Текст книги "Две возможности"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Уик-энд, 8–9 апреля

Они пересекли еще пару рубежей, прежде чем закончился уик-энд. Первый был преодолен во время экскурсии по магазинам. Эллери повел Риму в универмаг Лашина на Пятой авеню, где можно купить все – от заколки до горностаевой пелерины – и где продавцы никогда и ничему не удивляются. Он нетерпеливо грыз ногти, бродя взад-вперед и спрашивая себя, какое волшебство совершается в комнате для переодевания. В половине пятого Эллери увидел результат и был потрясен. Затем последовал продолжительный эпизод с Франсуа в салоне на пятом этаже. Наконец Рима вышла в сопровождении возбужденного галльского джентльмена, который жаловался хнычущим голосом, что «конечно, невозможно позолотить лилию, месье, да и такой цвет лица улучшать незачем. Но волосы, месье, волосы и ноги!» Месье Эллери горячо возразил, что «волосы, месье, и ноги, месье, таковы, какими их создал Бог». На это Франсуа заметил, что «если так, месье, то почему, во имя всех святых, месье привел мадемуазель в его салон?» Рима села в своей новой одежде, поднесла наманикюренные пальцы к накрашенным ресницам и заплакала, рискуя смыть весь макияж и повергнув Франсуа и Эллери в мучительное молчание. Сердобольная продавщица отослала их обоих, и, когда Эллери через некоторое время увидел Риму, она являла собой холодное совершенство и спросила его, улыбаясь нью-йоркской улыбкой:

– Теперь я соответствую вашему плану, Пигмалион?[13]13
  Пигмалион – в греческой мифологии царь Кипра, скульптор, влюбившийся в созданную им статую Галатеи. По просьбе Пигмалиона богиня Афродита оживила Галатею, ставшую его женой. В переносном смысле Пигмалион – человек, влюбленный в свое творение.


[Закрыть]

В результате испытываемое Эллери чувство неловкости растопила теплая волна восхищения.

После этого он повел девушку обедать в самый чопорный ресторан, какой только смог припомнить.

Эллери больше не думал о Риме как о ребенке. Совсем наоборот. В ресторане он сердито уставился на сидевшего за соседним столиком типа, похожего на Вэна Джонсона.[14]14
  Джонсон, Чарльз Вэн (р. 1916) – американский актер.


[Закрыть] Позднее, вернувшись на Восемьдесят седьмую улицу, Эллери подметил восторженный взгляд инспектора Квина, а когда старик, который был стопроцентным англичанином в том, что касалось неприкосновенности его комнаты, предложил Риме воспользоваться ночью его кроватью, Эллери заподозрил самое худшее. Он поспешно отвел Риму в женский отель на Шестидесятой улице, где пожелал ей доброй ночи под безразличным взглядом пожилой дежурной.

Эллери пришел домой в легкой испарине и обнаружил поджидающего его отца.

– Так скоро вернулся? – осведомился инспектор.

– В твоем вопросе содержится ответ, – холодно отозвался Эллери. – А ты ожидал чего-то другого?

– Странная девушка, – рассеянно произнес инспектор. – Говоришь, она из Райтсвилла?

– Да.

– И ты завтра едешь с ней туда?

– Да!

– Понятно, – сказал инспектор и пошел спать.

Всю ночь Эллери снилась Рима.

На следующий день, сидя в поезде, он попытался анализировать происходящее. Причина заключалась не в одежде, которая всего лишь подчеркнула то, кем Рима была в действительности. Но кем она была? Эллери задал себе этот вопрос, чувствуя, как пальцы девушки выскользнули из его руки. Он попробовал ответить на него методом исключения. Рима не была… Она не была очень многими, но, отбросив все это, Эллери оказался лицом к лицу с раздражающей тайной. В конце концов он решил, что секрет кроется в дихотомии:[15]15
  Дихотомия – последовательно деление целого на две части.


[Закрыть] женщина – ребенок. Рима не была ни женщиной, ни ребенком, но в то же время сочетала в себе обоих. Как ребенок, она доверчиво брала его за руку и, как женщина, внезапно убирала руку. Очевидно, в основе этого были невероятные простодушие и невинность. У нее был непосредственный опыт общения с миром природы и книг, но не с миром людей. Этого не предусмотрел Томас Харди Эндерсон. Такая девушка могла причинить немалый вред как другим, так и самой себе. Нельзя было предвидеть ни ее действий, ни реакций, она обитала там, где ценности не поддавались расшифровке. Нормальные контакты с родителями, друзьями, родственниками, посторонними, учителями, возлюбленными – с земной жизнью, ее ласками и тычками, которые готовят подростка к зрелости, – были ей недоступны в период формирования ее личности. В душе Римы зияли обширные пустоты, размеры которых не мог представить никто, а менее всех сама девушка. Нельзя было забывать о том, в каких условиях она росла.

Внезапно Эллери почувствовал угрозу, что Рима может привязаться к нему, как олененок, оставшийся без матери. Она перестала называть его «мистер Квин» и обращалась к нему «Эллери» или «дорогой», раз двенадцать брала его за руку, не задавала вопросов о том, что он намерен с ней делать по прибытии в Райтсвилл, и, казалось, полностью ему доверилась. После ленча в вагоне-ресторане Рима сбросила свои изящные туфельки, легла на полку в их купе, опустив голову на колени Эллери, и заснула со счастливым вздохом, словно Маугли на ветке дерева. Вся беда состояла в том, что он не был такой веткой и сомневался, что любой мужчина в аналогичной ситуации мог бы почувствовать себя ею. Эллери решил выдать Риму замуж за какого-нибудь молодого поэта, как только ему удастся такого отыскать. Ей просто нельзя позволять бегать на свободе.

Проснувшись, Рима зевнула и потянулась, но не сделала попытки сесть.

– Привет, дорогой. – Ее голос и улыбка были сонными.

Эллери снова ощутил ее руку в своей.

– Хорошо подремали? – Он старался говорить отеческим тоном.

– «Сон легок после сытного обеда», – засмеялась Рима.

– Что-что?

– Неужели вы никогда не читали «Потерянный рай»?[16]16
  «Потерянный рай» – поэма английского поэта Джона Мильтона (1608–1674).


[Закрыть] Вы забавный, Эллери.

– Смешной или странный?

Она снова засмеялась, откинув голову.

– До чего же вы мне нравитесь!

– Вы мне тоже нравитесь, Рима. – Юбка ее нового костюма поднялась выше колен, и Эллери слегка потянул ее вниз.

Девушка с любопытством наблюдала за ним.

– Почему вы это сделали? Разве у меня безобразные ноги?

– Именно потому, что они не безобразные.

– Тогда зачем вы их прикрыли?

– Послушайте, Рима… – сердито начал Эллери.

– Никогда не могла этого понять. Я видела, как девушки ходят почти нагишом в купальных костюмах на Слоукемском озере и в сосновой роще, но когда они одеваются, так тут же одергивают юбки, прикрывая те самые ноги, которые только что были полностью открыты.

– Тонко подмечено. Понимаете, Рима, всему свое время и место.

– Но мы ведь одни, Эллери. Неужели вы не хотите видеть мои ноги?

– Нет. То есть да, очень хочу. Поэтому правила не позволяют мне этого.

– Правила?

– Разве вы никогда не ходили в церковь?

– Нет.

– Вам следовало бы это делать, Рима.

– Но я не возражаю против того, чтобы вы смотрели на мои ноги, Эллери.

– Зато возражаю я!

Римма снова убрала руку.

– Вы хотите видеть мои ноги, но возражаете против того, чтобы смотреть на них. Да что с вами такое?

– Вы бы позволили смотреть на ваши ноги любому мужчине, которому этого хочется?

– Нет…

– В том-то и дело.

– Я имею в виду, это зависит от мужчины и от того, почему он хочет на них смотреть. А что это за правила?

– Правила поведения в обществе, морали, хороших манер и… ну, еще много чего. – Эллери с отчаянием воскликнул: – Неужели ваш отец не учил вас ничему, кроме английской литературы?

– Он учил меня всему.

– Однако пару вещей он упустил.

– Вы говорите о сексе?

– Смотрите, Рима! Недели через две сельская местность станет такой красивой…

Все указывало на то, что Рима Эндерсон будет представлять еще большую проблему, нежели то, что связана с ее отцом.

* * *

Они прибыли в Райтсвилл уже в сумерках. В дверях офиса начальника станции стоял старый Гэбби Уоррум, поблескивая единственным зубом, и махал рукой машинисту. А двое ребят в джинсах, сидящих на грузовой тележке и болтающих босыми ногами, ничем не отличались от мальчишек, сидевших там летним днем 1940 года, когда Эллери впервые сошел с поезда на перрон райтсвиллского вокзала.

С тех пор не изменилось почти ничего. Конечно, голубой навес закусочной Фила изрядно полинял; гараж превратился в кузницу с новой неоновой вывеской; по другую сторону железной дороги возвышался над соседними хибарами трехэтажный «отель» – пока еще безымянный; гравий на вокзальной площади исчез вместе с комьями навоза, теперь она была заасфальтирована. Но оставались прежними закопченная дымом линия горизонта над Лоу-Виллидж, толстозадый автобус с надписью «Райтсвиллская автобусная компания» у края платформы, извилистая Аппер-Уистлинг-стрит, которая плавно переходила в Аппер-Уистлинг-авеню, достигнув на севере респектабельной Хай-Виллидж, Лоуэр-Дейд и Вашингтон-стрит, ведущие к западной части города, Лоуэр-Эппл, Пайни-роуд и Шингл-стрит, тянущиеся к восточным районам, которые соединялись у вокзала, расположенного в крайней юго-восточной точке Райтсвилла.

Воздух, несмотря на дым над Лоу-Виллидж, был свежим и ароматным, словно его выстирали и повесили сушиться на солнце.

– Вижу, вам нравится Райтсвилл, – с удивлением заметила Рима, когда Эллери усаживал ее в такси Эда Хотчкиса.

– Очень нравится, Рима.

Девушка, слегка нахмурившись, посмотрела на него, а потом в окошко на город.

– Куда ехать? – спросил Эд.

– Вы не помните меня? – с улыбкой осведомился Эллери.

Эд Хотчкис почесал нос. Он заметно отяжелел и обзавелся еще одним подбородком.

– Вроде я возил вас несколько лет назад… Ваша фамилия Грин… Нет, Квин… Господи, мистер Квин!

– Привет, Эд.

Они обменялись крепким рукопожатием.

– Снова решили навестить нашу дыру, а? Какие плохие новости на этот раз? – Эд включил мотор. – Или у вас медовый месяц?

– Он имеет в виду меня? – спросила Рима.

Эд оглянулся на нее и подмигнул Эллери.

– В «Апем-Хаус», – сказал Эллери. В Райтсвилле им нельзя было останавливаться в одном отеле. Когда машина свернула на Вашингтон-стрит, Эллери взял Риму за руку и шепнул: – Видели это подмигивание? Чисто райтсвиллский намек на нечто непристойное.

– Он думает, что мы женаты! – Рима беззвучно рассмеялась.

– Очень в этом сомневаюсь. Я намерен остановиться в «Холлисе»…

– Но вы же велели ехать в «Апем-Хаус».

– Там остановитесь вы.

– Я? В райтсвиллском отеле?

– Только не заводите снова разговор о вашем москитном поместье. В отеле к вам хорошо отнесутся – вы будете одна и у вас вполне респектабельный чемодан…

– Это часть вашего плана?

– Я хочу, чтобы вы взяли эти деньги.

Рима уставилась на купюры, которые Эллери сунул ей в руку.

– Но я и так должна вам очень много!

– Помните о плане, – твердо заявил Эллери. Он понятия не имел, в чем состоит его план, за исключением намерения достойно одеть, поселить, накормить и защищать Риму. – О деталях поговорим позже. Кстати, Рима, вы жили раньше в отелях?

– Нет.

Еще одна проблема.

– Но я знаю, как там надо себя вести, – сухо добавила Рима. – Если вас это беспокоит. Вы, кажется, принимаете меня за дикарку.

– Но ведь это похоже на правду, верно? – улыбнулся Эллери. – Очевидно, вы все узнали из книг. Там всегда описываются отели.

– Едва ли это так уж сложно. Нужно расписаться в регистрационной книге и дать коридорному двадцать пять центов.

– И запереть дверь!

– Да, Эллери. – На сей раз она совсем не походила на ребенка.

Эллери высадил Риму у «Апем-Хаус», ругая себя за проклятую осторожность, не позволившую ему войти в отель вместе с ней, и озадаченный Эд повез его вокруг площади к «Холлису».

Они пообедали в «Золотых садах» отеля «Холлис». Процедура не имела успеха, судя по тому, что Рима вела себя холодно и не казалась впечатленной убранством ресторана, а между тем парчовые занавесы и золотистые скатерти были гордостью Райтсвилла. Она даже не отреагировала на «застольную музыку» оркестра Флойда Лайкаминга, но, вероятно, потому, что Эллери, забывшись, пригласил ее на танец.

– Вас, должно быть, ввело в заблуждение то, что я умею отличить вилку от ножа, – любезно отозвалась Рима. – Не забывайте, что я дикарка.

Вскоре девушка пожаловалась на усталость и попросила Эллери проводить ее обратно в чопорное заведение мамаши Апем. Они пожелали друг другу доброй ночи на ступенях отеля между колоннами. Эллери подозревал, что, как только он уйдет, Рима сбросит свои нью-йоркские туфельки и помчится через Лоу-Виллидж в хижину на болотах.

Идя в сторону площади, Эллери казался удрученным. Конечно, воскресным вечером Райтсвилл выглядел не лучшим образом. Большинство магазинов было закрыто, улицы пустовали, за исключением Лоуэр-Мейн между Площадью и Аппер-Уистлинг, но и там народу было мало, так как многие сидели в кинотеатре «Бижу». Некоторые обедали в «Золотых садах», терраса «Апем-Хаус» в колониальном стиле,[17]17
  Стиль архитектуры и мебели, господствовавший в британских колониях Северной Америки в XVII–XVII вв.


[Закрыть] возможно, была наполовину оккупирована старыми леди, но Эллери знал, что большая часть высшего света, обитающего на Холме, на Норд-Хилл-Драйв, на Твин-Хилл и на Скайтоп-роуд, наносит друг другу визиты, что было воскресной вечерней традицией. Оживленным мог выглядеть только трехмильный отрезок 16-го шоссе между Лоу-Виллидж и железнодорожным разъездом, где было множество кафе.

Однако Эллери угнетал не Райтсвилл, а он сам.

Ему было абсолютно не за что ухватиться.

Либо связь между Мак-Кэби, Хартом и Доддом отсутствовала, либо он отупел, так как не имел понятия, с чего начать…

Возможно, в его состоянии была повинна и Рима.

Эллери опомнился, стоя на Стейт-стрит перед зданием окружного суда. Было около десяти, уже давно стемнело, над головой кивали старые вязы, улицу иногда пробуждали от дремоты фары автомобилей. Здания Северной телефонной компании штата, Райтсвиллской электрической компании, похожей на гробницу торговой палаты и библиотеки Карнеги на противоположной стороне были едва заметны. Вход в Мемориальный парк, обрамленный вогнутыми плитами и позолоченными именами павших на Первой мировой войне, уже стертыми и едва разборчивыми, зиял темным провалом. На мраморной площадке перед мэрией возвышался флагшток, освещаемый вечным огнем. Эллери ощутил желание войти в темный парк и сесть на одну из скамеек перед эстрадой оркестра Американского легиона,[18]18
  Американский легион – американская организация ветеранов мировых войн.


[Закрыть] чтобы пообщаться с вселяющим бодрость призраком Сузы.[19]19
  Суза, Джон Филип (1854–1935) – американский композитор и дирижер духового оркестра, автор популярных маршей.


[Закрыть] Он уже двинулся к входу, но остановился, заметив зеленые огни между парком и зданием суда.

Полицейское управление Райтсвилла.

Шеф Дейкин…

Эллери вошел внутрь. Низенький полицейский с лысой макушкой дремал за столом, уронив голову на грудь.

При звуке открывающейся двери Дейкин вцепился в подлокотники вращающегося кресла.

– Я не привидение, – сказал Эллери. – Извините, что не постучал, не хотел будить лейтенанта Гоббина.

– Мистер Квин!

– Я подумал, – весело продолжал Эллери, – что состояние преступности в Райтсвилле могло заставить вас пропустить вечернее пение в воскресном церковном хоре, и оказался прав.

– Ну, будь я проклят! – воскликнул Дейкин. – Что вы делаете в Райтсвилле?

– Едва ли я это знаю.

Дейкин заметно постарел. В выпученных от удивления глазах краснели прожилки.

– Как бы то ни было, рад вас видеть. Садитесь! Давно приехали?

– Несколько часов назад.

– И надолго?

– Зависит от того, – ответил Эллери, – что вы можете мне рассказать о скале Малютки Пруди.

Дейкин прищурил светлые глаза.

– Девчонка Эндерсона?

– Она приехала ко мне в Нью-Йорк, и я вернулся с ней сюда.

– Значит, вы хотите выяснить, что произошло с Томом Эндерсоном?

– Можете избавить меня от лишних хлопот?

Дейкин рассмеялся:

– По-вашему, я в состоянии это сделать?

– Вы уверены, что Эндерсон был убит?

Шеф Дейкин повернулся на стуле, уставясь на фотографию Дж. Эдгара Гувера[20]20
  Гувер, Джон Эдгар (1895–1972) – американский криминалист, в 1924–1972 гг. директор ФБР.


[Закрыть] над холодильником.

– Я просидел здесь несколько вечеров, думая об этом, как о личном деле. Старый чудак рано или поздно должен был получить удар ножом под ребра ночью у Вика Карлатти или утонуть в Уиллоу, слишком нагрузившись, чтобы держаться на плаву, как Мэтт Мейсон в двадцать шестом году.

– Откуда вы знаете, что Эндерсона убили?

– На его пальто были обнаружены свежие разрезы в дюжине мест. Две пуговицы оторваны. По шляпе прошлись ногами. Были и следы крови. – Дейкин повернулся к Эллери. – Думаю, у Эндерсона была назначена встреча с кем-то. На него напали, он сопротивлялся, но проиграл. Я не смог отследить его местопребывание после одиннадцати вечера в ту субботу – накануне утра, когда его пальто и шляпу нашли на скале. Последний раз Эндерсона видели идущим в одиночестве по Конгресс-авеню.

– Трезвым?

– Он шел прямо, точно баптистский дьякон, направляясь на восток, к окраине Лоу-Виллидж, где начинаются болота. Дочка Эндерсона сказала, что в ту ночь он не возвращался домой. Думаю, Эндерсон шел к скале Малютки Пруди. На Конгресс-авеню его видел Гаррисон Джексон – младший брат Эйба Л. Джексона. Гарри говорит, что Эндерсон шагал так, будто стремился к какой-то цели. Мне кажется, его убили около полуночи. Самое скверное в этом деле, мистер Квин, – медленно продолжал шеф полиции, – что тут абсолютно не за что зацепиться. Никто не выиграл со смертью Эндерсона. Он был безобидным и дружелюбным человеком. Все его любили. По ошибке его не могли убить – было полнолуние. Какой-нибудь маньяк? Чокнутый? Мы все проверили, но только зря потратили время. Это не несчастный случай, не ошибка и не дело рук сумасшедшего. Тома Эндерсона убил человек, который знал, что делает. Но кто и почему?

– Ничего личного – просто для удобства…

– Что вы сказали, мистер Квин?

– Я подумал о божьих коровках, – ответил Эллери. – Надеюсь, вы не оставили без внимания приятелей Эндерсона?

– Кого именно?

– Гарри Тойфела и Ника Жакара.

– Я допросил их в первую очередь. Если это сделал кто-то из них, то он славно поработал, чтобы замести следы.

– У них нет никаких предположений насчет того, с кем мог встретиться Эндерсон?

– Они говорят, что нет. – Дейкин повернулся и посмотрел в окно на Стейт-стрит. – Как бы то ни было, они – мелкая рыбешка. А тут кое-что покрупнее – нутром чую.

– Эндерсон не намекал Жакару или Тойфелу на что-либо необычное в его жизни? – настаивал Эллери.

– Нет. Хотя, если говорить о необычном, вам известно, что Эндерсон бросил пить?

– Рима мне рассказывала.

– У меня предчувствие, – пробормотал шеф, обращаясь к Стейт-стрит, – что это как-то связано с его гибелью.

– Если так, то напрашивается суровая мораль.

Дейкин повернулся с улыбкой – он был трезвенником.

– Что вы подразумевали под «кое-чем покрупнее», Дейкин? Важность? Количество подозреваемых? Участие каких-то известных личностей?

– Возможно.

– Например? Хотя бы намекните.

– Не могу. – Дейкин сердито поднялся. – Очевидно, я уже ни на что не годный старик и мне пора на свалку. Хотите сигару?

Эллери взял сигару, и они полчаса беседовали на более приятные темы, например о том, что губернатор Карт Брэдфорд заставил всех блюдолизов в столице штата ползать на четвереньках и выть.

– Помяните мои слова: этот парень въедет в Белый дом!

Прокурор Шалански, идол Лоу-Виллидж, успешно довел до конца дело о растрате, и ходили разговоры о его выдвижении в конгресс в будущем году. Все жаловались на дикий рост налогов. У судьи Илая Мартина прошлой зимой случился небольшой удар после смерти его жены Клэрис, но теперь он поправился, правда, бросил юридическую практику и выращивает астры, которые дарит всем гостям. Энди Биробатьян из цветочного магазина выглядит больным. Уолферт Ван Хорн был пойман in flagrante delicto[21]21
  На месте преступления (лат.).


[Закрыть] прошлой осенью в своем летнем домике на озере Фаризи с одной из дочек Джесса Уоткинса, который как следует отстегал его кнутом, но в суд подавать не стал. Джули Астурио ударилась в религию и уехала из города в компании ревностного евангелиста. Магазин «Пчелка» превратился в супермаркет на Слоукем-стрит, между Вашингтон-стрит и Аппер-Уистлинг, напротив лавки Логана, который грызет локти с досады. Одна из свиней Джокинга на свиноферме по 478-му шоссе родила пятиногого поросенка. Док Себастьян Додд получил четыре миллиона по завещанию старого Люка Мак-Кэби и теперь планирует новый корпус больницы.

– Ах да, – прервал Эллери. – Я слышал о вашем докторе Додде. Кажется, он заработал титул «городского святого»?

– Видит бог, док его заслужил. И деньги тоже.

– Его практика не была успешной?

– Да что вы! У него была самая большая практика в городе. Только, – усмехнулся Дейкин, – его пациенты не имели ни гроша в кармане. Док все еще живет в том доме, где родился, – большом трехэтажном здании на углу Райт-стрит и Алгонкин-авеню. Его построили еще в Гражданскую войну. Он такой огромный, что некоторыми спальнями на третьем этаже вообще никогда не пользовались. Док холостяк – ни разу не был женат.

– Зачем же ему такой большой дом?

– Его все равно никто не купит, а доку ведь надо где-то жить. К тому же он там не один. В доме проживают кухарка и экономка дока, Реджина Фаулер, – она какая-то дальняя кузина Джона Ф. Райта, его второе имя было Фаулер; вы знаете, что он умер? – горничная Эсси Пингарн, сын Тома Уиншипа, Кеннет, а теперь еще и старый Гарри Тойфел.

– Том Уиншип… Не тот ли это Томас Уиншип, который был свидетелем обвинения на процессе Хейта в сорок первом году?[22]22
  См. роман «Несчастливый город».


[Закрыть] Старший кассир Райтсвиллского национального банка?

– Он самый. Том умер лет шесть назад и почти ничего не оставил, так как его жена была инвалидом и все до последнего цента уходило на больницы, санатории и знаменитых специалистов. Но это не помогло миссис Уиншип, и когда их единственный сын Кеннет вернулся из-за моря, то не застал в живых ни отца, ни матери. Ну, Кенни это совсем подкосило. И кто, вы думаете…

– Доктор Себастьян Додд.

– Верно. Док Додд помог Кенни встать на ноги, послал его в колледж заканчивать курс обучения медицине, который прервала война, и теперь Кеннет – ассистент и протеже дока. Док говорит, что Кенни отлично справляется. Он очень гордится этим парнем и уверяет, что тот в один прекрасный день станет знаменитым врачом.

– Ваш док – прямо-таки образец идеального человека, – пробормотал Эллери. – Я должен с ним повидаться. Думаю, загляну к нему завтра, если сумею выкроить полчаса. Значит, Гарри Тойфел живет и работает у него. Просто благословение Божие иметь рядом такого человека, как Додд. Кстати, Дейкин, насколько я понимаю, богатство Мак-Кэби оказалось неожиданностью для Райтсвилла?

– Не то слово, весь город встал на дыбы.

– А этот партнер Мак-Кэби… как же его звали?.. Харт, Джон Спенсер Харт, «Райтсвиллское производство красителей». Должно быть, были в шоке, когда он вышиб себе мозги?

– Сколько времени вы, говорите, провели в Райтсвилле, мистер Квин? – сухо осведомился шеф Дейкин.

Эллери рассмеялся:

– Полагаю, вы не сомневаетесь, что Харта лишила жизни собственная рука, а Мак-Кэби – рука Божья?

– Что-что?

– Мне известно, что по поводу смерти Харта было дознание, но кто-нибудь занимался смертью Мак-Кэби?

Дейкин сидел неподвижно.

– Не знал, что на этот счет возникали сомнения. Никто не занимался. А почему вы спрашиваете?

– Просто из любопытства.

– Люку Мак-Кэби было семьдесят четыре года, – медленно произнес шеф полиции. – Он уже почти двадцать лет страдал от болезни сердца. Док Уиллоби как-то говорил мне, что Мак-Кэби уже давно бы умер, если бы не забота доктора Додда. И старый Люк это знал, потому и оставил ему все деньги. Так что тут все гладко, если не считать вашего любопытства, мистер Квин. Я думал, мы говорим о деле Эндерсона. – Эллери промолчал, и на лице Дейкина мелькнула догадка. – Вы знаете что-то, чего не знаю я!

– Я вообще ничего не знаю, Дейкин. – Эллери поднялся. – Но у каждой монеты имеются две стороны. Возьмем дело Эндерсона. Вы убеждены, что он мертв. Но вы ведь не можете предъявить его труп. Я всегда переворачиваю монету – такой уж у меня характер. Что касается Мак-Кэби и Харта, может быть, их смерть и в самом деле последовала в результате сердечного приступа и самоубийства, а может быть, и нет. Может быть, она не имеет ничего общего с исчезновением Тома Эндерсона, а может быть, эти события непосредственно связаны друг с другом.

– А может быть, я спятил!

– Всегда держите монету ребром, Дейкин, чтобы можно было взглянуть на обе ее стороны. – Смеясь, Эллери пожал вялую руку шефа полиции.

Дейкин молча смотрел на него, когда он закрывал за собой дверь.

«Конечно, – великодушно подумал Эллери, пересекая Площадь в направлении отеля «Холлис», – у бедняги Дейкина нет услужливого друга, именуемого аноним».