Текст книги "Изгои"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

А я, наверно, никого не полюблю… Бомжихам нельзя этим болеть, – вздохнула Катька.

Ой, уморила! Да разве это с разрешенья бывает? Любовь на земле сама по себе живет. У нее свои крылья. И коль повезет тебе полюбить, дурочка ты моя, твоя жизнь станет совсем иною.

А какой?

Все беды и неприятности отойдут. Ты почувствуешь себя самой красивой и счастливой на земле.

Это когда много башлей стыздишь, так?

Эх, ты! Про «бабки» и не вспомнишь!

Ну, да! Не может быть! Чтоб я про них забыла? А как дышать без них? – покосилась на печку.

Слушай, Каток! Я скоро умру! – внезапно посерьезнела Ольга и заменила мокрое белье на сухое.

Все сдохнем, – согласилась Катька, с испугом глянув на пятно крови, расползающееся под Ольгой.

Ты долго жить будешь, а я уже ухожу.

Чего это ты завелась?

Нет. Я не боюсь ничего. К утру все кончится. Я слышу, как во мне звонят колокола как в церкви. Ты слышала их? А я знаю, они меня отпевают.

Ну и придумала! Тебя в тебе отзванивают.

Чего рыгочешь? Я тоже не верила,а вот теперь слышу. Каждыйколокол. У них свои голоса, совсем разные как у людей. Когда-то, еще в первом классе, пошла я с матерью в церковьна Пасху. Не в собор, а на окраину. Там народу было поменьше. Я незнала ничего о Боге. Дома о Нем не говорили. Лишь дети во дворе делились, что рассказывают старшие. Мать оставила меня возле большой иконы Богородицы, а сама пошла освятить крашенки и куличи. Мне велела подождать. Я смотрела по сторонам и боялась. С каждой иконы на меня смотрели строгие глаза и будто упрекали молча. Я прижалась спиной к стене и заплакала Вот тогда ко мне подошел человек весь в черном, с бородой, будто из иконы сбежал на время и стал успокаивать. Я перестала реветь, поверила, что в Божьем доме бояться нечего, там никого не обижают, надо только молиться и просить Господа о помощи и милости, – слабо улыбнулась Ольга, голос ее стал совсем тихий. – Я стала спрашивать о Боге и очень не хотела, чтобы человек снова сбежал в икону. А он и не спешил. Как много нужного узнала от него. Он говорил, а я старалась все запомнить. И тогда впервые услышала, что в душе каждого живет храм Божий. Со своими колоколами в самом сердце находится. Коль грешит человек, молчат колокола. Если с чистой душой обращается к Господу, звонят колокола переливчато, звоном малиновым. А грешник услышит их под самую смерть, чтоб имел время на раскаянье.

Ты не грешней других. Да и в чем мы виноваты? Разве хотели стать бомжихами? – погрустнела Катька.

Да разве в том беда? Я знаю, за что меня Бог наказал. Сама виновата! Ведь аборты, Катька, это душегубство! Но пускать на свет таких как сама, с моею корявой судьбой не могу, – заплакала Ольга внезапно.

Во, дает, метелка! Сначала отравила, а теперь

воет!

Да куда б с ним делась? Ведь даже ты не впустила бы нас на порог. А теперь, загубив его, сама подыхаю.

Ну, это закинь! Сколько вас ковыряется всякий день? На чердаках и в подвалах. Ни одна не откинул ась. И через день, едва освободясь, снова кайфуетекак хотите. И черт вас не берет! – не поверила девчонка бомжихе.

Может и выживу. Если это обломится, слиняю от бомжей насовсем!

И кудасвалишь?

В монастырь попрошусь!

Там свой бардак сколотишь? Тебя оттуда попрут. Туда безгрешных берут.

Таких нету на земле! Даже моя мать про это говорила. Она перед смертью в себя пришла и все меня жалела. Говорила, что если б не жадность, она не потеряла бы меня и свою жизнь. Погналась за большими деньгами, а ушла с пустыми руками. Без радости, в слезах умерла. Да и в жизни ничего хорошего не видела, кроме горя и боли. И я впустую копчу. Сама не знаю зачем. Оттого, если помру, только лучше будет. Ни за спиной, ни впереди – никакого просвета, – простонала Ольга, упав на одеяло.

Знаешь, я на кладбище познакомилась со сторожем. Классный дед. Вот только совсем старый хрен. Даже кашляет в два конца сразу. Ему уже много лет. Он всех пережил. Сталин на Колыму согнал. Другие вынули уже полуживым. Тоже не хотел жить. Всех потерял. Потом опять всех заимел: и женой, и детьми обзавелся. Дом построил, сад посадил. Когда все сделал, его уже из этого дома семья выперла. И сказали, мол, пока строил был нужен, теперь гуляй. Он живьем в землю лез. Бомжи его не взяли. Он смерть звал, она не пришла. Так что думаешь, в сторожа его взяли на погост. Так он и там выжил. Все могилы без разбору доглядел. Прибрал, кресты, ограды поправил…

Во! Скоро я к нему пожалую! Пусть и меня не обходит. Не то припутаю ночью, по старой привычке, погляжу, где он свой порох прячет, как сумел канать через беды? Я одна не продышала. Слабачка! Видать, все мы, бабы, сильны, покуда любимы. Как только нас забывают мужики, жизнь тоже отворачивается.

Но тебя любили многие?

Ольга оживилась и, хотя вставала трудно, села на одеяле, попросила сигарету впервые за все время и, закурив, заговорила:

Любили! Но по-разному! Одни – как ту вошь в подштанниках: чем чаще чешут, тем я жирней. Знаешь, сколько мне платили поначалу? Хо! Только баксами! За ночь до штуки имела! Ох и клево канала! Вот только одна беда, «бархатка» не бесконечна!

Я ж про любовь! – покраснела Катька густо.

А я за что подыхаю? Мне нет семнадцати! И до утра так долго! Ты еще веришь в нее, значит, тоже хлебнешь по горлянку. Плюнь! Люби только себя! И никому не верь, ни одному козлу! Иначе загнешься как я! И тебя тоже даже у рыть станет некому, потому что и за это нужно сначала отбашлять! Или напакостить полные карманы!

Катька вздрогнула на стук двери. Это Женька с Димкой вернулись в дом. Поев и покормив Голдберга, легли на Зинкину постель и вскоре уснули.

Катька тоже прилегла, но Ольга не дала уснуть. Она стонала так жалобно, будто маленький ребенок, заблудившийся в ночи, умирал от стужи и страха.

Оль! Я за врачом! Не могу больше видеть, как мучаешься! – сорвалась девчонка с постели.

Посиди со мной. Не надо врача! Мне так плохо одной. Говори о чем-нибудь, только не молчи. Я ненавижу тишину. Она – сестра погоста. Пока живу, не бросай меня. К утру все кончится. Я уйду за тою звездой, какая погаснет на небе последней. Потому что падшие и последние – прямая родня, – заткнула рот кулаком, чтобы не заорать.

Прости, Катька, знаю, хочешь спать. А я не могу! Спящие похожи на мертвецов! Я боюсь смерти! Почему-то только сейчас захотелось жить! – призналась Ольга, плача.

Все! С меня хватит! Я за врачом пойду! От бабки Лизы в неотложку позвоню! Пусть приедут, помогут! – одевалась девчонка, уже не обращая внимания на слова Ольги.

Катька глянула на часы. Поздновато, конечно, будить старуху, но случай особый. Она боялась, что девка умрет в ее доме, и тогда докажи, что не виновата в ее смерти…

Катька позвала Голдберга и вместе с ним вышла из дома, пообещав Ольге скоро вернуться.

Она боялась одиночества в ночи. И хотя старуха жила неподалеку, всякий шаг в темноте грозил опасностью, потому с собакой чувствовала себя уверенней.

Катька долго стучала в окна и дверь. Колотила кулаками изо всех сил, кричала. Старуха спала крепко. Катька уже хотела уйти, как вдруг увидела, что в окне бабки загорелся свет. Соседка прильнула к стеклу, разглядывая, кто колотится к ней в эдакую ночь?

Узнав Катьку, надела халат, долго искала тапки, еле сдвинула примерзший засов, впустив девчонку в коридор. Долго не пропускала в дом, все не могла понять спросонок, зачем той понадобился телефон?

Бомжиха помирает? Да они, елки-палки, только плодятся. Добрые люди умирают, этим ни хрена не делается, – не верила бабка Лиза.

Умирает! Совсем плохо ей! Надо неотложку вызвать! – рвалась в дом девчонка.

Да «сто сейчас сюда поедет? В наш район по белому дню никого не докличешься. Нынче и подавно. Все спят. Это надо к им бежать! Будить, упрашивать докторов. Надысь, дед Василь помер. Знаешь, от чего? Врачи отказались ехать к нам. Сказали, что нетути бензина для машины. А пехом к нам идти никто не согласный. И к вам откажутся. Это как пить дать, – нехотя открыла дверь перед Катькой, зорко следя за каждым ее шагом.

Девчонка быстро набрала номер. Услышала сигнал – занято. Ругнулась сквозь зубы. Опять набрала, и снова короткие гудки. А время шло. За окном злобно паял Голдберг, звал Катьку скорее вернуться домой, но она не могла уйти, не вызвав «скорую». С полчаса набирала номер. Подбородок дрожал от страха. Что если вернется, а Ольга уже умерла? Времени прошло нимало. Катьке оно показалось вечностью. Теряла терпенье и бабка Лиза: она недовольно косилась на Катьку, что-то беззвучно шептала морщинистыми губами. Ей очень хотелось спать.

Катька даже поперхнулась, когда услышала в трубке:

Алло! Скорая помощь! Слушаю вас!

Тетенька! Ольга умирает. Спасите ее! Я отбашляю, падла буду! – заорала в трубку срывающимся голосом.

Успокойтесь! Назовите адрес! Не тарахтите! Я записываю! – услышала Катька и попыталась взять себя в руки.

Сколько лет больной? Фамилия, имя? Что с нею?

Фамилию не знаю. А вот таблеток она нажралась. Прямо в аптеке! Не знаю каких! Она была беременной. Хотела скинуть! Нет! Мы не можем сами ее привезти. У нас нет машины. Тут они не ходят. Вас ждем!

У меня ваш вызов тридцать первый! А машин всего четыре! Нет бензина. Не хватает врачей. Придется ждать! – услышала Катька.

У Ольги крови целое море вышло!

Что могу сделать? Неотложку не нарисую. Тем, кто раньше вас сделал вызов, тоже срочно нужна помощь, и люди ждут.

Но Олька умирает. Она не доживет до утра, если не поможете!

Ждите своей очереди! – положили трубку на рычаг на станции скорой помощи. Катька, рыдая, поплелась домой, забыв поблагодарить соседку, извиниться за беспокойство. Та качала головой, глянув вслед девчонке.

Катька шла, опустив голову, не глядя вперед, и чуть не упала, наткнувшись на машину, стоявшую перед домом.

Страх за Ольгу погасил осторожность. Девчонка даже не испугалась, не подумала, откуда она здесь взялась, и влетела в дом, дрожа за бомжиху.

Явилась? Долгонько тебя ждем! – встал ей навстречу человек, какого она обокрала в аптеке. Лицо его было перекошено злобой, бледное.

Димка с Женькой были на ногах и стояли перед вторым человеком, незнакомым Катьке. Ольга лежала на одеяле, и девчонка не увидела, жива она или нет.

Давай портмоне, сволочь! – схватил Катьку за грудки тот, кого обокрала. Та вскрикнула, но отдавать деньги и не подумала.

Я кому звоню? – приподнял ее одной рукой, тряхнул так, что у Катьки слезы из глаз брызнули.

Колись! Где они? – отвесил пощечину. Катька отлетела к двери, та открылась настежь. В дом влетел Голдберг. Увидев чужих, оскалил клыки, зарычал глухо, бросился на ударившего, вдавил в стену, прижав папами. Тот от неожиданности растерялся. Пес караулил всякое движение и дыхание.

Никаких денег мы у вас не брали! – внезапно прозвенел голос Димки.

Убери собаку или будет плохо! – нырнул в карман второй мужик.

Голдберг! – крикнула девчонка, указав на опасность. Пес молнией отскочил. Пуля попала в плечо обкраденного. Стрелявший уже лежал на полу, придавленный псом.

Твою мать! Ты что? Крышу посеял напрочь? – ругался раненый, согнувшись в три погибели, зажимая рукой плечо.

Ольга! Оль! Неотложка скоро будет! – крикнула Катька, но девка не шевелилась.

Олька! – бросилась к ней девчонка, оттолкнув раненого. Мальчишки, воспользовавшись моментом, выскочили из дома.

Ты жива? – склонилась к бомжихе. Та открыла глаза. Увидев Катьку, попыталась что-то сказать, но голос был таким тихим, что из-за рыка Голдберга ничего не разобрала.

Уйдите вы все! Она умирает! – закричала Катька.

Верни деньги, дрянь! – услышала совсем близко.

Катюха! У них умер ребенок. Девочка! Если не отдашь, скоро за нею уйдешь. За детей Бог наказывает, – услышала девчонка слова Ольги. И, молча вытащив портмоне, отдала хозяину.

Тот спешно открыл, пересчитал деньги. Положил во внутренний карман. Наклонился над Ольгой:

Может, с нами поедешь? Поверь, все устроим как надо!

Нет! Не хочу! Тебя сильно ранили?

Повезло. Слегка задел. Пуля в стене осталась. На память. Больше испугался.

Ты всегда был везучим! – слабо улыбалась

Ольга.

Катька освободила от Голдберга второго мужика Тот, едва встав на ноги, тут же выскочил из дома, сел в машину и теперь сигналил, торопил своего друга.

Спасибо тебе, Ольга! Эта стерва никогда не отдала бы нам баксы, если бы не ты. Прости нас! Возьми денег. Когда встанешь на ноги, пригодятся! – сунул под подушку пачку десяток и, огрев Катьку злым, ненавидящим взглядом, выскочил на улицу, не оглянувшись на дом. Вскоре они уехали.

Минут через пятнадцать, подпрыгивая на ухабах, к дому подъехала неотложка. Врачи вошли в дом с носилками.

Где больная? – спросили с порога. Увидев Ольгу, поморщились.

Какой срок беременности? – задрали юбку и, осматривая, переговаривались между собой.

Бомжихе замерили давление. Сделали много уколов. Но Ольга, словно только их ждала. Она стала терять сознанье.

Бесполезно! Большая потеря крови! Поздно! – выдохнула врач и, глянув на Катьку, спросила: – У нее есть родственники?

Да! – вспомнила девчонка Кольку-Чирия.

Мы госпитализируем больную. Пусть они придут сегодня, поинтересуются, – написала адрес и телефон на клочке бумаги.

Когда Ольгу перекладывали на носилки, она открыла глаза. Глядя на Катьку, уже не видела ее. Губы приоткрылись, но ни слова не разобрал никто.

Ну, что? Сразу в морг? – спросили санитары

врача.

Попробуем откачать. Живей в машину! – приказала та жестко.

Когда уехала неотложка, Катька выхватила из-под подушки пачку денег. Спрятала в заначник, сгребла одеяло и, выбросив его, позвала в дом Женьку с Димкой. Шуганула Голдберга, воющего вслед машине.

Накормив всех, села у стола. Поесть бы. Да не лезет кусок в горло, становится поперек, хоть колом проталкивай его.

Катьке было жаль денег, какие пришлось вернуть. Она злилась на Ольгу и удивлялась, откуда та знала приехавшего мужика? Может, с ним тоже путалась? Хотя непохоже! Такие как он не клюют на бомжих. Эти снимают валютных, самых прикольных, классных путанок. Ольга давно перестала быть такой.

«Недолго цветут розы!» – вспомнились слова Червонца о бомжихах, и Катьке стало холодно.

«А что, если Ольга помрет? Чирий даже знать не будет. Хотя сам виноват во всем. Если б не лезли к Ольге, жила б она!» – вздохнула тяжко. «Врачи велели родственникам прийти. Выходит, надо достать Чирия. Он своим бомжам – самый главный родитель», – шмыгнула девчонка носом насмешливо и стала думать, где теперь его можно отыскать. «Конечно, на базаре!» – решила Катька и, приказав мальчишкам не отлучаться из дома надолго, оделась и пошла искать Чирия, заодно вздумала собрать для Зинки на базаре фруктов.

Она уже набрала полную сумку, хотела уходить, как вдруг на самом выходе кто-то толкнул ее на обледенелых ступенях. Катька кувырком слетела вниз, придержав сумку. Не успела встать, получила в ухо. Рассвирепев, вскочила, увидела ухмыляющегося Червонца. В глазах девчонки черные искры замелькали. Она налетела на него разъяренной кошкой, била, царапала, кусалась, материла. Даже когда тот упал, не отстала:

Душегуб, вонючий козел! Чтоб ты сдох! За что Ольгу угробил, лидер? Тебе давно откинуться пора, а вы ее убили, суки!

Никто на всем базаре не обратил внимания на эту драку. Не кинулись люди разнимать детвору, дравшуюся жестоко, не по-детски свирепо.

Вот кто-то поддел Катьку сапогом в бок. Та, отлетев, снова вскочила на ноги, кинулась уже на Чирия. Достала головой в «солнышко». Тот упал, девчонка схватила его за горло, оседлав так, что оторвать невозможно.

Киллер треклятый! Кобель гнилозубый! Мандавошка! За что Ольгу угробил, свиное рыло? – изодрала лицо в кровь и изо всех сил душила пацана. Тот задыхался не на шутку.

Гля, какая борзая сикуха! Сама с хрен ростом, а махается, стерва, как бомжиха! – обронил кто-то мимоходом.

Давай, дави его! Небось, изменил красавчик! – смеялись люди.

Она помирает, и ты сдохни! – навалилась всем весом. У Кольки начало синеть лицо.

Братва! Эта гнида всерьез мужика мокрит! – не выдержал мужик в «варенке» и оторвал Катьку от Чирия. Тот не сразу пришел в себя. Долго сидел на ступеньках, широко, по-рыбьи разинув рот, тряс головой, смотрел вокруг мутными красными глазами. Увидел, что люди все еще удерживают рвущуюся к нему Катьку, и хотел было уйти, чтоб не связываться, не позоритьсяиз-за нее перед хохочущей толпой.

Да отпустите ее! Пусть врежет по самые! Хоть душу отведет. Гля, как трусится! Она ему не то яйцы, голову откусит! Ну и бедовая, зараза!

Видать, нашкодил, коль так озлил! Заслужил каленые! Молодец девка! Так их, гадов, надо! Оскопить на ходу! Чтоб неповадно было!

Катьке хотелось втоптать Чирия живьем в землю за все разом. Ей и теперь было страшно за Ольгу. Девчонка, увидев, что Чирий собрался уйти, вырвалась из цепких рук, нагнала пацана и сказала хрипло:

Я тебя из-под земли выковырну, если Ольга помрет! Допер, козел! Ты виноват!

Что с ней? – дошло до Кольки.

В неотложке помирает. Кровяной залилась из– за тебя! Аборт сделала. Колес надралась. Всю ночь у меня лежала. «Скорая» под утро забрала. Тебе прийти велели нынче.

А почему мне?

У ней другой родни нет! Вот и возникай, кобель облезлый! За свои яйцы ответишь хоть раз!

Дура ты! Я при чем! С Олькой уже полгода ничего не имел! Кто засадил, тот пусть и отвечает. Сечешь? А ты свою транду стереги, не болей за чужую. Не то сама загремишь в ковырялки, – ухмыльнулся, оглядев Катьку.

Сволочь ты, Чирий! Хорек! Сам подставлял Ольгу за деньги всяким. Теперь треплешься, что не виноват? А кто «бабки» прожрал?

Заткни хлябало! Не то я его закрою, – пригрозил пацан. И, сбавив тон, продолжил: – Все жили, как могли. И я не сидел без дела. И мой навар хавали. Я не считал, кто сколько принес. На всех поровну шло. Другие метелки тоже трахаются, но ни одна не подцепила. Только с этой – вечный прокол! Ладно, навещу ее вечером, – пообещал хмуро и спросил: – Она просила что– нибудь сказать мне?

Ольга жалела тебя. И всех вас, меня тоже. Все рассказала. Говорила, что с последней звездой помрет, а потом жить захотела. Но крови много ушло. Надо узнать, жива ли она?

Чирий огляделся, приметил телефонную будку. Катька отдала ему бумажку, написанную врачом, указала номер телефона. Следом за Колькой подошла к будке. Чирий набрал номер, Катька ждала.

Это «скорая»? Вы утром забрали из дома девушку с криминальным…

Фамилию, имя, адрес назовите! – послышалось в ответ. Колька назвал.

Приезжайте за нею!

С нею все в порядке?

Лучше некуда! Сразу в морг отвезли! Скончалась по пути? Вы – муж ее?

Нет!

Тогда чего звоните? Пусть родные забирают ее из морга и хоронят.

У нее нет родных! Никого.

Но от кого-то сделала аборт!

Я его не знаю.

Вы можете ее похоронить?

Сумеем, – ответил Колька, смахнув слезу со щеки. Он отворачивался, но Катька заметила. Поняла, что жила Ольга в душе Чирия первой любовью, самой лучшей, самой красивой, королевой сердца… Вот только уж очень поспешила уйти. Даже проститься не успела ни с кем. А и нужно ли это было…

Плачет Катька навзрыд. Ей хочется покусать, исцарапать всех подряд. Как жаль Ольгу, улетевшую за своею звездой. Зачем только кончилась эта ночь? Уж лучше б она продолжалась, и тогда жила бы Ольга на земле…

Горстка ребятишек идет по дорожке кладбища Тащат гроб к могиле.

Сюда! – сворачивает Чирий, торопя свою кодлу.

Кладбищенский сторож любопытно наблюдает за необычными похоронами. «Ни одного взрослого человека. Дети хоронят… Кого-то из своих… Не с добра такое. Разве правильно, что, не став взрослыми, умирают», – качает дед седою головой и, подойдя поближе, видит, как прощаются с покойной.

Прости, Оля. Я любил тебя. И всегда буду помнить свою королеву, – закашлялся Колька.

Красивая метелка была. Зачем поторопилась уйти от нас? – согнул голову Червонец.

Беззвучно плакали девчонки. Пока мальчишки опускали гроб, закапывали его, никто больше не обронил ни слова. Мертвые цветы легли на могилу ярким букетом.

Вот и все. По глотку из бутылки сделал каждый по кругу. Одна буханка хлеба на всех. Пора уходить. Все кончено, но не спешат покидать погост, не торопятся. Значит, осталось тепло к покойной в сердце каждого… Вот и держится память. Не верится, что не прозвенит ее смех у плеча, не пройдет рядом по городу, как бывало, гордой королевой.

Молчат пацаны. Лица бледные, губы синие. Как похожи они сейчас друг на друга и… на Ольгу…

Кто же следующий останется здесь?

Глава 3. Взросление

Катька сидит рядом с Зинкой в палате и насильно запихивает в рот ей манную кашу:

За Голдберга! Жри, говорю!

Теперь за Димку! Давай глотай!

За Женьку! Живо! Не дергайся!

Теперь за меня! Я что, хуже всех?

Не могу больше! – отталкивает Зинка ложку, но Катька неумолима: – Хавай! Это халява! Жри, пока пузо не треснет!

Всего две тарелки! Слабачка, одолеть не можешь! Я б не меньше кастрюли сожрала б. Да не дадут. Так хоть ты за всех нас лопай. Когда пузо полное, болезни из человека выходят. Их жратва выдавливает. Поняла? – запихивает ложку каши в рот заслушавшейся Зинке.

Я тебе яблоков принесла, конфет и апельсинов. Хавай все, чтоб ничего не осталось. Завтра опять приду. Если не сожрешь, измолочу. Ты здесь лечишься. Валяться дарма не дам. Дома делов полно. Мне одной не справиться. Да и Голдберг твой психоватый стал. Вчера всю колбасу со стола стащил и сожрал. Я пообещала, что в другой раз самого на колбасу пущу. Он нас плохо слушается, скучает по тебе, а в палату его не пускают. Говорят, халатов таких нет, и тапок по его размеру не подобрать. Он через окно хотел, но сторожиха притормозила! За самые яйцы поймала. Ох и орал он, на весь свет. Никого не боялся, а как эту бабу видит, хвост поджимает, загораживает яйцы и с воем убегает. От страха, что в этот раз она ему все на свете живьем вырвет.

Катька хотела рассмешить, а Зинка заплакала. Жаль ей стало Голдберга.

Так домой хочу. Надоело лежать. Вставать не разрешают, будто рассыплюсь. А знаешь, как меня здесь отмывали? Почти что скребками. И мыла с ведро извели. Говорили, будто я грязней своего барбоса. И все хотели постричь наголо. Одежду в кипятилке шпарили. Вошей травили. Трепались, мол, их больше, чем волосьев. Теперь вовсе скучно стало. Голова не чешется, жопа не зудит. Снегуркой сделали. Лежи и про болячки думай как старухи. Не-ет, не выдержу долго, смоюсь. Да еще книжки читают, тошные до чертиков. Уколами всю истыкали. Скоро таблетками срать начну, – жаловалась Зинка.

Катька кое-как уговорила девчонку полежать, пока спадет температура. Зинка еле дотерпела. И в тот же день сбежала домой. С неделю Катька не выпускала ее на улицу, а как только вышла, вскоре привела Шурку.

Полуторагодовалая либо двухлетняя девчонка спала вместе с Зинкой в одной постели. Она не капризничала, ничего не просила и не требовала. Люболытно глазела на всех, запоминая, привыкая к каждому, усваивая новое.

Катька не обращала внимания на девчонку. Не удивилась, когда та заговорила. Знала, Зинка не обидит. Той и впрямь нравилось, что малышка зовет мамой и бегает за нею хвостом повсюду.

Но… у бомжей нет детства, и Зинка решила приучить Шурку к делу, чтоб та зарабатывала свой кусок. Знала, иначе будут неприятности. Катька не потерпит в дармоедах никого, и повела с собой Шурку к магазину, села побираться на углу. Девчонка примостилась рядом.

Толстая баба, спешившая в магазин, приостановилась, жалостливо вздохнула, полезла за кошельком. Зинка обрадовалась – первая милостыня… А Шурка скорчила рожицу, высунула язык – дразнила бабу. Та, приметив, спрятала кошелек, ушла, не уронив ни копейки. Шурка тут же вскочила и, расставив ножонки, отклячив зад, прошла несколько шагов следом, надув щеки, подражала толстухе. Зинка хотела поругать Шурку, но трое парней, выйдя из магазина, увидели, как дразнит девчонка толстуху, хохотали громко и сыпанули Зинке в подол горсть монет.

Шурка не могла сидеть на одном месте. Она всегда куда-то исчезала, убегала, уползала. Она обошла весь магазин, любопытно глазела на прилавки. Особо полюбила отдел, где продавалась музыкальная аппаратура и телевизоры. Она не просто смотрела и слушала, запоминала все с первого раза. Вот так и вышла она из магазина, кривляясь и напевая:

«…вот тогда я поняла,

че те надо, че надо,

но не дам, но не дам,

че ты хошь…».

Следом за Шуркой, держась за животы, переломившисьпополам от смеха, вываливались парни и девчата, целая толпа людей. Их разрывал смех. А Шурка, ничуть не смущаясь, выдала по полной программе весь репертуар ансамбля «Балаган». Ни одной частушки не забыла. Не только покупатели, продавцы вышли из магазина посмотреть на девчонку, а та пела звонко:

«Гармонист, наш гармонист,

как цветочек аленький.

Сам большой, гармонь большая,

а херочек маленький!»

Женщины размазывали, вытирали с лица слезы смеха. Даже милиционер, поспешивший узнать, в чем дело, протиснулся поближе. Увидел Шурку, услышал частушки и хохотал вместе со всеми. Хвалил девчонку. Не помешал, не прервал. Полез в карман, достал пачку жвачек, отдал и, смеясь, ушел.

Шурку засыпали деньгами. Ее полюбили сразу, а той понравилось, что люди не ругают, наоборот, хвалят, гладят по голове, дают много конфет, печенья и говорят о ней хорошие слова. Зинка онемела, подсчитав в конце дня заработок девчонки. Ей с постной рожей, хоть сосулькой примерзни к сугробу, за всю зиму столько собрать не привелось.

Шурка не умела сидеть спокойно на одном месте. Ей нужно было бегать, что-то искать, открывать для себя свой мир. И она его воспринимала по-своему.

Увидев по телевидению как танцуют и поют на экране молодые, запоминала и тут же, уже на улице, копировала всех, но со своим добавлением, выдумкой и фантазией. Около нее никогда не было пусто. Где, надрываясь, хохочет толпа, там ищи Шурку. Она не умела грустить, унывать и скучать.

Когда на улице было совсем холодно, Шурку пускали в магазин смешить покупателей. Она привлекала сюда людей. И продавцы иногда сами баловали ребенка, сунув ей в руки то булку, то конфету.

Девчонка целый день без устали развлекала взрослых. К ней быстро привыкли, полюбили ее.

Теперь и Катька хвалила Зинку за то, что не прохлопала кормушку, не пропустила, привела в дом.

Скажи, Зинка, ты как сумела научить ее заколачивать «бабки»? Что-то мне не верится, будто сама доперла? – спросила Катька.

Чему научу, если у меня даже голоса нет. И песни не запоминаю. Она сама себя средь нас нашла. Другое не умеет. Я ее побираться учила, а Шурка кого– то передразнит, другому так сказанет, что со смеху обоссывается. Это было на третий день, как я ее к магазину привела. Усадила сбоку, не велела никуда уходить. Показала, как милостыню просить надо. Думала, что она все запомнила. Тут идет мужик. Толстый такой. Шурка ему и ляпнула: «Дядька! Дай на булку! Уже целую неделю срать нечем! У тебя штаны от жиру лопаются, а у меня кишки в пупок колотятся! Не дашь, за жопу укушу!». Тот рассмеялся, дал. Я ее ругать стала, когда толстяк ушел. Она пообещала не хулиганить больше. А тут старуха из-за угла ковыляет в магазин. Шурка к ней и лопочет: «Бабка, дай на пирожок! Тогда скажу, что ты красивая. А не дашь, все в магазине поверят, что ты ведьма. И такой всегда была…».

Неужели дала? – удивилась Катька.

Кому охота дурной славы? Ворчала старая, шипела на Шурку, но дала.

Неужели сама она додумалась? – изумлялась

Катька.

Я ее тому не учила. Иногда кажется, что Шурка до нас умела говорить, но пережила свое горе молча. Когда привыкла к нам, оттаяла. И все наладилось. Ведь она даже не картавила. Такого не бывает. Видать, болело сердце, когда бросили. Только вот кому пожалуешься? От того даже ночами во сне кричала, плакала и звала, но не услышали. Выходит, впрямь не все люди с сердцем родятся. Иные вовсе без него живут. Таким никого не жаль.

А если и у Шурки его нет?

И не бреши. Она теплая. Когда ей дают жратву, всегда мне приносит. Всякой конфетой делится. Если не беру, хитростью взять заставит. Сама не знаю. Откуда у нее все берется? Мне б ее мозги, горя бы не знала! – призналась Зинка.

На Шуркины деньги девчонки оделись на зиму. Теперь уже не в сандалиях, не в резине, в настоящих сапожках ходили. И только Катька носила ворованные платок и куртку. У Зинки с Шуркой и у мальчишек имелись купленные. В них не боялись выйти в город.

Прошла всего одна зима. Но Димка с Женькой, незаметно повзрослев, уже не ложились под бок к девчонкам даже в самые холодные ночи. Они оставались на полу. Взрослели, понимая, что этот холод еще можно стерпеть, есть стужа более лютая, ее куда как сложнее пережить. От нее не спрятаться у жаркой печки. Она морозит изнутри каждого, кто оказался на улице не по своей воле.

Ни Димка, ни Женька никогда не жалуются девчонкам на пережитое за день. А ведь случалось всякое. И их ловили возле магазинов алкаши, отнимали пустые бутылки, случалось, жестоко били, грозили окалечить, угробить, если увидят здесь еще раз. Не легче приходилось и у мусорных контейнеров. Там тоже появились свои хозяева. В каждом дворе старики– пенсионеры зорко следили за контейнерами. Обшаривать их чужим строго запрещалось. И тогда пошли мальчишки к многоэтажкам. Там никто не помешает, не рискнет залезть в мусоросборник, а жильцам и в голову не взбредет обшаривать собственные отбросы.

Зато и колотить нас некому! – согласился Женька и смело полез в мусоросборник – ржавый и пузатый, расположенный в подвале девятиэтажки. Вонь от него стояла нестерпимая.

Мальчишки знали, что по выходным мусор не вывозят, а потому есть в чем поковыряться.

Женька! Да тут бутылок прорва! Гля! Я уже вон сколько нашел! – обрадовался Димка. Женька ковырялся палкой в отходах и тоже не без результатов. Целую рубашку нашел. Ничего, что велика и грязновата. Не до выбора! И это подарок! Прячет находку в мешок. Заношенный шарф с чьей-то шеи. Тоже сгодится. А вот и пустая бутылка. Потом и банка. Тоже нужная вещь в хозяйстве. А это что за сверток в тряпках? Женька разворачивает его, и волосы на голове становятся дыбом. Дикий, истошный крик вырвался из горла. Мальчишка выронил сверток, забыл свой мешок, бегом бросился наружу, скорее во двор. Димка вприпрыжку за ним. Женьку трясло. На выходе столкнулись с уборщицей. Та прихватила Женьку за шиворот: Ты кто такой? Чего здесь шляетесь?

Женька от испуга слова не мог сказать. Выручил Димка. Баба прижала к себе Женьку:

Да успокойся! Скажи, что стряслось? От чего наполохался, сердешный?

Женька долго пытался заговорить, но никак не мог. Наконец выдавил:

Там человечек! Настоящий. Только маленький. Совсем мертвый.

Ой, голубчик ты мой! Ентова добра пошти каждый день вывозят. Ковыряются бабы, не хотят родить и на похороны тратиться. Вовсе озверел люд! Ни стыда, ни совести не стало. Пужаться не успеваем нынче. Не то страх! Надысь сын свою мать-старуху чуть с окна не вышвырнул. Напился окоянный до белой горячки и родную матку за зверя принял. Каб не заорала, угробил бы лиходей. Вот такие нонче детки. Что с них взять? Родителев не почитают. А и вы чего от своих сбегли? Пошто дома не сидите?