Текст книги "Две возможности"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

В любом деле могло быть двое подозреваемых, каждая улика могла иметь двойное объяснение, как и каждый мотив. Но здесь у каждой смерти было два лица, история каждой жертвы могла быть рассказана дважды с двух разных точек зрения.

Эллери заметил в зеркальце фары догоняющего его автомобиля и уменьшил скорость, пропуская его вперед.

Казалось, вся ткань этого дела, куда была искусно вплетена разгадка, имела двойное значение.

Спустя некоторое время мимо вновь пронеслась машина, на сей раз навстречу «бьюику».

Эллери не обратил на нее внимания.

Но это был тот же самый автомобиль.

Через несколько минут быстроходная машина снова мчалась в северном направлении, догоняя «бьюик», пока между ними не осталось сто ярдов.

После этого она уменьшила скорость, сохраняя дистанцию.

Однако вскоре автомобиль начал приближаться. Свет его фар насторожил Эллери. Но внезапно огни исчезли, и он забыл о них.

Вторая машина свернула на грязную боковую дорогу. Фары погасли, и мотор смолк в нескольких ярдах от поворота, возле насыпи.

Эллери надавил на тормоз, и «бьюик» возмущенно заскрипел. Он едва не наехал на заграждение.

Машина стояла на десятимильном объезде между Конхейвеном и Файфилдом, бедном родственнике шоссе, которое впереди было взрыхлено тракторами и грузовиками, подвозящими гравий для работы. У обочины были сложены секции труб, деревянные подпорки и соединенный каркас маленького мостика. Повсюду горели сигнальные огни.

Две подпорки перегораживали дорогу. На каждой из них было написано: «ОПАСНО!»

Эллери остановил машину.

Незадолго до полуночи он ехал по этой дороге к югу, и она была открыта – работа прервалась на ночь, и рабочие ушли.

Неужели они вернулись среди ночи? Эллери выключил фары, давая глазам возможность привыкнуть к темноте.

Но, помимо тлеющих костров по бокам, не было никаких признаков возобновления работы, а так как, судя по сигнальным огням, дорога была прямая, он мог видеть далеко вперед.

Возможно, это ночные шалости местных мальчишек.

Дорогу окаймлял лес. Слышалось стрекотание сверчков и кваканье лягушек. И все, никаких звуков человеческой деятельности.

Тем не менее Эллери стало не по себе.

Он снова включил фары, явно не желая выходить из машины. В темноте, которую прорезывало мерцание костров, ощущалось нечто враждебное. Рассердившись на самого себя, Эллери открыл дверцу, шагнул на дорогу и быстро двинулся вперед вдоль сигнальных огней.

Когда он приподнял правую подпорку, ему показалось, что сзади послышались шаги.

Эллери обернулся.

Но там были только терпеливо ожидающий «бьюик» и темная дорога.

Отодвинув налево вторую подпорку, Эллери поспешил назад, сел в машину, захлопнул дверцу и освободил тормоз.

Когда он выпрямился, шаги послышались снова – на сей раз у самой машины, возле сиденья водителя.

Эллери резко повернулся, понимая, что уже слишком поздно и что блеск, который он увидел уголком левого глаза, был отражением света щитка автомобиля на револьверном дуле, быстро скользнувшем в открытое окошко.

Грянули два выстрела, и резкая боль обожгла его левый бок.

Но за секунду между выстрелами и падением Эллери на зачехленное сиденье молния смерти разорвала оболочку, скрывающую истину, и он ясно увидел ее, прежде чем вокруг него сомкнулась тьма.

* * *

Когда Эллери открыл глаза, в них ударил свет, и он не сразу осознал, что лежит на правом сиденье, а свет исходит от щитка. Эллери попытался сесть и вскоре смог это сделать, опираясь на правую руку, – левая висела беспомощной плетью, а вся левая сторона тела казалась охваченной пламенем. С трудом выпрямившись, он осмотрел себя. Вниз от левого плеча пиджак был испачкан чем-то ярко-красным.

Все снова провалилось во тьму.

Придя в себя вторично, Эллери обнаружил, что сохранил сидячее положение, и попытался, превозмогая боль, осмотреться вокруг. Казалось, что с начала эпизода ничего не изменилось. Мир по-прежнему был погружен в темноту, сигнальные костры все еще мерцали, подпорки были там, где он их оставил. Эллери попробовал поднять левую руку, чтобы взглянуть на часы, но рука отказалась повиноваться. Потом он почувствовал боль, и рука опять запылала вместе с левым боком. Пятно на пиджаке сильно расползлось.

Мотор работал. Эллери спросил себя, сможет ли он вести машину, и зная, что должен это сделать, положил правую руку на руль и нажал на акселератор.

Спустя некоторое время он уже был в Райтсвилле и осторожно сворачивал на Стейт-стрит. Ночь отступала перед бледным рассветом, и вязы по обеим сторонам улицы выглядели довольными. Таким же выглядел и Эллери, припарковав «бьюик» у здания окружного суда. Он выключил мотор и фары, с трудом открыл правую дверцу и вылез из машины. Пройдя к зеленым фонарям полицейского участка, Эллери начал подниматься к входу, но споткнулся и упал на левый бок. Теплая жидкость хлынула снова. Лежа, он с интересом наблюдал за расползающимся пятном.

Эллери попытался встать, но передумал и пополз к двери. Проблема заключалась в том, чтобы ее открыть, но для этого нужно было опереться на левую руку, что было полностью исключено. Эллери задумался. Он мог приподняться на правой руке, но тогда ему бы не удалось завершить операцию. В итоге он перевернулся на спину, лежа перед дверью, и постучал в нее правым кулаком.

Далеко не сразу дверь открылась, и на него испуганно уставился мужчина с лысой макушкой, обрамленной каймой черных волос.

– Позовите Дейкина, – внятно произнес Эллери. Он постарался бросить ободряющий взгляд на лейтенанта Гоббина, но снова погрузился во тьму.

* * *

В третий раз Эллери пришел в сознание на кушетке, глядя на фотографию Дж. Эдгара Гувера, половину лица которого скрывал край висящей рядом акварели. Мужчина в рубашке без воротничка, застегнутой на шее большой золотой пуговицей, бинтовал его левую руку.

– Вот он и ожил, Дейкин, – с усмешкой сказал мужчина.

Человек, стоящий у окна, подошел ближе, и Эллери узнал в нем шефа Дейкина в старом розовом лыжном костюме и черной полицейской фуражке.

– Вы коронер Грапп! – радостно заявил Эллери перевязывающему его мужчине, как будто сделал счастливое открытие.

– Как вы себя чувствуете?

Эллери увидел, что он обнажен по пояс. Кожа на ребрах с левой стороны переливалась желтым, зеленым и вишневым цветами, а левая рука была забинтована до плеча.

– Так себе, – ответил он.

– Выпейте это.

Эллери проглотил нечто мерзкое и устало откинулся назад.

– С ним все в порядке, – донесся словно издалека голос коронера Граппа. – Главным образом шок и потеря крови. Я доставлю его в больницу.

– Только не в больницу, – возразил Эллери. – Я туда не поеду.

– Он туда не поедет, – подтвердил шеф полиции.

– Я должен кое-что сделать.

– Он должен кое-что сделать, – точно эхо повторил Дейкин.

– Ну, тогда держите его в тепле и не позволяйте вставать несколько часов.

В следующий момент Эллери увидел, что Дейкин полностью одет, а в комнате светит солнце. Он лежал под одеялом. Левая рука походила на барабан, а с туловища словно содрали кожу.

– Чувствуете себя лучше? – спросил Дейкин.

Эллери осторожно пошевелился и с радостью обнаружил, что может сидеть на кушетке.

– Гораздо!

– Я говорил по телефону с Джоркингом и Пласкоу – они ничего не знают о случившемся.

– Как Уолдо?

– В полном порядке. Почему на вас было вот это? – Дейкин протянул ему странный на вид предмет одежды.

Эллери взял его.

– Я что-то предчувствовал. – В одежду был вмурован бесформенный кусочек металла. – Неудивительно, что мне показалось, будто меня лягнула лошадь. Прямо под сердцем. Я всегда ношу с собой в чемодане несколько любопытных приспособлений, а вчера вечером, чуя приближение развязки, решил надеть пуленепробиваемый жилет перед поездкой в Конхейвен. Жаль, что он без рукавов. Большая у меня в руке дырка?

– Солидная. Во время выстрела оружие находилось всего в нескольких дюймах от вас. Вы видели, кто стрелял?

– Нет.

– Я-то думал, что в качестве последней жертвы наметили шефа Эпуорта или меня, – сухо заметил Дейкин. – Как там в вашей считалке? «Доктор, адвокат, торговец, шеф»? Или правила игры изменились?

– Они остаются теми же, Дейкин, – слабо улыбнулся Эллери. – Понимаете, я забыл, что тоже являюсь шефом. Во всяком случае, для одного человека в городе. – Он умолк.

Дейкин отошел к окну.

– Когда будете в состоянии объясняться по-английски, дайте мне знать.

Эллери снова лег и задумался.

– Теперь мне известно все, Дейкин, – наконец заговорил он. – История невероятная и в то же время весьма ординарная. Все просто, как детская игра. Нужно только правильно на это смотреть. Как по-вашему, Шалански уже встал?

– Что-что? – В голосе Дейкина звучало недоумение.

– Думаю, нам лучше подключить и его. Вы оба должны многое понять, прежде чем мы сможем принять необходимые меры. Позвоните ему прямо сейчас – пусть придет и захватит одну из своих лучших рубашек, так как боюсь, что моя в безнадежном состоянии.

Они прибыли к дому Додда в трех машинах. Одна остановилась сзади, где можно было наблюдать за кухонной дверью, садом и переулком перед жилым домом с голубыми стенами. Вторая высадила на тротуар трех полисменов: один занял место у передних ворот, другой поднялся на крыльцо, а третий перешел улицу к обгоревшим останкам дома Уолдо. Из третьей машины вышли Эллери с левой рукой в лубке, шеф Дейкин, прокурор Шалански и два детектива. К тому времени, когда они добрались до крыльца, полисмен из второй машины, Доди Готч, открыл входную дверь и стоял в холле, держа одной рукой окаменевший локоть Эсси Пингарн. Миссис Фаулер маячила на заднем плане, отчаянно теребя слуховой аппарат.

Рима и Кен завтракали. Оба медленно поднялись, глядя на руку Эллери, Дейкина, Шалански и двух детективов с револьверами в руках, один из которых блокировал входную дверь, а другой двинулся к двери в кухню и стал спиной к ней.

– Эллери!

– Мы нашли вашу записку вчера вечером…

– Что с вашей рукой?

– Что все это значит?

Эллери осторожно опустился на стул и улыбнулся:

– В меня не каждый день стреляют, Рима.

– Стреляют?!

– Что, черт возьми, происходит? – воскликнул Кен.

– Откровенно говоря, Кен, – ответил Эллери, – мне бы хотелось, чтобы этого не происходило. Боюсь, вам это не понравится, и если бы я не знал, что все бесполезно, то попросил бы вас выйти.

Кен недоуменно посмотрел на Риму. Но на ее смертельно бледном лице не было ответа.

– Все это детская игра, – начал Эллери. – Абсолютно безобидная, пока порочный ум не воспользовался ею в качестве образца для серии убийств. «Богач, бедняк, нищий, вор, доктор, адвокат, торговец, шеф». До прошлой ночи первые семь смертей происходили в соответствии с графиком. Но ночью на объезде между Конхейвеном и Файфилдом произошло восьмое покушение. Кто-то перегородил дорогу, потом забрался ко мне в тыл, подождал, пока я остановлюсь, а затем просунул револьвер в окошко моего автомобиля и дважды нажал на спуск в шести дюймах от моего сердца. Восьмая смерть не состоялась, так как на мне был пуленепробиваемый жилет. Поэтому «шеф» не умер.

Однако покушение на мою жизнь не прошло даром. Оно указало на меня как на «шефа». Но ведь я не шеф. Или все-таки шеф? Тогда я вспомнил, что в краткий период являлся таковым для одного человека в этом городе. Конечно, это была шутка, но любой специалист по душевным болезням скажет вам, что у помраченного ума нет чувства юмора. Следовательно, только то лицо, которое знало меня как «шефа», могло пытаться меня убить. Но к чему бродить вокруг да около? Давайте назовем все своими именами – верно, Рима?

В ее лице не было ни кровинки.

– Что «верно»? – рявкнул Кен.

Эллери поднялся.

– Кен, Рима – единственный человек в Райтсвилле или где бы то ни было, который когда-либо называл меня «шефом» или думал обо мне как о таковом.

– Но это делает Риму… – Кен не договорил.

– В Райтсвилле произошло семь смертей, – продолжал Эллери, – и все они следовали детской считалке. Сначала человек, оказавшийся богачом. Потом человек, оказавшийся бедняком. Далее человек, известный как нищий и пьяница, – вот какова цена наследственности. Затем человек, известный как вор. После этого доктор, адвокат и торговец. И наконец, покушение на меня – «шефа». Так как Рима пыталась убить шефа, значит, она также убила торговца, адвоката, доктора, вора, нищего, бедняка и богача. Вот кем это делает Риму, Кен.

– Погодите… – Кен, казалось, пытался сосредоточиться. – Прошлой ночью Рима была дома – со мной.

– Боюсь, – деликатно заговорил прокурор Шалански, – что ваше свидетельство, как ее мужа, доктор Уиншип…

– Только между нами, Кен, – сухо прервал шеф Дейкин. – Можете вы поклясться, что Рима прошлой ночью не оставила вас храпеть, не взяла вашу машину, не последовала за мистером Квином в Конхейвен, не подстерегла его по обратной дороге и не скользнула утром в постель, прежде чем вы проснулись?

Кен внезапно сел.

– Мы считаем, доктор Уиншип, что ваша жена… – Шалански кашлянул. – Я имею в виду эту историю со считалкой… По-моему, душевное заболевание – единственное объяснение, которое имеет смысл, во всяком случае, на данной стадии. Уверяю вас, что прокуратура учтет все обстоятельства, связанные с ее…

– Но вы же не можете всерьез думать… – пробормотал Кен. Внезапно он вскочил на ноги с криком: – Да вы просто спятили! Обвиняете мою жену на основании детской чепухи, выдуманной каким-то параноиком! Я привлеку вас к суду за необоснованный арест, клевету и…

Он умолк. В холле появился детектив и подал таинственный знак шефу Дейкину.

– В чем дело, Чарли?

– Вы можете выйти на минутку?

Дейкин вышел в холл. Детектив заговорил с ним вполголоса. Кен Уиншип обошел вокруг стола и встал рядом с Римой. Детектив у кухонной двери двинулся одновременно с ним. Рима, закрыв глаза, держалась за спинку стула. Губы Шалански шевелились, но он не произнес ни слова. Эллери переступил с ноги на ногу.

– Хорошо, Чарли, возьми машину на буксир, – сказал Дейкин.

При этих словах Шалански перестал кривить губы, Эллери выпрямился, а Рима открыла глаза.

Кен свирепо уставился на шефа полиции.

Дейкин вошел в столовую. Шалански поспешил к нему, а Эллери последовал за ним. Улыбнувшись, Дейкин что-то прошептал.

– Теперь все ясно, – устало произнес Эллери и вышел в холл, как будто ему было незачем оставаться в столовой.

– Ради бога, что происходит? – хрипло осведомился Кеннет.

Лицо Шалански стало суровым.

– Пожалуй, вам следует об этом знать, доктор Уиншип. Сравнение свежих следов шин, обнаруженных на месте покушения на мистера Квина, с шинами вашего «паккарда» показало их идентичность. Так как у вас только одна машина, то следовательно, ваша жена воспользовалась ею. Думаю, что несколько дней допросов в тюрьме вытянут из нее всю правду. Незачем говорить вам, доктор, что мы гарантируем ей защиту. В городе нервничают из-за этих убийств, и ходят малоприятные разговоры. Но я уверен, что мы не допустим никаких эксцессов. Так что на этот счет можете не беспокоиться. – Прокурор обернулся к шефу полиции: – Кончайте с этим.

Дейкин вынул из кармана бумагу.

– У меня имеется ордер на арест миссис Римы Уиншип, урожденной Римы Эндерсон, по обвинению… Думаю, мистер Шалански, мне лучше прочитать текст.

Шалански кивнул.

Дейкин начал читать бесстрастным голосом. Кеннет Уиншип шумно дышал. Рима снова закрыла глаза.

– Уведите ее, Крэбб, – приказал Дейкин.

Высокий детектив прыгнул, толкнув Кена плечом, так что тот чуть не упал. Прежде чем Кен обрел равновесие, послышался щелчок, и Рима уставилась на свои скованные запястья.

– Пошли. – Детектив начал подталкивать ее к выходу.

Рима вскрикнула от боли.

Кеннет Уиншип как молния бросился к двери и закрыл ее собой, раскинув руки.

– Дейкин!..

– Не ухудшайте положение, Кенни, – сказал шеф. – Позади вас вооруженный полисмен. Так что не будьте дураком и отойдите.

– Снимите с нее наручники! Она этого не делала!

– Знаю, Кенни. Прочь с дороги.

– Говорю вам, она не делала этого! Она не брала машину прошлой ночью, но догадалась, кто ее брал, и потому молчит!

– Не брала – вот как? – терпеливо осведомился Дейкин. – Тогда кто ее взял? Человек с луны?

– Я! Это я стрелял в Квина! Я убил пятерых из них – Эндерсона, Жакара, дока Додда, Холдерфилда, Уолдо! Я придумал весь этот чертов план!

* * *

– Мне пришлось так поступить, Рима, – сказал Эллери. – Не было никаких доказательств. У меня было только одно оружие – любовь Кена к вам. Поэтому мы все инсценировали – обвинение, появление Чарли Брейди с ложной информацией о сравнении следов шин, которых там не было, ваш арест… Это было жестоко, Рима, но у нас не было другого способа установить вину Кена.

В доме было тихо, словно здесь произошла очередная смерть и люди собрались на Алгонкин-авеню, ожидая, пока вынесут гроб. (Возможно, они в самом деле там собрались.) Рима неподвижно лежала на кровати.

– Кен думал, что он охотится за единственной вещью в мире, которая ему нужна, – продолжал Эллери. – Ему не удалось заполучить ее. Но он нашел вас. Это был величайший момент в его жизни, Рима, и если бы убийства можно было стереть, как следы карандаша, то, найдя вас, Кен нашел бы и себя. Но убийства стереть нельзя. Перейдя определенную грань, убийца теряет контроль над событиями, и они начинают контролировать его. Для него было слишком поздно, Рима. И для вас тоже. Рано или поздно вы бы поняли, что что-то не так, заподозрили истину и постепенно все узнали. – Эллери готовился сказать гораздо больше – как она молода, как время залечивает раны и тому подобное, но ее молчаливая отстраненность, как у умирающей птицы, заставила его умолкнуть. Он нерешительно поднялся. – Могу я что-нибудь еще для вас сделать, Рима?

Эллери понял всю двусмысленность своего вопроса, стоя над ее неподвижной маленькой фигуркой. Уходя, он со вздохом подумал, что его райтсвиллские «триумфы» никогда не оставляли ничего, кроме ощущения горькой иронии.

По крайней мере, в этом было постоянство!

Вторник, 13 июня

– Но мы не можем ничего вытянуть из Шалански и Дейкина, – сказала Мальвина Прентис. – Если им вообще известно что-нибудь важное, в чем я сомневаюсь.

– Единственный человек, кроме вас, – добавил Фрэнсис О'Бэннон со своим тщательно отрепетированным гарвардским произношением, – который может рассказать нам всю историю, это Уиншип, но он вроде бы отказывается говорить даже со своим адвокатом.

– Почему он это сделал, Эллери, и как вы это разгадали? Вот что хочет знать «Архив», прежде чем на вас накинутся Ассошиэйтед Пресс, Юнион Пресс и все остальные, так что если вы рассчитываете ускользнуть на этом поезде…

Была вторая половина дня, когда «Придорожная таверна» напоминала судно, попавшее в штиль в пустом море. Гас уныло читал бюллетень состязания в бридже, и в салоне ощущался запах мыльной пены. Увернуться было невозможно. Эллери уже изложил Шалански историю трагедии Уиншипа, с юридическими формальностями было покончено, его присутствие не требовалось до начала суда, так что, казалось, он может ехать на юг первым поездом. Однако у Эллери оставалось ощущение незавершенного дела. Его пугало положение Римы. Куда ей идти? Как жить? У нее не было ничего – ни дома, ни денег, ни друзей. Эллери долго размышлял над этой проблемой. Наконец он вспомнил о Музее естественной истории в Слоукеме и докторе Джозайе Булле. Но, вернувшись из Слоукема, Эллери даже не смог связаться с Римой. Она заперлась в доме Додда, не желая никого видеть, и отказывалась подходить к телефону. Поэтому Эллери отправил записку на Алгонкин-авеню с Хоузи Даулингом, пожилым посыльным из телеграфной конторы в «Блумфилд-блоке», и стал готовиться к отъезду. Но он медлил, так как не хотел уезжать из Райтсвилла, не повидавшись с Римой, и даже мечтал о вторичном совместном посещении Итайоа. Задержка оказалась роковой. Розалинд Расселл и ее мужчина Пятница[83]83
  Пародируется название популярной кинокомедии о репортерах «Его девушка Пятница» с участием Розалинд Расселл и Кэри Гранта.


[Закрыть] поймали его на вокзале, и теперь, чтобы вырваться из их цепких лап, ему предстояло заплатить выкуп на манер Шахерезады и вернуться на станцию к сданному в камеру хранения чемодану и следующему поезду, отправляющемуся в 18.02.

– Что меня мучило от начала до конца, – со вздохом заговорил Эллери, – это скучная проблема мотива. Чем больше я ломал голову над происходящим, тем сильнее убеждался, что эти преступления не были делом рук маньяка-убийцы. Маньяк не пытается скрыть свои злодеяния – он обычно щеголяет ими, – а тут вообще было неясно, являются ли эти смерти убийствами; каждая из них могла быть естественной или случайной. И когда стало очевидным, что смерти происходят в заранее намеченной последовательности, я пришел к выводу, что событиями управляет вполне рациональный ум. Ибо обычный маньяк не убивает по точной и неизменной схеме.

Эллери без особого аппетита глотнул пива. Фрэнсис бешено строчил в своем блокноте.

– Я обдумал каждую возможную мотивировку. Ненависть. Месть. Ревность. Страх перед разоблачением. Устранение каких-либо препятствий. Самозащита. Защита кого-то другого или других. И против каждого мотива находил сильные возражения. Кроме одного – наживы.

– Наживы? – нахмурилась Мальвина. – Но…

– Знаю. Но вы не можете отрицать, мисс Прентис, что в этом деле, по крайней мере до определенного момента, постоянно фигурировали деньги или их очевидное отсутствие. Жажда наживы казалась разумной теорией. Но, разобрав ее по косточкам, я увидел, что она не имеет смысла. Мак-Кэби после смерти оставил большое состояние, которое перешло к Додду. Смерть Джона Спенсера Харта предоставила Додду широкое поле деятельности в «Райтсвиллском производстве красителей». Снова выигрывает Додд. Что касается Харта, то он умер не просто бедняком, но банкротом. Том Эндерсон умер, владея пятью тысячами долларов, данных ему Доддом, которые, по глупости Эндерсона, были присвоены Жакаром, но Жакар вскоре также погиб, а деньги Эндерсона были найдены Дейкином и, так как Рима не захотела их принять, вернулись к первоначальному дарителю. В третий раз Додд оказался в выигрыше. Но что он сделал? Завещал большую часть унаследованного состояния райтсвиллской больнице! Тупик. Холдерфилд? Умер разоренным. Джонатан Уолдо? От его смерти не выиграл никто: портновский бизнес и дом принадлежали его брату Дэвиду. Я пришел к озадачивающему выводу, что, хотя жажда наживы была единственным вероятным мотивом, в результате этих семи смертей никто ничего не приобрел.

Имелись и другие сложности, – продолжал Эллери, обращаясь к грязному потолку заведения Гаса Олсена. – Были ли все смерти естественными и случайными или же они последовали в результате преступлений? Являлись ли одни из них естественными, а другие криминальными? Если так, то какие? Ответить на это не представлялось возможным. Улики отсутствовали полностью. Если это преступления, то они были безупречными. И тогда мне повезло впервые за два месяца.

– Каким образом? – осведомилась Мальвина Прентис. Карандаш О'Бэннона выжидающе застыл.

– В ночь с субботы на воскресенье в номере конхейвенского отеля Дэвид Уолдо открыл мне факт, о котором я не знал. Близнецы Уолдо, являвшиеся свидетелями завещания Себастьяна Додда, действовали в этом качестве не однажды, а дважды – за три и за два дня до смерти Додда.

Двойное засвидетельствование завещания одного и того же человека в течение двадцати четырех часов могло означать только одно: за эти двадцать четыре часа завещатель изменил свои намерения, и его адвокат составил новое завещание.

Каковы же были условия этого нового, или второго, завещания? Они нам известны, кроме нескольких мелочей. Додд оставил все деньги для финансирования новой больницы. Тогда какими были условия предыдущего, первого завещания?

– Ну и какими? – быстро спросил Фрэнсис.

– На этот счет сведений у меня было не больше, чем у вас, – улыбнулся Эллери. – Но я чувствовал, что в первом, отвергнутом завещании скрыто нечто крайне важное.

Было бесполезно допытываться у Уолдо – он всего лишь засвидетельствовал подпись Додда. Только три человека знали содержание первого завещания: Отис Холдерфилд, который его составил, Флосси Бушмилл, секретарша Холдерфилда, которая, безусловно, его отпечатала, и сам доктор Додд. Холдерфилд и Додд были мертвы, а Флосси сбежала бог знает куда с каким-то коммивояжером. Поэтому мне пришлось ломать голову самому.

Эллери уставился в пивную кружку.

– Какими бы ни были условия первого завещания, я мог не сомневаться, что они отличались от условий второго. Но это заново открывало вопрос о мотиве. Cui bono[84]84
  Кому выгодно (лат.).


[Закрыть] в будущем времени. Не кто выиграл, а кто выиграет.

Он умолк.

– Я не совсем понимаю… – начала Мальвина Прентис.

– Додд изменил свое завещание. Мы знаем, что от этого выиграла больница. Но кто проиграл? Кто мог быть главным наследником Додда, прежде чем он за одну ночь изменил свои намерения?

Только один человек. У Додда не было семьи. Единственным близким ему человеком был молодой парень, чью карьеру он финансировал, которого он послал изучать медицину, который впоследствии обосновался у него дома в качестве компаньона, протеже и коллеги. И тогда я вспомнил слова Кена Уиншипа в тот день, когда Отис Холдерфилд приходил в дом для чтения завещания. После ухода Холдерфилда Кен неосторожно сказал Риме, что не может предложить ей так много, как «надеялся». В то время это не означало ничего, но в ретроспективе замечание приобрело зловещий оттенок.

Для меня стало очевидным, что в первом завещании Додда основным наследником являлся Кеннет Уиншип. Столь же очевидным было и то, что, учитывая близость с Доддом, Кен имел право рассчитывать на получение наследства.

Почему же Додд в последний момент изменил решение? Этого я не знаю. Возможны несколько ответов. Во-первых, к концу жизни Додд был не вполне психически уравновешен. Во-вторых, нужды больницы у него в голове могли достигнуть таких размеров, что перевесили личные соображения. И в-третьих, Додд мог внезапно понять или заподозрить правду.

Как бы то ни было, у меня наконец появился ясный мотив – ожидание прибыли – и человек, соответствующий этому мотиву.

Эллери описал дугу пивной кружкой.

– Доктор Кеннет Уиншип хотел эти миллионы долларов и не хотел долго их дожидаться. Кроме того, Додд отличался необычайной щедростью. Узнав о наследстве Мак-Кэби, он тут же стал планировать детский корпус больницы. Обеспечил пожизненный доход вдове Харта. Дал Тому Эндерсону пять тысяч. Назначил доход вдове и детям Ника Жакара. При таких обстоятельствах даже миллионов не хватило бы надолго. Кену стало ясно, что если он хочет получить это состояние в размере, близком к первоначальному, то должен ускорить события.

Но здесь снова возникало препятствие. Додд не составил завещание. Вы слышали, как Холдерфилд говорил в то утро, что уже некоторое время убеждал доктора это сделать. Однако Додд осуществил это лишь за неделю до смерти.

Согласно закону, если бы Додд умер, не оставив завещания, Кен не мог на что-либо рассчитывать, так как они с Доддом не были родственниками. Поэтому, прежде чем торопить события, Кену нужна была уверенность, что Додд составил завещание. В принципе, проблема должна была представляться ему достаточно простой. Если Додд составит завещание, то назначит наследником Кена. Кому же еще бездетный провинциальный врач может оставить свои деньги? Кен интересовался медициной так же, как и Додд; старик смотрел на него, как на сына, и гордился им, как если бы был его отцом.

Эллери взглянул на своих слушателей. Мальвина выглядела обеспокоенной, а Фрэнсис – больным.

– Однако на практике проблема не была такой простой, – продолжал Эллери. – Разумеется, Кен все знал о фобии Додда его патологической боязни смерти – задолго до того, как ее разгадал я. Это естественно – он был врачом и жил в том же доме. Кен знал о Додде все, что нужно было знать.

Но человек, который так сильно боится смерти, редко составляет завещание по собственной воле – такой поступок кажется ему испытанием судьбы. Потому Додд и откладывал эту процедуру. Как же Кен мог заставить Додда с его фобией пойти к адвокату и написать завещание? Он нашел изобретательный способ. Человек, панически боящийся смерти, противится акту составления завещания, так как отчаянно цепляется за жизнь и надеется на неопределенную ее продолжительность. Но если заставить его поверить, что эта надежда напрасна? Что смерть не только неизбежна, но и близка?

Кен понимал, что ему нужно лишить Додда всякой надежды, убедить его, что смерть – вопрос дней, и ни он, ни кто другой не в силах ее предотвратить.

– Боже мой! – воскликнул О'Бэннон.

– И тогда Уиншипа озарило одно из самых дьявольских вдохновений в истории убийств. В Райтсвилле недавно произошли две смерти, косвенно касавшиеся доктора Себастьяна Додда: смерть старого Люка Мак-Кэби от сердечного приступа и самоубийство Джона Спенсера Харта. Уиншип обратил внимание, что Мак-Кэби, всегда считавшийся нищим, умер богачом, а Хард, слывший городским набобом, умер бедняком. Контраст поразил его. Богач – бедняк…

И тогда Кен, так жаждущий наживы и изуродованный войной, – Дейкин говорил мне, что Уиншип вернулся из армии полной развалиной, – вспомнил старую детскую считалку. Богач, бедняк, нищий, вор – и затем доктор! Если за смертью Мак-Кэби, завещавшего свое состояние Додду, и смертью Харта, сделавшей Додда единственным владельцем «Райтсвиллского производства красителей», последуют смерти «нищего» и «вора», с которыми Додд тоже каким-то образом связан, и если привлечь его внимание к этой зловещей последовательности, то Додд убедится в двух вещах: что следующим должен умереть доктор и что он, Додд, безусловно, будет этим доктором. Если Додд в этом убедится, то составит завещание.

– А если бы он этого не сделал? – осведомился Фрэнсис.

– Но он сделал, – сухо отозвался Эллери. – Как бы то ни было, убийце всегда приходится рисковать. Кен рискнул – и выиграл.

– Продолжайте! – воскликнула Мальвина Прентис.

– Уиншип сразу же начал действовать. Его первым шагом было найти в городе человека, соответствующего третьему персонажу считалки. Долго искать не пришлось. Том Эндерсон был известен как «городской нищий» или «городской пьяница», и Додд дал ему крупную сумму денег. Уиншип организовал ночную встречу с Эндерсоном на скале Малютки Пруди и столкнул его в зыбучие пески. Как только Эндерсона сочли мертвым, Кен анонимно отправил мне по почте газетные вырезки, касающиеся трех смертей: Мак-Кэби, Харта – к которым он не имел никакого отношения и которые произошли именно так, как считали окружающие, – и Эндерсона.

– Почему он это сделал?

– Это едва ли не самая важная часть его плана, мисс Прентис, – улыбнулся Эллери. – Главной целью всей кампании было убедить Додда, что смерть уже поджидает его за углом. Кен знал мою слабость к загадочным преступлениям и решил, что если меня удастся в это вовлечь и заставить сообщить Додду смертоносную считалку, дело будет сделано. А если бы я не проглотил наживку или не заметил аналогию со считалкой, Кен всегда мог «обнаружить» ее сам или отправить считалку с комментариями анонимным письмом в «Архив». Но я был идеальный орудием. Райтсвилл меня знает, я пользуюсь здесь авторитетом. Если я открою глаза Додду, это должно обеспечить его уверенность в неизбежности близкой смерти… Конечно, Кен не предвидел, что Рима попросит меня расследовать исчезновение ее отца. Но я все равно мог приехать в Райтсвилл благодаря присланным им вырезкам. Как только я появился в городе, Кен понял, что он на верном пути, и подготовил следующий шаг.