Текст книги "Изгои"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Но нередкими были и развлечения. За пару месяцев с десяток любовниц заимел. Анна и не подозревала.

За время замужества, сама того не замечая, она постепенно изменилась. Появилась грудь небольшая, но упругая. Округлился зад. Лицо стало розовым, и Анна перестала походить на заморыша, расцветала неспешно.

Прохор не замечал этих перемен. Ведь и женился не из любви. Не она приглянулась, а дом. Но о том молчал.

Знаешь, я решила перевестись на очное обучение. Устала я и работать, и учиться. Тем более специализация началась. Для будущего лучше, если я – займусь учебой вплотную! – сказала как-то Анна и добавила: – Тебе скучновато будет. Но потерпи. Закончу институт, больше будет времени друг для друга!

Он с готовностью согласился принести себя в жертву науке, за что снова хвалили всей семьей, а теща даже подарила дубленку.

Прохор, уходя из дома утром, возвращался поздним вечером, и такое положение устраивало всех.

Анна лишь поначалу возвращалась с занятий вовремя. Потом отпросилась на семинар, потом на важную лекцию зарубежного специалиста, на встречу со студентами из-за границы. Затем пошли походы, тренировки, и возвращалась она домой почти вровень с Прошкой. Тот стал замечать, что все чаще привозят ее на своих машинах однокурсники. Но ничего более

серьезного не приметил, да и сказать опасался, а что, если за ним решат проследить? Этого ему никак не хотелось, и Прошка все пустил на самотек, принычивая на всякий поганый случай из зарплат и шабашки «подкожные» башли. Мало ль как сложится будущее? Без копейки оставаться не хотелось. А время шло.

Он и не ждал ничего плохого для себя в тот день. Знал, жена скоро закончит институт, и они вместе с нею поедут в отпуск на море. Давно о том мечтали. До осуществления оставалось совсем немного.

В этот выходной, так уж было заведено, он решил отдохнуть дома, не искать приработка на левых заявках. Можно позднее лечь спать. Ведь утром не надо спешить на работу, отдыхай сколько хочешь, можно и посумерничать у камина. Выпить с тестем по сто грамм, послушать его воспоминания о Заполярье. Так длилось четвертый год, и Прошка привык. Потому очень удивился, увидев, что никто не собирается накрывать на стол, а перед камином сидит лишь тесть хмурый, холодный как айсберг. Рядом с ним только собака и ни одной из женщин.

Куда все подевались? Где наши цветы?

Куда исчезли женщины? – изумился Прошка искренне.

Присядь, Прохор! Поговорить хочу с тобою с глазу на глаз! Этот разговор не для женщин, – повернулся лицом к Дылде: – Затянулось наше знакомство, Прохор. Я думал, ты сам поймешь все без объяснений. Слишком разные мы люди. Потому не сможем жить вместе. Разница слишком очевидна. Она во всем: в воспитании, образовании, в окружении, манере общения. И тут нет иного выхода, как только расстаться. Не сможешь ты в своем возрасте подняться до нашего уровня. А нам пасть до твоего – совестно и негоже. Это однозначно. Мы пытались ломать себя, стерпеться, старались тебя подшлифовать, но не удалось. Постоянный дискомфорт измотал всех. Пора покончить с этим. Не могут тащить семейный возок такие разные люди! К тому же у Анны имеется теперь человек нашего круга, достойный того, чтобы мы признали его своим, родным человеком. Он соответствует нашим представлениям. Ты оказался среди нас случайно. А потому не обессудь. Всему приходит конец. Надеюсь, поймешь меня правильно и не станешь таить обиду. Более не можем жить вместе под одной крышей.

Прохор молча встал, огляделся.

Я понял все. Пойду, соберу вещи, сказал тихо.

Не стоит себя утруждать, они уже собраны. Вот деньги тебе на первое время. Других претензий нет. Ты – хороший человек, но в своей стае. Помнишь, я не случайно рассказывал, как белые медведи прогнали бурого? Это о нас… В природе такого не случается Она мудрее. Ей чужды эксперименты.

Зачем так долго? Я все понял и ухожу! – осмотрелся Прошка и спросил: – По вашему этикету с моим суконным рылом дозволите проститься? Иль сочтете неуместным? – усмехнулся криво.

Не стоит! Расстанемся по-английски, без слов! Так лучше для всех…

Что ж! Воля ваша! – оглянулся, увидел за спиною чемоданы, взявшиеся неведомо откуда, и вышел в дверь, не оглянувшись на окна. Поймал такси и поехал в общежитие.

Его никто ни о чем не спросил. Смеяться над Прошкой попросту не рисковали. Ему указали на свободную койку. Дылда затолкал под нее чемоданы, даже не заглянув в них, и тут же отправился к Верке – недавней клиентке, молодой разбитной бабе, умевшей держать верх над всеми.

Прошке она понравилась тем, что даже его, бывалого кобеля, обескуражила. И не он ее, а сама вытащила его с хохотом из-за стола и затолкала в спальню.

Ну, чего рот разинул? Не надо меня уговаривать. Я сама уломалась! – сорвала с себя халат.

А если откажусь? – прищурился Дылда.

Только попробуй! Яйцы вырву! – прыгнула в постель, схватила Прошку в охапку, смяла, налетела вихрем.

Ну, ты и баба! В первой такая крутая попалась!

Цени! В другой раз не обломится! Ты мне по кайфу. А раз так, зачем ломаться? Себя и тебя мучить?

Она сбила с толку натиском и предложила навещать ее. Он не часто, но заглядывал к ней. Боялся бабы. «Такая любого подомнет и в бараний рог свернет, а мне только того и не хватает для полной остроты ощущений», – думал Прошка и не хотел привыкать.

Верка встретила его привычно, будто только вчера расстались и спросила по-домашнему просто:

Жрать хочешь? Иль сразу в постель?

Давай сначала перекурим, – предложил бабе.

Вот так? Какая сука посмела тебя раньше меня оттрахать?

Ох, Верка! Не баба! Старый козел достал! И представь, даже в морду дать не смел! В заслуженную! От того на душе тошно как в отхожке!

Плюнь! Ну что ты потерял? Дай ты бабе хоть десять дипломов, клянусь, она в постели все равно говно против меня. Тебе нужны ее знанья? Куда их денешь иль повесишь? Вот и я говорю, вся бабья наука ниже пояса. Коль нет в ней огня, дипломом не заменишь. Никому не нужна! На такую по приговору трибунала влезть не заставишь. Это все равно, что членом лунку во льду долбить. На такое лишь псих уломается. Ты ж – нормальный хахаль. Пока ничего не потеряно, жизни радуйся. Она у нас коротка и обосрана. Вали в постель! Я тебе покажу, чем мы простецкие вашему брату дороже и милей, чем образованные жеманницы– онанистки! – вытряхнула из одежды мигом и, словно куклу сунула в постель.

Верка! Стерва! Что ты делаешь?

Мозги тебе вправляю! Бабы все из одного круга! Верь искренним! Не выбирай с дипломом! С ними и в Африке хер отморозишь, – хохотала громко.

К полуночи Прошка и вовсе забыл о том, что случилось этим вечером. Верка измотала, укатала до одури, опьянив без хмельного. Она взяла его в плен, выбив из памяти совсем недавнее.

Ну и что с того, если нет у меня диплома и на двоих с братом семилетку не имею. Зато вкалываю штукатуром-маляром! Всегда заработаю на кусок хлеба с маслом. И несчастной себя не считаю! Мозги и все прочее не отсушила. Здорова как кобыла! Жизни радуюсь и другим унывать не даю! Чего сетовать? Нас работяг любить надо такими, какие мы есть, а не рассматривать ровно в зверинце: похожи на людей иль нет! Давай! Вали за стол! Пожрем и бухнем за любовь!

Хорошо, что это у нас отнять нельзя! – лукаво покосилась баба.

Прошке с Веркой было легко и просто во всем. Она не врала, не притворялась, не умела кривляться и кокетничать. Она всегда говорила то, что думала, не умела льстить.

Верка! Ты хоть любишь меня? – спросил как-то Прошка.

Во, дурак! Нашел о чем трепаться? Ты мне подходишь! Пока! А дальше хрен меня знает? Я тебя устраиваю?

Иначе не возник бы!

Так и дыши! На том успокойся! Про любовь болтают дети, либо психи! Мы с тобой ни то, ни другое! Кончай пустое травить! Давай бухнем!

Через пару месяцев, просидев без зарплаты, Прошка решил подыскать другую работу, и Верка предложила ему перейти к ней в бригаду.

А жить где стану? У вас общаги нет!

Живи у меня! Угол не откусишь! – предложила бесхитростно, добавив: – За жилье натурой платить станешь! Коль устраивает, переходи хоть нынче!

Прошка пошел к начальнику узнать, когда ожидается зарплата? Но Маринка, смерив холодным взглядом, ответила, что надежд нет, а начальник занят, у него совещание.

Тогда я увольняюсь! Пусть позаботится о расчете! Иначе вытащу в суд! Хватит измываться! Пусть сам дышит без получки! – вытащил заявление, написанное загодя и положил на стол.

Отметьте в журнале число! – глянул на бабу холодно. Та поежилась и, взяв заявление, пошла в кабинет. Вернулась уже с резолюцией «Бухгалтерии произвести расчет. Выписать из общежития».

Когда деньги получу? – спросил жестко.

В течение трех дней. Так и по закону предусмотрено.

Хорошо! Пусть попробуют затянуть!

Не беспокойтесь! Ваше вам отдадут!

Через три дня ему и впрямь выдали расчет, отдали трудовую книжку. Потребовали, чтобы освободил место в общежитии.

А я уже там не живу! – усмехнулся Прошка, добавив: – У жены прекрасная квартира! Да и работать будем вместе! – взглянул искоса на бывшую любовницу.

Та выронила журнал из рук. Чтобы скрыть досаду, нагнулась поднять. Выпрямилась уже спокойной.

Поздравляю вас! – натянула на лицо улыбку, но уголки губ ползли вниз. Им хотелось разреветься.

Спасибо! Мне действительно очень повезло! – хвалился Прошка перед бухгалтером и кассиром, игнорируя секретаршу. – Подарок от судьбы получил! Трудяга! Красавица! Огонь – ни женщина! И человечище! Со взгляда все понимает! – победно посмотрел на Маринку, та сидела, уткнувшись в бумаги, делая вид, что не слушает. И только руки выдали. Они дрожали неуемно. Прошка вышел из двери с гордо поднятой головой.

Он быстро научился штукатурить, белить и красить, класть плитку, клеить обои. Верка восторгалась, хвалила Дылду. Тот цвел. Еще бы, в бригаде десяток баб. За день всех успевал ущипнуть за задницы и грудь, поприжать в углу, пообещать на будущее поймать на ночь. Верка не ревновала ни к одной. Знала, впереди ночь, и Прошке от нее никуда не деться. Она выматывала одна за всех, и Дылда лишь к обеду вспоминал, что вокруг него бабы.

Прошка! Хорек немытый! Я тебе стираю, жрать готовлю, а ты на кого силы изводишь? Брысь от Тоньки! Она старая! Ей мужик уже не нужен! Сгнила на корню! Подумай, что впереди ночь! – хохотала Верка.

Прошка, работая в ее бригаде, получал куда как больше, чем в сантехниках. А главное, тут не задерживали получку. Неплохой приработок имел и на халтуре. Здесь он приоделся и выглядел неплохо. Верка всегда следила, чтобы Прошка был сыт и чист. Она никогда не называла его мужем. Даже ради шутки не связывала обязательствами. И говорила о нем как о своем хахале… Она всегда оставалась верной своему слову.

«Хахаль… А ведь я привык к ней. И теперь люблю эту взбалмошную чертовку. Она оказалась куда лучше всех прежних, кого считал женами, расписывался, верил им. Ни одна ее не стоит. Она понятна и проста. С нею легко. Выходит, надо бросать якорь насовсем», – решил Прохор. Но… через неделю упала Верка с лесов. Перелом позвоночника. К ночи умерла у него на руках.

Она не плакала. Смотрела на него вмиг запавшими глазами. Прошке не верилось, что теряет ее. Плакали бабы из бригады. А Верка все пыталась удержать в руках жизнь, но не удавалось.

Чего воете? Жива я! Не ушла, не накрылась покуда! Хотя, все не вечные. И встретимся там, на верху! Я упала, чтоб взлететь! Когда-то конец каждому будет. Жизнь не хер – в руках не удержать! Я люблю тебя, Прошка! Милый мой дуралей! Ты о том не знал. Хоть иногда вспоминай меня…

Он помнил ее всегда. Он продолжал любить и мертвую. Ни с кем не мог сравнить Верку и ей единственной носил цветы…

Прошка после смерти Верки резко изменился. Стал хмурым, неразговорчивым, раздражительным.

Эх, дурачок ты, Прохор! Был бы ты расписан с Веркой, никто б не выселил тебя из квартиры! Все твоим осталось бы! А теперь бездомным стал! – жалели Прошку бабы. И чтоб не слышать их и не видеть, ушел от них, боясь свихнуться. И в этот же день оказался среди городских бомжей, а через пол года пришел на свалку.

Нет, он не спятил. Среди бомжей не было счастливых, не приживались слабые. И, пообщавшись, понял, что его судьба хоть и суровая, но не жестокая. Она всегда давала ему шанс на жизнь и не брала за горло, оставляла глоток кислорода. И Прошка еще ни раз не жалел о своем рождении. Эти у бомжей считалось пределом.

Шли годы. Дылда уже не думал о своем жилье в городе. Оно стало вовсе недоступным. Деньги, какие зарабатывал, тратил на жратву, а она дорожала с каждым днем.

Он не снимал тряпье с огородных пугал, не выковыривал обноски из мусорных контейнеров как другие бомжи. Прохор каждой копейкой делился с матерью и никогда не ругал, не проклинал ни одну из женщин, встретившихся на пути.

Не скоро у него появились увлечения. Вера стояла перед глазами преградой. Ее долгое время не могла затмить ни одна. И лишь Ирке удалось расшевелить в нем мужика. Взялся он оштукатурить дачу. Женщина поесть приготовила. Указала на постель, где мог отдохнуть. Прошка даже не оглянулся. Разделся до пояса, стал раствор замешивать. Баба взглянула ненароком на свою беду и не смогла взгляд оторвать, как здорово сложен этот человек!

Прошка увидел, но не дрогнул. Ирка молча выстирала его рубашку, майку. По ним поняла: нет семьи у человека. Прошка кивнул благодарно. С утра до вечера оштукатурил комнату. Когда сел отдохнуть, поставила перед ним еду, а уже ночью и бутылку достала из холодильника.

Прошка лег в постель, Ирина – на полу. Вот тут и стало неудобно мужику. Решил поменяться местами. Ни просьбы, ни убежденья не помогли. Взял на руки, чтоб силой перенести на кровать. Ирина шею обхватила, не отпустила…

Когда закончил штукатурить, сам, без просьб, зашпаклевал, побелил, поклеил и покрасил. За работу не хотел брать, но Ирина положила в карман рубашки молча, набрала в его рюкзак картошку, положила капусту, морковку, яблоки, даже кусок сала и бутылку. Деньги он нашел, когда сел у костра на свалке. Хотел их вернуть бабе. Три раза на дачу приходил, хозяйку не застал. А тут и в городе появилась зазноба – Зойка. Ремонт в квартире попросила сделать. Рассказала, что всю жизнь с пьяницей-мужиком промучилась. Наконец-то выгнала. Теперь вот порядок хочет навести во всем. Он и помог. Да так, что Зойка бегать за ним повсюду стала. Даже на свалку появлялась., а ведь сама была виновата, что ушел скоро. Слишком жадной оказалась…

Бомжи всегда подтрунивали над Дылдой, приписывая ему не десятки – сотни баб. О его похождениях складывали легенды, рассказывали анекдоты и небылицы. Прошка их не слушал. Зачем трепать имена тех, кто был близок и дорог? К чему слюнявить, оплевывать и паскудить то, что дарила сама судьба? Прохор теперь любил тихо посидеть у костра, зарывшись в воспоминания. Они были такими яркими, разноцветными как огни на елке. Вот так и в этот вечер он подвинулся поближе к теплу. И снова закопался в память. А перед глазами – Анька. Та самая, с какою даже проститься не разрешили. Зачем она встала в памяти и торчит перед глазами как тогда, тогда работала диспетчером? Плечи поникли, голова вниз опущена…

«Небось жирует теперь со своим новым русским? Он культурный. Кто я против него?» – поднял голову и не поверил своим глазам. Анька вовсе не привиделась. Она шла к нему, осторожно обходя бомжей.

Прохор, мне надо с тобой поговорить, – пошла в темноту от костра и бомжей, смеявшихся открыто, мол, еще одна нарисовалась.

Прошка! Выдели хоть одну из обоймы на ночь!

Не даст ему десятка на ночь мало!

Эй, бабонька! Меняй одного Прошку на меня с

братом!

Дылда шел за Анной, но, спохватившись, остановился как вкопанный:

Куда волокешь? Что надо от меня?

Здесь неподалеку машина. В ней поговорим, – позвала женщина.

На хрен мне она! Говори, что хочешь, и завязываем базар, – не двинулся с места.

В двух словах не объяснить…

А че нам базлать? Все за всех твой отец…

Нет его больше. Умер. Перед смертью все хотел увидетьтебя и попросить прощения, но мы не разыскали. И он умер, не свидевшись.

На кой черт я ему сдался? Еще раз душу обо– срать? Мне прежнего по горло.

С кем споришь? Его нет!

К кому ведешь, если прощенье опоздало? О чем говорить? Ну, прощаю его! Давно забыл, как всех вас звали!

Забыл? – остановилась, дернувшись так, словно кто-то невидимый ударил по спине плетью.

После сказанного мне, только и оставалось, презирать вас всех! Но я выбрал простое и выкинул полным сбродом из сердца и памяти. Поверь, на другой день как заново родился!

Вот так? Значит, не любил. Ты даже не попытался встретиться, спросить, согласна ли я с мнением отца?

У тебя уже был другой, предназначенный в мужья! Зачем и о чем стал бы спрашивать?

Это ложь! У меня никого не было!

Не свисти! Столько лет прошло, и ты только теперь поняла, что любила меня? Кому-нибудь другому заливай. Бросил тебя твой дипломированный! Может и не один. Поняла, что никому не нужна. Шансы потеряны, решила меня вспомнить! Но, шалишь! Я не кукла из нафталина. Просчиталась, бабонька!

Прошка! Не сочиняй! Не ищу и не жду тебя как мужика! Не нужно мне это! Хотя жалею, что не заимела ребенка от тебя! Но к чему бередить себя напрасно. Не для того звала. Я очень тебя прошу прийти к нам.

Ни за что! Идите вы все!

На похороны отца, – закончила Анна и тихо, не оглядываясь, пошла к машине, мигавшей фарами в темноте.

Нюрка! Слышь, Нюрка! Анька, твою мать! Ты что? Оглохла? – остановил бабу. – Когда хороните старика?

Завтра. После трех.

Хорошо. Буду. Ты хоть мать с бабкой береги, – подошел совсем вплотную.

Прохор, как много времени прошло. Ты ничего не знал. Бабуля умерла вскоре после того, как ты ушел.

Не ушел! Прогнали! – уточнил Дылда.

Не прогнали, а прогнал! Он меня закрыл на ключ в своей библиотеке. Я стучала, но никто не открыл. Только потом, когда ты ушел.

А я-то думал, у вас все обговорено…

С того дня все кувырком пошло. Мать поддерживала отца, а у меня была бабуля! Она переживала за меня, но переубедить отца не смогла. Мне приводили в женихи каких-то кретинов. Я отказывала им. Отец с матерью злились, бывало, подолгу не разговаривали со мной. Но я уперлась: либо ты, либо никто! Потом был нервный срыв. Я долго пролежала в больнице. Ко мне стали приводить сынков начальства. Я озверела от обиды за то, что так бессердечно обошлись с моей судьбой, и нагрубила по грязному. С тех пор они перестали приводить всяких. Ну, а бабуля умерла, когда я была в больнице. Через год после нее мать умерла. Мы остались с отцом вдвоем. Мы долго не говорили о тебе, хотя именно ты стал причиной недомолвок и ссор, непонимания и раздражения. Отец подолгу оставался один, и у него было время все обдумать и осмыслить по-новому, применительно к нынешнему времени. И он для себя успел сделать вывод.

Поздно, – выдохнул Прохор.

Нет! Он понял при жизни, а значит, успел.

Какая разница, если ничего не изменить и не исправить!

Ты уверен? – дрогнул голос Анны.

Конечно. И не стоит кривить душой. Сама знаешь, не возродить из пепелища цветы! Не вдохнуть жизнь в замерзшую душу. Простив разумом, не повернешься сердцем к обидчику. А потому говорю заранее: не строй планы на меня. Считай, что навсегда ушел из твоей жизни. Только раньше всех…

Не спеши, Прохор! Подумай. У нас есть еще немного времени. Не стоит с плеча, с размаху рубить по живому. Я однажды такое пережила. От отца… От тебя подобное получить не ожидала…

Прохор недоумевающе пожал плечами. Глянул вслед Анне и вернулся к костру.

Странные люди: сами обсерутся, а других в вони обвиняют. Еще я и виноват в том, что меня выгнали. Ах, я не ломился к ней в двери. А спроси – зачем? Если б любила, давно нашла! Ушла бы от своих, и тогда я поверил бы! Но ведь жила с ними, через все дрязги прошла, всех урыла. Теперь и меня сыскала. Я – последний на очереди? Хрен тебе! – решил не ходить на похороны.

Уже утром забыл о визите Анны и нанялся собирать яблоки в саду старика, жившего на окраине города В глухом запущенном саду было тихо. Пели птицы в ветвях. Прохор решил взяться за дело сразу. И вдруг услышал, как кто-то зовет его по имени. Оглянулся – никого вокруг. Только тряхнул яблоньку, снова кто-то окликает, а вокруг ни души.

Прохор выругался и к дереву. Опять голос. Бабий. Такой томный, зовущий. Дылда за яблоню обеими руками вцепился. Тряхнул одну за всех обидчиц. Яблоки по спине, по голове, по плечам наколотили. Лишь на двух ветках по яблоку осталось. Хотел за ними полезть и слышит:

Оставь их! Не тронь!

У Прошки волосы дыбом встали. Оглянулся, старик-хозяин стоит, улыбается:

Оставь для птиц эти яблоки! Не собирай дочиста. Не по Божьи такое…

Дедунь! У тебя в доме бабы водятся? Кто меня все время окликает? – не выдержал Прошка.

Кто-то очень ждет тебя, сынок. Зовет сердцем! От того покою нет. Вслушайся, спознаешь, кто заждался. Только ту услышишь, кому очень мил…

Сколько ж времени теперь? – глянул на часы и мигом вспомнил, где его просили быть в три часа.

Прохор не пошел в дом. И лишь на кладбище подошел к могиле бывшего тестя. Встал рядом с Анной. Она, увидев его, благодарно кивнула головой.

Горсть земли на гроб… Как мало и как много, но именно это и есть символ прощенья, капля тепла и памяти, оставшихся на земле.

Спасибо, Прохор! Отец просил передать тебе кое-что, – шепнула Анна.

Мне ничего не надо.

Это не моя, его воля. Пошли, – позвала за собой в машину.

Вокруг Анны и Прошки толпились незнакомые люди. Одни называли себя сослуживцами, другие – друзьями отца. Они наперебой расхваливали покойного, обещали навещать Анну, не забывать ее. Когда ушел последний гость, Анна расплакалась. Она устала до изнеможения и обессилела окончательно:

Прош, не осуди, больше не могу. Еле выдержала все. Лицемеры! Они всякую совесть потеряли!

Что случилось, Анка! – увидел, что с женщиной началась истерика. – Чего воешь? Ведь ты – одна из них!

Когда твой отец вышвырнул меня на улицу, никто из вас не поинтересовался, есть ли крыша над головой?

Но ты мог пойти к матери…

А не рассказываю ей о своих бедах. Не хочу сокращать ее жизнь, а потому не делюсь личным. Она – женщина. Нельзя на плечи взваливать непосильное. Это единственный человек на свете, какой всегда любил и любит меня, – почему-то совсем некстати вспомнилась и другая – Райка, бомжиха со свалки.

Громоздкая, с большими мозолистыми руками, терпеливая и выносливая. Она ушла из деревни от мужа-алкаша. Несколько лет ухаживала за стариками в городе. Те обещали ей отписать дом, но когда умерли, объявились внуки и выгнали Райку из дома

Из всех бомжих свалки она единственная не брала в рот спиртного и не путалась ни с кем.

Лишь недавно увидел ее Прохор помывшуюся с распущенной темно-русой косой в линялой ночной сорочке, она выскочила из своей лачуги на секунду выплеснуть воду из таза. Увидела Прошку. Их взгляды встретились на миг. Райка покраснела до макушки под пытливым взглядом мужика. Нет, ни слова не проронили. Все стало понятным. И у Прошки с Райкой наметился роман. Простой и понятный, на равных, без прошлого. И Прохору так захотелось поскорее вернуться к себе, к ней, какая, конечно, ждет, никому не признавшись в этом.

Пойду я, Анна. Темнеет уже. Пока доберусь, совсем поздно будет, – направился к двери.

Выходит, ты даже не слушал меня? Иль все ж решил по-своему?

Я больше ничего не хочу менять в своей жизни. Зачем вторично прыгать в пропасть? В другой раз можно и не выбраться. Я простил вас…

Возьми на память от отца. Он просил передать это тебе! Здесь Библия. Отец в ней сделал закладки специально для тебя. В них о прошении…

«Это я исполнил. Дай Бог никому больше не слышать того, что мне довелось. Я сумел перешагнуть и выжил. Но не хочу больше оставаться здесь. Мы и впрямь слишком разные», – Прошка шел темными улицами поскорее от дома, где когда-то его унизили, а теперь уговаривали остаться.

«Нет, бабонька! Ничем не привяжешь мужика, какому однажды изгадили душу. Человек должен жить просто, а не биться в вашей паутине условностей. На кой они мне? Вот нынче отнесу Раиске рюкзак яблок, тех, какие дал старик за работу. И завтра столько же получу. Эта баба и тому будет рада. Не потребует с меня ничего большего. Что Бог даст мне, то и разделю с ней. И сухая корка будет в радость, когда без попреков взята. Не всякая сытость в радость, не в каждую дверь стоит входить. Не каждый дом – очаг и крепость, хоть с виду дух захватывает, а войди – могильник. Пусть я дышу в хибаре среди бомжей, на самой что ни на есть свалке, зато никто мне не завидует, ничего у меня не потребуют. А что имею, не отнимут», – думает Прохор, улыбаясь самому себе.

Вот и костерки в ночи замигали призывно. Человек прибавил шагу. Ведь самая первая, самая крайняя хижина ее.

Прохор подходит к двери. Только хотел толкнуть, она отворилась перед ним:

А я к тебе, Раиса! Можно? – спросил, улыбаясь. Давно тебя жду, соколик! – припала баба кгруди.