Текст книги "Расколотый мир (ЛП)"

Автор книги: Эми Кауфман

Соавторы: Меган Спунер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ФЛИНН

МНЕ НЕКУДА ПОЙТИ, нет времени, чтобы даже подумать об этом. Я как в тумане, спускаюсь, спотыкаясь, по грязной главной улице базы. Одежда все еще промокшая, и внезапно я стучу зубами от охватившего меня холода. Мне надо обмозговать то, что Мерендсен только что рассказал нам, о существах из другой Вселенной… и я не знаю хорошо это или плохо, единственное место, куда моя голова хочет направить меня – это к Джубили. Горе начинает нарастать, как будто безопасно позволить этому произойти сейчас, когда я знаю, что это была не ее рука, не ее пистолет.

Но много есть, о чем подумать – если это была не Джубили, тогда кто это был? – к тому же я окружен trodairí. С такими мыслями, разлетающимися в разные стороны как концы на ветру, я останавливаюсь только тогда, когда почти сталкиваюсь с солдатом. Наши глаза встречаются, и я отодвигаюсь, поднимая руки, чтобы взять вину на себя. Его рот открывается, чтобы задать вопрос, когда я на пятках разворачиваюсь и удаляюсь. Я не должен был убегать, только там я был в безопасности. Мне нужно найти место, где можно спрятаться и подумать. Солдаты, которые видят меня здесь, на открытом воздухе, предполагают, что я должен здесь быть… но, если кто-то из них заговорит со мной, что я скажу?

Я проскальзываю в переулок за «Молли», желая оглянуться, не следят ли за мной. Выглядеть так, как будто ты что-то скрываешь, всегда ошибка – один из советов Софии. Я расправляю плечи, и заставляю себя поднять подбородок.

Мягко открывая дверь, я шагаю внутрь, думая о груде ящиков. Я могу там поживиться, найти что-нибудь поесть или выпить, выиграть немного времени, чтобы подумать.

И в этот момент я встречаюсь лицом к лицу с барменом. Он – человек-стена, нависшая надо мной, и когда я смотрю на него, он тянется за бутылкой, придавая ей смысл, держа ее в одной руке.

– Стой, – выдавливаю я, прежде чем у меня будет время подумать о том, что сказать дальше, и остановить эту бутылку от соприкосновения к моему виску. – Стой, я с Джубили.

Этого достаточно, чтобы выбить мне отсрочку казни, но его взгляд пронизывает меня, как будто он может проследить весь путь до моего черепа. Увидеть неразбериху внутри меня, кучу вопросов, боль и нужду.

– И почему я должен поверить в это?

Я пытаюсь найти объяснение, которое успокоит его.

– Она оставила тебе сообщение… это было для меня. Джубили поручится за меня.

Тишина тянется, и я заставляю себя стоять неподвижно и кусаю щеку, чтобы не начать говорить. Наконец, он грохочет:

– Ты можешь остаться здесь, и я свяжусь с Ли. Но если ты создашь проблемы, и кто-нибудь умрет из-за тебя, я не буду медлить и сразу подниму тревогу. – С тошнотворным порывом, я понимаю, что он узнал меня. Либо с ночи, когда я захватил Джубили, либо с плакатов с моим лицом, которые висят по всей базе. Но он ждет… из-за Джубили. Его голос становится тише, когда он складывает руки на груди. – И, если ты причинишь ей боль, хоть немного, я не буду никого звать, а разберусь с тобой сам.

– Да, сэр, – тихо отвечаю я. Хотел бы я пообещать, что Джубили будет со мной в безопасности. Но мы оба знаем, что я давал обещания, которые не смог сдержать.

Он изучает меня в течение долгого времени, и я изучаю его в ответ: выбритая голова, татуировки на руках с чужеземными персонажами, которые выглядят как искусство, яркий захолустный акцент такой же, как и у других не с нашей планеты. Он просто загадка. Интересно, что привело его сюда.

– Иди впереди, – говорит он.

– Впереди?

– Думаешь, я оставляю тебя здесь без присмотра? – Он хлопает меня по плечу, и мои колени почти сдают. – Ты можешь полировать стаканы там, где я тебя вижу.

Мне нужно остановиться, подумать. Мне нужно время, мне нужна тишина. Потому что, если Джубили не стреляла в моих людей, мне нужно понять, кто стрелял. Но позиция бармена не дает мне абсолютно никакого выбора. Я вздыхаю.

– Да, сэр.

Сердце колотится, когда я следую в бар, полный trodairí. Он тыкает пальцем на поднос с чистыми стаканами под баром, и я приступаю к работе, опустив голову, молясь, чтобы загара и волос были достаточно, чтобы скрыть меня за потертой барной стойкой. Но независимо от того, как я пытаюсь очистить голову, чтобы оставаться сосредоточенным, все, что я вижу, это ошеломленное лицо Джубили, ее сердце, отраженное в ее глазах, когда она смотрела на меня. Мой мир был расколот и скреплен много раз и теперь я существую как лоскутки самого себя – неспособный думать, неспособный чувствовать ничего, кроме онемения.

Примерно через час, когда распахивается дверь, я поднимаю глаза и вижу там Джубили с Мерендсеном. Она выглядит такой истерзанной, какой она не выглядела даже после резни, так что мои руки опускаются на стаканы, что я полирую. Мерендсен едва смотрит на меня, прежде чем отваляется к столу полному trodairí, но Джубили на мгновение замирает, когда она видит меня. В глазах облегчение – она переживала из-за меня – а затем оно сменяется гневом. Она начинает идти к бару, но Молли как бы случайно встает между нами, заставляя ее остановиться. Он качает головой – не сейчас – и после долгого, раскаленного момента колебаний, она кивает. Джубили поворачивается ко мне спиной и садится рядом с Тарвером Мерендсеном.

Trodairí соперничают, чтобы купить ему выпивку, и он подыгрывает им, будто попал в свою стихию. Несмотря на сильный страх, витающий в воздухе после нападения фианны, и возобновления военных действий, Мерендсен облегчает их возвращение в мир, заставляя смеяться над его историями. Они в основном о нем, хотя есть парочка о юной Джубили. Он целых двадцать минут рассказывает о том времени, когда она настолько сильно ударилась головой, чтобы все, что она могла вкусить в течение нескольких недель, было мертвой крысой. Это заставляет стол взрываться легким смехом. У него хорошо получается. Ты никогда не догадаешься, что час назад он был в ее комнате, шепча самые темные секреты.

Однако Джубили другая. Ее смех начинается через секунду после остальных и никогда не доходит до глаз. Она позволяет Мерендсену взять инициативу на себя, избавляя ее от любой необходимости для ответа. Она мусолит свой напиток дольше, чем они. Ее глаза обращены в никуда, ни на чем не сфокусированы, не пытаются искать меня. Как долго она собирается оставлять меня здесь, полирующего стаканы, в комнате полной людей, которые хотят убить меня? Проклятье.

Но я вижу, как ее мышцы все еще скручиваются с той изящной готовностью, которая есть только у нее, ее тело все еще напряжено. Она чувствует себя, как я, так потрясена, что не может реагировать. Я хочу подойти к ней. Я хочу… я понятия не имею, что я хочу сделать.

Когда наступает ночь, часть солдат уходит, пока единственные, кто остаются за столом – это Джубили и ее старый капитан. Несколько запоздалых выпивох выстраиваются вдоль бара, Молли подсчитывает кассу, пока я убираюсь. Джубили прослеживает пальцем очертания разлитого пива на столе. В этом есть что-то ирландское. Интересно, знает ли она.

Я не могу остановить поток мыслей. Сожаление и облегчение переполняют их, они не перестают вращаться, не перестают тянуться к Джубили. Затем я смотрю вверх, а она оказывается в нескольких ярдах от меня, разговаривая с Молли. Я роняю стакан, который полирую, и он разбивается о пол. Молли хмурится на меня и наклоняет голову в сторону двери, которая ведет в подсобку. Я иду.

Джубили проскальзывает через дверь вскоре после меня. Сердце подскакивает, когда я узнаю ее силуэт в полумраке, и заставляю себя остаться на месте, прислонившись к груде ящиков. Голова кружится от усталости, и просто ее присутствие в комнате ускоряет пульс на ступеньку выше, хотя я не знаю, желание ли это или гнев, или что-то еще. Чувства настолько переплетены, что я не могу разобрать.

– Молли говорит, что ты останешься здесь, в подсобке. – Она кажется усталой, по крайней мере такой же усталой, как и я. – Если кто-нибудь спросит тебя, скажи, что ты его кузен.

Выдавать себя за двоюродного брата трехсотфунтового китайца было бы даже круче талантов Софии.

– Я не…

– Молли сирота, как и я. Его усыновили. За пределами мира семьи несвязанные кровью образуются все время. Ты просто не привык к этому здесь.

Впадая в молчание, она опирается на стопку ящиков пива напротив меня и крепко и неуверенно скрещивает руки. Она просто смотрит на меня так долго, что я чувствую, что могу начать кричать, чтобы нарушить тишину, пока, наконец, она не прекращается.

– Ты хотел, чтобы тебя арестовали, разбивая стакан и привлекая внимание?

Разочарование берет инициативу на себя среди моих конкурирующих эмоций, и я вскакиваю на ноги.

– Ты та, кто оставил меня часами работать за баром, под той же проклятой камерой, которая транслирует мое лицо на все…

– Потому что ты сбежал! Если бы ты остался, я бы смогла спланировать наш следующий шаг, где-нибудь спрятать тебя, пока я все не выясню.

– Спрятать меня? Пока ты выясняешь? – Разочарование, пробегающее через меня, реально, но прямо за ним, находится знание того, что не она убийца. Я могу сейчас прикоснуться к ней и не ненавидеть себя. Но она все еще trodaire… я не могу позволить себе думать таким образом.

Я ищу слова, которые оттолкнут ее, увеличат некоторое расстояние между нами, чтобы я не мог дотянуться до нее.

– Так ты думаешь, что я спрячусь в безопасном месте и доверю тебе все исправить, пока я буду в стороне? У вас с вашим старым капитаном все под контролем?

– В стороне? – недоверчиво огрызается она, хотя в ее взгляде тоже сквозит облегчение. Ее глаза приковывают меня, и я не в силах отвести взгляд. Никто из нас не может говорить о том, как все изменилось теперь, когда Джубили невиновна. Гнев чуть отпускает. – Черт возьми, Флинн, я предаю все, в чем поклялась, пряча тебя здесь. Теперь я предатель. Я тот самый плохой парень.

– Ты делаешь это по правильным причинам, – предполагаю я, но понимаю, что для Джубили эти слова ничто.

– Я знаю, – отвечает она жестко. – Я знаю это. И я бы сделала это снова. Я просто… я никогда не думала, что когда-нибудь вообще буду здесь, в этом месте. – Она отворачивается, и на мгновение прикрывает ладонью на глаза. – Я рассказывала тебе, что мои родители погибли во время восстания на Вероне. Но я не говорила тебе, что их убили даже не мятежники. Люди, которые убили их, были сочувствующими. Поддерживающие повстанцев. Люди вроде меня.

Я молчу. Это не разговор… она не ожидает, что я буду спорить или говорить ей, что это не ее вина. Я просто слушаю.

– Они хотели использовать магазин моей мамы в качестве укрепления. Мои родители не хотели участвовать в восстании, и они отказались. И сочувствующие убили их за это. – Она с трудом сглатывает, а потом справляется с голосом. – Это были люди, которых мы знали, Флинн. Непосредственные соседи. Коллеги по работе. Люди, с которыми ты здороваешься на улице, с детьми которых ты учишься в школе. И поскольку они выбрали сторону в войне, которая даже не была их, они застрелили двух человек, в то время как их восьмилетняя дочь пряталась под прилавком.

Медленно, я приближаюсь к ней.

– Вот почему ты ненавидишь, когда я называю тебя Джубили. Потому что так тебя называли родители.

– Я больше не ненавижу. – Она снова сглатывает. Ее голос, когда она собирается с силами продолжить, искажается. – Знаешь, ты разрушил мою жизнь.

Я не могу говорить, дыхание становится учащенным так же, как и у нее, разочарование и тоска скручиваются вместе, как быстро сгорающий предохранитель.

– Я была в порядке, пока ты не появился здесь и не затащил меня в болота. – Ее голос поднимается, на полпути между слезами и неистовостью. – У меня не должно было быть души… я должна была умереть. Предполагалось, что Джубили должна была умереть вместе с родителями, в их магазине в Новэмбэ, Ли должна была быть не более чем сном.

В баре установлен музыкальный автомат. Молли включает его, должно быть, пытаясь заглушить звуки повышенных голосов. Я двигаюсь к ней, не в силах устоять на месте, у нее слезы на глазах, лицо покраснело, и я, наконец, могу посмотреть на нее, хотеть ее, позволить себе прикоснуться к ней без горя, превращающего все в пепел во рту.

– Ты погубил меня, – повторяет она более спокойно. – Ты разрушил меня… ты заставил меня проснуться. И теперь я не могу от тебя избавиться. – Ее голос снова вспыхивает, когда я протягиваю руку и беру ее за запястье, ее кожа раскаляется под моими пальцами. – Ты не оставишь меня в покое.

Я внимательно осматриваю ее, глаза пытаются наверстать слишком много времени, потраченного на то, чтобы не смотреть на нее. Я не могу отвести взгляд.

– Ты думаешь, я хочу быть здесь с тобой? – отвечаю я хриплым голосом. – Думаешь, если бы ты ушла прямо сейчас, я бы тебя преследовал?

Она смотрит на меня, ее глаза бросают вызов.

– А разве нет?

– Ты знаешь, что так, – резко отвечаю я, сдаваясь. – И я понятия не имею, почему это такая проблема.

Она выдергивает руку и делает шаг назад, пока не врезается в дверь.

– Это проблема, потому что я бы позволила тебе! – выпаливает она. Затем, резко вздохнув, она бормочет: – Это проблема, потому что я бы этого хотела.

Я придвигаюсь к ней и наклоняю голову, чтобы найти ее губы. Это все, что я хочу. Она набрасывается на меня, как будто ждала этого, раскрывая уста и обнимая за шею. Все смешивается: горе, желание, гнев, и под этим всем раскрывается отчаянный намек на надежду, и я чувствую, как он появляется в энергии, которая растет между нами. Я убираю руку с ее талии, пальцами находя голую кожу и ложбинку ее позвоночника, когда она зарывается пальцами в мои волосы. Ей не хватает дыхания, пауза на долю секунды, и затем мы снова вместе, будто расставались на целую вечность.

С напряженным вздохом она отрывается и отворачивает голову, чтобы остановить меня от того поцелуя, на котором мы остановились. Ее дыхание становится быстрым и тяжелым, и я наклоняюсь ближе, чтобы прижать ее к двери своими бедрами. Это то, чего я хочу.

– Боже, Флинн, мы не можем. – Она растягивает слова. – Мы не можем.

Я наклоняю голову, чтобы поцеловать ее под линией челюсти, и я чувствую, как ее тело смещается против моего.

– Одна правда, – я вдыхаю ее волосы, вспоминая, что она сказала в ночь, когда я вернул ее на базу. В ночь, когда я смывал кровь с ее рук. – Что-то реальное во всем этом. Это реально.

– Мы – враги. Вот что реально. – Несмотря на ее протесты, ее руки обнимают меня, не желая отпускать. Я целую ее в висок и упираюсь лбом в ее темные волосы.

– Я тебе не враг, Джубили Чейз, – шепчу я. – И я не думаю, что ты мой. – Я наклоняюсь к ней, пока снова не захватываю ее рот. Руки горят там, где я прикасаюсь к ней, все остальное уходит на задний план, заглушается этим, ею, нами.

Музыка, звучащая из бара, меняется, и, как будто смена ломает момент, Джубили вздыхает и бормочет:

– Это слишком опасно.

– Плевать. – И больше не думаю ни о чем, найдя ее голую кожу на шее рядом с цепочкой с личными жетонами, слышу, как она обрывает себя, когда я чуть прищемляю ее кожу, отодвигая воротник в сторону, чтобы прижаться поцелуем к мягкой коже у основании шеи.

Ее тело выгибается в сторону меня, реагируя на мои прикосновения. Через секунду, однако, она останавливается, и я поднимаю голову, чтобы найти ее кусающую губу с горем в глазах.

– Флинн, мы не можем. – Ее губы покраснели, глаза потемнели, но, когда она сглатывает и пытается собраться, я вижу, как решимость тает в ее взгляде. – Флинн, дело не в том, что это слишком опасно для нас. Это слишком опасно для них. Если бы тебе пришлось выбирать, если бы дело дошло до этого, кого бы ты спас? Свой народ или меня?

Она позволяет мне убрать волосы с ее лица, провести грубыми кончиками пальцев по гладкой коже ее щеки, ожидая, когда я соберу свои рассеянные мысли. Я выбрал свою сторону в пещере, когда мы бежали от Макбрайда, но я не знаю, какую сторону я выбрал. Я пытался спасти эту девушку, или я пытался остановить войну? Я не могу позволить себе думать о будущем до того дня, когда мне придется выбирать то или другое.

Все это угрожает вернуться сторицей, клубок вещей, с которыми я слишком устал сталкиваться. Есть только одна вещь, которую я знаю с абсолютной уверенностью, и когда я шепчу ее имя и снова наклоняюсь к ней, она позволяет мне. Ее рука покидает мою грудь и приглашает меня… она подставляет мне щеку, когда наши губы встречаются, уводя меня от бешеной истомы к чему-то медленному, чему-то тихому. Нечто реальному.

Мы оба делаем паузу, чтобы отдышаться некоторое время, и она наклоняет голову. Я целую ее висок и жду, когда она заговорит.

– Рано или поздно одному из нас придется сделать выбор, и, если мы сделаем его, мы сделаем неправильный. Мы единственные, кто может видеть, что происходит. Они нуждаются в нас. – Она, оказывается, выскользнула из моих рук, так что я не могу до нее дотянуться… или она до меня.

– Разве ты никогда не устаешь от необходимости? – Внезапно это все, из чего я состою: усталость, сердечная тоска по сестре, по двоюродному брату, по друзьям. Измученный гневом Макбрайда, горем Софии, своей собственной беспомощностью. Я хочу убежища. Я хочу Джубили.

– Не до этого момента. – Пораженная, но она стоит там, у двери, и она не обращается ко мне. Все во мне болит, но я тоже не обращаюсь к ней. Потому что она права.

– Иди. – Мне требуются все силы, чтобы позволить ей уйти. Ради людей, которые застрелят меня на месте. Тех, кто считает, что она убийца, а я предатель.

Она молчит, стоя и глядя на меня в течение двух глубоких, медленных вдохов. Затем ее рука шарит, ища дверную ручку, открыв которую, она уходит в ночь. Дверь хлопает за ее спиной с такой силой, что она пропускает защелку и снова вздрагивает от импульса.

Я ударяю ладонью о стену, ощущая жалящую боль, простреливающую до самого плеча. Когда дверь приоткрывается, я вижу, как она уходит. Я наблюдаю за ней, когда она проходит под прожекторами.

Перед тем как дверь закрывается, мне кажется, что вижу, как она, делая шаг, начинает замедляться. Затем пропасть, через которую я наблюдаю, исчезает, и после одного щелчка мы оба одиноки.

Девушка ждет. Она на космодроме, которого никогда раньше не видела, что вращается вокруг планеты, которую она не узнает. Все, что у нее есть, это одежда, которую она носит, и она приклеена к иллюминатору, сердце прыгает с каждым новым пристыковывающимся кораблем. Она уверена, что узнает свой, когда увидит.

К ней подходит мужчина, чтобы сказать ей, что исследовательское судно, на которое она была нанята, готово к отправке. Он провожает ее к правому причалу, где ее ждет маленький, но изящный корабль. Иллюминаторы мерцают золотисто-зеленым, и через них она бросает взгляд на людей – на ребенка с темными волосами, угрюмого подростка с поддельным идентификатором, пожилую женщину, которую она не узнает.

Ее сопровождающий, который тоже капитан, указывает в сторону трапа.

– Идешь?

Где-то, глубоко, глубоко в ее мыслях, что-то будоражит ее, уверенность в том, что этого никогда не было, что это не могло произойти сейчас. Ее жизнь пойдет не так. Будет темно и холодно, и, скорее всего, ненадолго, и сверкающие огни космического лайнера никогда не будут светить для нее.

– Я не могу, – произносит шепотом она слова, мучающие ее душу. Капитан поворачивается к ней, и она видит, как ее собственная боль отражается в его зеленых глазах. – Мне очень жаль. Я не могу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ДЖУБИЛИ

Я не помню, как возвратилась в свою комнату. Но внезапно я здесь, голова все еще кружится, кожу покалывает. Я шарю во тьме наугад, когда стелю кровать, что удается мне с легкостью. Это стало рутинной работой за последние года, когда в конце дня оказываешься слишком усталой, чтобы сделать что-нибудь еще. Я не могу позволить себе думать, и не могу позволить остановиться на бушующем во мне огненном адреналине. Не могу позволить себе повторить то, что случилось с Флинном.

Не могу позволить себе продолжать влюбляться в парня, который представляет собой все, с чем я боролась с восьми лет.

Но так как я фактически не могу перестать делать что-либо из этого, по крайней мере, я могу остановить себя от прикосновения к нему снова.

У меня нет завтра дежурства до середины утра, но я, так или иначе, просыпаюсь на рассвете, привычка слишком хорошо укоренилась во мне. От Мерендсена нет ни слова о нашем следующем шаге, что не дает выхода моей необходимости действовать, чтобы держать мысли подальше от опасной территории. Я должна дать своему телу, чтобы восстановиться, столько времени, сколько смогу, прежде чем снова выйду к забору. Там холодно, мокро и тяжело работается, мятежники невидимы на болоте, пули летят из ниоткуда. Они держатся слишком близко к базе, чтобы мы не могли нанести авиаудар, но слишком далеко, чтобы мы могли выбить их из-за наших укреплений. Мы вынуждены пригибаться, и грязь, сочась, попадает внутрь боевого костюма, который, подсыхая, вызывает неистовый зуд тела, а потом воняет, как болото, как бы я ни чистила его потом. Когда мы следуем за ними дальше в болота, они исчезают в никуда, увлекая нас на небезопасные земли как кочующие огоньки.

Всего несколько часов до дежурства, но кожа свербит для действий, и каждый раз, когда я замираю… каждый раз, когда я закрываю глаза… там Флинн.

«Одна правда» – сказал он, когда его губы нашли скрытое местечко под линией моей челюсти. Это реально.

Я надеваю мятую, неопрятную форму, что я носила вчера… стирка… сейчас это последнее дело на базе, и никто не собирается осуждать меня, что я выгляжу растрепанной, идя на пробежку. Недолго поколебавшись, я пристегиваю кобуру с пистолетом. С ней неудобно бегать, но сейчас неподходящее время, чтобы ходить по Эйвону безоружной. Я выбираю кроссовки вместо своих обычных ботинок и ухожу в туманный, холодный рассвет. С пасмурным небом Эйвона восход солнца происходит медленно, как будто сам свет замедляется, постепенно просачиваясь на ландшафт. Еще темно, но я вижу, что туман подсвечен сверху и через него проглядывает рассеянный солнечный свет.

Слишком опасно тренироваться как обычно: восемь километров бега по периметру базы, которые должны завершиться полосой препятствий в тренажерном зале. С мятежниками за заборами, знающими землю лучше, чем мы, мне не нравится идея бежать в десяти футах от кого-то невидимого с направленным на меня пистолетом.

Поэтому вместо этого я плетусь за зданиями, игнорируя, как грязь забрызгивает ноги. Это усилие не заставляет меня добиться такой степени, чтобы не думать ни о чем, кроме как передвигать ногами. Я не могу потратить всю свою энергию не на дежурстве.

Дыхание испаряется в липком воздухе, когда я пробегаю мимо охраны и устремляюсь на дорогу, что ведет к Центральному командованию. Она менее разрушена, чем другие пути, не такая грязная. Легче бежать дальше.

Путь ведет меня прямо мимо Центрального командования, и я вижу, как командир Тауэрс исчезает в своем офисе. Я останавливаюсь в брызгах грязи. «Нам нужно доказательство того, что происходит», – сказала Лили Лару. И хотя она и Мерендсен могут довольствоваться тем, что отдали наши судьбы в руки какого-то хакера на другой стороне галактики, я не привыкла ждать, пока кто-то другой спасет меня.

Я знаю, что командир Тауэрс знает больше, чем говорит. И я не могу поверить, что она нечиста на руку. Если она была в кармане Лару, почему она предупредила меня о том, чтобы не рассказать жениху Лили, что здесь происходит?

Хочется, чтобы Флинн был здесь. Я ненавижу идею оставлять его в стороне, особенно после того, как увидела прошлой ночью его боль из-за того, что ему приходится продолжать скрываться вместо того, чтобы разобраться кто же виновен в резне. Но я еще не готова встретиться с ним лицом к лицу, и просто мысль о нем заставляет щеки гореть. Я отодвигаю его образ на задний план и поворачиваюсь к офису командира Тауэрс. Ноги стучат по деревянной лестнице сборного трейлера в унисон с моим сердцем.

– Что? – кричит она изнутри, явно необрадованная, что ее прерывают.

– Сэр, это Чейз. Я могу поговорить с вами?

Тишина с другой стороны двери тянется слишком долго.

– Конечно. Входите.

Я толкаю шаткую дверь и проскальзываю внутрь.

– Командир.

– Захлопните дверь! – шипит она, стоя у своего стола.

Я моргаю, опешивши, но инстинктивно захлопываю дверь позади себя.

– Извините за это, капитан Чейз. Но вы не могли бы быть более осторожной. Вы же не знаете, кто за нами наблюдает.

Я подавляю дрожь и занимаю место, на которое она указывает, ожидая, что она займет место за столом. Вместо этого она начинает вышагивать по офису, глядя на дверь, а не на меня. Я жду, пока она соизволит поговорить со мной, чтобы объяснить зачем я пришла… но она как будто совсем забыла, что я в комнате.

– Эм… сэр?

Она замирает, останавливаясь на полшага, и разворачивается ко мне. Ее голубые глаза слишком ярко сверкают. Я не думаю, что она спала с тех пор, как я общалась с ней.

– Извините, капитан. Вы хотели поговорить со мной?

– Да, сэр. – Я сглатываю, горло внезапно пересыхает. «Доверься своим чувствам», – сказала мне Лили Лару. Я верю командиру Тауэрс. – Сэр, я знаю, что происходит. Я знаю о «Компании Лару», я знаю, что на востоке был скрытый объект, и я знаю, что все это как-то связано с яростью. И я знаю, что вы что-то знаете об этом.

Тишина нарушается только бешеным стуком моего сердца и кратковременно отраженными вдалеке выстрелами. Командир Тауэрс наблюдает за мной, учащенно дышит, круги под глазами более выражены, чем когда-либо. Мне трудно встретить ее взгляд, за ее голубыми глазами горит страх, отчаяние женщины, оказавшейся на краю.

Затем она прикрывает глаза.

– Боже, Ли, ты даже не знаешь, какое облегчение слышать, как ты это говоришь. Это не может покинуть мой офис, но… – она затихает, плечи опускаются, как будто от веса ее секрета.

Мое собственное облегчение подобно порыву свежего воздуха, позволяющему мне снова дышать в первый раз с тех пор, как я вошла в ее дверь.

Она отворачивается, опираясь на стол.

– Я знаю, что ты отправилась на этот объект, я знаю, почему ты спрашиваешь об этом. Я боялась того, что ты могла там увидеть. Ты не знаешь, что они делают с людьми, которые знают слишком много. Они знают все… они могут заглянуть внутрь разума.

Предупреждения Лили Лару звучат в моем сознании, и я стараюсь не дать собственному страху подняться в ответ на страх моего командира.

– Сэр, – начинаю я, – «Компания Лару»…

– «КЛ»? – Тауэрс уставилась на меня. – Я не говорю о них. Я говорю о… о вещах, которые не здесь. На болотах.

Кожа хочет покрыться мурашками, вспоминая, что Мерендсен сказал о шепотах, о тех вещах, которые мы никогда не могли бы надеяться понять.

– Если там и было что-то, сэр, то сейчас этого нет. Ничего не видно, кроме пустого болота.

– Это не значит, что они ушли, – бормочет она, проведя пальцами по волосам и разбивая ее обычно аккуратный пучок. Она делает еще несколько шагов, затем резко разворачивается и приседает передо мной.

Все жалюзи закрыты, что делает офис еще более похожим на пещеру, чем большинство зданий на Эйвоне. Теперь, когда у меня есть возможность осмотреться, я вижу разбросанные вокруг пустые пакеты с пайками, грязные кофейные кружки на столе. Похоже, она скрывается здесь уже неделю.

Ее голос ломается, когда она продолжает.

– Все сходят с ума, все. Кроме тебя. Почему же не ты? Почему же не ты? – Она наклоняется вперед, схватившись за подлокотники моего стула, ее лицо всего в нескольких дюймах от меня.

И мне хочется закричать. Я убила более полудюжины человек. За исключением того, что это была не я. Тарвер Мерендсен доказал это.

– Я не знаю, – шепчу я вместо этого.

– Объект, который вы видели, не был военным, – произносит она, наконец. – Он принадлежал «Компании Лару».

Пульс учащается… я должна ступать осторожно, чтобы получить ответы, которые мне нужны.

– Причина? Какой у них интерес к Эйвону?

– Они подошли ко мне, когда меня назначили сюда, и сказали, что они работают над тем, как остановить ярость. Они сказали, что все командиры базы в течение последних десяти лет позволяли им проводить здесь свои исследования.

Но почему? Для чего? Я открываю рот, но Тауэрс продолжает, ее голова опущена, она бормочет низким, грохочущим голосом, который пугает меня.

– Мы обнаруживаем их там иногда, – бормочет она. – Солдат, захваченных яростью. Утопленных или похороненных в зыбучих топях, или мертвых с оружием в руках и пулей в голове. Они идут на восток, на ничейную территорию, чтобы поблизости не было никого, кого можно убить, когда их прихватит. Они ищут его. Они ищут это место. Но оно движется, всегда движется. Оно никогда не появляется в одном и том же месте дважды. Я пыталась найти его, но…

Если бы у меня не было причин верить в то, что она говорит, я бы сказала ей, что она сошла с ума. У нее дикий взгляд, глаза ввалились, губы потрескались. Она не заботилась о себе. Она явно не спала. Она выглядит так, как я, когда я утонула в вине на следующее утро после резни в лагере мятежников, когда я поверила, что убила всех…

Я замираю.

– Сэр, что вы сделали?

Командир Тауэрс качает головой.

– В то время это казалось ничем. Каждый месяц на мой счет поступает дополнительный бонус, и я предоставляю копии наших медицинских карт. Иногда трупы исчезают, те, что мы находим на болоте. Ты должна понять, «Компания Лару» проводит какие-то революционные медицинские исследования, и никто больше не помогает нам, не помогает моим солдатам. Я думала, у них есть ответ на ярость. Ты понимаешь это, ты знаешь, что значит жить и умирать со своим взводом.

– Да, сэр, – осторожно говорю я, не допуская осуждения. Я не уверена, что поступила бы по-другому в ее положении, и я хочу, чтобы она продолжала говорить.

Но, похоже, она даже не услышала меня.

– Я больше не могу этого делать, – шепчет она. – Это место, вещи, которые они изучают… ярость только ухудшается. Теперь она забирает гражданских, как того человека Куинна, у которого нет истории насилия. Ли, я сказала им, что больше не буду их покрывать. И я говорю тебе, на случай… – она сглатывает, делая глубокий вдох, который восстанавливает немного здравого смысла в выражении ее лица. – На случай, если со мной что-то случится.

Мои ладони, прижатые к сиденью стула, потеют.

– Почему мне?

– Почему ты, – отвечает она. – Это то, что они хотят знать. Я уже разобралась с этим. «КЛ» хочет знать, почему ты не срываешься, почему у тебя никогда не бывает снов. Вот почему ты все еще здесь. Ли, они не просто заплатили мне, чтобы я смотрела в другую сторону. Они заплатили мне, чтобы я наблюдала за тобой.

Страх сжимает горло, душит голос.