Текст книги "Книга Айви (ЛП)"

Автор книги: Эми Энджел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

недостаточно очевидны, чтобы порождать откровенное негодование, но сам факт их

существования – это напоминание нам о нашем законном месте.

Выйдя на тротуар, мы поворачиваем направо, направляясь дальше в его сторону города. Я

раньше ходила мимо мэрии, пересекая ту неформальную линию, отделяющую Вестсайд от

Истглена, но не часто. И я никогда не была в большом доме родителей Бишопа, но я знаю, что мой

отец был.

До войны, Вестфалл жил совсем другой жизнью, это был маленький городок на юге

Озарка, округа Миссури. Этот город был окружным центром, и главная площадь города все еще

оставалась между зданием мэрии и городским Судом. Это была одна из причин, по которой мой

дед выбрал это место, чтобы обосноваться. Он жил в Чикаго, когда началась война, пережил

первую волну бомбардировок ядерными ракетами и ЭМП и направился вглубь страны. По пути он

встретил других выживших, а через три года после войны, в 2025 году, он основал Вестфалл, с

первоначальным населением лишь в восемь тысяч человек. Эта часть страны сильно пострадала от

болезней и голода, но здесь упало всего несколько бомб, оставив достаточно изначальной

инфраструктуры, и они не были вынуждены начинать с нуля.

Солнце бросает тени на наши лица. Было бы неплохо иметь какой-то транспорт, особенно

сегодня, когда я иду на высоких каблуках, но машин больше нет. EMP сделали их бесполезными,

да и к бензину у нас нет больше доступа. И уже прошло пятьдесят лет, улицы настолько

потресканы, что сорняки пробиваются сквозь неровный асфальт, так что автомобили было бы

невозможно использовать. Теперь все ходят пешком или ездят на велосипедах или иногда на

лошадях, хотя их недостаточно, чтобы сделать их практичным видом транспорта.

Ремешок на моих туфлях натирает мне ногу, и я морщусь, пытаясь перенести вес с

больного места. Бишоп смотрит на меня.

– Может снимешь их? – говорит он. – Они выглядят неудобными.

– Так и есть.

Я следую его совету и снимаю туфли, подхватывая их моим указательным пальцем.

Тротуар грубый и теплый под моими босыми ногами. Прежде чем я могу остановить себя, я с

облегчением вздыхаю.

– Лучше? – спрашивает он, приподнимая уголок рта в улыбке.

– Намного, – говорю я.

Когда мы подходим к углу Мэйн и Элм, я поворачиваю налево. Дом президента виден

впереди, его кирпичный фасад частично скрыт за черным кованым забором.

– Ты куда? – спрашивает Бишоп позади меня. Я оглядываюсь на него через плечо. Он

стоит на полпути по тропинке, ведущей к крошечному бунгало.

Я останавливаюсь в смятении.

– В дом твоих родителей.

Он качает головой.

– Мы с ними не будем жить, – он указывает на бунгало. – Мы живем здесь.

– Но я думала… – обрываюсь я. Келли и отец сказали мне, что мы будем жить в доме

президента в отдельном крыле. Они даже не предполагали что-то другое. На прошлой неделе,

контакт Келли с этой стороны города сказал ей, что они вносили новую мебель, меняли шторы и

красили стены.

Паника наполняет меня. Если мой отец ошибся в этой части плана, чего еще он не знает?

Где еще он ввел меня в заблуждение? У меня есть желание бежать куда-то, вернуться в Мэрию,

домой, куда угодно, только бы не быть здесь. Я могу следовать плану только в том случае, если

мне не нужно будет импровизировать. Я не Бишоп. Я не Келли. Я не такой искусный актер.

Бишоп хмурит брови и смотрит на меня, прикованную к месту.

– Ты идешь?

Я киваю.

– Да, – говорю я едва слышно. – Да, – повторяю я громче.

Он держит входную дверь открытой и следует за мной. Щелчок закрывшейся двери очень

хорошо слышно в тишине дома. Бишоп стоит прямо позади меня, и я двигаюсь вперед, чтобы он

мог пройти. Вход ведет прямо в маленькую гостиную, и он ставит мой чемодан рядом с бежевым

диваном. Прямо находится кухня, с круглым столом, стоящим под рядом окон. Справа от

гостиной есть еще один дверной проем, ведущий к спальне, как я полагаю. Я быстро отвожу глаза.

Я понятия не имею, что делать. Давая мне советы, Келли концентрировалась главным

образом на важных моментах, а не на повседневных делах, которые я буду вынуждена делать с

этим парнем. Я бросаю свои высокие каблуки на пол.

– Итак, – говорю я, скрещивая руки на груди. – Что теперь?

Мой голос звучит громче, чем я предполагала, и я могу представить, как Келли бы

скривилась сейчас от моих слов.

Бишоп поднимает бровь.

– Ты голодная? – спрашивает он. – Ты даже не притронулась к торту.

Он расстегивает манжету своей рубашки и закатывает рукав, обнажая загорелую руку. Она

выглядят мускулистой. Он закатывает другой рукав, ожидая ответа.

Я не думаю, что смогу есть. Что-то жевать сейчас и проглатывать выше моих сил. Но

приготовить что-то поесть означает отсрочку, по крайней мере, несколько минут мне не нужно

будет беспокоиться о том, что будет дальше.

– Может быть, – говорю, наконец, я. – Что у нас есть?

Бишоп пожимает плечами.

– Понятия не имею. Но уверен, моя мама сказала им заполнить ледник.

Я следую за ним на кухню. Здесь теплее и ярче. Бишоп подходит к окнам, открывая одно из

них, и легкий бриз сразу шевелит кружевные занавески. Ледник здесь намного удобнее, по

сравнению с простым деревянным ящиком, который был у нас дома. Этот выглядит как предмет

мебели, на нем даже узоры. Холодильники – это еще одна вещь, которая не пережила войны. Так

что, мы используем деревянные ящики для льда, а ледяные блоки доставляются каждые несколько

дней, собираются зимой и хранятся в ледяном доме круглый год.

Я открываю ледник, просто чтобы что-то сделать с моими руками. Там находятся кусок

сыра, какое-то мясо, обернутое в бумагу, на верхней полке стоят два стеклянных кувшина, один с

молоком, а другой с водой. Под ними также лежат около десятка яиц, салат и морковь в корзине

внизу. Чаша свежих ягод. Мы никогда не голодали в моем доме, но у нас также никогда не было

столько еды. Всегда достаточно и не больше.

– Здесь тоже есть фрукты, – говорит Бишоп у столешницы. – И хлеб, – он поворачивает

ручку конфорки. – Электричества нет, так что придумаем что-то, что нам не нужно готовить.

Электричество было одной из первых вещей, которые мой дедушка и другие выжившие

восстановили. Но оно все еще работает с перебоями, и мы привыкли к отключениям, иногда

коротким, иногда длинным. Только в правительственных зданиях, как в мэрии, оно всегда

гарантировано. Нас просят использовать наши электроприборы экономно – никакого света, пока

это совершенно не необходимо, вентиляторы работают только тогда, когда жара достигает того

момента, что уже нет выбора.

– Бутерброды? – предлагаю я.

– Согласен.

Я достаю мясо, оказывается это индейка, и сыр, и кладу их на прилавок рядом с Бишопом.

Он вручает мне нож, и я нарезаю хлеб, пока он делает то же самое с помидором. У него длинные

пальцы, и он с легкостью работает ножом.

Мы работаем в тишине, делая два бутерброда, один из которых, я знаю, останется

нетронутым.

– Тебе нравится готовить? – спрашивает Бишоп, вытаскивая из шкафа две желтые

стеклянные тарелки. – Тут нет правильного ответа, – говорит он, когда я не отвечаю. Я слышу

смех в его голосе. – Это не тест.

Но он ошибается. Это все испытание для меня. Каждая секунда общения может все для

меня погубить. Я помню, что сказал мне мой отец: быть собой как можно больше. Правда всегда

более эффективна, чем ложь.

– Я ничего не имею против, – говорю я. – А что?

Бишоп смотрит на меня своим оценивающим взглядом.

– Я просто поддерживаю разговор, Айви. Пытаюсь узнать тебя лучше.

Он произносит мое имя впервые, и я, если честно, сомневалась, что он вообще его знает.

Мы едим в тишине. Ну, он ест, а я отщипываю кусочки хлеба, скатывая из них мелкие

шарики. Я пристально смотрю на свою тарелку, но каждый раз, поднимая глаза, я ловлю его

взгляд на себе, от чего у меня сводит желудок. Я жду, что он скажет что-то, потребует что-то от

меня, но он, похоже, доволен тишиной.

Я не знаю, как долго мы сидим там, но по стенам начинают скользить тени, и он, наконец,

встает и ставит наши тарелки в раковину. Через открытое окно я слышу, как кто-то зовет ребенка

в дом, хлопок мусорного бака, и тихие звуки гитары. Все это так обыденно, что напоминает мне о

том, насколько я одинока.

– Хочешь пойти распаковать вещи? – спрашивает Бишоп.

– Окей, – говорю я, разглаживая складку на платье, мечтая о том, чтобы оно было

приклеено к моему телу. Я чувствую, насколько замерзли мои ноги. В голове я слышу голос

Келли, говорящей мне: просто переживи это.

Он заносит мой чемодан, стоящий в коридоре, в спальню. Я следую за ним, проводя

пальцами по стене, в надежде, что, может быть, я могу найти что-то, за что зацепиться, и это

спасет меня. Слева по коридору находится ванная комната, а спальня с правой стороны.

Угасающий дневной свет освещает большую кровать с двумя тумбочками и комодом у

противоположной стены.

– В шкафу есть вешалки, – говорит он мне. – И половина комода пуста.

Я киваю, стоя в дверях. Он стоит у подножия кровати, засунув руки в карманы,

внимательно наблюдая за мной. Я знаю, что сделала бы Келли. Она бы флиртовала, смеялась и

сама бы сделала первый шаг. Она схватила бы бразды правления над ситуацией, даже над которой

бы не имела никакого контроля и подчинила бы ее своей воле, и рада была бы пожертвовать собой

ради благого дела. Но я не такая. Несмотря на то, что мне говорили, я знаю, что если он

попытается прикоснуться ко мне, попытается снять мое платье, я его ударю. Даже если это будет

впустую, я буду отбиваться. Я не знаю, делает ли это меня слабой или сильной.

Однако, он не трогает меня, не подходит ближе. Он открывает один из ящиков комода,

доставая оттуда шорты и футболку и сжимая их в руке.

– Я буду на диване, – говорит он.

Я была настолько напряжена, насколько готова к битве, что поначалу его слова совершенно

не имели никакого смысла.

– Что… ты… ты не… – я даже не знаю, что конкретно я спрашиваю.

Он поднимает брови.

– А ты?

– Нет, – говорю я и сразу же раскаиваюсь в том, как быстро я ответила. Я должна была

бы больше беспокоиться о том, чтобы не оскорбить его, но сейчас явное облегчение затмевает все

то, чему меня учили.

Он кивает.

– Я так и думал.

Мы смотрим друг на друга. Я никогда не слышала о том, чтобы жених в брачную ночь спал

на диване. Может быть, это происходит все время, я просто этого не знаю. Но я сомневаюсь в

этом, вспоминая другие пары своими ненасытными губами и красными щеками на приеме

сегодня. Если он разочарован или раздражен, он не показывает этого.

Я отхожу от дверного проема, давая ему пройти мимо меня. Он останавливается и

наклоняет голову.

– Спокойной ночи, Айви, – говорит он.

– Спокойной ночи.

Выходя, он закрывает за собой дверь. Подойдя к кровати, я сажусь на край и сжимаю

пальцы между колен, чтобы остановить дрожь. Если бы у меня был стул, я бы могла подставить

его под дверную ручку, чтобы убедиться, что он не сможет вернуться. Таким образом, я бы

чувствовала себя лучше. Но в глубине души я не верю, что он вернется. Я не думаю, что он

причинит мне боль, и я не знаю, что с этим делать. Возможно, было бы проще, если бы он все же

сделал это.

Глава 3

Я никогда не спала долго. Если я просыпаюсь, то это происходит внезапно: вот я сплю, а

вот мои глаза открыты и мозг включен. И тут, в этом странном месте и на этой странной и

слишком большой кровати, происходит тоже самое. Я смотрю в белый потолок, задерживаю

дыхание и прислушиваюсь. Мне кажется, я слышу звуки из кухни, но я не уверена.

Трудно поверить, что вчера я проснулась на своей постели у себя дома, а сегодня у меня

новый дом, новая спальня. Новый муж. Он не такой, как я думала. По крайней мере, я знала, как

он выглядит, так что это не стало сюрпризом. Но после того, как я услышала все эти грубые слова

о его отце и его семье, которые он сказал нам всем, я думала Бишоп будет очень жёстким. Его

сдержанность меня удивила. Я даже не ожидала, что он будет таким.

Мне необходимо найти способ, чтобы сообщить Келли, что мы не живём в доме

президента. Хотя, зная Келли, она уже владеет всей информацией и продумывает новый план.

Мне нужно будет сходить на рынок и узнать, есть ли для меня сообщения. Конечно же, в любое

время я могу навестить её, но было решено сократить все контакты между мной и моей семьёй.

Так будет лучше и безопаснее.

– Айви? – я слышу голос Бишопа, а затем тихий стук в дверь.

– Да? – я медленно сажусь.

Он медленно открывает дверь и заглядывает в комнату.

– Я ухожу, – говорит он, внимательно оглядывая мои распущенные волосы, а затем его

взгляд остановился на моём лице. – Я просто хотел, чтобы ты знала.

– Ладно, – говорю я. Я изо всех стараюсь казаться обычной, думая, как бы повела себя

обычная жена, если бы её муж сказал, что он уезжает. Мне нужно вжиться в эту роль.

После того, как он ушёл, я подумала, что должна была спросить его, куда он уходит. Но я

слишком устала. Все казалось проще, когда мы придумывали все.

Я лежу в постели и смотрю на лучи солнца, пробивающиеся через занавеску, до тех пор,

пока мои ноги не начинают потеть. Тогда я встаю и, подняв руки над головой, тянусь, пытаясь

снять напряжение в теле.

Ванная комната маленькая, как и весь дом, и безупречно чистая. Я принимаю душ так

быстро, как только могу, и в этот раз не потому, что нет горячей воды. Я просто не хочу

оставаться голой на долгое время: я не знаю, когда вернется Бишоп.

После того, как я надела футболку и шорты и расчесала волосы, я начинаю распаковывать

вещи. Странно видеть мою небольшую коллекцию одежды, висящей рядом с одеждой Бишопа в

гардеробе; мне показалось, что это делает наш брак реальным.

Я брожу по дому, открываю ящики, ощупывая и оглядывая все. Мне нужно сделать это

место более комфортным. Он никогда не будет разговаривать со мной и доверять мне, если я буду

продолжать вести себя так, будто я жду не дождусь его ухода. Здесь достаточно много места для

того, чтобы отдавать себя ему и прятаться от него, если это потребуется. Я просто должна

научиться жить в этом пространстве.

На стене в гостиной висит большая версия карты нашего города, такая же висит в мэрии. Я

встаю на на диван, чтобы поближе ее рассмотреть. На карте показаны все наши крупные

достопримечательности, как антропогенные, так и природные: мэрия, суд, река, теплицы, где мы

выращиваем большинство наших продуктов питания, солнечные панели, которые обеспечивают

наше электричество, вода и поля хлопка, которые мы используем для изготовления одежды.

Ограда.

По словам моего отца, первоначально ограда была построена, чтобы отделить диких

животных и людей. Не для того, чтобы удерживать нас внутри. Мы можем уйти, да. Но никто не

пытается. Потому что никто не знает, что там, за оградой. Какие ужасы могут скрываться за

горизонтом. У большинства людей здесь, по крайней мере, есть еда на столе, крыша над головой и

место для сна. Память о войне и рассказы наших бабушек и дедушек про голод и радиацию,

заставляют нас сидеть и не рыпаться.

Единственные люди, которые оказываются за оградой, – те, кого выгоняют туда за

преступления, как реальные, так и предполагаемые. Иногда кому-то удается вернуться, через

тоннель под забором или отверстие в нем. Но нет второго шанса. Если вы вернетесь после того,

как вас выгнали, вас ждет смертная казнь, без исключения. Мой отец сказал, что в первые дни

бандиты ломали заборы, пытаясь достать еду или оружие, но мы всегда были в состоянии

сражаться с ними и выгонять их. Но на моей памяти такого не случалось.

Я знаю, я не смогу сидеть в этом доме весь день и пялиться на стены, иначе я сойду с ума.

Можно сходить на рынок, но еще слишком рано для сообщения от Келли. Но даже если и так, я

смогу подышать свежим воздухом и успокоить мысли в голове.

Я никогда не была на рынке в этой части города, но я знаю, где это. Я выбираю долгий

путь, поэтому я иду мимо дома президента. Сегодня теплый, солнечный день, и

немногочисленные люди медленно прогуливаются по тротуару и катаются на велосипедах.

Некоторые из них украдкой поглядывают на меня, заставляя меня нервничать. Я опускаю голову

вниз и использую свои волосы, чтобы скрыть лицо.

Дом президента темный и словно безжизненный. Только один человек работает на

лужайке, толкая тачку мульчи. Я останавливаюсь и хватаюсь за железную решетку. Интересно,

Бишоп сейчас внутри дома и разговаривает со своим отцом, как разговариваю я со своим? Когда

садовник бросает на меня взгляд, я отпускаю забор и отхожу.

Я чувствую запах рынка до того, как вижу его. Запах яблок, перезрелых овощей, свежей

земли плыл по воздуху, и мое горло сжимается от тоски по рынку недалеко от дома моей семьи. Я

скучаю по нему даже больше, чем по мой дому. Я всегда чувствую себя комфортно там, где все

знают меня по имени. Мой отец, хоть и был лидером в нашей части города, всегда была

замкнутым, держа нас с Келли дома. Он верил в домашнее образование, и никогда не поощрял

дружбу с другими детьми. Но на рынке я чувствовала себя частью какого-то большого

сообщества, которое заботилось обо мне.

Но этот рынок, хоть и не отличался от моего, все равно был другим. Палатки больше и

ярче, и все продавцы мне незнакомы. Никто не хамит мне, но я знаю, что они следят за каждым

моим шагом. Женщина в платье протягивает мне булочку, когда я прохожу мимо ее стола.

– О, нет, – говорю я, качая головой. – Я ничего не покупаю.

Она улыбается.

– Без оплаты. Наслаждайся, – говорит она, и я понимаю, что невежливо отказываться. Я

беру выпечку из ее рук.

– Спасибо, – говорю я и улыбаясь.

– Не за что, миссис Латтимер, – говорит она, и улыбка сползает с моего лица. Они

собираются дарить мне подарки? Вот что значит быть женой Бишопа: все будут задабривать меня

только потому, что у меня его фамилия? Вот так живет Бишоп? Берет все, что ему дают без всякий

мыслей и сожалений?

Я отдаю булочку маленькой девочке, которая смотрела на меня восхищенными глазами.

Затем я прохожу через толпу и подхожу к небольшой палатке в конце ряда. Пожилой мужчина

продает разные приправы и варенье в красивых баночках с разноцветными веревочками на

крышках.

– Привет, – говорю я. Я притворяюсь, что изучаю банку горчицы.

– Привет, – говорит он в ответ, глядя на толпу позади меня. – Чем я могу вам помочь?

– одна его рука была забинтована.

– Нет, – я поставила банку с горчицей обратно. – Просто смотрю, – я выразительно

смотрю на него, и он осторожно покачал головой. Нет сообщений от Келли. Я знала, что так

будет, но все равно по моим венам бежит разочарование, и я расстраиваюсь. Но я не могу

позволить себе унывать. Она свяжется со мной, когда придет время. До тех пор, я должна

выяснить, как играть в жену Бишопа так, чтобы он верил.

В шесть часов его нет дома. Я сделала яичницу полчаса назад, и теперь она застыла на

плите. Я даже не могу обидеться или разозлиться, ведь я не спросила у него, куда он ушел и когда

вернется.

Я начинаю накрывать на стол, потому что не знаю, чем еще заняться. Когда входная дверь

открывается, я подхожу к плите и снова включаю конфорку.

– Привет, – кричу я, – Я здесь, – я морщусь, понимая, как глупо это звучит.

Он не отвечает, но я слышу его шаги в гостиной.

– Привет, – говорит он с порога кухни. Вчера я не заметила, какой у него глубокий и

задумчивый голос, пока пыталась успокоить свои нервы.

– Я приготовила ужин, – говорю я, глядя на него. Он облокотился на косяк двери,

скрестив руки на груди. Он одет в темно-серую футболку и потертые джинсы, и он выглядит

более комфортным в повседневной одежде, так же, как и я. Его густые темные волосы в

беспорядке, словно он проводит по ним рукой каждые несколько минут. Я возвращаю свое

внимание к яйцам и пытаюсь отклеить их от дна сковородки.

– Я надеюсь, что ты голодный, – говорю я. – Потому что я очень. Я почти ничего не ела

сегодня, – слишком быстро и слишком нервно говорю я.

Он не отвечает. Я еще раз смотрю на него, и он мне улыбается.

– Что ты делаешь? – спрашивает он, наконец.

– Готовлю, – говорю я, кусая губу. Я пытаюсь, по крайней мере. Почему он не может

просто сделать что-нибудь? Он до сих пор не оправдал мои ожидания. Он молчит, не трогает

меня, даже сочувствует, по-моему. Внезапно я чувствую волну гнева на сестру. Она должна была

сказать мне, как вести себя с парнями.

– Хммм… – это все, что он говорит. Тишина окутывает нас, и я не знаю, как ее прервать.

Я резко кидаю деревянную лопатку в сковороду, и горячие кусочки яиц разлетаются во все

стороны и попадают мне на руку. Кожу обжигает, и на глазах выступают слезы.

Он подходит ко мне сзади и выключает конфорку. Он кладет руку на мое плечо, и я очень

стараюсь не вздрогнуть.

– Давай, – говорит он. – Пойдем, сядем.

Я оборачиваюсь, пытаясь состроить беспокойство на лице.

– А ужин?

– Я думаю, это может подождать.

Я следую за ним в гостиную и сажусь в одно из кресел, пока он устраивается на диване. Я

поджимаю ноги под себя и нервно начинаю щупать маленькие веревочки на диванной подушке.

На улице еще светло, но солнце начинает заходить, а окна нашей гостиной выходят на восток, из-

за чего в комнате полумрак. Он не включает лампу, и я рада. Будет проще и спокойнее.

– Я знаю, что это трудно, – говорит он. Он наклоняется вперед и кладет локти на колени,

глядя на пол. – Мне тоже не легко.

Я не знаю, что сказать, поэтому молчу.

Он разочарованно вздыхает.

– Ты не…ты не должна притворяться кем-то для меня, Айви. Я ничего не жду. Я хочу,

чтобы ты была собой, – он откидывается на спинку дивана. Его голос был усталым. – Я просто

хочу знать, кто ты.

– Ладно, – говорю я, пока мой мозг ищет скрытый смысл в его словах. Потому что это

казалось нереальным, что ему тоже не хотелось этого брака.

– Что ты хочешь знать?

Бишоп снова наклоняется вперед и смотрит на меня.

– Все, – спокойно говорит он, и мой желудок сжимается.

Я знаю, что я должна рассказать ему что-нибудь, но я так же знаю, что я должна быть

осторожной. Но даже если я буду осторожной, я не знаю, что я могу ему рассказать, потому что я

сама не знаю, кто я. Всю свою жизнь я думала, что я запасная дочь. Дублер моей старшей сестры.

А потом, неожиданно, два года назад, я оказалась в центре внимания. Я потратила всю свою

жизнь, становясь девушкой, которой они хотят меня видеть, я закрыла настоящую себя, закопала в

глубокий колодец. А сейчас я должна открыться незнакомому человеку.

Я отрываю от подушки одну ниточку.

– Ммм…я не знаю, – я делаю глубокий вдох. – Я люблю клубнику. Я хотела бы быть на

несколько сантиметров ниже. Я боюсь змей. Я люблю читать. Моя мать умерла, когда я была

ребенком, – я говорю быстро, словно эти слова ничего не значат. Интересно, он знает, что его

отец сделал с моей семьей? Как он забрал мою мать и убил ее, чтобы напомнить всем, в чьих

руках власть. Я просто подумала об этом, и мои щеки покраснели, а сердце забилось так сильно,

что я почувствовала боль в ребрах. Я должна остановиться, но вместо этого, я смотрю прямо в его

глаза. – Мне не нравится то, что делает твой отец, – да, может, Келли и жестока, но и во мне

есть бесшабашность, которую я не могу сдержать. – Это все, что ты хотел знать?

Выражение лица Бишопа не меняется, он сам спокоен.

– Это только начало, – говорит он, в конце концов.

Я знаю, что он ждет вопросов от меня. Вопросов о его жизни. Но меня это не волнует. Я

уже знаю о нем все, что стоит знать. Я знаю, кто его отец и какая у него семья. Все остальное для

меня не имеет значения. Но я слышу голос отца в голове: первый шаг – получить доверие.

Поговорить с ним, заставить его открыться.

– А что насчет тебя? – спрашиваю я с поддельным интересом. – Теперь твоя очередь.

– Ладно, – говорит он. – Я люблю пекан. Я хочу, чтобы у меня был подбородок, как у

моего отца, – его глаза светятся, и я знала, что он дразнит меня. – Я боюсь замкнутых

пространств, – продолжает он. – Мне нравится быть на открытом воздухе. Моя мать сводит

меня с ума, – он делает паузу, смотрит прямо на меня. – Мне нравится, как сверкают твои глаза,

когда ты злишься. Это все, что ты хотела знать?

Что-то трепещет в груди.

– Это только начало, – говорю я.

Глава 4

Следующим утром я просыпаюсь в пустом дом. Бишоп уже ушел, в записке, оставленной

на кухонном столе, он написал, что вернется к пяти. Я чувствую разочарование, когда читаю ее.

Не то чтобы я скучала по нему и хотела, чтобы он остался. Мне просто скучно. Я никогда не

умела просто сидеть на месте с книгой в руках. Я не могла жить без активности, и Келли говорит,

что это может привести меня к неприятностям. Она всегда говорила это с улыбкой, но я никогда

не думала, что она шутит.

Я чувствую себя изолированной в этом доме. Кроме моей сестры, у меня больше не было

друзей. Мой отец обучал нас дома, не доверяя учебной программе Президента Латтимера. Он

также волновался, что мы можем ошибиться и сказать кому-то о наших намерениях, если станем

дружить с другими детьми. Конечно, были люди, которые так же не принимали политику

Президента, но мой отец думал, что лучше держать наш план в секрете. Это был секрет Армии из

трех человек. Он никогда открыто не говорил о революции и предупредил нас не делать этого.

Последние два года я почти не выходила из дома, пока они с Келли заводили нужные

знакомства в нашей стороне города, укрепляли союзы, помогая людям, когда им не хватало еды.

Они также помогли людям из забытой части города, например, тому мужчине с рынка, чья дочь

тяжело болела (сейчас она с радостью выступает в качестве посланника). Мой отец всегда

говорит, что люди будут помнить эти добрые дела и поддержат нас. Но у нашей семьи не было

верных друзей, потому что людям нельзя доверять на сто процентов.

После завтрака овсянкой и малиной, я быстро принимаю душ и выхожу на террасу. Это

большое помещение, с темно-серым деревянным полом. В середине стоят два дивана с желтыми

подушками, а между ними стоит низкий кофейный столик. По стенам растет моя тезка, придавая

террасе более уютный вид. Я вижу все, но плющ не дает увидеть меня.

Задняя дверь соседнего дома открывается и на улицу выходит девушка, неся корзины в

одной руке и резиновыми перчатками в другой. Ее волосы длинные и прямые, они блестят на

солнце и кажутся золотыми, а не светло-русыми. Я всегда завидовала таким волосам. Они кажутся

легкими. А мои волосы тяжелые, густые, а цвет больше похож на кирпичную дорогу, а не на

золото. Я видела эту девушку однажды, но мы так и не познакомились. Возможно, она была на

церемонии бракосочетания, но я была слишком занята, чтобы оглядывать потенциальных невест.

Она спускается с крыльца, но дверь снова открывается, и из дома выходит парень.

– Как же мой завтрак? – спрашивает он, хватая ее за руку.

– Я оставила кашу, – говорит она. Ее голос высокий и словно детский. – И я

приготовила фруктовый салат.

Я вижу, что парень усиливает хватку на ее руке. Она вздрагивает и пытается отстраниться,

но у нее не выходит.

– Это не завтрак, – говорит он сердито. – Я хочу яйца. Или блинчики. Что-то горячее.

– Ладно, – вздыхает девушка. – Просто позволь мне…

– Сейчас, – говорит он.

Я спускаюсь с террасы в сад.

– Привет, – говорю я. Они оба поворачиваются в мою сторону.

Парень щурится, а потом отпускает руку девушки и подходит к низкому забору,

разделяющему наши дворы.

– Привет, – говорит он с улыбкой.

Я улыбаюсь ему в ответ, хотя понимаю, что не стоит делать этого.

– Я Айви… Латтимер, – говорю я. Моя фамилия до сих пор звучит непривычно. – Мы

только что переехали.

– Конечно, – говорит он, – я знаю, кто ты. Я ходил в школу с Бишопом, хотя он был на

несколько лет старше меня, – он протягивает руку. – Я Дилан Кокс, – он указал пальцем на

девушку. – А это моя жена, Мередит. Мы тоже недавно переехали.

– Привет, – говорит Мередит, глядя то на мужа, то на меня.

– Приятно познакомиться, – говорю я. – Ну, я просто хотела представиться.

Дилан снова улыбается мне. Его улыбка такая милая, что я даже забыла о его грубом

отношении к его жене.

– Не пропадай, – говорит он. Я стою у забора и смотрю, как он и Мередит возвращаются

в дом.

К полудню, я заставляю себя выйти из дома. Мне скучно и беспокойно, я не могу перестать

проигрывать эти сцены с Диланом и Мередит в голове. Это именно тот тип отношений, о которых

говорил мой отец, когда выступал против браков по договоренности. Он говорил, что молодых

девушек заставляют выходить замуж за парней, которых они никогда не встречали. Обычно, эти

парни принадлежат к высшему классу. Они невоспитанны, злы и избалованы. Их почти не

воспитывают, и это часто приводит к насилию. И теперь я увидела это своими глазами. Я хочу

помочь Мередит, но я не знаю, как.

Внезапно я обнаруживаю себя в зеленой зоне, которая разделяет жилые земли и

необитаемый лес. Здесь больше, чем двадцать акров травы и холмов, усеянных деревьями, а так

же тут есть пруд. Есть дорожка для велосипедов, и более широкая для прогулок, но сейчас день

понедельника, поэтому тут почти нет людей.

Я игнорирую дорожку и иду к пруду прямо по высокой траве. Я дохожу до низкого

деревянного моста над водой и сажусь на него, позволяя ногам болтаться над водой. Опустив руки

на колени, я смотрю на плавающих в воде уток и думаю о том, что нужно было захватить хлеба.

Я не смотрю вверх, когда я слышу шаги на мосту, но потом пара ног останавливается

рядом со мной, и я слышу знакомый голос Келли.

– Расскажи мне все, – говорит Келли, садясь рядом и толкая меня в плечо.

Я думаю, я должна была удивится, увидев ее здесь, но нет. Всю жизнь она была на шаг

впереди меня, на шаг впереди большинства людей, если уж на то пошло. Она всегда говорит, что у

нее везде есть глаза, и это мудро. Кроме того, я слишком рада видеть ее.

– Келли, – говорю я, улыбаясь. – Я ходила на рынок вчера, но там не было сообщений.

Я рада, что ты здесь.

– Я тоже, – говорит она, глядя мне в глаза. – Ты в порядке?

– Да. Но мы живем не в доме Президента Латтимера. Ты в курсе?

Она кивает.

– Я узнала об этом вчера. Как я поняла, это была идея Бишопа. Он не хочет жить с

родителями, – она пожимает плечами. – В этом есть смысл, если подумать. Но это все

усложняет, – она внимательно смотрит на меня. – Тебе нужно постараться, чтобы получить то,

что нам нужно. Ты выберешься оттуда. Это может занять немного больше времени, вот и все.

– Ладно, – говорю я. Я представляю себе, что я рыскаю в доме Президента Латтимера, и

меня ловят. Это было бы ужасно.

Одна из уток ныряет под воду, разбрызгивая воду.

– Так, – тихо говорит Келли. – Как он? Он тебя не обидел?

Я смотрю на нее. Она смотри вниз на воду, сжав челюсти.

– Нет, – говорю я. – Мы не…знаешь…

Она поворачивает голову в мою сторону.

– Почему нет?

– Я не знаю, правда. Я думаю, он понимает, что мне страшно, – я махаю ногами. —

Может, он просто не хочет.