Текст книги "Ее величество-Тайга. "

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Как-то подойдя к таежному зеркалу – стоялой дождевой лужице, – увидела рысь свое отражение.

Теперь она уже не была беспомощным котенком. Гибкая, ловкая, Кузя, казалось, была самой тайгой собрана из солнечных лучиков. Только по

бокам мордочки и на бороде росла белая шерсть. Остальное отливало золотисто-рыжим. Рыжими были и глаза, и хвост. Черными оставались кисточки на ушах, усы и когти. Кузя понравилась себе. И, выгнув спину, она бегала вокруг зеркала, часто заглядывая в него.

Сегодня у нее был удачный день. Подкараулила куропатку. А потом поймала суслика и двух хорьков проглотила. Они пытались силою с нею померяться. Вздумали царапаться, кусаться, даже вонь подпустили. Но рысь этим не отпугнешь. И, прокусив горло одному, нагнала второго, бросилась на загривок. Добыча и пискнуть не успела.

Хорьки были молодыми, первогодками, но уже сбивались в пары. У них началась неизвестная Кузе пора любви. Она уловила этот запас взыгравшей плоти. Но не пожалела, съела хорьков.

Запах плоти своих жертв Кузя чувствовала особо. Отличать его от прочих стала совсем недавно. И только недели две назад она заинтересовалась запахами самцов.

Поначалу она не задумывалась, почему зайцы, удирая от лис либо от нее, чуя погоню «на хвосте», вдруг мочились на ходу.

Кузя, чуя такое, злилась, чихала от резкой вони и, конечно, думала, что случается это с косыми от страха. Будто хотят ушастые довести охотника до тошноты, не зная того, что у голодного никакой вонью аппетит не отобьешь. Но вот лисы, как ни странно, иногда прекращали погоню за косым.

«А может, перед концом свой участок метит, дурной? Или зайчатам место своей погибели указывает?» – размышляла Кузя. Но недавно поняла, что вовсе не глупы зайцы. Просто, убегая от врага, мочатся на траву и мох, выделяя с мочой свое семя, которое и притягивает резким запахом лис и рысей.

Знающие толк в этом оставляли погоню, слизывали с травы и мха заячью хитрость, чтобы уже завтра, обновленными, появиться в своих норах. Ведь не только зайцами кормятся лисы и рыси.

Зайчихам такого умения не дано. Зато, убегая от смерти, задними лапами орудуют так сильно, что в морду догоняющего летят комья земли, мох, труха. Попадают в глаза. Многие зайчихи спасли этим свои шкуры.

Запах плоти вскоре перестал казаться Кузе вонью. Рысь еще не поняла, что она взрослеет. Что в ней теперь менялось все. Не только зубы и мех. Изменился даже голос. Из тонкого, плаксивого он стал протяжным, как песня. А уж когда Кузя была сыта и дождь не лил ей на голову и спину, она пела почти по-кошачьи нежно, с переливами.

Правда, такое случалось редко. Кузя и не знала, что эта песня родилась в ней не случайно, а от того, что съела она зайца вместе с плотью. Или хорька, гулявшего в глухомани тайги со своей подругой.

Кузя не знала, почему ей вдруг захотелось общения. Она тщательно следила за шерстью и вместо охоты мечтательно смотрела в глубь тайги, в редеющие кроны деревьев.

Рысь стала замечать, что многие в тайге живут парами. Хотя бы те же медведи. И даже лисы теперь загоняют добычу вдвоем.

А тот, что куст на голове носит, тоже не один по тайге бродит. Соболи и куницы, горностаи и бурундуки, даже колючие ежи и те теперь бегают по тайге парами.

Кузя одиноко стыла в своем дупле. Она уже большая и красивая рысь. Да, она уже научилась тосковать в одиночестве. Но молча. Не выдавая себя ни одним мускулом. Но умела и рычать. Да так, что кровь в жилах стыла у тех, кто слышал ее голос.

Кузя уже не настораживалась, не поднимала на загривке шерсть дыбом при виде рысей. Она даже дупла и лежки свои перестала метить. Но и не кидалась навстречу единокровным. Не мела, не дергала хвостом призывно. Не звала.

Она наблюдала за сородичами издалека. Близко к ней то ли не решались, то ли не хотели подходить.

Завидев Кузю, втягивали носом ее запах, обнюхивали следы, смотрели на нее подолгу и… уходили прочь.

Кузя с тоской смотрела им вслед.

«Ну почему?» – недоумевала рысь.

Многого не знала она о тайге тогда. Ведь то, что только зарождалось в ней, другим рысям было хорошо знакомо.

Просто не пришло еще время свадеб, время рысьих песен. Его нельзя опережать никому.

Настала пора знакомств. Но и это делалось по-особому, не с наскока, не вдруг. Рыси никогда не торопились найти себе пару.

Подолгу присматриваются они друг к другу из-за густых ветвей и хвойных лап. Стараются зайти с подветренной стороны, чтобы приглянувшаяся рысь не заметила.

Котами считают рысей-самцов. И не случайно. Не за одной кошкой подглядывают они по осени. Две, а то и три на примете имеют. Для каждой свой подход, свою песню знают. И наблюдают неспроста.

Откликнется ли эта на его призывный крик? Взметнется ли вместе с ним на дерево? Да и захочет ли знакомиться? Даст ли обнюхать себя? Захочет ли его признать? Пойдет ли в его дупло или на лежку?

Много всяких сомнений возникает.

Не на всякий призывный крик торопятся рыси. Сначала слушают, как зовет, какую из них. Бывало, кошка шла к другому. Голос или запах кота оттолкнул. Случалось, старостью пренебрегали или молодостью, неопытностью.

За каждую малейшую оплошку получают коты трепку от рысей. Иной после взбучки до следующей зимы на кошек не смотрит, не может отчихаться.

Кузя не знала тогда всех сложностей отношений. И, увидев, что и в этот раз, оглядев ее, ушел сородич, решила забыться с досады в охоте.

Рысь пересекла полянку и оказалась перед распадком. Глухой и темный, он разрезал сопки глубоко, словно врагов. Кузя даже не решилась бежать дальше. Дикость распадка остановила. Она услышала звук тяжелых шагов.

Вспрыгнув на ель, Кузя притаилась. К распадку, тыча друг друга носами в бока, словно подзадоривая, шли медведи. Вдвоем. Опять парой. Хотя Кузе еще было неведомым понятие «семья», она с любопытством смотрела, как медведь облизывал морду медведицы, нюхал ее со всех сторон.

Вот он подвел матуху к распадку. Сам пошел напролом.

«Зачем он потащил ее в бурелом? Все бока обдерет себе эта толстуха, – подглядывала Кузя за косолапыми, не допуская даже мысли вспугнуть их. – Почему они прячутся?» – тянула шею рысь, не выпуская медведей из виду.

Медведь деловито разгреб лапами валежник.

«Лежку будут делать вдвоем», – подумала Кузя и увидела, что из-под веток валежника медведь достал тушу убитого оленя. Та уже успела протухнуть, и медведица, торопливо чавкая, ела добычу своего дружка – подарок перед случкой.

Кузя деликатно удалилась. Она поняла, почему медведица так уверенно шла в распадок за косолапым. «Наверное, не одного медвежонка вместе вырастили они в берлоге», – подумала Кузя и погналась за барсуком, выскочившим из норы.

Барсучье мясо Кузя любила. Жирное, сладкое, оно пахло травами. Недаром из-за барсуков в тайге ссоры случались. Уж кто только не охотился на них!

Вот только потроха рысь не ела: в них ни крови, ни сытости. «Может, подождать, пока сойки прилетят?» – подумала Кузя. И, глянув вниз, увидела, как старательно тащит в нору барсучьи потроха горностай. Оттуда его подружка выглядывает: пищит, торопит.

Кузя смотрела вниз, как копошится там таежная мелкота.

Вон ежи грибы на колючки накололи и тащат в нору. Ежатам, наверное.

Кузя давно не охотится на колючих. Видела, как толстый, старый еж прокусил молодой лисе лапу. Та хотела его на спину перевернуть, чтобы с живота сожрать. Да после этой охоты долго бегать не могла, – лапа болела.

А вон ящерица. Зеленая, как плесень на камне. Кузя когда-то поймала такую же. Хотела попробовать. Подняла за хвост, чтоб в пасть закинуть, глядь – нет ящерицы. Огрызок хвоста на когте остался. Будто кто вырвал.

Огляделась Кузя, а ящерица уже далеко. Без хвоста быстрее бегать стала. Словно сама себя от хвоста откусила. Не понравилось это Кузе. А что, если все так наловчатся? Ей тогда одни хвосты грызть.

Забросила она зеленый оборвыш, с тех пор на ящериц не оглядывалась. Да и что это такое? Не зверь и не птица. Почти змея и не змея. И не черняк. Что-то смешное. Но тайга ее любит. Значит, нужная.

Кузя, как и все зверье, любила сытость, чистую звонкую воду таежных родников. Их она знала хорошо. Помнила каждый.

Теперь она привыкла к одному, в котором вода была холодная и не пахла травой.

Туда в последнее время стали приходить рыси. Их следы, их запахи подолгу будоражили Кузю.

Но и в этот раз, едва она появилась, у родника пустело. И если б не тепло лап сородичей, еще не успевшее остыть, подумала бы Кузя, что нет в тайге рысей, кроме нее.

Даже старые рыси, с кем еще недавно враждовала, будто исчезли, убежали из тайги.

Кузя не знала: осенью всякая рысь стремится запастись жиром. А потому усиленно охотятся в одиночку, набирают запас на предстоящую зиму. И не только для того, чтобы легче перенести холода. А и потому, что в середине зимы, в лютые морозы наступит время свадеб. Оно спросит со всех…

Не только неопытных и старых котов отвергают рыси. Случается, коты не подходят к худой, не готовой к поре любви рыси.

Ткнет ее кот носом в пузо, а там вместо жирной бархатистой шкурки – кожа будто вытертая. Вместо нежных сосков – огрызки сухих почек. От пасти голодом за версту несет, в зубах чуть ли не паутина, ничем живым не пахнет. Ну кому такая нужна? Ее к случке надо год готовить и откармливать. А эта зима куда? Время будет упущено. А рысья жизнь невелика. В ней радостей и так немного. Потому, обнюхав слабую, задерет кот куцый хвост, крикнет зло, в самую морду рыси, понятное лишь ей и сородичам, обидно обзовет и пойдет прочь, не теряя времени, к другой рыси.

Ни один кот, даже хромой, слепой и старый, не рискнет заводить потомство с голодной рысью. Кого такая на свет пустит? Слабое потомство. А как оно выживет, как будет жить в тайге? Вдобавок в тайге испокон веку кошек было больше, чем котов, а потому ни один не оставался в зиму без утехи, без любви.

Кошкам не всегда везло. Иной раз придет на крик, а там уже две-три на выбор около одного кота крутятся. К нему уже не подступись. Вот и достается потом какой-нибудь облезлый, с обкусанными ушами. Сколько ни ходи к нему на лежку, рысят подарить не может. Значит, не ел зайца в течке. Горячей крови не видел в лето.

Вот и орет рысь в конце зимы. Стыдно. Но еще хуже без детей остаться. Зовет освободившегося кота, который уже сумел осчастливить какую-то рысятами.

Долго звать не приходилось. Но все ж…

Кузе все это предстояло прочувствовать и познать.

Осенью тайгу поливали дожди. Они шли ночами и днями. Долгие, промозглые. В такое время все живое по норам пряталось. Кузе было тоскливо одной, и она решилась навестить старого лесника.

Она пришла к зимовью под вечер. Привычно уселась на крыльце. Ей долго не открывали дверь, пока не подала голос. На него в окно выглянула девчонка и радостно вскрикнула:

– Кузя!

Рысь уверенно вошла в избу. Не найдя лесника у печки, прыгнула на лежанку. Старый лесник хворал. Простудил грудь, горло. Его бил озноб. Обнюхав лицо старика, Кузя лизнула в нос приемного родителя и, не спрашиваясь, не ожидая просьб, завалилась на грудь деду, уткнувшись головой в его горло.

Грела. Зная, что только ее шерсть, ее тепло поднимут на ноги старика. Другое – не поможет.

– Пришла, родимая. Не забыла нас, голубка. Спасибо, что помнила. Может, и выходишь меня, окаянного, – сипел старик надрывно.

Лесник чесал у Кузи за ухом, как когда-то в детстве. Рысь лежала, закрыв глаза, слушая жалобы старика на гнилую погоду, проклятую работу, несносные болезни.

– Одна у меня отрада нынче. Внучка. Да и та живет здесь покуда мала. А вырастет, потянет к людям, сверстникам. И убежит, упорхнет с зимовья голубкой. Один я останусь век доживать. Хоть ты меня не забывай, – просил Кузю. Немного помолчав, опять заговорил: – У тебя скоро дружок объявится. Про любовь тебе споет. Про тайгу… А может, уже имеешь на примете? Не беги от радостей своих. Оно что моя, что твоя жизнь не шибко долгие. Потому свово, зверьево, счастья не пропускай.

Кузя от этих слов и вовсе разомлела. Разлеглась во всю длину. Шею старика вылизывать стала. Там, где вспухшие миндалины будто огнем горели.

– Разумница моя. Ишь, заботница какая. Уже боль чужую чуешь. Наловчилась лечить. Знатной мамкой станешь, – хвалил старик.

Сколько ни звала девчонка Кузю поесть, рысь не шла. Грела родителя, как она считала. И лишь к утру, когда дыхание лесника стало ровнее, соскочила, напилась молока и снова запрыгнула на лежанку.

К вечеру следующего дня горло старика перестало гореть, в груди прошли сипы. Кузя спокойно легла на лавку, наблюдая за девчонкой, которая минуты не сидела без работы.

Она немного подросла. Но все так же бегом носилась по избе с мисками и кастрюлями, с полотенцем и тряпкой. Не давала деду выйти во двор.

Люди… Кузя стала отвыкать от них в тайге. Почти забыла. Лишь желание получить хоть каплю, пусть чужого, внимания и любви привело ее сюда.

Стариков всегда забывают молодые. Это она видела и в тайге. Бросают, забывают старую медведицу медвежата. Молодые сойки и те живут отдельно от родителей. Наверное, потому, что перестают быть нужными друг другу. Но у Кузи нет никого в тайге. Только лесник с девчонкой. Вот и стало невмоготу без них. Может, она всегда будет приходить сюда, пока не состарится, как лесник. Тогда она будет подолгу греться на лежанке, а может, отлеживаться в дупле и вот так же болеть, как лесник. Но ее, Кузю, никто не вылечит. Девчонка не сумела вылизать и прогреть лесника. А уж ее, Кузю, и подавно… «И в тайге ей никто не поможет», – с тоской подумала рысь, вспоминая сородичей.

– Спасибо, лапушка, на ноги меня поставила,

тайге, внучке возвернула, – говорил лесник. И Кузя от похвал довольно потягивалась.

Добрые ласковые человечьи слова она научилась понимать с детства и не забыла их.

Рысь каждое утро выходила на крыльцо. Ждала, когда кончатся дожди, просохнет тайга и можно будет продолжать охоту. Но с неба моросило. Кузе давно надоело лакать молоко, есть человечью еду, от которой отвыкла.

На счастье, открыла девчонка крышку подпола, полезла за картошкой. Кузя носом повела и следом нырнула. Два дня мышей ловила в подполье. Всех до единственной поизвела. А когда их не стало, снова загрустила.

Девчонка исправно кормила рысь свежим салом из ледника. Есть можно. Но недолго. Нет в нем тепла жизни, нет крови. Вот разве кролика дал бы лесник. Но не даст. Он его тоже с маленького растил. Пожалеет.

– Чего пригорюнилась, Кузя? Скоро дожди кончатся, – пообещал лесник, выпуская Кузю на крыльцо.

Та вышла, долго оглядывалась, обнюхивала воздух. Ей не поверилось. С чего бы это оказаться здесь сородичу? Но услышала тихий шорох. Глянула на рябину, около которой любил возиться лесник. На ней, не прячась, не убегая, открытый каждому взгляду, сидел сородич – молодой, красивый кот и во все глаза смотрел на Кузю.

Рысь сделала вид, что не заметила, вскочила на ель, росшую рядом с рябиной. Притаилась в густых лапах. Наблюдала.

Кот прыгнул на ель, пригнувшись, влез под лапы, куда не проходили капли дождя, и, сев веткой ниже Кузи, тихо позвал.

Рысь выгнула спину, потянулась, глянула на кота с любопытством. Тот смотрел на Кузю не мигая.

Потом, словно потеряв терпение, вскочил к ней. Подошел осторожно, совсем близко. Потянулся носом к Кузе. Та не отвернулась, не ушла. Кот ткнулся носом в нос Кузи осторожно. Не отвергает. Подсел рядом, бок к боку. Кузя сидела, не шевелясь.

Кот лизнул ее в усы, обнюхал морду Кузи, вылизал глаза, нос, потерся мордой о мордашку рыси. Той нравилось такое обращение. А кот, словно сгорая от нетерпения, покусывал легонько ухо Кузи, звал в тайгу, подальше от человечьего жилья.

Кузя поняла, что сородич не случайно оказался у зимовья. Он следил за нею, ждал и, не выдержав, рискуя многим, решился показаться так близко от зимовья.

Теперь они бежали тайгой, прыгая с ветки на ветку, с дерева на дерево.

Они не замечали дождя. Что погода, когда ты не один, когда рядом сверкают желтые, как налитая солнцем смола, глаза красивого, молодого сородича. Вот он почти нагнал Кузю. Та отскочила в сторону, на пихту. Кот – за нею. Кузя поднялась на крону, вверх. Кот не медлил, уже рядом, лапой задевал, но мягко, без когтей. Знал, – за грубость может получить по морде.

Вот он уже сбоку. Кузя взметнулась выше, сородич не отставал. Нагнал. Терся о Кузю, метил ее, чтобы другие коты знали, что у этой уже есть дружок.

Кузя по наивности привела кота на свою лежку, густо укрытую хвойными лапами. Здесь всегда было темно и сухо. Кот сразу мордой в брюшко ткнулся, рысь не поняла – зачем? А дружок времени не теряет, словно играя с Кузей, повалил на бок на сухую хвою и снова – мордой в брюшко Кузе, лизать его начал.

Понял хитрющий, что повезло ему, первогодку нашел. Соски у нее маленькие, нежные. Их разбудить надо.

Рысь хотела вскочить, не понимая, что случилось, ведь живот она, как и всю себя, в чистоте держала. Да куда там! Кот соски слегка покусывать стал. Самой рыси, для будущих котят, соски трудно подготовить. Это – дело котов. Вот и обхватил лапами. К хвое придавил. Не вырваться.

Кузя смотрела на дружка с обожанием. А тот заботлив! Быстро почуял, что соперников у него нет и не было. Решил до холодов, до наступления зимы подкормить подружку, выбрать лежку попросторнее, чтоб и дупло рядом было, откуда рысята не выпадут, пока Кузя на охоте будет, едва малыши подрастут. Ведь ей самой их растить придется, выходить в звери без его помощи. Так уж заведено. Едва котята откроют глаза, кот уходит в тайгу от семьи. Очень редкие, да и то старики, остаются растить малышей до лета.

Кузя не знала всего этого. Она теперь жила иною жизнью.

Кот приносил ей добычу. Зайцев и куропаток, барсуков и енотов. А однажды позвал за собою и привел в распадок, где убил для Кузи оленя.

Сам не тронул, пока не наелась она.

Кузя видела, что и другие ее сородичи сбивались в пары. И для них коты носили добычу. А один, увидев, что ее друг на охоте, прыгнул к ней в лежку, познакомиться решил. Запах чужого кота разозлил Кузю. Он весь пропах мышами. Видно, совсем слабый и старый.

Кузя дернула его когтистой лапой по уху. Он и убежал, не оглядываясь. «В тайге сыщет себе старую подружку, которая и мыши будет рада», – подумала Кузя.

После дождливой осени на тайгу посыпал снег. Мороз еще не ударил, но в воздухе запахло зимой. Кузя с удивлением смотрела на первый снег. Как обострились на нем запахи и звуки! Значит, легче будет охотиться.

Но к вечеру следующего дня снег растаял. И тайга снова стала мрачной и мокрой.

Лишь через неделю почувствовала Кузя, как чешутся ее спина и бока. Она терлась о ствол дерева, видя, что и дружок ее беспокоен. Кузя лишь потом поняла, что ее кожа почувствовала приход холодов.

Мороз грянул ночью. Жестокий, запоздалый. Он, наверстывая упущенное, разогнал зверей по норам и дуплам. Медведи сразу залегли в берлоги. Они поняли, – мороз не отпустит тайгу.

А через три дня засыпало снегом кусты и деревья. Пеньки в сугробы превратились. Ключи и родники уснули под коркой льда. Ни травинки не видно! Муравейники большими снежными горка-

ми умолкли под деревьями. Коряги и те перестали скрипеть. Замерзли в сосульки. Лишь ветви берез звенели на ветру тонко, жалобно.

Поскучнели и голоса таежных птах. Пропало комарье. Зато всякая живность на снегу всем видна. И запах от нее издалека чувствуется.

Правда, зима пожалела многих в тайге. Заяц в белой шкуре теперь запрыгал. Нырнет косой в сугроб, лиса – за ним. А бесполезно. Под сугробом заячья нора. В ней ходы лишь косой знает.

Лиса со злобы снег кусает. Мерзлую землю не разгребешь, не разроешь нору. Это зайцу известно лучше рыжухи, которую по зиме огневкой зовут.

Переоделись и куропатки. Из серых сделались белыми. Да так быстро! Сидят на дереве, что куски снега. Если не принюхаешься, не присмотришься – не поймешь.

А коли вспугнешь ненароком, отлетят немного и в снег закопаются. Хорошо, если нос не подведет, на глаза тут лучше не надейся. Куропатник в снегу не разглядеть. Лишь рыси да лисы не ошибаются.

Трудно стало охотиться рысям. По глубокому снегу не разгонишься за добычей. Да и зверье таежное, что в земле иль на земле живет, к снегу привычное. Бегает резво, без одышки, особо когда шкуру да жизнь спасать надо.

Снег выбелил тайгу, прикрыл пеньки и гнилушки, спрятал норы. Он омолодил тайгу и зверей.

Теперь даже старые коты вылезли из дупел, – отлеживаться в холод не время. Мороз заставил шевелиться. На холоде аппетит разыгрывается сильнее. И худо приходилось тому, кто вылезал из норы на глазах у рысей. Те каждое движение, любое дыхание держали на слуху. Ничего не упускали из виду.

Рыси не просто охотились. Они знакомились, сбивались в пары, коты усиленно ухаживали за подругами, подкармливая их горячим мясом, чтобы побольше жира завелось на брюшке. Там соски, там будут рысята. Чем жирней брюшко, тем лучше молоко, тем крепче и сильнее будут котята.

Для них не жаль ни сил, ни жизни.

Кричали рыси, оглашая тайгу зовом любви, голосом короткой, горячей страсти. Искали друг друга в кромешной тьме, призывно подавая голос.

Но как резко отличается один голос от другого! Вот кот кричит, зовет свою возлюбленную из дупла – зайцем хвалится, которого целый день по тайге догонял. Зовет подружку на ужин. Та лениво откликнулась, видно, не успела проголодаться.

А эта рысь на кота ворчит. В который раз на нутрию промахнулся. Добыча, можно сказать, из-под носа ушла. А он все – про любовь, о жратве мало заботится. А какая любовь придет в голову, если в животе, как в старом дупле, пусто!

Другой кот, и вовсе не легче, избранницу потерял. Та с другим ушла. Знать, долго еду добывал, морил голодом. Рыси таких оплошек не прощают. Теперь уж поздно ругаться. Другую ищи, пока не совсем поздно.

А там, на большой ольхе, рысь кричит не своим голосом. Дружок ее пошел за добычей и попал в капкан. Кто же теперь ей рысят подарит, кто утешит ее?

На старой коряге две рыси подрались смертным боем из-за кота. За обеими ухаживал, обеим про любовь плел. А кормить ни одну не хочет. Да еще ждет, нахал, когда они, кошки, жратву ему принесут. Нет бы его искусать за пакости, так не решаются. Друг дружку по-всякому обзывают. От такого даже у старых рысей не то что уши, хвосты краснеют. Но вмешиваться в дела любовные никто не хочет. Некогда.

Пора любви коротка, успеть надо всем. Тут не до ругачек…

Кузя терлась мордочкой о дружка. Он ее и в сыте, и в тепле держит. Лаской не обходит. Уже три недели не покидает ее. Никому в обиду не дает, защищает. Кузя души в нем не чает. Хотела на охоту вместе с ним пойти – не пустил. Зато теперь, когда снег выпал, вместе за добычей охотятся. Оно так лучше. Рысь перед случкой не должна много лежать, котята будут слабыми, да и на свет появиться им тяжело будет. Чем больше движения, тем легче жить.

И Кузя не отставала от друга. Вместе с ним ловила хорьков и нутрий из реки, олененка загнали хромого, куропаток сцапали в сугробе целыми стаями. Впрочем, Кузе никогда не приходилось голодать.

Выросшая без матери, она сама себя кормила в тайге. Сама училась охотиться и во многом преуспела. Потому и дружка своего любила сердцем, а не желудком. Лишь бы он был с нею. Не в добыче радость.

Дружок ее все понимал. Будь Кузя выращена матерью, не кинулась бы раньше кота на хорька, который ее успел укусить. Мать научила бы, что укусы пусть терпят коты, а рыси должны есть добычу.

От этих хитростей Кузька была далека. Она любила своего друга больше самой себя и не скрывала этого. Когда он ненадолго отлучался, чтобы пожевать кислых ягод лимонника, дающих силу всему живому, Кузя нежно звала его. Ее голос был похож на песню, и кот издалека узнавал его.

Дружной парой жили они на старой лежке, недоступной ни снегу, ни чужому глазу.

Таких пар было не так уж много. По крикам, по голосам рыси невольно знали друг о друге все.

Больше было ссорящихся, злых и голодных. У них все не ладилось. Кузя не обращала внимания на сородичей. Она любила. И в перерывах от охоты к охоте, когда сытый живот не мог вместить в себя ни капли еды, Кузя нежилась со своим дружком. Они вылизывали друг друга, метились, словно на всю жизнь решили остаться вместе. Кузя согласилась бы на это с радостью. Но ее дружок был опытнее и многое уже знал. А потому наперед ничего не загадывал.

Недавно пара рысей, та, что жила неподалеку, поссорилась. Из-за того, что кошка поймала куропатку и ничего не оставила коту. Старый облезлый кот серчал. И выгнал подругу со своей лежки. Вскоре поймал зайца. Сожрал его, пошел к другой в женихи. Но та поняла, что с этим другом ей надо до конца зимы быть, чтобы сумел он ей подарить рысенка-заморыша. А до этого не он ее, а она его кормить должна. И не приняла…

Последний снег, последняя зима у этого кота наступила. В следующую не запоет призывную песню, не станет ждать подружку. Знает – не придет. По хриплому голосу узнает, что состарился кот, не способен на радость. А потому холодными и долгими станут зимы его.

Необновленная кровь стынет быстро. Дряхлеют лапы, слепнут глаза. Одинокий и голодный, он станет есть остатки чужой добычи, стыдливо прячась за коряги, чтобы не подняли его на смех болтливые сороки.

Никто не вспомнит о нем, – ни подруги, ни дети, которых подарил тайге немало. У всех свои заботы. И заляжет старик на замшелой лежке. Замерзнет насмерть, отпугивая неподвижностью любопытных птах. А весной, по теплу, сожрут его соболи или норки. Растащут шкуру по клочкам в гнезда весенние птахи, чтоб хоть какой-то прок, какая-то память от старика жила…

Последний снег бывает самым горьким для кошек. Отвергнутые дружками и соседями, гонимые сородичами – самим добычи мало, забытые рысятами, они с завистью наблюдают за молодыми парами, которые, не зная болезней и старости, наслаждаются жизнью, любовью, тайгой.

И грызет старуха стенки дупла остатками клыком. Вымещает на дереве боль свою. По весне лишь муравьи да птицы увидят, как нестерпимо больно было уходить из жизни даже беспомощной старой рыси.

Накрепко приросла она сердцем к тайге. Любила се голоса, крики, смех и плач. Стала теплинкой ее, но время у всех ограничено даже в тайге.

Чем крепче зимой морозы в лесу, тем сильней разгорается любовь у рысей. Вот и Кузин дружок смотрел на подружку горящими глазами. И едва наступили лютые январские морозы, увел ее ночью в просторное дупло.

…Лишь через неделю угомонилась свирепая сахалинская пурга. Словно пропела всему живому свою песню.

Она принесла тайге радости и горе. Многие деревья с корнями повыворачивала, пообломала кусты, раздела догола иные муравейники и коряги. В громадных сугробах утопила березы и рябины, словно боялась, что убегут они из тайги от стужи и ветра.

Много птиц загубила эта пурга. И не будь Кузя вдвоем с дружком, как знать, что случилось бы с нею в эдакую непогодь. Пережить, переждать – нужны опыт и терпение. Все это было у Кузиного кота.

Он теперь был спокоен. У Кузи будут рысята. И ему можно бы уходить из дупла. Но подруга попалась слишком неопытная. Не понимая, что произошло, она стала прожорливой, злой. Никому проходу не давала. Размечталась оленуха, Кузя ее в минуту загрызла.

Лишь дружка своего подпустила к добыче. Остальным и нюхать не дала. От важенки три дня не уходила, пока не прикончила. Даже потроха съела.

Голод стал постоянным спутником Кузи. И чем больше становился живот, тем сильнее хотелось есть.

Ее дружок не удивлялся. Ведь Кузя носила в животе рысят. Они появятся на свет в начале весны, если ничего не помешает им родиться.

Кот помогал Кузе прокормиться, как мог. Порою сам оставался голодным. Не спал ночами, гоняясь за добычей, лишь бы принести подруге тушку белки, нутрии или ондатры. Теперь уж не до выбора, все шло в ход.

Выскочил сурок из норы, от него в ту же секунду лишь след испуга оставался на снегу.

Но то ли будет, когда в дупле появятся котята. Им потребуется еды еще больше. И тогда не только у котов, но и у кошек обвиснет шкура на боках, перестанет лосниться. Взгляд станет тяжелым, ищущим. И тогда – держись тайга!

Умолкнут в гнездах птицы, притихнет живность, – замрет, затаится. На охоту ради потомства вышли рыси…

Правда, многие коты уже оставили своих подруг. Прошла любовь. Она была взаимной. За ее плоды расплачиваться кошкам. Но они не сетовали. Не впервой им быть любимыми и оставленными. Таковы коты. Лишь от первогодок сразу не уходят…

Рыскали рыси по тайге. Им уже не до любви. Коты, голодавшие в любовную пору, тоже на охоче.

Встретится на тропе бывшая пара, кинется кот облизать на радостях недавнюю подругу, а она его – по морде когтями, за уши зубами таскает нещадно. Несчастный криком заходится, не знает, как вырваться. Зато и убегает без оглядки. Знает, за что трепку получил. Учуяла подруга по запаху, что не раз он без нее, в одиночку, поел. Не поделился. Ничего ей не оставил и не принес.

Зимою рыси появлялись даже вблизи человечьего жилья. И если на людей не нападали, то не обходили вниманием скотину. За это люди мстили рысям, ставили на них в лесу капканы, а бывало и хуже, – выходили с ружьями.

Кузя пока не видела охотников. Но в тайге никто не может зарекаться от беды. Она умеет выстрелять из ружья, защелкнуться капканом, захлестнуться ловушкой на горле, отравленным мясом застрять в желудке, да и мало ли какую рожу может состроить беда, прячущаяся в тайге?! Ее не предугадаешь, не высчитаешь.

Кузя заметила, что еще недавно блестящая се шуба полиняла. Вначале из нее выпадало по несколько шерстинок, а теперь полезла клочьями.

Дружок подсказал собирать эту шерсть в дупле на подстилку, а не оставлять ее на ветках и стволах деревьев. Кузя послушалась с неохотой. Шкура несносно чесалась. И рысь постоянно терлась о стенки дупла, которые вскоре покрылись толстым теплым слоем. Так нужным будущему потомству.

Старых рысей такому учить не надо. Они эту науку познали давно. Сквозь шерсть к рысятам не проникнет сырость и запах плесени. Не станет болеть потомство.

Чем больше шерсти, тем теплее в дупле. Шерсть не гниет. В ней тепло и легко будет потомству, которое уже беспокойно шевелится в животе, все чаще выгоняя мать на охоту.

Дружок Кузи по запахам и многим другим признакам знал, что недели через две рысята объявятся на свет.

Вот уже как ослабели морозы в тайге. Сугробы похудели. Их бока перестали быть тугими, как у рысей. Снег на них голубой и вязкий, он набивался в лапы так плотно, что выкусывать его приходилось долго.

Случалось, до крови растирал он лапы, когда погоня за добычей затягивалась. И тогда, забыв об осторожности, на запах крови выскакивала таежная мелкота – соболи и норки, кунички и горностаи. Они поедали кровь со снегом.

А вскоре в тайге появились первые проталины, куда погреться выползали мыши: их, еще не проснувшихся, продрогших, хватали друг у друга из-под носа рыси и лисы, филины и совы, а вскоре и ежи выкатились на первое солнце.