Текст книги "Ее величество-Тайга. "

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

– Жаль. А то «пульку» расчертили бы! Вчетвером в преферанс – здорово! – не отступал радист.

– Потом когда-нибудь.

– А жаль, – вздохнул начальник сейсмостанции и, провожая Ашота, извинился: – Ты не обижайся. Мужики спят. Некого даже подвинуть. Но ты ж еще наведаешься к нам?

– Там видно будет.

Никто из отряда Терехиной, да и сама Нина, не ждали Ашота. Все были уверены, что больше он к ним не покажется.

– Ну, жизни не стало на профиле, – буркнул Олег и, бросив ложку, вышел из будки.

Нина от неожиданности поперхнулась. Рабочие отряда нахмурились:

– Пожрать спокойно не дадут.

– Какого черта по ночам людей тревожат?

И только повариха засияла обрадованно. Не придется остатки ужина выбрасывать.

– Проходите. Ближе к теплу. Раздевайтесь. Не к чужим пришли все ж, – пробасил с нар радист.

– Накорми. Да чаю покрепче дай, – сказала Терехина поварихе.

– И то верно, а то жрать охота так, что даже переночевать негде, – поддакнул дед Василий.

– Ох, ну так бы и говорили. А то я подумал, что на ночь глядя стружку с нас снимать решили, – повеселел рабочий и, высунув голову из будки, крикнул: – Олежка, начальство не тебя, а из тарелки клевать будет. С ночевкой пришли. Так что возвращайся, когда управишься.

И тут же в дверь Олег ввалился:

– В дурака срежемся?

– На что? На тебе сама тайга клеймо это поставила. Во весь лоб, – съязвил старик.

– Гляди-ко, дед наш при начальстве хвост распустил. А чем докажешь, что я дурней тебя или других? – вызверился Олег на деда.

– Языком ты своим доказал.

– Э-э, старик, так мой язык плохо говорит, когда голодный я бываю. А вот на сытую ты меня не слушал.

Ашот ел, оглядывая каждого. Дед Василий уже чаем грелся. Блаженствовал. Олег около печурки примостился – валенок подшивал. Нина журнал заполняла. Радист на верхней полке книгу читал. Двое рабочих говорили о чем-то своем вполголоса. Повариха к роднику по воду ушла.

– У кого сегодня побывали? – внезапно повернулась Нина к Ашоту.

– Этот профиль весь обошел.

– Ну и как?

– Что как? Посмотрел. Свое вспомнил.

– Ругать будешь всех потом? – усмехнулась Терехина.

– И этого не миновать. А ты как думаешь? Побывал я у топографов. Неплохо работают ребята. Чисто. Профиль проверил. Замечаний не было. А вот в будке! Ну куда же годится? Даже утеплить не смогли. Сухой штукатуркой не оббили. Ветер во все щели. Холод собачий. Сколько ни топи – одежда и обувь за неделю не просохнут. А ведь отправляем всем. Для профиля. Только вместо топографической будки камералку на базе утеплили.

– В ней женщины работают. Тоже люди. И простывают…

– Ты мне брось! Камералку досками обшить можно было снаружи. Они на базе имеются. А вот штукатурка – для профиля. И делать, утеплять эти будки нужно было тогда, когда они на базе были!

– Ничего, побольше топить будут. У нас вон тоже будка без штукатурки, а на холод не жалуемся, – не уступала Нина.

– А и чем гордиться? Тебе на верхней полке тепло. А ты внизу попробуй выспись. К утру зад от досок не оторвешь, – вмешался Олег.

– Не на досках голых спишь. Как же в снегу, в спальном мешке ночевали? И ничего! – перебил его рабочий.

– Нужды в том не вижу. Времена меняются! Хватит смотреть на нас как на героев, пора – как на людей. А то этот героизм потом боком выходит! – кричал Олег.

– На всех этой штукатурки все равно не хватит, – вздохнула Нина.

– Послушай, я видел, что ни одна из будок на профиле не утеплена. Люди болеют. Уходят с профиля, из геологии вообще, а мы говорим о нехватке сухой штукатурки, которая и стоит копейки. Ну ладно это! А вкладыши в спальные мешки? Их почему не хватает? Сотнями высылаем. На все базы. Но почему их нет на профиле? Нет самого элементарного – полотенец. Спецовки – смотреть страшно. А ты… Впрочем, что тут. Если мы недоглядели, так почему молчал Терехин?

– Что там вкладыши? Без них можно прожить. А вот со спецовкой действительно плохо, – поднял голову Олег.

– Не со спецовкой плохо. А с нормами ее износа. Как будто это не спецовка, а вечернее платье, которого, кстати, у меня никогда не было. Кто же при нашей работе сможет телогрейку три года проносить или сапоги – два года? Брезентовые рукавицы – пара на месяц, – ворчала Нина.

– Они к концу недели ни на что не годятся. Одни клочья от них остаются. Вот и работай голыми руками. На морозе в минус сорок. Ящики с аммонитом все ж не нитками прошиты – пробиты гвоздями. И между прочим, ящики эти нам вскрывать приходится, – злился второй рабочий.

– А куртки брезентовые, смех сказать, на пять лет выдают. Будто мы по воздуху летаем в них. И кто эти нормы износа придумал? Вот сунуть бы его на профиль годочка на три с этой экипировкой, так он, пожалуй, голышом из тайги на вторую зиму выскочит. Может, тогда бы понял, почем фунт лиха и чем наши заработки пахнут. Привыкли укорять нас большими деньгами. Так чего же ни один из завистников к нам не пожалует? Мы б его приняли. За милую душу, – зло косился Олег.

– Знаю об этом. Сам вместо робы не одну свою шкуру в тайге оставил. Не я эти нормы установил. Писали мы по этому поводу, да только толку пока нет.

– Надо придумать что-то. Ведь Сахалин – не Сибирь и уж, конечно, не Подмосковье. А нормы на всех одинаковы. Разве так положено? – напирал Олег.

– Что нормы? Их в один день не изменишь. А вот со мною совсем смешно получается. Принят радистом в отряд. А меня заставляют и ящики с аммонитом носить. Разгружать сани, тракторные тележки. А доплачивать мне за эту работу никто не соглашается. А я что, обязан? Задарма нынче чирей на заднице не вскочит. Отказался несколько раз – скандал мне гаврики закатили! А Терехин так и сказал: «Интеллигентов на профиле не держим». А я что, я не отказываюсь. Но пусть платят. От даровой работы кони дохнут, – возмущался радист.

– Так. Понятно. Слушай, Терехина, если используете человека на работах, не связанных с его обязанностями, ставьте его дополнительные часы в табеле. А прогрессивку и премию в связи с этим и на него распределяйте. Согласно отработанному. И чтоб я подобных жалоб больше не слышал от людей. Под контролем буду держать! Кстати, хорошо, что сказал. Проверю, как в других отрядах с этим дело обстоит, – пообещал Ашот.

– Мы все тут не паиньки. И далеко не всегда приходится делать лишь то, что положено. Ни я, ни Олег не обязаны таскать аммонит на шурфы, быть за грузчиков. Однако делаем и молчим. Двое рабочих не могут с этим управиться сами. Мы все заинтересованы в проведении взрывов. Что ж, и нам доплачивать, и Шамшале – трактористу?

– И вам, и ему! Ты это и сама знаешь. Экономия на людях в этом случае дурно пахнет. А все потому, что именно на ней кто-то моральный багаж себе создает. Да только знай – средства не те! От вас не героизма требуют, не жертв, они никому не нужны. А работы! С полной отдачей, но не за счет недоплат, – оборвал Ашот начальника отряда.

– Вот и я так говорил. А ведь прав был! – повернулся Олег к Нине.

– На копейках экономим, что и говорить. Пойдешь на базе продукты для отряда получать, так всю шею пропилят. Это не бери, это не надо! А кладовщик тоже хорош, яичный порошок не дает, пока компотов не возьмешь. А люди ругаются – компоты эти дорогие. Да и зачем они нам, консервированные, когда в тайге полно ягод. Самим бесплатно набрать можно. Вот и вертись меж двух огней. Не возьми я компотов – кладовщик вопит. Не отпускает того, что нам нужно. Возьми – свои вместе с компотом проглотить норовят, – жаловалась повариха.

– Так те компоты не копейки стоят. Раскинут на каждого за харчи, вот тебе и выкладывай – по три червонца за удовольствие черешню или вишню попробовать. А на кой хрен они мне сдались? Жил я без них. Зачем теперь? Мне, как и всем, деньги с неба не сыплются. За эти три червонца так вкалывать приходится, что пена клочьями летит. Зачем на склад барахло привозят? Нас спросили – нужны ли компоты или эти еще, сухофрукты? Тоже мешками навязывают. Заботу проявляют. Просим рис – дают манку. А кто ее жрать будет? От нее не только не наработаешь – срать нечем станет! – кричал Олег. – А мой желудок – не мусоропровод!

– Зато Терехину попробуй заикнись! Тут же высмеивает. Мол, а что, я за вас все это жрать обязан? – поддержал радист.

– А по мне, так что сварят, за то и спасибо скажу. На всякий вкус не угодишь. Кому манка, а кому – макароны. Я их, к примеру, терпеть не могу, – подал голос рабочий.

В будке грохнул такой смех, что мужик враз сник. Голову в плечи вобрал.

– А что тут смешного? – не понял Ашот.

– Расскажи ты, Нин!

– Да ну вас, – отмахнулась она.

Мужик спешно за дверь шмыгнул. Повариха отвернулась. Рот кулаком затыкала: пыталась смех удержать.

– Да недавно у нас это случилось. Повариха приболела. Ну, мы ее на базу отправили. А сами решили по очереди готовить. Чтоб не обидно было всем. Ну, пришел и его черед. Мы ушли шурфы заряжать. А этот тип решил нас макаронами угостить. Сам же понятия не имел, как их готовить. Тут же, как на грех – кок от сейсмиков пожаловал. Бывший флотский. Старый мухомор. Ну и посоветовал Кольке продувать каждую макаронину. От муки. Чтоб не слипались. Тот и поверил. Поставил мешок перед собой и дует. А кок к нам, мол, гляньте, чем ваш Колька занят, покуда вы вкалываете. Ну, мы решили посмотреть. А кок опередил нас. Подошел к Кольке и говорит: медленно, мол, дело движется. Надо ускорить. Колька вылупился на него. Спрашивает: «А как?» Тот ему и говорит: мол, не только ртом работать надо. Продувать – так продувать. Снимай штаны и трудись с двух концов. Только тут наш дурак допер, что его купили. Кинулся он на кока. Не успей мы вовремя – сварил бы его вместе с теми макаронами. Едва отняли…

– Ну, шутка – шуткой, а кладовщиком придется заняться. Выясню на базе, в чем дело, – посерьезнел Ашот.

– Эх, если бы удалось его прижать! Здорово бы было! Да и не одни мы из-за него мучаемся. Весь профиль, – вздохнул радист.

– Ну, это не проблема. Давно надо бы сказать, – глянул Ашот на Нину. Та голову опустила.

– Что ж, ребята, где вы мне место нынче отведете? – спросил старик Василий.

– А ты, дед, давай сюда. Наверх. Тут теплее. Места хватит всем. Отдохнешь по-человечески.

Пусть на язык злые мы, ты не на это смотри. Полезай, – подсадил старика Олег.

А сам, подвинувшись поближе к печурке, на огонь уставился. Смотрел, слушал, молчал. Потом еле слышно запел. Ашот прислушался. Песня знакомая. Давняя-давняя. Когда-то и он ее пел. Только когда это было? Да и было ли? А может, во сне видел тот костер на снегу. Тихую, звездную ночь. И ее… Совсем еще юную. Она сидела напротив. Огонь или песня румянили ее лицо? Она слушала, не отводила глаз. Не отворачивалась. Знала, не песня это была, а признание. Первое. Бесхитростное. Она не отвергла его в ту ночь. Видно, заворожила тайга обоих. Но ненадолго. Погас костер. На холодном снегу недолга его жизнь. Рассыпался в пепел. Замерзла на заледенелых лапах елей и песня. Слова ее не согрели. А может, не поверила девчонка та? И лишь ночь… Но и она прошла. Утром все забылось, как сон… А Олег, ну зачем поет? Разве песней можно вернуть ту ночь, ту девчонку? Сколько зим прошло, сколько намело снегу!

Но только отчего так болит память? Что ей, неуемной, до тех лет, до той девчонки? Она была и не была. Приснилась. Уймись!

Ашот схватил шапку в злую горсть. В комок – куртку. Скорее! Прочь от воспоминаний! От себя. Ничего нет. И не было! Все привиделось в свете костра. Да и сам постарел. На висках то ли пепел, то ли заморозки. Память вымораживали. Из головы – куда ни шло. Но память глубже. Она в сердце. Покуда доберется до нее холод, – смерть опередит.

Ашот из будки чуть не кувырком выскочил. Навстречу – Колька. Возвращался. У каждого свои беды и оплошки.

Ашот быстро надел лыжи. Куда? Да все равно. Лишь бы идти. И чем быстрее, тем лучше. От усталости скоро заломит ноги, потом все тело. А там, смотришь, не до воспоминаний будет.

Сколько он ходил по тайге? Да кто ж его замечал – это время? Он – от него, оно за ним гонялось.

– Ашот! Да хватит тебе! Ну прошу, вернись в будку. Зачем так? – внезапно встала на пути Нина.

– Почему ты здесь? Уходи! Уйди! Мне надо одному побыть. Понимаешь? Так лучше. Я потом приду.

– Ашот, не мучь ни меня, ни себя.

– Тебя?! А разве тебе больно?

– Я видела. Знаю. Олег… Эта песня. Но ты забудь. Ведь я смогла.

– Зачем пришла? Забыла! Вот и славно. Я тоже постараюсь. Иди! Я просто так. Это пройдет.

– Ты не задерживайся. Ладно?

– Я и так задержался. Пожалуй, слишком. Застрял в памяти. Ну да ничего. Иди!

– Ребята что подумают?

– Плевать! Я слишком много обращал на это внимания. Да спохватился поздно. Дай руки. Замерзла? Тебе нельзя. Дочка. Ты не должна болеть. Для нее. Может, в ней не обманутся, – грел он дыханием руки Нины.

– Ашот, так надо было. Зачем ворошить? У тебя тоже дети. Сыновья. Уже большие.

– Ты права. Ты всегда до глупого права. Но кому нужна твоя правота теперь? Я ж не слепец! Ведь пришла…

– Ашот, мне не легко. Верно заметил. Да только поздно. Теперь поздно все менять. И не в наших силах.

– А ты изменилась. Хотя о чем это я теперь? Сам-то тоже… Но это внешне. Ты прости меня. И не обижайся. Иди в будку. К своим. А то и впрямь домыслы начнутся. Говорят, что от детства старость тем и отличается, что в ней врать друг другу научились, хитрить. А еще бояться. Прежде всего самих себя. Ан чужих – не меньше. Как бы чего худого окружающие не подумали. Смешно все. Ну да ладно. У каждого свой опыт, а он как жизнь – плохая или хорошая. А ты не обращай внимания. Наверное, к старости сентиментальным стал, в воспоминания ударился. Но что тебе до них? Иди, иди, моя березонька. Может, и рада бы ты не гасить память мою. И свою. Но сама знаешь, после взрыва даже земля болеет. И долго. Поищи, и через много лет в траве шурф найдешь. Он – как рубец. Не зарастает. Видно, не случайно ты взрывником стала. Тяжелая у тебя рука. Сама прошлым не болеешь. А мне…

Нина резко вырвалась из рук Ашота. И побежала к будке.

– Нина!

Но она не остановилась. Черным сугробом растаяла меж деревьев.

Ашот не скоро возвратился в будку. А когда пришел, в ней все давно спали.

Раздевшись, он влез в спальный мешок. Закрыл глаза. И поневоле услышал тяжелый вздох. Она ли? Возможно. Кто же еще? Сон сжалился над ним лишь под утро.

Следующий день был труднее первого. Всюду нужно было успеть. Ничего не упустить. Встретиться со всеми, выслушать каждого. Дед Василий едва успевал за Ашотом. А тот торопился. Времени в обрез оставалось. Дел прибавлялось с каждым часом. Вот и теперь, едва выехал на стыковку профилей, лицом к лицу столкнулся с незнакомым человеком. Одет не как геолог. С рулеткой, с картой. Подошел поближе. И – нате вам! Только этих здесь недоставало. Он, видите ли, сотрудник института. Изучает тайгу. Каждую живую букашку в колбу запихивает и радуется, словно клад нашел.

– Другой бы участок избрали. Здесь взрывы проводим. Зачем рисковать? Шли бы на соседний. Тайга – она всюду одинакова, – пытался Ашот образумить человека.

– Меня как раз интересует, как чувствует себя фауна и флора тайги во время проведения ваших работ. То есть именно такой контакт человека с природой.

– С этим, что ли, контакт? – указал Ашот на букашку, неподвижно лежавшую на ладони сотрудника института.

– А что? Степень полезности этого порождения природы невозможно переоценить.

– Не понимаю, какая взаимосвязь может существовать между этой козявкой и работой, которую мы проводим? – удивился Ашот.

– Видите ли, взаимосвязь, вернее, положительный фактор появления человека в тайге – в данное время явно отсутствует. Эта козявка, как вы изволили выразиться, относится к ценнейшему виду насекомых. Вот я и подсчитал, что на участках, не тронутых вами, зимовка и сохранность этого вида – хорошие. А там, где вы прошли, результаты поистине ужасные.

– Послушайте, дорогой мой, но ведь в наше время нет места козявочным сантиментам. Нужно заниматься серьезным делом. А не этими букашками. Я не знаю, кто вам поручил подобное занятие, только соседство натуралиста с геологами небезопасно. Я уже лично вам посоветовал бы избегать подобных контактов.

– Я не натуралист-любитель, я – ученый. И не занимаюсь чепухой. Наш институт интересуют проблемы экологии. Нюансы взаимоотношений природы с окружающей средой, степень полезности и меры вреда при воздействии человека на природу. И это не менее важно, чем ваша работа. В данном случае – разрушительная работа.

– А у вас есть разрешение на наблюдения именно на этом участке? – спросил Ашот.

– Вот письменное согласие вашего министерства. Извольте.

Ашот поморщился. Об этом его никто не предупредил. А человек, глядя на главного геолога из-под очков, ядовито усмехался.

– И сколько же дней вы думаете пробыть здесь? – поинтересовался Ашот.

– Вопрос поставлен неточно. Я постоянно работаю в тайге. Вас, как я понимаю, интересует, сколько времени я пробуду на вашем участке? Думаю, что шести месяцев мне будет достаточно.

– Шесть месяцев?! – изумился Ашот.

– Да, ведь я изучаю именно этот участок в сравнении с другими, не тронутыми вами. И не тороплюсь.

– А где вы остановились? – спохватился Ашот.

– Вон там. В шалашике. Сам смастерил. Сам и живу.

– Вот как! Поближе к природе! Что ж, для научной истины это, может быть, и хорошо. Но есть истины и житейского порядка. Ведь в такую пору и простудиться немудрено. В шалаше-то? А заболеете, кто поможет?

– Вы, простите, кем работаете? С кем имею честь? – прищурился ученый.

Ашот подал удостоверение. Внимательно следил за выражением лица человека. Тот, прочитав, рассмеялся. И сказал:

– Так вам ли, Ашот Суренович, не знать, что тайге я не помеха? Я нужен ей, а потому и от болезней она меня бережет.

– Знаю я здесь одного. Такого же. Только он лесник. Удивляюсь, как это вы не у него остановились. Уж он бы рад был. И поговорить было бы о чем. – Ашот не терял надежды спровадить ученого подальше от профиля.

– Это вы об Акимыче? Виделись мы с ним. Толковый человек. Такой лесник – находка для тайги, – уклонился от прямого ответа ученый.

– Кому как. Лично нам эта «находка» поперек горла стоит. Хотя, возможно, и ваша наука тоже пытается нам палки в колеса ставить. Ну, да мы к помехам привыкли. Всю жизнь с вашим братом из-за леса ругаемся. Все-то вам неймется. Полезность свою отстаиваете. Ну, наберете вы за полгода полную пробирку всяких насекомых! А какой от них прок? Они что, хлеба людям прибавят, город построят? Ну что вы носитесь с ними, как курица с яйцом? Да мне смешно! Ведь мужчина! А на эту букашку, как на Венеру Милосскую, уставились. Или у всех у вас мозги набекрень? Козявка! Погубили! Динозавра! Да мы завтрашний день нашим людям строим!

– Ничего вы тут не найдете! Нет здесь нефти! И не может быть!

– Нефти нет?! Это вам какая ворона накаркала?

– Не ворона. Сама природа тайги показывает, что нет нефти на этом участке! И не мы, а вы деньги народные по ветру пускаете! Ищете там, где и быть ничего не может! Это вас надо отсюда гнать! Не знаете, где и как искать надо!

– Может, у вас нам консультироваться? – зло усмехался Ашот.

– Придет и наше время. Будете советоваться!

– Чего горланите? Кричите из-за чего? – вывернулся из-за дерева дед Василий.

– А ничего, старик. Тут вот наука грозится нас из тайги выкинуть, – сморщился Ашот.

Но дед Василий спокойно подошел к ученому: протянул руку, Яковом назвал, поздоровался тепло. Не обратив ни малейшего внимания на недоумение Ашота, они присели на сугроб. Закурили. Разговорились, как старые знакомые.

– И все-таки мне интересно знать, с чего вы взяли, что на площади этой нефти нет? – спросил Ашот ученого.

– Это – вопрос по существу, и я готов забыть вашу оскорбительную выходку по поводу моих исследований. Но не знаю, насколько вы подготовлены, чтобы воспринять мои объяснения. Ведь мы с вами, уважаемый геолог, пока на совершенно разных языках говорим. Хоть и в одной тайге работаем. Вы, как мне кажется, довольствуетесь тем, что видите тайгу. А ведь ее еще и знать надо. Но это на ходу не дается. Присесть в тайге, понаблюдать ее, сопоставить увиденное и познанное – вам, думаю, недосуг. Все бегом по ней. Все броском, усталые да злые. А тайга – она злых людей не любит. Боится их…

– Разве я злой? – удивился Ашот.

– Вторжение ваше в тайгу – злое. А все от незнания ее. Потому и диалога с природой вести не можете. Гнушаетесь информацией, от нее исходящей. Ну, да я отвлекся. Вас ведь только нефть интересует! Что ж, попытаюсь в доступной форме объяснить, почему нефти здесь вы не найдете. Пойдемте ко мне в шалаш! Пусть комфорта нет. Зато там, я считаю, поговорить сможем обстоятельно. И чаю попьем. А то я уже мерзнуть стал. Да оно и вам не мешает погреться, соседи мои беспокойные…