Текст книги "Изгои"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Бутылку самогонки они выпили быстро. Иван Васильевич щедро наливал бабе, сам лишь губы мочил.

Пей, Томка! За нашу весну. Она хоть и возвращается, но тоже умеет стареть! Пей, покакровь в жилах не остыла! – наливал полный стакан, предлагая выпить за любовь, за сильных людей и красивых женщин. Тамара не могла устоять перед такими тостами и вскоре стала хмелеть.

А ты Чикина как узнала? Где с ним познакомилась? – спросил будто между прочим.

В консультации. Он по делу был. Материалы уголовника смотрел. Знакомился для защиты, но отказался, когда изучил, – говорила заплетающимся языком.

А почему?

Позиции для защиты не нашел.

Вот это да! Что-то новенькое! – удивился

Шнырь.

Ну, чего нового? Возни много, а платил тот хмырь хреново. Потому отказался, я так поняла.

Часто ты ему клиентов давала?

Иногда. Он не у нас работал, но просили его! Звонили сверху. Я вызывала. Хоть и надоело мне все! Он не лучше других, но связи имел. Умел делиться с нужными людьми гонораром. Не то, что некоторые! – рассмеялась в лицо.

Значит, тебе перепадало тоже?

Хрен там! Я в той орбите не крутилась, но однажды заело. Высказала ему все. Он струхнул, а потом клеиться стал. Ну, как вы умеете! Цветы, конфеты, комплиментами засыпал. Я поначалу гнала его. Но… Нарвалась на звоночек по телефону: посоветовали быть умней и покладистей. Так-то оно, Вань. Бабья доля – колючки в поле. Давай выпьем за проклятую жизнь! – подняла стакан нетвердой рукой.

Отваливай! Ты не лучше меня! Даже раньше сюда свалил. Кто влетел в бомжи, обратно в люди не вылезет. И ты не мечтай… Пустое все. Мечты постарели. И все потеряно. Все! Слышь? Наша весна – крест в изголовье, да и то, если бомжи не забудут его поставить и не перепутают изголовье с ногами…

Если б так, не таскалась бы в ментовку к следователю! – сказал зло.

Тамара словно от сна очнулась, стала трезветь на глазах:

Следил за мной? – скривила рот в усмешке.

Случайно мимо проходил, увидел тебя.

Не трепись! Бомжи случайно возле лягашки не шатаются. И обходят ее стороной. Тем более, что недавно там «парился».

Все думал, кто нам срань подложил?

А ты не такой? Особый? Чистенький? Небось, случись что, родную мать не пощадил бы. Все вы одинаковы. Добьетесь своего и сталкиваете в яму. А выберется оттуда или нет, уже плевать. И он, и ты – дерьмо!

Заткнись!

Сам захлопнись, козел!

Стерва вонючая!

Что? Кто я? Повтори! – встала, побелев.

Иван Васильевич, глянув на нее, враз поверил: такая могла убить кого угодно.

Шнырь не стал ждать. Отбросил бабу резко, влепив всем телом в стену, и выскочил из хижины злой.

Мужики, облепив костер, галдели о чем-то своем.

Тихо вы! Чего базлаете? Разговор к вам есть! – рассказал об услышанном Иван Васильевич.

Бомжи слушали молча, внимательно.

Что будем делать с ней? – спросил человек у тех, с кем бок о бок прожил безрадостные годы.

То, что размазала мудака, дак это хрен бы с ней! А вот что своих подставила, за это спуску суке не давать! – подал голос Кузьмич.

В очередь ее оттянуть и урыть живьем, – подал голос Пашка.

Кому нужна? Дая передродным хреном до конца жизни извиняться должен, что эдакую пакость насадил! – не согласился Кузьмич.

Оттыздить, как меня в ментовке, и урыть! – вскочил Финач.

Об эту блядь руки пачкать не стоит!

Пинками вышибить. Навовсе! – верещал старый дед.

Волоки ее, курву, на разборку! Нехай ответствует, кого еще в лягашке заложила! А там и порешим ее!

Бомжи всем скопом кинулись к лачуге, открыли настежь двери, приготовившись к расправе, но… В хижине было пусто. Тамару искали повсюду: в жилищах, средь бомжих, на свалке. Тщетно. Ее не было нигде. Она словно растворилась, став частью ночи.

Глава 6. Неудачники.

Вот так и верь бабью! Сама на шею вешалась. Ведь и повода не давал. Все шло на мази. За что ж лажанула? – недоумевал Шнырь.

Все они такие! – ругался Чита.

Это ты про баб? – спросил Пашка.

А про кого ж еще? Сучьи выродки!

Ну, не скажи! Средь них случаются такие, мужикам потянуться!

Тогда чего ты тут застрял? Валил бы к ним! – оглядел Пашку Чита.

Я отпуск от них взял, – рассмеялся мужик простодушно.

Декретный иль венерический?

Бессрочный!

Во, кобель! У тебя днем отдых, а ночью течка? Всю жизнь – март. По десятку баб за ночь огуливает и все он в отпуске.

Ну, это ты загнул! Десятка – многовато за ночь. Желание есть, но возможности не позволяют. Хотя, не в том суть. Бабу душой любить надо, а не телом. Тогда ответное получишь!

Душой? Это той, что у тебя про меж ног мотается? Вон, Ванька полюбил, а ответ все трое схлопотали! Не многовато ль? Чуть не загробились в ментовке. Ты тут еще трандишь про душу, – недовольствовал Кузьмич.

Одна такая завелась, при чем другие? – не соглашался Пашка.

При том, что исключений в этом правиле не бывает! – вставил Шнырь.

Еще какие! Ну, что вы знаете про баб? Обожглись на своих и все тут! На всех женщин обозлились! Никто даже оглядеться не захотел. Вот в том ваша ошибка! – не сдавался Пашка.

Да вон, Шнырь огляделся! Только ль он? У каждого и теперь душа болит. Не то на край света, на самую свалку от них сбежали!

Но бабы и тут имеются!

Это уже бомжихи! Свои в доску! Алкашки первого сорта! Они не те…

Глянь! А какая разница? Тамарка тож в бомжихах дышала. Коль была сукой, так ею и осталась, – не согласился Финач.

Сыщу в городе, голову сорву! – скрипел зубами Чита.

А зря вы, мужики, ерепенитесь! Томка может и дрянь, но не дура! За жизнь свою зубами держится. Вон как отплатила за свое! Памятливая бабенка. Хитрая! Всех вокруг пальца обвела, сама сухой осталась.

Замочим! – пообещал Финач мрачно.

Да стоит ли? Такую беречь надо! Как гордость свалки! Думаете ей некуда приткнуться? Без крыши не останется. Небось, валяется у следователя под боком и над нами хохочет, рассказывает, как от разборки смылась! А тронете ее: всем хана! Она, конечно, предупредит о расправе, какую ей готовили. Вот и посудите. Тронь ее хоть пальцем, за нее ответ держать станем всем хором, но и от Чикина не отмажемся никогда! Всех сгребут подчистую. А то, что она говорила, к делу не пришьешь, нет у нас доказательств. Томка ни за что добровольно не расколется. Ну, а нас даже провоцировать станет. Чтоб самой очиститься. Ей и всего-то нужно было со следователем встретиться. Предупредить. Что ему вякнет из нее клещами теперь не вырвать. Доперли? Так что пальцем ее не трожьте, коль дышать охота. Ни одного волоса с ее головы не вырвать! Иначе башками ответим, – говорил Павел.

А знаете, он прав! – согласился Иван Васильевич.

Выходит, у рыть не можно? Так хоть харю ей начистить?

Нельзя! Не замечай ее!

Нет! Я так не смогу! Знать и молчать? Ни за что! Пусть не здесь, но в городе замочу! – артачился Чита.

Она одна уже нигде не появится. И пришить не успеешь, помешают. К тому же всех нас подведешь, – осек Павел.

Бомжи, поспорив еще час, все же согласились с ним, вспомнив кстати угрозу Тамары, брошенную Шнырю.

Не случайно ляпнула. Выходит, надо сдержаться. Даже если утром она появится на свалке.

Но и утром, и днем баба не пришла. Ее исчезновение восприняли бомжихи по-разному. Иные откровенно радовались, другие жалели заблудившуюся в бедах. Были и равнодушные к ее судьбе. Но большинство с настороженным любопытством ожидало возвращения: хоть какое-то событие, а может и мордобой случится. Обычно здесь били мужиков за украденное спиртное. Это считалось грехом. За такое измолачивали до полусмерти. Но баб не били никогда. Здесь же случай особый, потому ожидали развязку. Но она затягивалась.

Устав от ожиданий, бомжи стали разбредаться со свалки в поисках пропитания куда глаза глядят.

И только Иван Васильевич никуда не решился идти. Он лежал на тряпье в своей хижине, думал о своем.

Нет, не о Тамаре. О семье…

«Как поступить? Позвонить, значит, прийти. Выходит, вернуться? А готов ли он к тому? Стоит ли? Ведь

слова женщины лишь звук. Ими не склеишь сломанную жизнь, семью. Прийти, значит, признать ее правоту во всем. Хотя и просила она прощенья, но кто о том знает? Да и что оно значит? И, главное, как жить с нею, зная все? А ведь прийти можно, лишь перечеркнув, переступив и простив все прошлое! Нет! Не могу», – ворочается, не соглашаясь, а перед глазами ее лицо.

«Я буду ждать», – вспоминает слова, которые запомнились, запали в душу, но разум не соглашается.

«Она из командировок не дождалась. На тряпки и хахалей променяла семью. Теперь, когда никому не нужна стала, решила вернуть. Надолго ли? Как старую куклу из нафталина достанет. Ей-то что? Надоело всюду самой крутиться. Захотела горб оседлать. Неважно чей. Какой первый подвернется. Прикидывается одумавшейся, поумневшей. С чего бы так-то? От легкой жизни отвыкают трудно. Чуть минет лихо, на первого гостя променяет. Нет! Не буду звонить! Я еще не свихнулся!», – решает для себя Иван Васильевич.

Но откуда-то изнутри слышит другой слабый, неуверенный упрек: «А ведь к детям звала: «В них и твоя кровь». Они взрослеют. Пусть научатся от тебя самой великой мудрости: уменью прощать без упреков. Без этого как станут жить? Чужие убеждения не подействуют. И только самому можно доказать…».

«Кому нужны эти жертвы, иль не сыт ими еще? Столько пережил, чтобы снова сунуться головой в омут? Вторично уже не выберешься из него живым!» – спорит разум, заглушая сердце.

«Нет! Не буду звонить!» – упрямо твердит человек и держит себя в хижине силой, боясь выйти наружу, вдохнуть весеннего воздуха полной грудью, поверить, что жизнь не кончается.

Три дня не выходил из лачуги Шнырь. Лишь по глубоким сумеркам присаживался к мужикам у костра Слушал, как они провели эти дни, что нового увидели и услышали в городе.

Сегодня дочку встретил в трамвае, домой ехала. Аж заплакала от радости, когда увидела. Всего об– целовала. Домой звала. Я ей и сказал: «Не могу! Чужой я там». Так она обещала мать прогнать вместе с бабкой! Но я запретил. Зачем все менять? Ничейным стал я. А надевать цепь на шею снова не хочу. Так-то и расстались: она в слезах, иу меня вся душа запеклась, – говорил Дмитрий.

Меня старуха на базаре тож укараулила! Хвать за шкурку и блажит: «Ты куда, старая шелупень, сбег от семьи и хаты? Мы ж тебя за упокой цельных два года пропиваем, а ты навовсе живой, чтоб твои глаза повылазили! Где лихоманка носит беспутного? Аль к какой распутнице пристал? Во, какую рожу отожрал! Куды свою чахотку дел? Дома, выходит, придурялся?». «Отваливай, старая кошелка! Я лишь здоровый нужон был! Хворого в сарай кинули, мол, сдыхай сам по себе, чтоб глаза не видели! А я отдышался середь доброго люда. И боле знать вас не желаю. Отпетого в красный угол не сажают!», – ответствовал я ей, – рассмеялся Кузьмич и добавил: – Ох, и гналась за мной! Цельных три квартала! Все бегом, юбки подобрав. Про срам запамятовала. Голосила, мол, одумайся, старый хрен! Ить хоронить станет некому! Оборотился я и ответствовал, что подыхать и не собираюсь. Живу как мужик! И человеком себя чувствую! И свою судьбину, какая ни на есть, несменю на бабу и сродственников. Оне только и горазды отпеть! Даже заживо! – вздохнул Кузьмич.

Тамарку никто не видел? – спросил Шнырь у мужиков.

Пашке встретилась! Эй, Павло! Ходи к нам. Трепни, как с фискалкой свиделся? Шнырь интересуется! – позвали бомжи мужика, присевшего к бабьему костерку. Тот неспешно подошел, сел напротив Ивана Васильевича.

Где увидел ее? – спросил Шнырь.

В пивбаре! У мужиков охлебки клянчила. Фингал под глаз ей кто-то успел нарисовать. Ну, я и спроси: «Чего смылась? Иль заклеила пархатого? По тебе кое-кто тоскует!». Она аж глаза на лоб выкатила, а я ей дальше заливаю, – оглядел Пашка изумленно молчавших бомжей и продолжил: – «Как ты ласты сделала, он с хижины не вылезает. Все вздыхает, лежит, не ест».

Срать разучился! – вставил Кузьмич.

Зачем ты ее зовешь? – не понял Шнырь.

Она не слышала нашего базара и смылась враз после разговора с тобой. Пусть не вешает следчему, что боится нас. Пусть не возникают здесь менты. И она не думает, что тут ей мстить собираются. Коли достанет за душу, все можно устроить, но не на свалке и не своими руками.

Да я смотреть на нее не хочу! – чертыхался

Шнырь.

Не в тебе дело. Пойми, если она нашего базара не слышала, обязательно придет.

Зачем? Кому она здесь сдалась?

А ты и впрямь был плохим юристом.

Почему? – удивился Иван Васильевич.

От бабы, какая в сексотах, всегда много нужного узнать можно. Нет, не перебивайте! Не только по делу Чикина. Его, кстати, закрыли. Прошли сроки. Ищут убийцу средь мужиков. Кажется, давно поняли, кто грохнул. Только признать убийцей Томку не хотят. Почему-то невыгодно. На свободе она им нужнее.

Не понял! – засомневался Шнырь.

Чего понимать? Ты б видел ее: умыта, причесана, одета сносно. Клеится не ко всяким, а с выбором, «по наколке». И не хлещет как раньше. Снова слушать научилась. Короче, вернуться решила в город, выкарабкаться, но уже насовсем. Кого она топить станет, чтоб наверху оказаться, не знаю. Лишь бы не нас. Но и нам еще нужна будет по старой памяти. Это душой чувствую. Якорь у нее здесь остался. Вот только вспомнит ли о нем? Придет ли? Во всяком случае, пусть нас не опасается.

Зачем она тут нужна? – удивился Чита.

Хотя бы затем, что твоего компаньона высветила, какой тебе кидняк устроил. Теперь он попался на липовой декларации, налоги не платил. А нынче и вовсе под молоток пошел. Все имущество фирмы с аукциона. И ты, если мозги не проссышь, свое вернешь.

Чита челюсть уронил от неожиданности.

Время не теряй: заяви о своих правах. И Томка по старой памяти поможет, если, конечно, отбашляешь, забыв все прошлое. Она сама предпожилась.

Вот так дела! – удивился Шнырь.

А чего ж ты сразу не сказал? – удивились мужики.

Шныря ждал! Для него тоже новость имеется! – улыбался Павел загадочно. – В одной фирме юрист нужен! Но очень цепкий. Хозяйственник! Чтоб гражданский кодекс знал лучше мамы родной. Коммуникабельный и подвижный. Там навар обещают путевый. И требуют мужика со стажем и опытом!

Ты че? Спятил, придурок? Сразу двоих фалу– ешь в город? Вернуться? Уйти от нас?

Он сам фискал!

Скурвился, падла! Посеял, кто мы есть?

Его Томка купила за пиво!

Кончай базар! Меня никто не купил!

Вали сам отсюда, коль у нас не по кайфу! – орали мужики.

Тихо, дружбаны! Павло не брехнул ничего плохого. Он сказал, а решение за нами. Коль верно все, это здорово, что о нас в городе помнят и не так хреново, как казалось! – усмирил бомжей Иван Васильевич.

Прохвост этот Павло! Повсюду свой навар умеет снять. Даже с Томки! Во, налим! Ежпи так и дальше, он за полгода всех в город выманит, и прости прощай вольная житуха. Из свободных мужиков опять в подневольники. Верно, не одну Томку менты к нам приклеили, – прищурил свой единственный глаз обрюзгший заросший Камбала.

Кстати, тебе первому вернуться в город надо. Бегом туда мчаться!

С хрена ли? Чего я там забыл?

Сожительницу твою машина сбила, а дом под снос списали. Новое жилье дадут. Но кому?

Как машина сбила? Когда? – растерялся Камбала.

Пьяная под колеса попала. Уже ночью. Вряд ли продохнет, а дом без присмотра уже третий день. Снесут бездарно, ни за понюшку табаку. И снова в дураках останешься. Как и тогда, когда свою квартиру за копейки спустил. Да так, что уже ничего сделать не мог, когда протрезвел. Ты у сожительницы был прописан?

Конечно! Даже в домовой книге!

Беги, дурак! Верни свое! И не меня, а Томку благодари! – напутствовал Павел.

С чего это она так раздобрилась? – засомневался Финач.

Это как раз понятно. Мести нашей опасается. За пережитое в ментовке! И чтобы не прижучили ее за все, решила отпахать, чтобы самой дышать спокойно! – догадался Шнырь.

В самое очко! Что скажешь? Не зря о тебе и нынче помнят в городе! – улыбался Павел.

Мужики ничего не успели сообразить, а у костра уже поубавилось бомжей.

Пыхтя и чертыхаясь, торопя самого себя, подгоняя последними словами, бежал в город Камбала.

Когда-то кузнецом работал человек. Семью имел крепкую, дружную. Троих детей растил. Трое сыновей… В один день вместе с женою их не стало: грибами отравились. Сами собирали их, не знали, что пыльца поганок, осевшая на рядовках, так опасна.

Он не любил грибы. Не ел их никогда, потому остался жить… Себе на горе. Пять лет сиротствовал. Жизнь потеряла всякий смысл. Он целый год не уходил с кладбища, а потом запил по-черному. Как выгнали с работы, как пропил квартиру почти не помнил. Его лечили в больницах от запоев. Помогало ненадолго. Вот там он и познакомился с сердобольной санитаркой. Та жила в своем домишке, неподалеку от больницы. Она тем и славилась, что пережила пятерых своих мужей. Никто не оставил ей ребенка, и жила баба в старой избе одинокой кочкой. Никто из знавших ее не хотел стать шестым покойником. А потому целых десять лет маялась в одиночестве и решилась сама себе сыскать мужика. И нашла Никиту.

Ничего, нормально жили. Сожитель бил не так уж часто. Прежние куда как круче ее метелили за грязь, за пьянство, за никчемность и неразборчивость.

Этот оказался терпеливее и спокойнее других. Он не требовал стирать рубашки, гладить брюки. А когда в доме становилось очень грязно, сам подметал полы, выносил мусор и мыл стол. Он никогда не упрекал ее ни в чем. Был неприхотлив в еде и не обращал внимания, как выглядит сожительница: умыта ли, как одета и причесана. Бил, когда заставал с собутыльниками. Порой она не могла сказать, откуда они взялись и как их звать. Один из них, вот ведь незадача, вступился за бабу и выбил Никите глаз. Кузнец и не заметил его, упавшего под стол. А когда увидел, одного глаза уже не стало. Вот тогда впервые он измолотил сожительницу от души. У той от макушки до пят живого места на теле не осталось. И баба, пригрозив Никите милицией и тюрьмой, велела убраться прочь и навсегда. Он ушел послушно, не переча. И ни разу за все время не навещал ее. Уйдя в бомжи, а больше деваться стало некуда, убедил себя, что в семейной жизни ему не повезет, потому как он – самый горький неудачник на земле. Оттого за все годы не смотрел ни на одну бомжиху. И ни по какой погоде не пожелал себе бабу даже на короткий миг.

Никита бежал в город. Нет, не для того, чтобы похоронить сожительницу или помочь ей встать от болезни. Его интересовала квартира. Он устал от бродяжничества, постоянного холода и голода, от зловония свалки и грязных заросших рож. Как надоело ему всякий день вытаскивать из мусорных контейнеров остатки чужой жратвы, носить обноски с покойников и валяться ночами на голой земле, дрожа всем телом. Как хотелось согреться. Но где? Он перестал верить людям, одичал и озверел.

Может потому, увидев дом пустым, а сожительницу мертвой, забыв все прошлое, благодарил усопшую, что, умотавшись на тот свет, оставила ему тишину для души и крышу над головой.

Он стал первым, кто не захотел вернуться на свалку к бомжам.

Никто из людей не понимал, как может человек, ложась в сумерках, спать до обеда и, не выходя из дома ни на шаг, считать себя самым счастливым на земле…

Камбала первым из бомжей вспомнил свое человеческое имя и каждую ночь, ложась спать, закрывал двери на все запоры, чтобы даже случайно, мимоходом на миг не ворвалось в его жизнь прошлое…

Той же ночью исчез в темноте худой замызганный мужичонка, какого не только бомжи, а и все бродячие псы и кошки считали за всамделишную обезьянку, чудом стерпевшуюся с лютыми зимами и снегами. Кличка Чита уж очень подходила к его плюгавой внешности. К тому ж и одевался несерьезно. Даже зимой носил шортики в лупастых ромашках, схваченных подтяжками на узких плечах. Широченная, не по размеру, клетчатая рубашка, носки с рваными пятками и грубые не по размеру кеды были всем гардеробом человека, не обращавшего внимания на свой внешний вид. Он лучше всех знал, что одежда далеко не главное в этой жизни. Она ничего не скажет о хозяине и не изменит его судьбу.

Никто из бомжей даже не догадывался, как терзает мужика беда, вышвырнувшая его на улицу из роскоши.

А ведь жил! Не просто жил, но и радовался каждому наступающему утру. Считал, что счастье держит за руку, и не предполагал, как неожиданно резко все может измениться.

Он жил легко: менял девиц, не задумываясь, питался только в ресторанах, имел стильную квартиру, обставленную в европейском стиле. Он редко ночевал в ней. Чаще снимал на ночь валютную подружку и проводил время в номере гостиницы, чтоб не высвечивать свое жилье.

К девицам не привыкал и не привязывался. Ни одну не пустил в сердце. Расставаясь утром, не назначал повторной встречи. Он верил лишь друзьям, с какими дружил с самого детства, каким был обязан всем, что имел. Они стали для него надежной опорой, крепкой стеной, за какою можно было спрятаться от всех невзгод и потрясений.

Юрий считал себя равным средь них и с прочим окружением держался высокомерно. Ведь в свои двадцать девять он достиг того, о чем и не мечтал. Он был президентом крупной фирмы, чьи филиалы были рассеяны по всей России и торговали импортными товарами, удивляя люд разнообразием ассортимента и качеством самым высоким, самым лучшим, без единого замечания.

Но случился обвал рубля. Внезапный как стихия. Он мигом сказался на судьбе друзей. Какие прибыли? О них остались одни воспоминания. Цены выросли, поток товаров прекратился. Надежд на будущее не было.

Решили начать свое дело, свой бизнес вдвоем с Вадимом. Другие отказались: решили выждать время. А Юрий не хотел медлить и поторопился. Он привозил на продажу мебель. Вадим, продавая ее, должен был делить прибыль пополам. Но мебель не раскупали. Какие там транспортные и торговые накрутки? Не устраивала цена изготовителя… Вадим сменил профиль, и вскоре вместо мебели начали завозить ковры.

Уж теперь-то вылезем! Выкрутимся!

А через месяц уже выставили посуду. Спустя полгода Вадим внезапно исчез, оставив в магазине два десятка дешевых сервизов и совсем пустую кассу.

Его искали по всему городу, но партнер словно растаял. Молчал сотовый телефон. Поиски ни к чему не привели. А через неделю обнаружились громадные долги, какие тянулись хвостом еще со времени торговли мебелью. Ни пылинки не оставили на складе кредиторы. Судебный пристав описал даже телефонные аппараты, столы и стулья, само помещение и склад. Но и этого было недостаточно. Юрке стали в открытую угрожать расправой.Никто из кредиторов, а средь них были и бывшие друзья, не верили ни одному слову и требовали деньги.

Нет у меня! Доходами Вадим занимался, вся касса у него. Я лишь товары завозил. И верил ему! – оправдывался как мальчишка.

Ты верил? Ну, вот что! Не выложишь в три дня, размажем! – ткнули дулом пистолета в висок для убедительности.

Да где возьму? Вы много лет знаете меня!

Ты что? Долбанутый? Мы тоже хотим жить. И дали вам на раскрутку под проценты. Ни копейки до сих пор не получили. Какое нам дело, куда вы их дели? Работали вместе? Вот и верни! Нам неважно, он иль ты долг положишь! Ждать надоело. Искать его мы не станем. Это твоя проблема. Захочешь дышать – найдешь выход.

И нашел. Отдал квартиру и все, что в ней имелось, что копил и берег.

Отдал. А как иначе? Если смерть грозила быть мучительной, долгой, унизительной.

Друзья всю ночь подсчитывали, остался ли за Юркой долг или можно сказать, что рассчитались?

Юрка знал их с детства и только в ту ночь понял, что никогда не имел друзей.

Они ушли под утро, забрав ключи от квартиры. Вывели Юрку на лестничную площадку, разрешив взять из вещей лишь брезентовую куртку.

Ты еще должен! Пять штук баксов за тобой осталось! Но у тебя ни хрена нет, а вот Вадима попробуем достать! Остаток выдавим из него через своих в угрозыске.

Дайте хоть что-нибудь на жизнь! – попросил

Юрка.

На жизнь? Тебя придушить надо! Столько с долгом мурыжил, гад!

Ишь чего захотел?

Пошли! Всю ночь работали. Хоть пару часов отдохнем! – заторопились в лифт.

Юрка стоял как обманутый пацан в домашних тапках и в пижаме.

«Куда теперь? Ничего не осталось. Да и… не было, – полез на чердак. – Хватит с меня. Устал. Надоело все. И эта жизнь… Чего она стоит, если я в ней самый невезучий».

Снял бельевую веревку, стал делать петлю.

Ты че, блядь? Крыша поехала ненароком? – услышал за спиной и присел от внезапности, не зная, что ответить заросшему бомжу, ставшему перед ним стеной.

С чего вздернуться вздумал? На бутылку не хватает? Иль бабу застукал с хахалем?

Подставил меня друг! – искривились губы, и Юрий заплакал так горько, как никогда в жизни.

Враги мокрят враз. И только друзья вначале высасывают кровь, чтоб самим дышать было чем! Ты не первый, не последний, кому друзья перекрыли кислород. Ну и хрен и ними! Из-за них не стоит себя жмурить. Жизнь не кончилась на козлах!

А зачем она мне теперь? – хлюпал человек мокрым носом.

То не тебе решать! – подошел к веревке, перекинутой через балку. Снял ее, распустил петлю.

Ты, твою мать, кинь эти штучки! Слышь? Как тебя дразнят? – оглядел с ног до головы. Юрка еле доставал мужику до пояса.

Эдакий заморыш, жизни не видел, уже сдохнуть вздумал. Пошли перекурим! – легко повернул его вглубь чердака.

Они присели на балку, и недавний коммерсант рассказал бомжу обо всем, что с ним случилось.

Хер с ней, с твоей торговлей и деньгами! Дышал ты хреново, потому все не впрок. Поверь, есть много несчастней тебя и чище, совсем ни в чем, ни перед кем не виноваты. Их тоже выбросили. Но не так как тебя, а хуже, на самую Колыму. Ее перенесли, но и теперь не сыскали свою судьбину. Все отморожено и поморожено. А вот руки на себя не накладывали. Коль Господь дал выжить, значит, для чего-то. И ты не моги грешить. Верно, что-тоизменится в твоей судьбе!– привел на свалку и, выделив угол в своей хижине, предложил коротко: – Канай…

Шло время. Юрий давно стал Читой. Сдружился с тем, кто привел к бомжам. Он быстро освоился. Здесь все признали его,жалели и помогали. Ондумал, что так и закончит свою жизнь на свалке среди бомжей.

Иногда видел в городе своих прежних друзей. Они отворачивались, морщились, делая вид, что не узнают его.

Юрия вначале обижало, а потом и смешило их отношение к нему. Они ни разу не окликнули, не позвали, не предложили поговорить или перекурить. Делали вид, что никогда не были знакомы с ним. И Чита с особой тщательностью оббирал их дачи и дачные участки, сады иподвалы.

Ни одной картошки не оставлял, ни единого яблока не забывал на дереве. Все подчистую выносил к бомжам. Он бы и дачи спалил, но те были выложены из кирпича.

Что и говорить, обидно было, и, лишь послушав бомжей, понял, есть несчастнее его! Куда как сложнее им пришлось, но выжили.

Юрка не пользовался особым успехом у бомжих. Все бабы свалки предпочитали рослых крепких мужиков. Чите так не повезло. Уже будучи коммерсантом, носил рубашки и костюмы сорок второго размера Иростом походил на недокормленного подростка Оттого, если и уламывал какую-нибудь, то лишь за бутылку, да и то ночью, чтоб никто не увидел и на смех не поднял.

Мужики жалели его. Никогда не били. Делились даже последним глотком и затяжкой табака. Никогда не высмеивали.

Чита, обвыкшись, смирился с судьбой. И вдруг…

«Неужели нашли Вадима? Теперь его тряхнут! Но как мне свое получить?» – бежит человек в город, петляя между ям, кочек.

Дурак! При чем твои друзья? Они подали официальное заявление в милицию, и Вадима нашли через розыск. Теперь он в милиции. Идет следствие. Он, паскуда, открыл свою фирму в Рязани. Разжирел на твоих и их деньгах. Но дверца захлопнулась: птичка попалась в клетку. И пока с нее перышки не ощиплют во всех местах, воли не видать! Я могу помочь тебе. Но не за спасибо! – предложила Томка.

У меня ни хрена нет! Ты же знаешь. Отдам по результату! – обещал Чита.

По результату только с женой спят. А мне гони наличностью!

Да где возьму?

А у друзей! Теперь дадут. Их обязали вернуть тебе квартиру и все, что в ней имелось. Иначе сами попадут рядом с Вадимом. Уже за рэкет!

Мне они не отдадут. Вышибут! И все на том! – не поверил Юрий.

Тогда ребят угрозыска попроси помочь. Они твое дело быстро уладят, – посоветовала Томка.

В угрозыске долго не могли поверить, что стоявший перед ними бомж и есть тот самый коммерсант, какого они разыскивали не одну неделю.

Вот ключи от вашей квартиры. Приведите себя в порядок! И пока следствие по делу не закончится – ни шагу из города! Не забывайте являться по повесткам! – крикнули вслед бомжу, одуревшему от радости.

Он бежал домой, забыв, что может воспользоваться транспортом.

Мимо проезжали трамваи и автобусы, проносились такси, обдавая грязью с ног до головы. Он не видел их. Он спешил домой к себе, где так тихо и уютно, где можно сутками сидеть у телевизора, навсегда забыть свалку, куда столкнула его судьба, решившая вызволить из грязи.

«С недельку отдохну, приду в себя, а там возьмусь за дела. Когда с Вадима взыщут деньги, я сам открою свое дело. И никогда не возьму партнера! Никому не поверю. Теперь я сам знаю, что будет в ходу, на чем можно сделать деньги и никогда не разориться. Вот только бы скорее восстановиться мне, привести себя в порядок. И тогда я покажу этим козлам-друзьям, чего стоит моя закалка. Ведь не зря выжил! Теперь уж из моих рук никто не сможет вырвать ничего!» – побежал через улицу к своему дому. До него оставались считанные шаги.

Ох-х-х! – потемнело вдруг в глазах, и какая-то сила будто схватила за шиворот и швырнула человека из-под колес машины на тротуар под ноги людям.

Задавили! Сбили! Умирает! – кричала толпа, собравшаяся вокруг.

Юрка уже ничего не слышал. Он открыл глаза, увидел свой дом, окно квартиры. Оно быстро захлопнулось. В стеклах отразилось бездонное небо. Синее– синее как глаза той девчонки, какую любил еще школьником. Он не посмел ей признаться…

Чего тут кричите? Чего собрались? – подъехала патрульная машина.

Человека задавили, а водитель удрал! – сказал кто-то возмущенно.

Человека? Да это ж бомж! – брезгливо поморщился милиционер и, оглядев притихшую толпу, спросил: – Кто из вас видел водителя машины, совершившей наезд? Кто согласится стать свидетелем по делу?

Люди мигом потеряли интерес к случившемуся и поторопились разойтись.

Через секунды рядом никого не осталось. Только Чита… Маленький, окровавленный комок лежал на асфальте, раскинув ноги. Он все еще продолжал бежать к себе домой, где кто-то незамеченный безжалостно закрыл окно.

Он слишком спешил, но так и не успел убежать со свалки…

Вызывай машину! Пусть увезут труп в морг! – накрыли Юрку брезентом чужие руки.

По рации было передано сухое сообщение: «Бомжа сбили на улице Ленина. Перебегал дорогу на красный свет! Конечно, пьяный! От него вином как из бочки прет! Водитель скрылся! Никто не запомнил машину и номер. Видно, не успел затормозить…».

Ну, чего встали? Грузите и в морг. Хороните еще одного бродягу! – поторопили водителя подоспевшей спецмашины…