Текст книги "Изгои"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Глава 5. Шнырь.

Дашка подала чай, присела в уголке на низкой скамейке: взялась зашивать Женькину рубашку, внимательно слушая рассказ человека, сидевшего за столом у окна. Он пил чай мелкими глотками, изредка смотрел в окно, курил.

Густые пепельные волосы, схваченные сединой, были коротко пострижены. От этого его продолговатое лицо казалось вытянутым как у лошади. Тонкий нервный нос никак не вязался с подбородком, выступавшим настырным кирпичом. Маленькие уши, плотно прижатые к голове, выдавали злую, скрытную натуру. Выпуклый громадный лоб и суровые серые глаза подчеркивали умную упрямую натуру. Жилистая шея и широкие плечи говорили о том, что не брезговал этот человек физической работой. Умел вкалывать. А вот руки никак не вязались с остальным. Изнеженные, с тонкими пальцами, они скорее походили на руки музыканта.

Вот заставь тебя теперь совсеми стариками здороваться, ни за что не станешь!

На хрена они мне сдались? – удивилась Катька неподдельно,

Попробовал бы я так сказать? Бабка весь валек об мой загривок изломала. Да только лиха беда заставила и ее под старость сменить мнение. Вот так покляузе соседа выселили нас в Сибирь как врагов народа. Из двенадцати втроем остались. Бабка, умирая, все обещала вымолить для нас защиты у Бога. Да, видно, и теперь еще до Него не дошла. Отец все жалобы писал: искал правду. Так и не нашел. И только мне повезло. Выучился! Один на пять деревень получил высшее образование и стал юристом. Уж кем только не пришлось работать, чтоб допустили к следствию, где смог бы я помочь людям… И только в сорок лет взяли в адвокаты. Это уже перед самой перестрой кой.Ты ничего не помнишь, а мне нынче обидно. Как позорили нашу семью лишь за то, что отец десяток ульев держал!

Ты че это мне дурь на уши вешаешь? Иль свободные лопухи сыскал? При чем твои ульи? Мой отец не стал бы этим заниматься. Кончай хныкать. Твою бабку обидели, отца зажали? Но они сами откинулись! А моего отца пришили! И без ульев. Ты скажи, с чего с отцом заелся? – насупилась Катька.

Я на него не наезжал. Твоя мать… Суд назначил меня ее адвокатом. По делу о покушении на убийство. Ей грозил громадный срок. Я изучил, проверил все материалы дела и взялся. Вот тогда впервые мне позвонил твой отец. Представился. Спросил, как я намерен вести защиту. Выслушал и сказал: «Не советую вам, коллега, выкладываться на этом деле. Подзащитная не имеет средств, чтобы достойно оплатить ваш труд. Да и не стоит она тех усилий. Будь она обольстительной, я бы еще понял вас как мужчина мужчину. Здесь – полный ноль! Зря вы взялись». Мне стало обидно. Тогда я еще верил в законность! Это и помогло добиться успеха в деле твоей матери. Я хотел помочь и дальше: восстановить на работе, отсудить одну из комнат в квартире твоего отца, доказать ее способность растить и воспитывать тебя… Все это было реально. И я начал собирать документы. Готовился тщательно. Знал, твой отец – крепкий орешек, и голыми руками его не взять. Конечно, старался как мог, конспирировал свои действия. Но опять позвонил твой отец и высмеял меня. Сказал, что я очень пожалею о своем настырстве. Если не остановлюсь, найдутся желающие меня затормозить. И тогда уж вступиться станет некому, – закурил Шнырь.

Слушай, кент! Ты не с того начал и не туда попер! Не сей крышу! Ты с кем говоришь? Проснись! Она ведь сама прошла через пекло! А ты об чем? Станет ли здороваться со стариками? На хер они ей нужны! Или как ты защищал ее мать? А она с нею дышала? Ей это надо? Она кентовалась с отцом. Ты его хочешь забрызгать за то, что он тебе грозил, а потом подстроил козью морду, и ты свалил в бомжи!

Не сам свалил, меня выкинули в бомжи. Как мусор выбрасывают на свалку, так и меня! А все он подстроил и состряпал! Он! Я из-за него скатился!

Кончай! В моей беде не он, партнер виноват. Ведь я не хуже тебя был! Дышал как человек! Ачто теперь? Но не скулю!

Ох! Вашу мать! Как опаскудело все это! Один – адвокат, другой – коммерсант. Все жили – пальцы веером. Зачем теперь о том? – и повернувшись к Катьке, сказал: – Конечно, другая захотела бы подставить нас. В ментовке! Ведь Шнырь, чего уже темнить, достал твоего пахана. И когда у него не заладилось с матерью, не дал ему дышать спокойно. Измотал своими жалобами. Тот и озверел: по всем судам с год таскал. А зачем? Что ты имел с того? Да ни хрена! Ему и надоело! Ну, как, скажи мне, дышать в квартире с бабой, какая убить хотела? Ты с такою на свалке не смирился б! А Шнырь принуждал! Мало того! Не приводи любовницу! А он что – кастрат? Вот он и устроил тебе облом по всем правилам. И я на его месте устроил бы такое же! А тебе, Чита, партнера достать надо!

Может, вы со своими делами сами разберетесь. Зачем мне это знать? – начала злиться Катька.

А ведь и верно! Ни к чему весь разговор тебе! И мы здесь не за тем. Пришли сказать, что знаем твое доброе. И нет вины за нами, – опустил голову Шнырь, приметив Зинку и мальчишек, ожидавших, когда их дом покинут чужие люди.

Все в этой жизни переменчиво! Вчера мы были одними, сегодня – иными, но в чем-то не меняемся и остаемся прежними. Жизнь еще не кончилась. И если вдруг тебе станет тяжко, знай, что я у тебя есть, – сказал Шнырь Катьке. Та едва кивнула головой.

Бомжи шли, не спеша, направляясь в центр города. Там, в пивном баре, пристроившись у занятой барной стойки, глянет бездомный в глаза тех, кто пришел сюда утолить жажду, выпить по паре кружек холодного пива, разлить на троих бутылку водки. Бомж смотрит им в глаза пронзитепьно, просяще, без слов. Ему не слишком дорога жизнь, куда как нужнее воля. Сегодня они ее получили вновь. Как хочется обмыть. Кажется, поняли мужики. Протягивают недопитое. И на том спасибо. Ох и хорошее пиво! Холодное как нары в следственном изоляторе, горькое как жизнь… Залить бы им обиду, чтоб не скулила выброшенным на улицу щенком. Но как погасить боль, которая всегда живет в сердце и неотлучна от человека ни на секунду.

Шнырю повезло больше других. Ему не просто пиво оставили, а и плеснули в него водку. Почти стакан. Кто-то забыл на стойке воблу. Пьет Шнырь, хмелеет, а может память одолела. И катит по впалой щеке одинокая слеза. Вот застряла в морщине, снова выкатилась хрустальной каплей, замерла в щетине на бороде и упала прямо в кружку. Шнырь и не приметил. На душе потеплело. Как редко такое случается.

Когда-то и он приходил вот в этот пивбар совсем иным. Смотрел на алкашей с непониманием. Особо не терпел и презирал пьющих баб. Его мутило от их приставаний и назойливости. Он никогда не думал, что окажется вскоре среди них. И пусть без слов, молча, будет клянчить глоток…

Случалось, вот как сегодня, оставляли. Бывало, выплескивали в лицо остатки с матом… Кому какое дело, почему он докатился до такого?Не устоял, вот и наплевали еще… В самую душу. Как и тогда некому было поддержать, а подтолкнуть в пропасть всегда хватало желающих. Пьет бомж… Горькое горькими запивает. Не по пьянке. Но чужая боль не болит. Оттого никто не спросит, не оглянется и не поможет…

Вместо имени – унизительная кличка. Свое родное забываться стало. Скажи о таком ранее – не поверил бы. Не только по имени,с отчеством называли. Иначе никто и не посмел бы обратиться. Теперь кто узнает в нем Ивана Васильевича? Да и лучше, что не узнают. От знакомых лицо прячет. Совестно. Потому что не все потеряно.

Вот допьет последние несколько глотков и пойдет вместе с бомжами куда-нибудь. Может, к себе на свалку. Там из всякого хлама соорудили и ему бомжи хижину, назвали ее бунгало. Из досок и ящиков, картона и рубероида стоит она, раскорячась. Что-то среднее между большой конурой и шалашом. В полный рост не войдешь, только согнувшись пополам или ползком. Тепло не держит, зато снег внутрь не попадает. Дожди, конечно, достают. Об уюте и комфорте тут не вспоминают. Спят прямо на земле. На старых тряпках, в опилках, даже обычный песок – подарок. Старая «буржуйка», украденная с чьей-то дачи, дает немного тепла. На ней прокопченный чайник, такие же сковородки и кастрюли. От запахов готовящейся еды даже бродячие псы с визгом и воем убегают прочь. А бомжи хоть бы что, все переварят и съедят, даже падальным воронам на удивление.

Конечно, не враз привыкли к такому. Нужна была адаптация. Она была самой болезненной. Поначалу никому не верилось, что жизнь «сыграла оверкиль».

Иван Васильевич оглядывает зал пивбара помутневшими глазами. Вон Чита пристроился к троим мужикам. Может, бывшие знакомые? А может, вешает лапшу на уши? Вон как тарахтит без остановки. Вымогает выпивон и жратву. На халяву трепаться не станет. Ему, видать, повезло. Полная кружка пива в руке и тарелка с раками. Пожалели или расщедрились? Чите хватит и ста граммов водки, чтоб свалиться под стойку. А там до вечера, пока уборщица не выгребет шваброй. Сам по себе, своими ногами, ни за что не уйдет, только вытаскивают, выбрасывают. Иногда выбивают бомжей отсюда.

«Значит, его ждать не стоит. К ночи сам приползет, когда протрезвеет», * ищет взглядом Финача. Тот уже пристроился в углу, возле него три недопитых бутылки, обгрызанные селедочные хвосты и потроха Смакует мужик. Всю рожу отделал, зато блаженные слюни текут по бороде. Не часто так везет. «Лучше ему не мешать теперь. Пусть тешит душу», – думает Шнырь и тихо уходит из бара.

«Скорее к себе – в хижину! Только бы добраться, доползти», – не без труда переставляет переставшие слушаться ноги.

Сколько он шел? Да разве имеет значение время? Для попавших на улицу оно остановилось.

Вот и хижина! Пусть хреновая, но своя! Отсюданикто не выгонит. Не решаются сунуться к бомжам ни милиция, ни горожане. А потому опасаться некого. Если и завалится, то только свой, перепутав свою конуру с чужой по пьянке. Но это не страшно. Можно оставить, пока проспится, можно вытащить и отволочь в его жилье. Редко такое случается.

Шнырь влезает в свою лачугу. Холодно. Печка совсем остыла, негде согреться. И нет сип, чтобы самому затопить. Руки не слушаются. Иван Васильевич с головой зарывается в кучу тряпья. Так можно быстрее согреться, а уж потом затопить буржуйку. Сколько дней она не протапливалась? Ведь в милиции были бомжи. Хижина заждалась хозяев и продрогла насквозь.

Иван Васильевич лежит, подогнув колени, свернувшись калачиком. Вот и теплее стало как в мышиной норе. Не видно неба, зато жив.

Когда же это все случилось? Впервые попав на свалку, он дольше всех привыкал к положению бомжа.

Он не любил ворошить память, но она будоражила его даже во сне.

Падение, как и у всех, началось со взлета. В юридической консультации ему завидовали коллеги. Еще бы! Унего было очень много клиентов. Всяких. Неплохо платили, грех обижаться. За год сумел собрать не только на трехкомнатную квартиру, но даже отремонтировал и обставил ее. Потом и дачу, и машину заимел. Сына устроил в экономический институт, дочь – в педагогический. Жена даже дома ходила в импортном. На обновы для нее не скупился. Больше двадцати лет в нужде жили. Все стерпела. Вот и решил побаловать, дал ей волюшку. Она и рада: свою портниху заимела поначалу, потом парикмахера. Завела знакомства в высшем обществе. И незаметно стала меняться.

Иван Васильевич тогда упустил, не сразу приметил, что у жены появились свои друзья, свои праздники. Она ничего не говорила ему о них. Не делилась как прежде заботами. Он даже радовался, что она сама справляется со многими проблемами.

Что? Сын не сдал сессию? Сама улажу. Дочка хочет поехать в круиз? Пускай резвится! Это не твои заботы! Не надо ущемлять ребенка! – отвечала уверенно.

Он часто бывал в разъездах. Работал до глубокой ночи, не вникая в жизнь семьи, лишь снабжал ее деньгами. А зарабатывал помногу.

Как-то изумился, увидев, что жена, даже не задумываясь, купила дорогие французские духи. На ее туалетном столике появилась изысканная косметика бижутерия.

Зачем тебе все это, да столько? – удивился Иван Васильевич.

А как ты хочешь? По-твоему, я всю жизнь должна носить вещи из уцененки и комиссионок? Ты безнадежно отстал от жизни. Теперь без хороших вещей никуда не появиться! Будь хоть семи пядей во лбу! Особо женщины за собою следить обязаны. Оглядись вокруг!

Болезненно прошла стычка с дочерью. Увидел ее в лосинах. Она собралась с подругами на дискотеку.

В таком виде? – встал он у нее на пути.

Все так одеваются! – не поняла она.

Ты – не все! Ты – моя дочь! Оденься как положено! Посмотри! У тебя все видно! – покраснел тогда, указав дочке ниже пояса.

Ну и что? Сейчас это модно!

Живо в комнату к себе! И в голом виде ни шагу за дверь! – оттолкнул от двери и подруг.

Пещера! Тундра! Ископаемое! Домострой! Самодур! – услышал через стенку в свой адрес и влетел в комнату разъяренный.

Так кто я? – встал перед нею бледный, с перекошенным лицом. Дочь не заметила в истерике и крикнула: – Как только мать жила с ублюдком столько лет? Ты – не человек! Быдло!

Пощечина не остановила, наоборот, развязала язык:

Старая плесень! Придурок! Правильно мать сделала, что наставила тебе рога и завела хахалей! Они – люди! А ты – говно!

На эти слова в комнату влетел сын.

Чего тут за визги? Кто когодостал? Ты с чего к ней прикипаешься? – встал перед оглушенным отцом, до которого только теперь дошел смысл услышанного.

Значит, хахали в доме появились? Они – люди, а я – ничто?

Во, прикольный пахан у нас! Да ты что, с завязанными глазами дышишь? Все теперь так живут! Одни бабки – ничто! Нужны связи. А они сами по себе не появляются. Их приобретают, не гнушаясь средствами! Иль ты застрял в своих лаптях на лежанке печки? Так вылези из своего навоза, деревенщина! Мать – умница! Она знает, что делает. Ни чета тебе, дремучему! И отстань от сеструхи, – отлетел вглубь комнаты, подцепленный кулаком в дых.

Сын оглядел его ненавидяще и, продохнув, процедил сквозь зубы:

Дышать вместе не будем!

Жены дома не было. Она, как всегда, ушла к подругам на день рожденья.

Иван Васильевич стал названивать, разыскивая ее. Хотелось спросить у самой. Она приехала через час и, узнав о случившемся, отмахнулась:

Мало что в злости наговорили. Не лезь ты к

ним…

Но Иван Васильевич не поверил ей. Решив убедиться, через несколько дней предупредил жену, что уедет по делам на неделю. Собравшись, ушел. А вечером, часов в девять, позвонил в дверь. Еще с лестничной площадки услышал голос крепкой попойки.

Двери ему открыл незнакомый человек. Оглядел Ивана Васильевича осоловелыми тазами, спросил заплетающимся языком:

Что нужно?

Я хозяин этого дома! – отодвигал мужика в сторону.

Машенька! Тут какой-то хмырь хозяином называется! Выйди, разберись!

Жена появилась, держась за стенку от хохота. Увидела Ивана, протрезвела:

Ты не уехал?

Вернулся досрочно! – сорвал с себя пальто и шапку, прошел в зал.

Проверить меня решил? А сам где шлялся до этого времени? – услышал за спиной голос жены.

В зале за столом сидели полупьяные люди. Никто из них не обратил никакого внимания на появление хозяина.

Что за праздник отмечаем? – спросил жену

резко.

Просто встречу с друзьями, – ответила та спокойно.

Не слишком ли громко?

Я тут хозяйкаи мне бояться нечего! Присядь к столу, познакомься с людьми, – предложила ИвануВасильевичу.

Машенька! А этот хмырь кто будет? – подошел к жене человек, открывший двери.

Это муж…

А я кто?

Ты – наш друг.

И все? Я не согласен! – обнял жену и продолжил: – Сегодня у тебя останусь…

Иван Васильевич в считанные минуты вытолкал всех гостей и, оставшись с женой, впервые за все годы затащил в спальню и надавал пощечин.

Смотри, Ваня, сторицей верну каждую! Кровавыми заплачешь, – пообещала ему и легла спать на диване в зале. Утром, когда он встал, жены уже не было. Дети с ним демонстративно не разговаривали, не замечали, не отвечали ему.

Он пошел на работу в дурном настроении. Там узнал, что три его жалобы по делам клиентов отклонены, и решение судов оставлено в силе. Не успел передышать это фиаско, новая неприятность свалилась. Его подзащитный повесился в камере. Через пару часов сразу несколько клиентов обратились к заведующему юрконсультацией с просьбой передать их – дела другим адвокатам. В производстве Ивана Васильевича осталось последнее дело по защите Катькиной матери.

Если так будете работать, то в конце месяца ни копейки не получите! – предупредили на работе. Он шел домой, не видя земли под ногами.

Хотел поделиться с женой, примириться с нею, предложить ей забыть все ошибки. Ну, мало ль чего не бывает. Все оступаются, но главное нужно сберечь.

Жена сидела напротив него за столом на кухне. Сама не осталась бы, он попросил.

Насупленная, злая, она смотрела в сторону и, казалось, не слушала его.

Говоришь, клиенты разбежались? Чего ж удивительного? Они нашли более умного юриста, на какого ты ловушки ставишь. Да где такое видано, чтоб своего коллегу-юриста топили? Ты знаешь, какие у него связи и знакомства?

У меня один знакомый – Закон!

Дурак ты, Ваня! Вот выгнал гостей! А средь них много было полезных. Теперь вредить тебе станут, мешать. И тот коллега не упустит подножку подставить. Да и я не стану вытаскивать. Живи самостоятельно. Сам себя по морде бей! – ушла из-за стола.

Вскоре он узнал, что клиенты отказались от его услуг по совету Катькиного отца, что он был одним из хахалей жены. Именно от нее он узнавал все, что делал Иван Васильевич. Она выдала его с головой. И вскоре Ивана Васильевича вызвал заведующий юр– консультацией и сказал:

Больше мы с вами не сможем работать вместе! Это окончательно! Давно мне говорили о вас нелицеприятные вещи. Думал, сами поймете. Делал замечания. Не помогло. Значит, расстаемся!

Почему? – удивился Иван Васильевич.

Зачем вы передали подзащитному в камеру деньги? Для взятки! Вы не могли не знать о том!

Я передал ему одежду и еду по просьбе родственников и с разрешения начальника следственного изолятора.

Не стройте из себя наивного! Это и сами родственники могли передать. А вот деньги он получил через вас. Когда вскрылось – досталось мне. Мало того, лекарства принесли. Хорошо их не передали, проверили! Знаете, что это было?

Сердечные и от давления!

То ли простак, то ли дурак! Но и то, и другое опасно. Вас самих под суд за такое отдать надо! Да репутация фирмы дорога! А потому давайте тихо расстанемся по обоюдному желанию. Пишите заявление! – положил лист бумаги, подал ручку…

Иван Васильевич вышел из кабинета, шатаясь. Ему впервые не захотелось идти домой. Он знал, там его уже не поймут и не поддержат.

Он сидел на парковой скамье, пытаясь собрать воедино все узелки случившегося.

«Как исправить, что предпринять? К кому обратиться за помощью?» – лихорадочно копался в памяти.

«Стольким помог, а сам остался беззащитным. Слишком самоуверенно жил. Наверное, потому никого вокруг не осталось. Но что с того? Хоть в кровь себя искусай, задницу не достанешь», – поплелся домой в потемках. И первое, что увидел – насмешливое, отчужденное лицо жены:

Ты где это шлялся до сих пор? – спросила, прищурясь.

Плохи дела, Маша. Очень плохи. Хоть в петлю головой сунься, – пожаловался тихо, перешагнув порог.

Веревку намылить? Иль стульчик подставить? – спросила ехидно.

Ты что? Совсем спятила? Иль всякую совесть потеряла? – изумился Иван Васильевич.

Совесть? Это что такое? Ты кто, чтоб мне про совесть говорить? Два месяца на нашей шее сидишь, ни копейки не принес, а туда же! Дети работать пошли.

Того гляди, институты бросят: платить нечем. При живом отце такое безобразие творится! Я сегодня отнесла в комиссионку свою норковую шубу! А ты про совесть вспомнил?

Без работы я остался! Уволили…

Дожил… Выкинули! Зато умеешь друзей разгонять, вредить людям. Вот и получил. Ну, да я тебя на своих плечах возить не буду. Детей кто-то должен на ноги поставить. Коль ты последние мозги посеял, я не должна голову терять.

Попробую устроиться в другой консультации, а может в частную юрконсультацию пойду! – осенила мысль.

Давай-давай! – усмехнулась криво.

Целый месяц ходил Иван Васильевич в поисках работы. И всюду ему отказывали.

Своих полная обойма!

Сами сокращаем штат!

Мои и так без нагрузки. Заработков нет. Куда брать нового?

Не можем!О тебе звонили! Не советовали принимать: репутация подмочена. Всех клиентов отпугнешь. Не хочу рисковать! – сказали честно бывшие однокурсники.

Иван Васильевич ходил в нотариальные конторы, но и там нарывался на занавес отчуждения: кто-то успевал опередить его. Надежда найти работу по специальности с каждым днем таяла.

Попробовал устроиться преподавателем в колледж. И там отказ. Начал искать работу по объявлениям, но как только называл фамилию, разговор о приеме на работу обрывался.

Дома его уже не замечали. Иногда он по часу звонил в двери своей квартиры, пока кто-нибудь откроет. Ключи у него забрали, потому что в доме должна была появиться невестка.

У него не стало своей комнаты и постели. С дивана в зале его выкинули на кухню на раскладушку. Ему никто не стирал и не готовил. И однажды вечером сын не выдержал:

Ну, что, законник? Нахлебался правды? У тебя теперь один выход остался!

Руки на себя наложить? – мрачно заметил Иван Васильевич.

Не-ет! Наняться в интим!

А что это такое? – не понял подвоха.

О-о-о! Самое клевое место! И главное, голова ни о чем не болит. Мозоли не появятся. Зато бабки рекой текут. И никакой ответственности. Дал объявление или свой телефон в фирме, тебе звонят, дают адрес бабы, к какой надо прийти, ты ее ублажаешь, получаешь бабки и вперед на следующий вызов.

Я? В кобели по вызову? – затрясло Ивана Васильевича.

А что тут такого? Не в кобели, а в джентльмены для желающих! Они теперь в самом большом спросе. И зарабатывают лучше всех!

Маша! Ты слышишь? – повернулся к жене.

С худой овцы хоть шерсти клок. Коль нигде больше не нужен, хоть там себя покажи! – рассмеялась жена.

Вы свихнулись! Смеетесь в наглую! Иль забыли, как я отношусь к подобным связям?

Жрать захочешь, на все пойдешь! – услышал сыновнюю реплику, брошенную через плечо.

Нет, он не обратился в интим. Он все еще надеялся найти работу. Но через неделю, вернувшись после неудачных поисков, увидел в доме чужого мужика. Тот был в пижаме, тапках. Иван Васильевич подумал, что перепутал квартиру, позвонил к чужим. Но нет… Он не ошибся. Просто в доме появился новый хозяин. А его решили выкинуть. Вон в углу чемодан с вещами, портфель с книгами и кодексами. Жена даже не смотрит в сторону Ивана Васильевича.

Маш! Это что? Всерьез? – не верится человеку.

Не суши мозги! Давно пора было понять, что ты здесь лишний! У меня нет жизни про запас, а мучиться с тобой до гроба не хочу. Я устроила свою жизнь с другим человеком. И не мешай нам, если тебе хоть немного дороги дети. Пусть хоть они встанут на ноги и не собьются с пути как ты… Нам не стоит больше видеться. Иди. Сыщи себя. Может, хоть врозь мы будем счастливы?

Иван Васильевич вышел из дома в сумерках. Ему не предложили переночевать или поужинать.

Без копейки денег в кармане он вышел из дома, не зная, куда направиться.

«Надо было морду расквасить тому хахалю! Вышвырнуть с балкона! Ведь я хозяин! Ну почему и здесь не смог за себя постоять? Дал волю бабе! Хотя не заставишь жить с собой насильно. Кто я им теперь? Выбывший хозяин? Этот может и впрямь поможет детям. Я исчерпал все…», – ругал себя человек, все больше смешиваясь с сумерками.

Эй, красавчик! Не меня ли ищешь? – вывернулась из-за угла взлохмаченная баба и взяла под руку.

Отстань! У меня нет ни копейки!

Тебя выперли из дома? – заглянула в лицо участливо.

Да, – попытался высвободить руку.

И куда ж теперь?

Хрен меня знает! – вырвалось злое.

Ты погоди, не ерепенься. Не только тебя отшили! Теперь бездомных мужиков больше, чем бродячих собак! Пошли со мной. Отведу к бомжам. Авось не пропадешь. Жив будешь, – повела его к окраине города торопливо.

Во! Еще одного вышвырнули на улицу! – подвела к куче мужиков, роящейся в подвале пятиэтажки.

Кто будешь? – спросили хрипло.

Теперь уж «кем был?», – опустил человек голову, понимая в глубине души, что случайная женщина спасла от верной смерти.

Ведь, не признаваясь самому себе, шел к мосту, чтоб сброситься с него вниз головой. Тихо и незаметно для всех. Знал, никто не должен помешать свести счеты с жизнью. Он решился на это как-то враз, перешагнув порог дома. Знал, никто не станет искать его. Да и кому нужен неудачник? А тут баба вцепилась репейником, не дала сдохнуть, увела от моста. Притащила к мужикам вовсе незнакомым. Вот и обступили они его плотным кольцом:

Говоришь, баба выдавила, другого привела? Таких средь нас хоть хреном мешай: полно! И юристов можно ложкой черпать! Тут повыше тебя прикипели.

Известными были! Нынче – никто! Бомжи мы все. Допер? И тебе деваться некуда. Дыши средь нас, не вы– пинаясь…

В ту первую ночь он лег в подвале на батареях, на куче старого тряпья. Не спалось. Он ворочался с боку на бок, иногда вставал покурить.

Иван! Не дергайся! Смирись! Ведь кто его знает, может, только теперь познаешь счастье? Ить от хомута избавился. Семья – это кандалы, вечные заботы, воз проблем. Ты тащил на себе все! Теперь ничего нет! Свобода! Ты не нужен им! Вот и отдыхай от кровососов! Иль привык? Да лучше нищим жить, чем так, как ты дышал. Сам себе не нужен – все для них! Переведи дух и оглядись! Человеком себя ощути! Мы ить тоже страдали, как и ты! Нынче поумнели. Никого из нас в семью на аркане не затянешь. Клянусь своими лысыми мудями, лучше в петлю башкой, чем свою волю на тарелку супа променяю! Возьми себя в руки, будь мужиком. И не мучайся памятью! От нее лишь башка трещит. Бомжи – самые счастливые люди в целом свете! Нам никто не указ. Сами себе хозяева. Коль здесь приживешься, значит, ты – человек! – говорил седой старый бомж, высунув из-под тряпья морщинистое маленькое лицо, похожее на усохшую тыкву.

На третий день Иван Васильевич обнаружил у себя вшей и испугался.

Ты чего? Вошки, блошки, мандавошки – наши младшие братья! Поверь, они не высосут столько крови, сколько баба выпила! – хохотали мужики, почесываясь ежеминутно.

С ним делились всем, что имели, крали, меняли, выпрашивали.

Поначалу болел желудок, тошнило от запахов, случалось, рвало. Потом начал привыкать, втягиваться.

Милиция гоняла бомжей из подвалов и чердаков, с дач, грозила упечь в каталажку. Иногда бомжей били. И устав от всего они ушли на свалку, подальше от города и горожан.

Постепенно привык человек к налетам на дачи и участки. Приносил картошку и яблоки, лук и капусту.

Даже кур уволокс одной дачи. За это и назвали его Шнырем.

Иван Васильевич тяжело отвыкал от семьи. Месяца три звал во сне жену и детей, но они не услышали. А через год, казалось, совсем их забыл. Старался не появляться поблизости, чтоб не столкнуться ненароком. Но однажды увидел дочь, гуляющую в парке с парнем. Тот целовал ее, а потом… привел на уединенную скамью в кусты. Повалил грубо, неожиданно. Дочь не успела вскочить, но обеими ногами поддела в пах.

Дура ты, пещерная! Уходи! Не нужна ты мне! Старая метелка! – сказал, еле разогнувшись. Дочь плакала.

Ивану Васильевичу так хотелось подойти, утешить, успокоить, но сдержался. Вспомнил некстати, как когда-то она обозвала его. Теперь сама получила…

Кому ты нужна? Скоро четвертак! А тебя никто не ломанул! Никому не нужна. Теперь девки умнее: не засиживаются. Да и ты за что держишься, старая плесень? – говорил парень, смеясь в лицо.

Дочь поспешно встала. Когда она вышла на аллею, нагнал парня Иван Васильевич, сшиб с ног и отметелил так, что тот до самого утра провалялся на земле.

Но после той встречи никогда не появлялся в том парке. Однажды видел мельком Марию. Та несла с базара тяжеленные сумки. Ей никто не помог.

Иван Васильевич, глянув ей вслед, лишь головой качал. Когда-то на базар они ходили лишь вдвоем. Он никогда не давал жене носить тяжелое.

Ну что, мужики? Скоро Новый Год! И мы его отметим! Постарайтесь с харчишками! – напомнил бомжам самый старший из них, Кузьмич.

Вот у кого учись! Ему за семьдесят, он же еще нас переплюнет! Сам в бомжи слинял. От бабки и внуков. Заели деда вовсе. Довели до чахотки и в сарай прогнали жить. Так он отмочил: пенсию на книжку перевел, а сам к нам сорвался, мол, коль сдохну, так середь людей, а не в говне. И чтоб ты думал? Болезнь от него отступилась. Прошла. А ведь он, когда пришел, кровью харкался. Нынче забыл про чахотку, хоть и жрет, что попало, все подряд, и выпивает, и махру курит. Видать, туберкулез лишь семейных гложет, бомжей боится, – смеялись мужики.

Казалось, Ивана Васильевича недуги тоже опасались, но на Новый Год свалило и его: поднялась температура, разболелась голова, дышать было нечем. На третий день сознанье потерял: не знал, не помнил, что кричал. Бомжи, сгрудившись в кучу, спасали мужика. Натирали водкой докрасна. Вливали в пересохший рот добытую с таким трудом самогонку. Заставляли глотать. Надели на него все теплое, собрав у всех последнее. Даже ноги растерли самогонкой так, что от них до утра шел стойкий запах.

Кузьмич! Чего ты там присох в ногах?

Нанюхался, теперь закусываю! Не пропадать же добру! – хохотал старик, забросив в щербатый рот головку лука.

Маша! Машенька! – кричал Шнырь, забыв в болезни, что семья давно отреклась от него. Ее не вернуть, сколько ни кричи. Не дозваться, не вымолить сострадания у потерявших тепло.

Доченька моя! Не верь! Ты красивая. Не ходи в

парк!

Чего это он несет? – удивлялись бомжи.

Хворь в семью закинула! Ненадолго! Силы точит. Оно завсегда так-то! От болезни как и от бабы отвязаться тяжко, но надо! Плесни ему еще самогонки в горло! На-ка вот мою! Нехай живет мужик. Ни то не отвяжется от болячек. Они и в земь загнать могут, неровен час.

Лишь через неделю пришел в себя человек. Болезнь сдалась. Никто из бомжей не сказал, как лечили его, как трудно было вырвать его из лап смерти.

Даже по пьянке никто не проговорился, как звал он к себе жену и дочь.

Каждый понимал, что поневоле, даже через много лет и бед, живут в сердце и памяти родные. Хорошие иль плохие, их дала судьба на всю оставшуюся жизнь. А своим болезням и снам не прикажешь.

Иван Васильевич всего за год узнал город так, как не постиг его за всю прежнюю жизнь.

Он точно определял время, не имея часов. Знал, где сегодня выбросят весь мусор с рынков. А там, если покопаться, можно много чего найти не на один ужин бомжам.

Он сумел не только ужиться, а понять каждого бомжа. И то, что еще недавно казалось диким, стало простым и понятным.

Трудно было начинать. Когда втянулся, жизнь показалась несложной и объяснимой. И совесть перестала терзать.

Вот ты, Иван, думаешь, нам легко было? Мы тоже не родились на свалке бомжами. Сюда не с добра пришли. Другого хода не было. Разве руки на себя наложить на радость бабам! Они так бы и трепались, мол, вот, погляньте, без меня дышать не сумел, пропащий! А вот им всем! – отмерил бомж по локоть. Он и не знал, что каждую ночь во сне звал свою бабку, называя ее так ласково, как когда-то в молодости. Она ушла, а память осталась. И, отбросив обиды иунижения, продолжала любить и в старости, живя в сердце человека своей судьбой и наказанием.