Текст книги "Смерть со спецэффектами"

Автор книги: Элмор Джон Леонард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Контрабасист нахмурился.

«Эм-си-файв»? Нет, он, например, не помнит. А что они исполняли?

– К примеру, «К черту мандраж!». Знаете эту композицию? – улыбнулся Скип.

Робин смотрела на него и думала: «Господи, как мне тебя не хватало!»

3

На приеме у психиатра клиники Святого Антония Крис первым делом поинтересовался, зачем ему заключение психиатра, если он всего лишь переходит из одного подразделения полиции в другое. Он ведь все равно останется работать в здании под номером 1300 на Бобьен-авеню, только уже не на шестом этаже, а на седьмом.

Врач, начинающий лысеть узкоплечий молодой человек в очках, смотрел в заполненный Крисом опросный лист и, казалось, не слышал его.

– Скажете, если я где-нибудь ошибусь, – сказал он. – Вы – Кристофер Манковски. Дата рождения – 7 октября 1949 года.

Крис сказал, что пока все верно.

Врач откашлялся:

– В настоящее время вы – сержант, специалист по обезвреживанию бомб и взрывных устройств разного типа, приписанный к отделу криминалистики.

– И можете, если угодно, записать, что я также эксперт по огнестрельному оружию. Во всяком случае, был им. А сейчас и сам не знаю, кто я.

– Вы любите оружие?

– Что значит – люблю? Я специалист по оружию, а не коллекционер.

– Сколько револьверов у вас имеется?

– При мне всегда табельное оружие, а подаренный отцом полуавтоматический «глок» я держу на работе. Если вдруг ко мне домой вломятся воры, я не хочу, чтобы потом они гонялись за кем-нибудь с пушкой, в которой 17-патронный магазин.

– То есть с вашим «глоком»?

– Да, с австрийским 9-миллиметровым «глоком». Очень легким, между прочим…

– Даже со всеми этими патронами?

– Именно…

Последовала пауза, затем врач снова откашлялся:

– Вы служите в полиции Детройта с июня 1975 года.

– Правильно, – кивнул Крис. – В следующем месяце исполнится двенадцать лет.

– Повторяю, никаких комментариев, если сведения верные. Поправляйте меня, когда допущены какие-то неточности. Вы служили в армии, демобилизованы с почетом, но прослужили меньше года.

Крис ничего не сказал. Все так! Пять месяцев он служил в США, а остальное время – во Вьетнаме, в 25-м пехотном полку 3-й бригады. У Криса возникло ощущение, будто врачу не нравилось о чем-то спрашивать, если он заранее не знал ответа на свой вопрос. У него была внешность человека, которая не запоминается свидетелями.

– Как я понимаю, во Вьетнаме вы были ранены?

Он понимал правильно, поэтому Крис промолчал. Последовала долгая пауза, затем врач несколько раз кашлянул и нарушил собственную установку, спросив:

– Это верно?

– Да, верно.

– Вы проучились в Мичиганском университете два года.

– Я его бросил и ушел в армию.

– Добровольно?

– Точно. – Крис не видел смысла говорить, что провалился на экзаменах, так что его все равно отчислили бы.

– Почему?

– Почему добровольно? Хотел узнать, что такое война.

Последовала длительная пауза.

– А когда я демобилизовался, снова вернулся к учебе, – прервал Крис затянувшееся молчание.

– Вы получили диплом?

– Ну, по правде говоря, для этого мне нужно было ликвидировать кое-какие хвосты.

– Стало быть, высшее образование у вас незаконченное.

Господи, вот зануда! Крис ждал, пока врач внесет исправление в анкету.

– Вы холосты, никогда не были женаты.

Это было верно, но требовало объяснений.

– Возможно, вам будет интересно узнать, что я пару раз чуть не женился, – сказал Крис. – То есть я хочу сказать, что я не убежденный холостяк. Но когда женщины начинают заламывать руки, отпадает всякая охота жениться. Понимаете, они все время чего-то боятся.

Врач продолжил записывать, поэтому снова наступило молчание.

– Они что, вас боятся? – спросил он погодя.

– Да не меня они боятся. Видите ли, они опасаются, что со мной может случиться беда, раз я служу в полиции. Поэтому я и хочу перевестись в другой отдел. В настоящее время я живу вместе с молодой женщиной, фактически мы живем в ее квартире. Я хожу на работу пешком, а иногда меня подвозит Филлис, если рано выезжает. Она работает в банке, в отделе доверительного управления капиталом. – Крис запнулся. Чего ради он рассказывает об этом врачу? Но затем решил, что должен объяснить, почему Филлис подвозит его на работу. – Понимаете, месяц назад у меня угнали машину… Я оставил свой «мустанг» восемьдесят четвертого года прямо напротив нашего участка, хотите верьте, хотите нет. Машину до сих пор не нашли.

Психиатру, похоже, наплевать на его «мустанг»! Сидит и постукивает ручкой по столу…

– Вообще-то Филлис с самого начала волнуется из-за моей работы. А последние пару месяцев у нее появилась прямо-таки навязчивая идея, что я могу лишиться рук. Похоже, ее беспокоит не то, что я могу подорваться, а что мне взрывом оторвет руки. Как тогда я буду есть? Как одеваться? Я успокаивал ее, говорил, что не собираюсь оставаться безруким, что я очень осторожен. Но если уж это случится, она станет моими руками… Понимаете, поначалу я хотел перевести все в шутку, говорил, что она станет мне помогать, например, когда мне нужно будет помыться, и все в этом роде. Но потом понял, что этого не стоило говорить. Сразу было ясно, что она представляет себе всякие ужасы. Однако она так часто об этом говорила, что я стал поглядывать на свои ладони. Я начал замечать на них всякие линии, на которые раньше не обращал внимания. Наконец, мне до смерти надоели эти постоянные разговоры о моем неизбежном увечьи, и я решил перейти в другой отдел. И кроме того, понимаете, у меня была не очень интересная работа. По большей части приходилось просто торчать в участке.

Врач что-то строчил, прикрывая лист левой рукой. Крис молчал.

– Сколько времени вы работали в подразделении по обезвреживанию взрывных устройств?

– Шесть лет. Я начал в 12-м участке, на патрульной машине. Одно время работал сыщиком. Понимаете, в районе Палмер-парка настоящее пристанище для гомиков, так что приходилось иметь дело с насильниками, которые нападали на гомиков. В общем, я наряжался в женские тряпки и бродил по парку, привлекая внимание уголовников.

– В юриспруденции это называется провоцированием на уголовно наказуемое деяние.

– Ну да! У нас это называется полицейской ловушкой. Потом я перевелся в подразделение пожаров и поджогов, у меня был кое-какой опыт в этом деле. Три года я работал на страховую компанию в качестве дознавателя причин пожара при рассмотрении претензий на возмещение потерь. Но мне там не нравилось. Ходишь на пожарище по колено в воде, и от одежды вечно несет гарью. Думаю, именно поэтому от меня ушла моя вторая девушка. Мне приходилось развешивать одежду у раскрытого окна, чтобы ее проветрить. Поэтому я перевелся в подразделение по обезвреживанию взрывных устройств.

– Почему вы это сделали?

– Я же только что сказал. Чтобы уйти из подразделения пожаров и поджогов.

– Я имею в виду, почему вы выбрали именно подразделение по обезвреживанию взрывных устройств?

– У меня там знакомые ребята, доводилось сталкиваться с ними по работе.

– А были еще какие-то другие побудительные мотивы?

Вполне возможно, только Крис не был уверен, что стоило о них упоминать.

– Может, вы хотели себе что-либо доказать?

– Например?

– Ну, скажем, вашу мужественность.

– Мужественность? – Крис вскинул голову. – А каким образом работа со взрывными устройствами может влиять на мужественность, если она в один момент может лишить всякой мужественности, оторвав яйца?

Крис сразу понял, что этого ему не следовало говорить.

– Именно поэтому я и предположил, что вы могли перейти в этот отдел, считая эту работу своего рода проверкой.

– Для того чтобы доказать себе что-либо, нет необходимости оставаться на одной и той же работе целых шесть лет. Для этого ее нужно любить. Риск, конечно, есть. И когда соглашаешься на такую работу, разумеется, рискуешь, а иначе просто уходишь. Не знаю, что меня привлекло… Может, это как-то связано с тем, что произошло со мной во Вьетнаме, я часто об этом думал…

– А что произошло с вами во Вьетнаме?

– Там меня назначили в разведку, которая в основном работала с парнями из армии Южного Вьетнама. Одной из моих обязанностей был допрос пленников, которых они приводили, а потом я должен был рекомендовать, как с ними поступить.

– Имеете в виду, пустить в расход?

– Нет, что с ними делать. Отпустить на свободу, отослать их обратно… Но я не об этом. Хотя и об этом тоже. – Крис умолк, подбирая нужные слова. – Как-то раз меня послали допросить вьетнамца, который, как считали парни из армии Южного Вьетнама, работал на южновьетнамских повстанцев, то есть на Вьетконг. На него указал один информатор, и того схватили прямо в деревне. Я пришел и увидел, что парни, с которыми я работал, заставили этого вьетнамца, дряхлого старика, встать босиком на гранату с выдернутой чекой. Он обхватил ее пальцами ноги, удерживая гранату на месте, а руки у него были связаны за спиной. В жизни не видел такого насмерть перепуганного человека. Они поставили его за стеной разрушенного дома на случай, если нога у него соскользнет и граната взорвется. Мне пришлось разговаривать со стариком через эту стену, а мой переводчик лег на землю и отказался встать, когда я ему приказал. Парни из армии Южного Вьетнама отошли метров на тридцать, стояли и курили. Ну, я задал старику несколько вопросов. Он, простой крестьянин, ничего не знал о Вьетконге. Он плакал и дрожал от страха, стараясь удержаться на гранате. Он даже имена своих детей не мог вспомнить. Я сказал парням, что старик невиновен, и пошел к нему, собираясь вставить чеку на место и отпустить его. Когда я развязал его и поднял голову, смотрю, эти парни уходят. Я заорал им вслед: «Где эта проклятая чека?» Они сказали, что швырнули ее неподалеку. Я снова закричал: «Помогите мне найти ее! Не можем же мы оставить старика в таком положении». Один из них посоветовал: «Пусть возьмет гранату и зашвырнет ее подальше». Им было наплевать на старика, они пошли дальше и все время гоготали. Некоторые из этих парней были даже знакомы со стариком. Они знали, что он не вьетконговец, но им было наплевать. Они просто ушли.

Крис замолчал. После непродолжительной паузы продолжил:

– Я ползал по земле, искал эту проклятую чеку, но наконец бросил это дело. Старик все плакал – он не мог бы справиться с этой гранатой. Единственное, что пришло мне в голову, – заставить его сойти с гранаты, тогда бы я быстро ее схватил и забросил подальше. Но я не мог ему объяснить, что мне от него нужно, так как переводчик убежал. Я попытался было с помощью жестов ему объяснить, что от него требуется, но было ясно, что он меня не понимает. Тогда я решил подойти к нему, толкнуть его в сторону и схватить гранату. Но он должен был стоять спокойно. Я начал к нему подходить и все говорил: «Не бойся, отец. Тебе нечего бояться». Я уже был от него на таком расстоянии, как вот эта дверь, когда он не выдержал. Он подбежал ко мне и изо всех сил вцепился мне в одежду, и за те пять секунд, которые оставались до взрыва, я так и не смог его оторвать от себя, никак не мог. Граната взорвалась вместе со стариком, который цеплялся за меня. Он погиб, а мне поранило осколками обе ноги. Я провалялся в госпитале год и три месяца, а потом меня демобилизовали.

Наступила долгая пауза, во время которой слышно было лишь, как врач постукивает ручкой по столу и слегка покашливает.

– Когда вы приблизились к старику, сержант Манковски, вы испытывали страх?

– Страх? Еще бы! Я до смерти боялся.

– Понятно, но вместе с тем я полагаю, что преодолеть страх вам помогла ненависть, которую вы испытывали в тот момент к солдатам из армии Южного Вьетнама.

– Может, и так, – кивнул Крис.

– Но сейчас в не менее опасных ситуациях, думаю, ваш страх больше не заглушается, к примеру, чувством сильной злости. Страх выходит наружу, и вам приходится с ним справляться. Страх, который проявляется, к примеру, в опасении остаться безруким.

– Это не я волнуюсь из-за своих рук, а Филлис.

– Вы сказали, цитирую: «Однако она так часто об этом говорила, что я стал поглядывать на свои ладони…»

– Это из-за Филлис.

– Вы и сейчас на них смотрите.

Крис положил руки на колени, сцепил пальцы и решил ограничиваться односложными ответами и не возражать врачу.

Помолчав, психиатр сказал:

– Мне сообщили о происшедшем вчера взрыве бомбы. Каковы обстоятельства гибели того человека?

– Мы предполагаем, что погибший попытался, так сказать, опередить взрывную волну, которая распространяется со скоростью пятнадцать тысяч футов в секунду, но ему это не удалось.

– Вы сделали все, что смогли?

– Если хотите, я могу представить вам мой отчет.

На этот раз врач молчал так долго, что Крис решил: наконец-то все позади.

– А у вас есть еще какие-то страхи? – спросил психиатр, откашлявшись.

– Какие это?

– Ну, боитесь ли вы животных или насекомых?

Крис подумал, затем ответил:

– Не люблю пауков.

Держись, докторишка! Тут не к чему придраться, кто их любит, этих пауков…

– Вот как? Интересно! Стало быть, страх перед пауками.

– Я не сказал, что боюсь их, а просто не люблю.

– А вы не думаете, что вы пытаетесь приуменьшить силу своего страха, заменить его неприязнью? Я задаю вам этот вопрос, сержант Манковски, потому что страх перед пауками может указывать на дисфункцию в области сексуальной идентификации. Точнее, страх оказаться бисексуалом.

Крис задержал дыхание, потом спросил с расстановкой:

– Вы полагаете, что, если мне не нравятся пауки, это означает, что я бисексуал?

Врач вскинул голову и впервые внимательно посмотрел на него.

– Успокойтесь, у вас такой вид, будто вам угрожают…

– Послушайте, меня прислали сюда на обычный медосмотр. Угнетала ли меня моя работа? Не испытал ли я какой-нибудь стресс? Нет, я просто желаю перейти в другой отдел. И только из-за Филлис… А теперь вы пытаетесь убедить меня, что у меня проблемы.

– Я не считаю, что у вас проблемы.

– Тогда что вы пытаетесь мне доказать этими пауками?

Глядя ему прямо в глаза, врач сказал:

– Я полагаю, что паук – это символ, или, если угодно, клиническое объяснение мощного нервного импульса, то есть волны возбуждения, распространяющейся по нервной системе, что указывает на страх наличия бисексуальных половых признаков, особенно в форме фаллического клитора!

Крис уставился на психиатра, который в свою очередь не сводил с него взгляда.

– Я ответил на ваш вопрос?

– Да, спасибо, – вздохнул Крис.

Этот врач просто псих, а не психиатр! Жалкий слабак, который сидит у себя в кабинете в своем белом халате и обрушивает идиотские, нахватанные знания на голову, как ему кажется, тупого копа. А эта заява про фаллический клитор! Нет, ему не справиться с этим дуралеем иначе, как только кивать и соглашаться.

– А что вы испытываете по отношению к змеям? – спросил врач.

– Змей я люблю, даже очень. С ними у меня не было и нет никаких проблем.

Врач все еще держал его под прицелом своего взгляда и не позволял уйти.

– Вы понимаете, что ваша предыдущая работа могла вас психосоциально ослабить?

– Конечно, это я понимаю, – сказал Крис.

– В таком случае существует связь между вашим страхом перед пауками и вашим желанием доказать – посредством работы со взрывными устройствами – свою мужественность. Я думаю, вы опасались, что эта работа способна лишить вас мужской силы. Она могла, как вы сказали, «оторвать яйца».

– Это просто такое выражение, – сказал Крис. – Не надо понимать его буквально.

– Кстати, вы когда-либо испытывали неспособность совершать полноценный половой акт?

Крис не торопился отвечать. Но, не усмотрев в вопросе ловушки, сказал:

– Нет, ни разу в жизни.

– Правда?

– У меня есть свидетельницы.

– Ну, это не так уж важно.

Крис смотрел на склоненную голову доктора, на его редкие, тщательно причесанные волосы.

– Вы мне не верите, да?

Доктор побарабанил ручкой по столу, не глядя на него.

– Полагаю, вы являетесь одним из редких исключений.

– Исключений из чего?

– Видите ли, в научной работе, выполненной в Мюнстере, что в Западной Германии, исследования показывают, что в сперме напористых, самоуверенных и сексуально озабоченных мужчин почти неизменно низкий процент сперматозоидов.

– Это интересно, – заметил Крис. – Мы на этом закончили? – Он встал и, не дожидаясь вопроса, сказал: – Мне пора возвращаться, нужно еще передать дела.

– Итак, вы уходите из подразделения по обезвреживанию взрывных устройств. Но мы с вами еще не обсудили, куда вы переводитесь.

Крис снова опустился на стул.

– Вы кажетесь слишком возбужденным, – продолжал врач.

– Ничего подобного.

– Вы в этом уверены?

– У меня времени в обрез. Мы с Филлис договорились встретиться в баре. – Крис взглянул на часы: было без двадцати пять. – Ровно в пять.

Врач улыбнулся:

– Я вас не задержу. Мне интересно знать, и, может быть, вы успеете объяснить, почему вы попросили перевести вас именно в отдел по расследованию преступлений на сексуальной почве?

4

Скип проглотил крохотную дозу наркотика – меньше, чем ноготь мизинца, – отхлебнул пива и уютно устроился в кресле в ожидании, когда Робин начнет прочищать ему мозги. Швы на пластиковом кресле слегка разошлись, но все равно оно было глубоким и удобным. Единственное, что Скипа раздражало, был яркий свет от бра без абажура, резко отражавшийся от белой стены. Похоже, стену покрасила сама Робин, стараясь придать более пристойный вид убогому жилищу.

Итак, она вернулась в их старый квартал, в дешевую квартиру на Кэнфилд-стрит, недалеко от Университета Уэйна штата Мичиган, где они когда-то шатались в брюках клеш, нагружались наркотиками и спиртным, занимались любовью и по ночам выходили из дома на улицу, где шла своя ночная жизнь. В те годы эта центральная улица крупного промышленного города считалась районом трущоб.

Лампочка в бра вспыхивала молнией, бросая яркий свет на белую стену. Действие ЛСД проявилось мгновенно: все вокруг стало казаться словно плавающим в воздухе, начали происходить странные метаморфозы. Из кухни вышла Робин с двумя банками пива, и ее рука вытянулась на целых десять футов, передавая ему банку.

– Я по тебе скучала. Ты знаешь, как давно это было?

Она уже замолчала, а он лишь теперь услышал ее. Это было что-то новое. Скип поднял руку, помахал ею перед собой и ощутил воду. Вот почему звук ее голоса был таким неспешным!

Она спросила, что он делает.

– Ничего, – ответил он.

У него было впечатление, будто он плавает в бассейне, окруженном полками с книгами и пачками старых подпольных газет, которые она сохранила. Робин сидела за письменным столом, заваленным папками, блокнотами, тетрадями и прочей дребеденью, белая стена была у нее за спиной. Губы у нее зашевелились, и скоро он услышал:

– Когда мы были вместе в последний раз?

– Ну, ты даешь! – Перед его внутренним взором замелькали даты, и он выбрал нужную. – В апреле семьдесят девятого, в федеральном суде.

Робин покачала головой, и вода засверкала и запузырилась, как напиток с содовой.

– Я не об этом, а про то, когда мы были с тобой наедине.

– Ну, это было в Лос-Анджелесе. В том мотеле, где останавливались Джим Моррисон и «Дорз».

– Поэтому ты и запомнил?

– Мотель справа от бульвара Сансет. Ты вошла, и я не сразу понял, ты ли это или какая-то светлокожая цветная девчонка, волосы у тебя были все в кудряшках и стояли облаком вокруг головы. Я говорю: «Ты кто, Анджела Дэвис?» А когда разглядел под этими волосами тебя, то не сумел быстро скинуть одежду. – Скип усмехнулся, видя перед собой ту сцену в мотеле.

– А спустя пять дней, – услышал он голос Робин, – нас схватили.

– Я в тот день ездил за наркотиками в Венис, в этот развеселый пригород Лос-Анджелеса. Понятия не имею, как нас могли вычислить, особенно тебя с африканской прической.

– Тогда я тоже этого не понимала. А потом решила, что, возможно, это и к лучшему. Вначале все казалось таким увлекательным – подполье, опасность, риск. Но, если подумать, в жизни мне не было так тоскливо.

– А мне – нет, – сказал Скип. – Я постоянно ввязывался в разные истории, одна рискованнее другой. Один раз даже банк ограбил.

Ему послышалось, будто Робин сказала «Отпад!», но как-то спокойно, видимо, это признание не слишком ее поразило.

– Всего один раз, потому что меня раздражали камеры видеонаблюдения, которые все время на тебя таращатся. Я принялся за бакалейно-гастрономические магазины. Супермаркеты «Севен-илевен», что торгуют с семи утра до одиннадцати вечера, мне особенно нравились, только там много не возьмешь.

Он смотрел, как она теребит свою косу. Вот она ее погладила, и кончик косы приподнялся и потянулся к нему через всю комнату. Он поднял руку и потрогал его.

– Что ты делаешь?

– Ничего.

Он протянул руку за спину и нащупал свои длинные волосы, стянутые в конский хвост. Стараясь держаться нормально, он смотрел, как Робин отпила пива. Сейчас она была без очков. Потом облизнула губы языком, а он сидел и ждал, что ее язык дотянется до его рта, как если бы это был змеиный язык. В ней было что-то от змеи. Она могла мгновенно ужалить резким словом, когда меньше всего этого ожидаешь. При этом выглядела классно, другой такой в мире не было. Язык у нее снова спрятался во рту, и Скип спросил:

– Ты когда-нибудь трахалась под водой?

– В далеком прошлом.

У нее был такой вид, будто она ждала, вспомнит ли он прошлое. Как вчера в ресторане, когда она словно подстегивала его память, возвращая его к событиям, которые происходили за последние двадцать лет.

– Ты был под дозой, когда воровал? – донеслось до него.

– Думаешь, я ненормальный? Конечно!

– А пускал в ход оружие?

– В банке нет, но потом да.

Она сделала еще глоток пива.

– А тебе приходилось убивать?

Искрящаяся вода успокоилась, и он увидел, что Робин ждет его ответа и улыбается ему.

– Однажды я заколол одного парня шпагой. И сделал я это мысленно.

– Когда снимался фильм?

– Ну да! В Испании. Но тебя, конечно, интересует, как я взорвал машину одного парня? Она взорвалась, как только он открыл дверцу. Я не знал этого парня, ни разу его не видел, только уже потом увидел его фото в лос-анджелесских газетах. Это была обыкновенная разборка, парень шуровал на чужой территории.

Робин по-прежнему наблюдала за ним. Кидала на него внимательные взгляды.

– Это когда я пользовался тем надежным убежищем в городке Венис. Я кое-куда съездил, вернулся и застал банду ублюдков, которые там гужевались. Не думаю, что кто-то из них меня знал, правда, как-то раз, когда я там останавливался, один урод пару дней все глазел на меня, а потом вдруг говорит: «Ты ведь Скип Джибс? Это ты взорвал федеральный призывной пункт в Детройте в 1971 году, какого-то там сентября».

– Двадцать девятого сентября, – сказала Робин. – В мой день рождения.

– Этот дегенерат заявил, что был членом подпольной организации «Метеорологи». Эти леваки с самого начала выступали за применение насилия против существующей в стране власти. Сечешь? Между прочим, они обосновались близ Детройта в Анн-Арборе, а название взяли из песни Боба Дилана: «Не нужен нам метеоролог, чтобы определить, в какую сторону дует ветер». Так вот, этот метеоролог сказал, что достанет мне сигареты с марихуаной, сколько угодно и бесплатно. Понимаешь? Он был наркодилером, а потом он свел меня с одним мексиканским придурком, работавшим на того парня, который заплатил мне за работу и которого я никогда не видел.

– И сколько ты за эту работу получил?

Задавая этот вопрос, Робин повернулась к столу и взяла баллончик с аэрозолем.

– Пять кусков. Я сам назначил эту цену, условившись, что вся сумма будет в стодолларовых купюрах.

– Ты продешевил, – заметила Робин, стоящая у белой стены с баллончиком в руках.

– Да, но это было десять лет назад.

– Сейчас за такую работу можно получить гораздо больше.

– Короче, это было года за два до нашей встречи в Лос-Анджелесе.

– К этому мы и возвращаемся, – заметила Робин и, пристально глядя на него, спросила: – И знаешь, почему? Потому что спустя пять дней нас схватили. Ты сказал, что понятия не имеешь, как нас могли вычислить. А ты когда-нибудь думал, что кто-то подсказал копам, где нас искать?

– Конечно думал.

– И долго ты над этим думал? – усмехнулась Робин. – Лично я размышляла об этом восемь лет. Я составила список всех, с кем мы тогда поддерживали связь, а также тех, кто мог знать или выяснить, где мы скрываемся. После тщательной проверки вычеркнула из этого списка имена всех, кроме двоих, и они были в самом начале моего списка.

Она повернулась к белой стене и стала разбрызгивать из баллончика краску, водя рукой то вверх, то вниз. Потом отступила в сторону, и Скип увидел надпись из ярко-красных букв в фут вышиной.

– Марк, – прочел он вслух. – И что это должно означать?

– Темные волосы, карие глаза, статную фигуру… Состоял в штате ежедневной газеты «Мичиган дейли», занимался там рекламой. Помнишь Марка-оратора?

– Марка Рикса с портативным мегафоном? Конечно помню. Он подстегивал студентов, заставлял их петь, когда копы бросились на штурм через двор, а Марк рванул в бар «Дель Рио». Боже, ты заставила меня все вспомнить! «Раз, два, три, четыре, пять, государство бьем опять!»

– «Шесть, семь, восемь, за Вьетнам – война боссам!» И это при том, что его мать платила за его учебу, а?

Робин снова писала что-то на стене.

– В бардачке своего красного «порше» он хранил красную книжку цитатника председателя Мао, – бросила она через плечо. Потом повернулась, шагнула в сторону, и Скип прочитал:

– Вуди. А этого я прекрасно помню! Старший брат Марка. Вечно под дозой или пьяный.

– Старший, но более глупый, – заметила Робин. – Вудроу Рикс… Мы звали его Бедняжкой.

Скип кивнул:

– Толстый, рыхлый парень с курчавыми волосами. Вечно юлил… Типичный маменькин сынок…

– Боялся темноты, – сказала Робин.

– Ну да! Мы выключали свет, и он до смерти пугался. Но зато он всегда был при деньгах. Марк заставлял его за все платить.

– Потому Марк и позволял ему таскаться за собой. Когда у Марка кончались деньги, он заставлял Вуди идти домой, и мамочка выписывала ему чек. Помнишь их дом? С плавательным бассейном?

– Ну да! Там мы с тобой занимались любовью под водой… Как-то раз мы поехали туда на уик-энд. – Скип усмехнулся, вспомнив огромное застекленное помещение с бассейном, где голосам вторило гулкое эхо. – Все напились, сорвали с себя одежду и попрыгали в бассейн.

– А кое-кто даже в одежде, – сказала Робин. – Их мать все время шныряла рядом. Помнишь? Не делала никаких замечаний, но все время подсматривала за нами. Она была алкоголичкой. Марк говорил, что она выпивает по полтора литра виски в день.

Скип зажмурился, давая отдохнуть глазам от резкого света, и слушал, как Робин рассказывала ему о ссорах Марка с его матерью. Марк был дерзким, резким, а Вуди был ее любимчиком, ее маленьким принцем, она нянчилась с ним до шестнадцати лет, а потом они стали пить вместе. Скип усмехнулся. Молча слушал, как к тому времени их отец ушел от семьи, развелся, и его оставили без единого цента, потому что все деньги были собственностью матери. В свое время ее отец изобрел какие-то втулки на колеса автомобилей или что-то в этом роде и сделал на этом состояние.

– А потом, когда мать допилась до могилы и огласили ее завещание, угадай, что они узнали? – спросила Робин.

– Все получил этот маменькин сыночек. Я прав?

– Прав. Вуди досталось около пятидесяти миллионов плюс дом.

– А Марка щелкнули по носу за то, что он вечно умничал и задирал Вуди.

– Ну, не совсем. Марк получил два миллиона, но почти просадил их, когда надумал устроить рок-концерт на открытом воздухе в Понтиаке. Его затея провалилась из-за дождя. Потом он купил театр и теперь занимается постановкой мюзиклов. Думаю, Вуди ему помогает. Постановки так себе, но все-таки это шоу-бизнес. Марк стал знаменитым. В журнале «Пипл» ему посвятили целую статью. «Иппи становится яппи. Радикал шестидесятых покончил со своими фокусами и ставит всеми признанные мюзиклы в местном театре». Я не поверила своим глазам.

– Ничего себе! А ведь в свое время эти иппи, члены Международной партии молодежи, принимали активное участие в кампаниях гражданского неповиновения и протестах против войны во Вьетнаме. Они были в рядах шестнадцатитысячной демонстрации в Чикаго в 1968 году во время национального съезда Демократической партии. Впрочем, деньги, думаю, кого хочешь свернут с пути истинного. Были иппи, стали яппи… Чем сидеть в тюрьме за свои убеждения, лучше стать яппи, то есть преуспевающим бизнесменом, и поплевывать на интересы других людей! Так что все путем…

– Меня бесит, что его называют радикалом шестидесятых, – возразила Робин. – Марк был всего лишь пешкой, играя роль радикала перед телевизионными камерами.

– Милая, уж не хочешь ли ты сказать, что мы всерьез пытались изменить мир? Мы были просто бесшабашными бездельниками. Все эти вопли насчет Вьетнама всего лишь вздрючивали нас. Мы бесновались, орали, а главное было – напиться, накуриться дури и поваляться с девчонкой. И куда все сейчас подевались? Думаю, остепенились, влились в истеблишмент…

– Но не все, – сказала Робин.

Стоило видеть, с каким гордым и непреклонным видом она это произнесла. Скип бросил взгляд на имена на белой стене. Ха! Марк, Вуди… Братья Рикс, оказывается, донесли на них.

– Слушай, чего я понять не могу, что именно братья Рикс знали о наших делах. Ровно ничего.

– Многое знали. Марк знал, что я встречалась с тобой в Лос-Анджелесе. Я видела его как раз перед своим отъездом.

– Ну, это еще не значит, что он на нас донес.

– Скип, я это чувствую, понял? Я знаю, что это сделал он.

Робин терпеть не могла, когда ей противоречили. Лицо у нее стало жестким, глаза злыми и холодными.

– Ладно, допустим, они на нас донесли, а теперь сидят на пятидесяти миллионах баксов. И вот ты смотришь на свою жалкую конуру и считаешь, что они у тебя в долгу. Я верно говорю?

– Это мы с тобой считаем, что они у нас в долгу, – уточнила Робин.

– Отлично. И сколько же они нам задолжали?

– Тут есть о чем подумать, – сказала Робин. – Как насчет семисот тысяч? По десять кусков за каждый месяц тюрьмы. По триста пятьдесят тысяч каждому.

– Я просидел дольше тебя.

– На несколько месяцев. Я откинула их для простоты расчета.

– Ладно, и как мы их добудем?

– Я попрошу деньги в долг, взаймы.

– Семьсот тысяч? Могу себе представить, что они тебе на это скажут.

– Сначала я им позвоню.

– А потом?

– А потом как-нибудь ночью их театр взлетит на воздух.

– Ну и ну! Нехилый прием – взорвать к чертям их театр. Мне это нравится.

– А когда дым рассеется, я снова им позвоню.

– Мол, платите или ждите еще один подарочек.

– Нет, это не будет вымогательством, я попрошу у них в долг.

– Именно это ты скажешь копам?

– Скажу, что я никому не угрожала.

– И все равно они примутся за нас, особенно за меня. Я ведь взрывник.

– О тебе никто не будет знать, ты станешь жить в доме моей матери. Она в трехмесячном круизе, так что весь дом в твоем распоряжении.