Текст книги "Последний удар"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Глава 16
...И впоследствии
В которой происходит много шуму из ничего тривиального, усилия любви бесплодны и в трагедии ошибок нет ничего хорошего[94]94
  Здесь пародируются названия пьес У. Шекспира «Много шуму из ничего», «Бесплодные усилия любви» и «Комедия ошибок».


[Закрыть]

– Разумеется, я могу доказать, что я – это я! Что за нелепость... – Дико озираясь, Джон увидел свою правую руку и торжествующе поднял ее. – Вот что доказывает это без тени сомнения! В пятницу я растянул запястье, верно? У кого есть ножницы? Доктор Сэм, снимите бинты!

Доктор Дарк встал и молча начал снимать повязку. Все это время Джон смотрел на Эллери, как оскорбленная в лучших чувствах скаковая лошадь. Наконец доктор обнажил смазанное йодом, сильно распухшее запястье.

– Вы обрабатывали это запястье, доктор Сэм? – спросил Джон.

– Безусловно. – Доктор Дарк посмотрел на Эллери и быстро добавил: – Я имею в виду, что оно выглядит точно так же.

– О, ради бога! – простонал Джон. – Запястье растянуто, не так ли?

– По-моему, да...

– А в пятницу растянул запястье я! Посмотрите на запястье моего брата под повязкой, лейтенант, и вы увидите, что оно в полном порядке.

– Этот факт я приберегал, – кивнул лейтенант Луриа. – Доктор Теннант уже снял повязку и говорит, что на запястье нет ни йода, ни каких-либо признаков недавнего растяжения.

– Насколько я знаю, тоже нет.

– Государственное учреждение или кто-либо брали у тебя отпечатки пальцев? По какой угодно причине?

– Нет.

– А у твоего брата?

– Он никогда об этом не упоминал.

– В документах, которые, по твоим словам, твой брат привез с собой – свидетельствах о рождении и так далее, – есть набор отпечатков?

Джон покачал головой.

– В 1905 году у новорожденных не брали отпечатки, мистер Квин, – сказал доктор Дарк.

Эллери вздохнул:

– В таком случае отпечатки пальцев ни к чему нас не приведут. Если бы могли найти хоть какой-то критерий... Тебе когда-нибудь делали операции, Джон?

– Нет.

– Да! – воскликнул доктор Дарк. – Я лично удалил Джону миндалины – я имею в виду нашего Джона, – когда ему было пять лет! Вы не возражаете, лейтенант?..

– Разрешаю вам вывернуть его наизнанку, – устало отозвался Луриа, – если вы потом скажете мне, кто есть кто.

Подойдя к Джону, доктор Дарк отстегнул от жилета фонарик.

– Открой рот и высунь язык. – Он прижал фонариком язык Джона и удовлетворенно кивнул: – Миндалин нет. Это наш Джон.

– Слава богу! – Артур Крейг вытер лицо платком.

– Погодите, – сказал Эллери.

– Что теперь? – рявкнул Джон.

– Лейтенант, медэксперт еще работает наверху?

– Он закончил работу, но еще не ушел.

– Спросите у него, есть ли у трупа миндалины.

Луриа что-то буркнул и вышел. Через три минуты он вернулся.

– Миндалин нет.

Всеобщее грызение ногтей возобновилось.

– Есть ли на трупе какие-нибудь шрамы, родимые пятна или что-нибудь в таком роде, лейтенант? Что говорит Теннант?

– При поверхностном осмотре он ничего не обнаружил.

– Ну вот! – Джон бросил убийственный взгляд на Эллери. – Ты удовлетворен?

– Нет, – ответил Эллери. – И объясню почему. Ты говоришь, что ты Джон Первый, – правильно?

– Абсолютно!

– И ты говоришь, что ты, Джон Первый, скакал галопом по снегу в пятницу, упал и растянул запястье, – правильно?

– Да!

– А сейчас ты предъявляешь растянутое запястье, в то время как запястье твоего брата наверху не обнаруживает признаков растяжения, – снова правильно?

– От слова до слова!

– Ну и что ты этим доказал? То, что требовалось доказать – что ты Джон Первый, – по-прежнему остается лишь твоим заявлением. Неужели ты не понимаешь, что вопрос не в том, кто из вас растянул запястье, а в том, растянул ли его Джон Первый или Джон Третий? Все, что ты доказал, – это что ты был тем братом, который упал с лошади. Мы все еще не знаем, кто ты.

Джон опустился на стул, но тут же вскинул голову.

– Отпечатки пальцев! Они не лгут! Доктор Сэм, у нас с братом должны быть разные отпечатки, не так ли?

– Да. Отпечатки пальцев однояйцевых близнецов сходны, но обладают заметными различиями.

– Прекрасно! Снимите отпечатки у меня и у моего брата и...

– И что? – печально осведомился Эллери. – Сравнить их? Допустим, они обнаружат определенные индивидуальные черты. Но вопрос остается тем же: какая серия отпечатков принадлежит Джону Первому, а какая – Джону Третьему?

– Но в моей квартире в Нью-Йорке...– Джон запнулся. – В моей комнате наверху...

– Найдутся отпечатки вас обоих, – кивнул Эллери, – и опять же будет непонятно, какому из Джонов они принадлежат. Ты же сам говорил, что вы прожили с братом несколько месяцев в нью-йоркской квартире, и в этом доме вы оба наверняка прикасались к одним и тем же вещам. Тебя когда-нибудь арестовывали по обвинению в уголовном преступлении?

– Разумеется, нет, – с негодованием ответил Джон.

– А твоего брата?

– A у тебя, Джон, есть какие-нибудь отметины?

– Увы, нет, – проворчал Джон.

– Значит, мы вернулись туда, с чего начали. – Эллери задумался. – Ну конечно! Зубы! Твой дантист... я имею в виду, дантист Джона Первого здесь, на востоке, или дантист Джона Третьего в Айдахо могут прояснить все за пять минут!

– Я никогда не лечился у дантиста, – угрюмо сказал Джон, – если не считать профилактические осмотры. Быть может, мой брат...

– Он тоже не лечил зубы, – так же угрюмо произнес лейтенант. – Теннант заглядывал ему в рот.

– Естественно, – кивнул доктор Дарк. – У моего Джона с детства были крепкие и здоровые зубы. Неудивительно, что и у его брата тоже, поскольку у близнецов сходная структура зубов.

– И группа крови, полагаю, тоже идентична? – спросил Эллери.

– Да.

– А строение костей, параметры черепа?

– Настолько похожи, что даже если в Айдахо или еще где-нибудь существует их описание, безошибочно относящееся к Джону Третьему, вы все равно не сможете быть уверены, кто есть кто. К тому же, насколько мне известно, мой Джон никогда не проходил рентгеновское обследование.

Наступившее молчание нарушил, как ни странно, Дэн З. Фримен:

– Если позволите мне внести предложение... Помимо отпечатков пальцев, наиболее очевидный способ дифференциации двух сходных индивидуумов – почерк. Ведь абсолютно различное окружение должно повлечь за собой и различие в почерках, не так ли, доктор?

– Думаю, что да, мистер Фримен, хотя мы не слишком много знаем об эффектах различного окружения на однояйцевых близнецов.

– Ну, тогда почему бы не сравнить почерки? Должно существовать много аутентичных образцов почерка каждого из братьев, относящихся ко времени до их встречи, – сказал издатель. – Все, что Джону нужно сделать...

– Это написать что-нибудь рукой с растянутым запястьем, как он писал неразборчивые каракули в подарочных книгах? – Эллери покачал головой. – Учитывая то, что один из братьев не может писать из-за rigor mortis[95]95
  Трупное окоченение (лат.).


[Закрыть], а другой, если можно так выразиться, – из-за rigor vitae[96]96
  Живое окоченение (лат).


[Закрыть], сравнение почерков не приведет к удовлетворительному результату – по крайней мере, еще некоторое время. А я хочу выяснить все этой ночью – по многим причинам, основную из которых зовут Расти Браун.

– Мне уже все равно, Эллери, – сказала Расти. – То, что я теперь чувствую...

– Вот как? – Джон сердито сверкнул глазами. – И что же ты теперь чувствуешь, Расти? Полагаю, ты мне не веришь?

– Братья Себастьян задались целью одурачить меня и добились успеха – ты сам только что с гордостью заявил об этом. Я ни верю, ни не верю. Я просто не знаю. И пока не узнаю...

– Ты имеешь в виду, – процедил сквозь зубы Джон, – что передумала и отменяешь свадьбу?

– Я этого не говорила. И я не собираюсь обсуждать личные дела в комнате, где полно народу. В любом случае я не знаю, что и думать. Оставь меня в покое! – И Расти с плачем выбежала из гостиной.

– Оставьте ее в покое! – взвизгнула Оливетт Браун и последовала за дочерью.

– Ты... дублер! – крикнула Вэл Уоррен и тоже удалилась.

Мистер Гардинер вышел молча.

Лейтенант Луриа провожал их взглядом, полным бессильной ярости.

Эллери похлопал его по плечу.

– Остыньте, лейтенант. Вы ничего не сможете сделать, пока у Джона не заживет запястье. – Он посмотрел на Джона, наливавшего себе солидную порцию виски. – Интересно, как быстро оно заживет. Если ты Джон Первый, как ты утверждаешь, то выздоровление побьет все рекорды. Но если ты Джон Третий в шкуре Джона Первого, меня не удивит, если с тобой произойдет ряд несчастных случаев, каждый из которых каким-то образом лишит подвижности твою правую руку.

– Между нами, мистер Квин, fini, kaput[97]97
  Все кончено (ит., нем.).


[Закрыть], – заявил Джон. – С этого момента я разрываю с вами дипломатические отношения. Торгуйте вашими головоломками в другом месте. Здесь у вас нет клиентуры – надеюсь, навсегда. – И он, не моргнув глазом, влил в себя шесть унций виски.

Эллери отнесся к этому философски.

– Рано или поздно, лейтенант, путаница с близнецами разрешится. И тогда...

– Знаю, – прервал Луриа. – И тогда начнутся неприятности для меня. А знаете, что я думаю об этом деле, Квин?

Эллери бросил взгляд на Эллен, которая сидела рядом с дядей неподвижно, как мумия.

– Вы можете сказать это в присутствии леди?

– Нет, черт возьми! – рявкнул Луриа и выбежал из комнаты.

Гостей задержали в доме Крейга еще на тридцать шесть часов. Полиция снова и снова допрашивала всех до полного изнеможения. Луриа истязал и подозреваемых, и самого себя, но в конце концов был вынужден позволить им уехать.

Эллери попрощался с Эллен, сидя за рулем «дюзенберга». Он предложил подвезти ее до Уэлсли, но она отказалась.

– Сожалею, что все получилось так неудачно, – сказала Эллен.

– Я хорошо вас понимаю.

– Вот как? – И она улыбнулась загадочной улыбкой Моны Лизы.

Эллери успел проехать полпути до Манхэттена, прежде чем понял, что имела в виду Эллен.

В итоге никому не пришлось дожидаться исцеления запястья выжившего близнеца с целью определить его порядковый номер. Эту странную проблему решили два парикмахера, находившиеся на расстоянии двух тысяч миль друг от друга. Одноглазый парикмахер из Миссулы в Монтане, где расположен университет этого штата, говорил с уверенностью по поводу Джона Третьего, а усатый парикмахер, обремененный одиннадцатью детьми, владелец полуподвального салона на Макдугал-стрит в Гринвич-Виллидж, штат Нью-Йорк, дал столь же уверенные показания in re[98]98
  По поводу (лат.).


[Закрыть] Джона Первого.

Однако изрядная доля славы приписывалась и самому выжившему близнецу (Эллери прочитал обо всем этом в газете), которому невольно помогла хорошенькая медсестра по имени Уинифред (Уинни) Уинкл, оказавшаяся на дежурстве в отделении неотложной помощи больницы Верхнего Уэстчестера в Гилденстерне, штат Нью-Йорк, когда туда доставили пациента.

Оставшийся в живых Джон Себастьян (Первый), после того как его невеста Расти Браун с покрасневшими от слез глазами покинула дом Крейга, удалился в свою комнату (тело его брата уже увезли в морг) с бутылкой виски «Мэрилендская пантера» (каким-то образом затесавшейся в безукоризненную коллекцию напитков Артура Бенджамина Крейга), выпил ее до дна и, пытаясь (как он объяснил в больнице лейтенанту Луриа) повторить рекорд скорости для коммерческих самолетов, установленный в канун Нового года пилотом трехмоторного «фоккера» в Кливленде и составивший 203 мили в час, пролетел вниз целый лестничный пролет и приземлился вниз головой в точке соединения стойки перил и двери холла.

Первая помощь на месте была оказана сержантом Стэнли (Збышко) Дивоу и мистером Артуром Крейгом, после чего олдервудский Икар[99]99
  Икар – в греческой мифологии сын зодчего Дедала, который, спасаясь от царя Крита Миноса, улетел с острова вместе с сыном на крыльях из перьев, скрепленных воском. Икар поднялся слишком близко к солнцу, воск растаял, и он упал в море.


[Закрыть] был доставлен в больницу Верхнего Уэстчестера, в девяти милях от Олдервуда, куда он прибыл больше похожим на недавно забитого бычка (как позднее сержант Дивоу сказал репортерам), чем на человеческое существо. Интерн[100]100
  Интерн – молодой врач, работающий в больнице и живущий при ней.


[Закрыть] произвел первичное обследование, определил, что причиной кровотечения была глубокая рана на голове, и велел сестре Уинкл побрить волосы пациента в районе раны, пока он приготовит нити для наложения швов. К этому времени из Олдервуда прибыли доктор Сэмсон Дарк и лейтенант Луриа. Покуда доктор Дарк принимал больного у интерна, лейтенант Луриа услышал бодрое замечание сестры Уинкл:

– Ему не понравится, что вылезло наружу это безобразное родимое пятно!

Остальное – достояние истории. Пациент, придя в сознание всего лишь с раскалывающейся с похмелья головой и болью в костях и услышав от лейтенанта Луриа о родимом пятне на голове, поклялся, что не подозревал о нем, так как всегда имел густые волосы и никогда не обладал привычкой подолгу разглядывать себя в зеркале, подобно Нарциссу[101]101
  Нарцисс – в греческой мифологии прекрасный юноша, влюбившийся в собственное отражение в воде и умерший от тоски.


[Закрыть]. Доктор Дарк, его постоянный лечащий врач, и мистер Крейг, его постоянный опекун, также заявили, что не знали о пятне, поскольку им никогда не приходилось пристально изучать скальп пациента ни в детском, ни во взрослом состоянии. Лейтенант Луриа спешно позвонил медэксперту, доктору Теннанту, и поехал в морг, где доктор Теннант присоединился к нему. Медэксперт затребовал тело Джона (Первого или Третьего) Себастьяна, обследовал указанный лейтенантом участок головы и с триумфом заявил:

– У него нет родимого пятна!

Наличие пятна лишь на скальпе живого Джона, хотя у однояйцевых близнецов обычно бывают идентичные родимые пятна, и внимательное обследование самого пятна, когда повязки были сняты, побудило доктора Сэмсона Дарка предположить, что это не настоящий naevus[102]102
  Родимое пятно (лат).


[Закрыть], а, вероятно, след щипцов, оставленный акушером во время рождения пациента.

Следующая глава была написана Фаустино Кванки, трижды благословенным парикмахером из Гринвич-Виллидж, которого лейтенант Луриа отыскал в порыве вдохновения. Мистер Кванки был парикмахером Джона Первого с тех пор, как тот обосновался в Гринвич-Виллидж в 1925 году. Да, Кванки с тех пор четыре года стриг волосы мистера Себастьяна personalmente[103]103
  Лично (фр.).


[Закрыть]. Родимое пятно на голове? Да, Кванки видел пятно с первого раза, когда мистер Себастьян сел в его кресло. В каком месте головы? Вот здесь (проиллюстрировано волосатым указательным пальцем на черепе лейтенанта Луриа). Как оно выглядело? Большое. Вот такой формы (проиллюстрировано огрызком карандаша на полях «График»).

Ergo[104]104
  Следовательно (лат.).


[Закрыть], живой Джон был Джоном Первым.

Успех не вскружил голову лейтенанту Луриа. Каковым бы ни было его поведение на разных стадиях этого дела, он не совершал ошибок по причине излишней доверчивости. Лейтенант сделал официальные запросы в штате Айдахо. След привел к западному склону перевала в Скалистых горах, к университету штата Монтана в Миссуле, где Джон Третий провел четыре года. Парикмахерам кампуса показали его фотографию из университетского архива. Парикмахер Кларенс Родни Пик, потерявший глаз в Аргоннском лесу[105]105
  Аргоннский лес – лесистый регион на северо-востоке Франции, место сражений в Первую (1918) и Вторую (1944) мировые войны.


[Закрыть], хорошо помнил Джона Третьего. «Этот сукин сын чуть не обрюхатил мою младшую сестру Мэрибелл. Он специально стригся у меня, чтобы подобраться к ней поближе. Когда я понял, что надо этому ублюдку, то сказал ему: «Когда ты в следующий раз подойдешь к моему креслу, осквернитель монтанских женщин, я перережу твое чертово айдахское горло». После этого он стригся в мясной лавке Уормсера. Пятно на скальпе? Не видел. Нет, я не мог его не заметить – я все замечал у этого молодого паскудника. Не смотрите, что у меня один глаз, приятель, я им вижу не хуже, чем вы двумя, ха-ха-ха!»

Ergo, судя по всем данным, позитивным или негативным, мертвый Джон был Джоном Третьим.

Последующее сравнение аутентичных образцов почерков Джона Первого и Джона Третьего, когда запястье выжившего Джона приблизилось к нормальному состоянию, доказало без всяких сомнений, что, по крайней мере, насчет своей личности живой Джон говорил правду.

Это казалось существенной победой сил закона и порядка, но, когда энтузиазм остыл, стало очевидно, что от разграничения Джона Первого и Джона Третьего не выиграл никто, кроме Джона Первого. Во всяком случае, от этого не выиграл лейтенант Луриа или, когда его перевели на другую должность, его преемник и начальство. Тайна, кто воткнул кинжал в спину старого доктора Корнелиуса Ф. Холла в библиотеке Артура Крейга, соперничала в своей непроницаемости с другой тайной – кто проделал такую же операцию с Джоном (Третьим) Себастьяном в спальне наверху спустя десять дней. Какие-либо ключи к разгадке просто-напросто отсутствовали. Даже теории быстро умирали от истощения.

Джон (Первый) Себастьян должным образом вступил в права наследования (об этом Эллери также узнал из газет). Каких-либо юридических осложнений не возникло, ибо он был истинным Джоном (Первым) Себастьяном – «моим единственным сыном, Джоном», упомянутым в отцовском завещании, – и против гранитной глыбы этого факта жизнь и смерть его брата выглядела гусиным перышком. Как указал адвокат Пейн Артуру Крейгу в личной беседе, даже если Джон Первый убил Джона Третьего и это можно было бы доказать, права Джона Первого на наследство нисколько бы не уменьшились. По завещанию отца Джон Третий никогда не имел никаких прав на наследство, а значит, не мог быть лишен их. Как злорадно заметил мистер Пейн (подобно мистеру Фримену, он давно решил, что шантажистом был Джон Третий), в том, что касалось отцовского завещания и вопроса отцовства в целом, Джон Третий мог бы с таким же успехом не родиться вовсе.

Печальным побочным эффектом катастрофы, за которым Эллери следил с глубоким сочувствием, была судьба романа Джона Себастьяна и Йоланды (Расти) Браун, окончившегося ничем. Мисс Браун, сопровождаемая своей матерью, отправилась «на поиски новых идей» в Калифорнию на неопределенный срок. Перед отбытием она и Джон Себастьян имели двадцатиминутный разговор наедине за запертой дверью. Когда Расти вышла, бледная, но гордо выпятив подбородок, репортеры обратили внимание, что бриллиантовое «кольцо дружбы» исчезло с безымянного пальца левой руки мисс Браун. Хотя она (как и Джон Себастьян) отказалась от комментариев, пресса выразила мнение, что пара более не является помолвленной, а когда Расти (все еще оставаясь мисс Браун) села в поезд до Лос-Анджелеса, стало очевидным, что свадьба не состоится.

Что касается двойного убийства (считалось, что убийства доктора Холла и Джона Третьего связаны между собой, хотя в непроходимых джунглях этого дела никого бы не удивило, если бы все оказалось совсем наоборот), никакой официальной версии не было предложено, никто не был арестован, и досье оставалось в папке с надписью «Открыто», пока папка не сгнила от возраста.

Дело остается нераскрытым и по сей день.

Для молодого мистера Эллери Квина последствия дела Себастьяна стали одним из мрачнейших периодов его жизни.

В эту непроглядную тьму не мог проникнуть даже свет отцовской любви инспектора Квина. Эллери целыми днями бродил по комнатам или сидел, уставясь на стены. Он почти ничего не ел и выглядел измученным и растерянным. Друзья не могли его узнать.

Свет профессионального опыта инспектора Квина также не достигал успеха. Отец и сын до бесконечности обсуждали дело – подтасовку улик, ее возможного автора, пути, которыми можно до него добраться, – но так и не пришли ни к какому выводу.

Постепенно мрак рассеялся – по крайней мере, в душе молодого мистера Квина. Эллери стал обращать свои интересы и таланты на другие дела, успешно раскрывал их, писал книги и даже становился знаменитым. Но он никогда не забывал то, как потерпел неудачу в своем втором – практически первом – деле об убийстве. Со временем подробности улетучивались из его памяти, но сам факт неудачи, словно залеченный, но не уничтоженный до конца стригущий лишай, продолжал вызывать подкожный зуд.

Книга третья
ВЫЗОВ ЧИТАТЕЛЮ
В котором почтительно требуется внимание читателя

В современной детективной литературе делается модным ставить читателя в положение главного сыщика... На этой стадии... помещение вызова читателю... [кажется уместным]... Внимательный читатель таинственных историй теперь располагает всеми... фактами, позволяющими прийти к вполне определенным выводам...

Решение – по крайней мере, в достаточной степени, чтобы безошибочно указать на виновного, – может быть достигнуто с помощью ряда логических умозаключений и психологических наблюдений...

«Тайна исчезнувшей шляпы»

Глава 17
Двадцать семь лет спустя: лето 1957 года
В которой мистер Квин охвачен серьезным приступом ностальгии и испытывает фатальное искушение воскресить прошлое

По стандартам Манхэттена, это был идеальный для середины лета день с утренней температурой 72 градуса[106]106
  По шкале Фаренгейта – около 25 градусов по Цельсию.


[Закрыть], влажностью 33 процента и барометром, застывшим на отметке 30.05, – теплый, сухой, со свежим ветерком, голубями, порхающими у открытых окон, мальчишками, играющими в стикбол на Западной Восемьдесят седьмой улице под холодное звяканье тележки мороженщика, Центральным парком на расстоянии нескольких кварталов к востоку, струящимися на востоке и западе речками, похотливо бормочущими пляжами на севере и юге... Как раз тот день, думал Эллери, который призван злобной матушкой Природой, чтобы терзать целую расу прикованных к квартире, стулу и пишущей машинке идиотов, именующих себя писателями.

Эллери уже почти два часа трудился, сидя за великолепной электрической машинкой, но результатом были всего лишь пять с половиной строчек отнюдь не бессмертной прозы, отпечатанных на желтоватой бумаге и содержащих пятьдесят три слова, двадцать одно из которых он аннулировал, забив буквой «X».

«Мне не хватает энергии, – сонно думал Эллери. – Я человек, страдающий авитаминозом, с вмонтированным в организм транквилизатором. У меня за плечами тридцать романов – зачем мне тридцать первый? Разве Бетховену не было достаточно девяти симфоний?»

Эллери с тревогой осознал, что стареет. Это заставило его напечатать еще две с половиной строки, не пользуясь буквой «X» даже для уничтожения опечаток. Но мысль о тщетности этого занятия овладела им вновь, он опять стал клевать носом, желая, чтобы скорее наступил полдень, и можно было с чистой совестью приготовить себе «Кровавую Мэри».

В этот момент зазвонил телефон, и он схватил трубку:

– Эллери Квин слушает!

В ответ послышался бас, вибрирующий эмоциями:

– Держу пари, мистер Квин, вы ни за что не догадаетесь, кто это.

Эллери вздохнул. Подобное начало телефонного разговора было способно повергнуть его в уныние в минуты обостренной восприимчивости.

– Я никогда не держу пари, а тем более не занимаюсь догадками. Кто это?

– Стэнли Дивоу. – После паузы голос с надеждой осведомился: – Помните?

– Дивоу, Дивоу... Нет, не припоминаю. Когда мы встречались?

– Давным-давно. Может, помните сержанта Дивоу?

– Сержанта Ди... Боже мой! – воскликнул Эллери. – Привет, сержант! Как же я мог вас забыть? Будь я трижды проклят! Как поживаете?

– Живу потихоньку. А вы?

– То же самое, – мрачно отозвался Эллери. – Что вас заставило позвонить мне, сержант?

– Я уже не сержант, мистер Квин.

– Лейтенант? Капитан?

– Шеф.

– Шеф чего?

– Несколько лет назад я оставил патрульную службу, а потом там открылась вакансия шефа полиции...

– Где «там»?

– В Олдервуде.

– В Олдервуде! – Воспоминания запрыгали в давно запертой кладовой мозга, как кукуруза на горячей сковородке. – Что же случилось с шефом Брикеллом?

– С Брикеллом? – усмехнулся шеф Дивоу. – Похоже, для вас, писателей, время ничего не значит. После Брикелла в Олдервуде сменились еще два шефа полиции. Старина Брик умер в тридцать седьмом.

– Уже двадцать лет назад! – Эллери знал старину Брика всего пять часов, но был искренне опечален и не знал, что сказать.

Дивоу тоже молчал.

– Объясню вам, почему я позвонил, – заговорил он наконец. – Помните это безумное дело о двух убийствах в доме Крейга?

– Да. – Ноздри Эллери затрепетали.

– Вы ведь знаете, что его так и не раскрыли?

– Знаю.

– Ну, на прошлой неделе я разбирал старый хлам в одной из кладовых в полуподвале полицейского управления...

– Под полицейским управлением вы подразумеваете ту каморку в мэрии?

– У нас новое здание. А в кладовой хранится не только барахло, накопившееся с тех пор, как здание было построено, но и перевезенное из старой мэрии. Сегодня утром мы наткнулись на ящик, и как думаете, что на нем написано? «Дело Себастьяна»!

– Ящик?

– Там все материалы по этому чертову делу.

Внутри у Эллери зашевелилось что-то не слишком приятное.

– А что они делают в Олдервуде? Ведь расследование вела полиция округа.

– Похоже, никто не знает, как они здесь очутились. Я собирался сжечь их вместе с остальным мусором, но подумал: «Бьюсь об заклад, Эллери Квин хотел бы их заполучить». Я прав, не так ли?

Эллери молчал.

– Мистер Квин?

– Пожалуй, – медленно произнес Эллери. – Там все? Рождественские коробки, карточки...

– Все хозяйство, связанное с этой дикой историей. Хорошо, что я об этом подумал. – Шеф Дивоу был явно доволен собой. – О'кей, мистер Квин. Я пришлю их вам поездом.

– Нет-нет, не беспокойтесь, – сказал Эллери, на сей раз быстро. – Я мог бы приехать за ними на автомобиле... Да, думаю, я приеду сегодня же. Вам это удобно, шеф?

– Шутите? Вся моя контора танцует рок-н-ролл, узнав, что я решил вам позвонить.

– Все четверо? – усмехнулся Эллери.

– Четверо? У меня тридцать два патрульных, не считая персонала офиса.

– О! – почтительно произнес Эллери.

– Вы увидите, что здесь многое изменилось, включая меня. Я уже не тот тощий коп, которого вы видели в двадцать девятом, – хохотнул Стэнли Дивоу. – С тех пор я немного прибавил в весе...

* * *

Шеф Дивоу весил триста фунтов. Эллери понадобилась вся сила воображения, чтобы разглядеть сквозь слои жира стройную фигуру сержанта Дивоу, которого он знал. Лицо тоже стало почти неузнаваемым.

– Немного изменился, а, мистер Квин? – с тоской спросил Дивоу.

– Как и все мы.

– Вас бы я узнал где угодно. Вы держите форму.

Только не там, где следует, подумал Эллери... Все менялось везде. Он подъехал в автомобиле с откидным верхом выпуска 1957 года к стареющему мраморному зданию периода урожая АПР[107]107
  АПР – Администрация проектов работ (AV) – федеральное агентство, функционировавшее в США в 1935–1943 гг. с целью ликвидации безработицы.


[Закрыть], с парковочными счетчиками, тридцатиминутным лимитом стоянки, окруженному со всех сторон другими административными сооружениями. Все это имело не больше общего с Олдервудом, который Эллери посетил в 1929 году, чем цветной телевизор со старым детекторным приемником миссис Дженсен.

Опыт был не из приятных, и шеф Дивоу тоже это ощущал. Они немного поболтали в просторном кабинете о его карьере, развитии Олдервуда, молодежной преступности, безнадежной задаче организации гражданской обороны, спутнике Земли, даже о лейтенанте Луриа, который, по словам Дивоу, ушел из полиции штата спустя несколько лет после фиаско с делом Себастьяна и занялся страховым бизнесом где-то на Среднем Западе. Но этот разговор не приводил ни к чему, и после третьей нервной паузы Дивоу поднялся, предложив посетить полуподвал. Эллери был готов его обнять.

– Знаете, я в полном восторге от нашей встречи, – сказал шеф, спускаясь по бетонным ступенькам. – Вы ведь чертовски знамениты, мистер Квин. Держу пари, нет ни одной вашей книги, которую бы я не читал.

– Принимаю, хотя никогда этого не делаю.

– Что? Назовите книгу, и я вам расскажу содержание!

– «Тайна двенадцатой ночи».

– Двенадцатой... Действительно, не читал. Вы написали ее по мотивам дела Себастьяна?

– Вы не читали ее потому, что я ее так и не написал, – мрачно промолвил Эллери.

– Не могли найти разгадку? – Дивоу засмеялся, трясясь всем монументальным телом.

Эллери ощутил легкую тошноту.

– Что-то вроде этого.

Дивоу бросил на него быстрый взгляд.

– Ну, вот мы и пришли.

Деревянная крышка была отвинчена. Дивоу зажег лампу на потолке, и Эллери посмотрел в ящик.

Да, здесь были окаменелые останки его былой неудачи, отлично сохранившиеся, как будто последних двадцати семи лет не было вовсе. Маленький сандаловый вол... игрушечный домик... украшенный полудрагоценными камнями кинжал... А также стопка белых карточек с прилипшим к верхней обрывком аптечной резинки, которой кто-то их скрепил... И маленькая черная книжица.

Дневник!

Он совсем забыл о своем дневнике.

Эллери выхватил его из ящика, стряхнул пыль и открыл, увидев собственный почерк более чем четвертьвековой давности. Лейтенант Луриа конфисковал дневник, так и не вернув его.

Эллери с нежностью положил в ящик маленькую реликвию.

– Не мог бы кто-нибудь из ваших подчиненных, шеф, положить все это в багажник моей машины?

– Конечно.

– Не могу выразить вам, как много это для меня значит.

– Конечно, мистер Квин, понимаю.

Эллери на минуту показалось, что шеф действительно это понимает, и он впервые за день ощутил теплое чувство к Дивоу.

Подчиняясь импульсу, он поехал по незнакомым улицам к старому поместью Крейга и дважды миновал его, не узнав. В третий раз он сверился с указателем, убедившись, что едет в нужном направлении. Но дом Крейга исчез вместе с лесом и лужайками. На их месте находилось множество одинаковых домиков с желтой, красной или пурпурной отделкой, похожих на проигрыватели-автоматы, каждый с маленьким гаражом позади, лужайкой размером с почтовую марку и игровой площадочкой спереди, телевизионной антенной сверху и одним жалким деревцем вместо многих.

Эллери развернулся и поехал назад в Нью-Йорк.

* * *

Инспектор Квин проснулся, интересуясь, что его разбудило. Он сонно уставился на светящиеся стрелки часов. Двадцать минут пятого. Кто-то что-то говорил...

– Будь я проклят! – твердил громкий тенор, полный самоуничижения и одновременно торжества.

Где-то в квартире горел свет.

Старик с трудом выбрался из постели. Он не надевал пижамную куртку и, почесывая костлявый торс, поплелся через невидимую гостиную в кабинет Эллери – источник света.

– Ты в своем уме, сынок? – Инспектор зевнул. – Неужели ты еще не ложился?

Эллери был в одних носках, но в брюках и рубашке. Он сидел на столе в позе индийского йога, уставясь на пол, где разложил в кружок содержимое олдервудского ящика. Раскрытый черный дневник лежал на столе перед ним.

– Я нашел это, папа.

– Не поздновато ли тебе играть в игрушки? – Старик сел на кожаную кушетку и потянулся за сигаретой. – Что ты нашел?

– Ответ на загадку Себастьяна.

– Себастьяна? – Инспектор нахмурился. – Кто это такой?

– Это было очень давно, папа. – Эллери был окружен освежающей аурой, словно только что вынырнул из горного озера. В то же время в нем ощущалась печальная мудрость, озадачивающая его отца.

– Помнишь? – продолжал Эллери. – Олдервуд. Молодой поэт, который жил в Гринвич-Виллидж. Это было в двадцать девятом. Ты и Вели раздобыли для меня кое-какую информацию...

Инспектор хлопнул себя по жилистой голени.

– Ну конечно! – Он внимательно посмотрел на круг предметов. – Но ведь это давняя история, Эллери. Где ты все это откопал?

Эллери рассказал ему и подобрал черную книжицу.

– Я провел большую часть ночи, перечитывая мой дневник. Знаешь, тогда я был слишком молод.

– Разве это плохо?

– Хорошо, но имеет свои недостатки. Должно быть, я был невыносим. Этакий самодовольный всезнайка. Я здорово действовал тебе на нервы?

– Тогда я тоже был гораздо моложе. – Инспектор Квин усмехнулся и погасил сигарету. – Значит, ты раскрыл дело? Спустя столько лет?