко наклоняется к швартовным линиям, прежде чем оглянуться, чтобы посмотреть на меня вдумчивым взглядом, почти обеспокоенным. – Какая тебе разница?

Он собирается быть убитым своими людьми, и хотя он и является причиной, по которой я нахожусь в этом бардаке, я не могу обесценить его риск всем, чтобы вытащить меня из этого. Я не позволю ему сделать что-то такое глупое. Я нахожу, что улыбаюсь, в глубине души, понимаю, что это не трудно, глядя на его лицо.

– Удачи, Кормак.

Я вижу, как в его глазах появляется осознание, но у него нет моих инстинктов. Я ударяю коленом в его подбородок – не сильно, но достаточно, чтобы он потерял равновесие. Достаточно, чтобы не спешить, чтобы дать ему еще более взвешенный удар ладонью, который посылает его на землю, оставляя неподвижным.

В один момент я осознаю боль в боку от ребер и раны – цена расплаты за такое быстрое движение. Поморщившись, я нагибаюсь и прощупываю пульс Кормака. Сильный, устойчивый. Я подавляю облегчение и выпрямляюсь. Я могла бы так легко дотащить его в одну из ожидающих лодок, вернуть на базу и заставить ответить за преступления фианны. Брат Орлы Кормак был бы мощным козырем. Может быть, достаточно сильным, чтобы остановить эту войну, не полагаясь на Ромео, стоящим между своим народом и Макбрайдом.

Я ругаюсь под нос, ненавидя себя за свою нерешительность. Я перетаскиваю его на несколько футов от края причала, чтобы он не скатился и не утонул. Я осматриваю три лодки, привязанные к столбу, рядом с которым он стоял на коленях, и выбираю ту, чей датчик топлива на высоком уровне. Я не знаю, где я, но я выберу направление и уберусь как можно дальше отсюда, моля, отыскать патруль с базы.

Не выдержав, я бросаю последний взгляд на Кормака, распластавшегося на причале. Я снимаю куртку, которую он мне дал, и бросаю ее рядом с ним – я буду скучать по ее теплу в болотах, но если меня снова поймают, куртка будет неопровержимым доказательством тому, что он помог мне. Рука Кормака лежит так, как будто он чего-то добивается, и с закатанными рукавами татуировка генотипа теперь явилась на свет. Закодированная спираль данных должна соответствовать спирали его сестры в базе данных, если я ее просканирую. И все же ясно, что они не одно и то же. Орла бы убила меня в переулке за «Молли».

Голоса, раздавшиеся по коридору, прерывают меня, и я хватаюсь за лодку по обе стороны, чтобы начать тянуть себя к выходу.

Прости, Ромео. Ты будешь рад, когда очнешься, что ты все еще часть своей банды.

Разогнав двигатель, я поворачиваю лодку и направляюсь в сторону канала.

Он помог мне – это благородно, не предавай его и не захватывай его. Честь, расплата. Он спас мне жизнь, и я делаю то же самое для него, но только на этот раз. И если чей-то голос и должен быть услышан среди этого сброда, то это должен быть голос того, чей первый инстинкт – не кровь и не насилие. Его место здесь, и он не должен быть изгнан за то, что помог мне. Я пытаюсь сказать себе, что это был логичный ход.

Но изо всех сил я пытаюсь убедить себя, что логика имеет к этому какое-то отношение.

– Не смотри это шоу. – Отец девочки выключает головизор, его темные глаза яростны и челюсти напряжены. – Я больше не хочу видеть, как ты смотришь это снова, слышишь меня?

– Но паааааап, другие дети смотрят. Их родители смотрят его вместе с ними. Это просто мультики. И маме бы они понравились, там сплошные китайские истории.

– Наша семья не будет. – Его резкий голос пугает девочку. Ее папа смотрит на нее снова и вздыхает. – Ты не понимаешь, мармеладка, но ты же сделаешь, как я сказал, хорошо?

Девочка ждет, ушки на макушке, пока не услышит перезвон при открытии двери, когда он уходит. Затем ее маленькое сердце стучит от дерзости, когда она возвращается к головизору и включает его. Но когда возникает картинка, внезапно ее больше нет в родительском магазине. Она на военной базе, на Эйвоне и ее заставляют смотреть записи допросов. Лидер мятежников – молодая девушка с длинной черной косой на плече, горделивая и нераскаивающаяся. Ей разрешили посетителя в последний день перед казнью: маленького мальчика с зелеными глазами и темными, густыми волосами. Он не отпускает руку девушки из своих тонких детских рук ни на секунду из десяти минут, которые им разрешают провести вместе. Она шепчет ему что-то, что микрофоны не могут ухватить.

– Выключите это! – кричит девочка, но она одна, и головизор слишком далеко, чтобы добраться до него. Запись не прерывается.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ФЛИНН

ГОЛОВА РАСКАЛЫВАЕТСЯ. Каждый крик отдается в висках, каждый лучик фонарика режет глаза. Я сижу у каменной стены гавани, проклинаю сотрясение, и жду, когда смогу стоять без головокружения.

Пока я борюсь с волной тошноты, две версии Шона с размытыми краями проходят мимо меня, двигаясь идеально синхронно. У него под присмотром останется два десятка детей, их родители задействованы в поиске. Джубили пропала, и с ней пропал какой-либо шанс для меня удержать своих людей в поле зрения сегодня вечером.