Текст книги "Последний удар"
Автор книги: Эллери Куин (Квин)
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Одиннадцатый вечер: суббота, 4 января 1930 года
В которой доктор Дарк дает Джону немедицинский совет, а со знаком креста домик достроен – или нет?
За ночь сильно похолодало. Это оказалось неплохим тонизирующим средством. Джон даже улыбнулся пару раз Расти за завтраком – с его hors de combat[79]79
Вышедшая из строя (фр.).
[Закрыть] правой рукой он нуждался в помощи, и Расти хлопотала над ним, как наседка. Никто не упоминал о вчерашнем зловещем подарке в виде «зуба» или о том, какой новой чертовщины можно ожидать сегодня вечером. Улучшение атмосферы, думал Эллери, по крайней мере отчасти, можно было приписать тому факту, что время подарков подходило к концу. Было утро одиннадцатого дня каникул, и всем, похоже, казалось, что через тридцать шесть часов даже лейтенант Луриа прислушается к голосу разума.
– Если нет, – мрачно произнес Роланд Пейн, – то я начну давать бесплатные юридические консультации.
– Все не так уж плохо, – сказал Мариус Карло. – Из-за этого сегодня вечером я снова буду отсутствовать на концерте оркестра Дамроша. – И он грозно предупредил, что если кто-нибудь настроит радио в девять вечера на Дабл-ю-и-эй-эф, то в воскресенье на рассвете ему придется выбирать оружие для дуэли.
Юмор был тяжеловесным, но, как шепнул мистер Гардинер Дэну З. Фримену, он хотя бы обладал достоинством прозрачности.
Итак, день начался хорошо и, поскольку Валентина и Мариус, кажется, договорились вести себя мирно, доброжелательная атмосфера обещала сохраняться и далее. Эллен так приободрилась, что совместно с миссис Дженсен и Фелтоном организовала жаркое по-венски. Они устроили ленч-пикник в лесу под елью, обугливая сосиски, превращая гамбургеры в кожаные изделия, поджаривая втреск луковицы, подбирая из золы полуразвалившуюся картошку, поглощая целыми квартами крепкий кофе и прекрасно проводя время.
Даже послеполуденный визит лейтенанта Луриа не испортил день. Он выслушал свежие новости о посланиях и подарках с таким видом, будто они не имели никакого значения, задал обычную серию вопросов и под конец объявил, что если не случится ничего непредвиденного, гостям будет позволено разъехаться в понедельник или во вторник. Это вызвало всеобщее веселье. Эллери отвел Луриа в сторону.
– Вы что-то обнаружили? – осведомился он.
Полицейский колебался лишь долю секунды, зажигая сигарету.
– Почему вы так думаете, Квин?
– Я вскормлен на револьверной смазке, а первые зубы опробовал на полицейской дубинке. Что вы выяснили?
– Ну... кое-что.
– О мертвеце?
– Мы еще не уверены.
– Кто он?
– Когда мы будем уверены, я вам сообщу.
– Что-нибудь еще?
Луриа покачал головой.
– Не знаю, приведет ли нас куда-нибудь идентификация. Конечно, если убитый – тот, кто мы предполагаем, то это открывает определенные возможности, но... – Он пожал плечами. – Нельзя произвести арест только на основании возможностей. Нет никаких доказательств, непосредственно связывающих с убийством кого-либо из присутствующих здесь.
– Значит, вы действительно собираетесь позволить им уехать?
– А что еще я могу сделать? – Луриа разглядывал Эллери сквозь сигаретный дым. – А вы хоть что-нибудь поняли в этих посланиях и коробках?
– Нет, – кратко ответил Эллери.
– Но все еще думаете, что они связаны с убийством?
– Да, думаю, хотя не знаю наверняка.
– Если узнаете, дайте мне знать. – Лейтенант Луриа отпустил краткое, но смачное ругательство. – Повезло же мне вляпаться в такое сумасбродное дело!
– И мне, – пробормотал Эллери.
* * *
Доктор Дарк постучал в дверь спальни.
– Джон?
– Кто там?
– Сэм Дарк. Могу я войти?
– Конечно.
Толстяк открыл дверь и шагнул в комнату. Джон лежал на кровати, а Расти сидела рядом с открытой книгой на коленях.
– Как ведет себя мой пациент? – осведомился доктор.
– Не слишком плохо, учитывая его скверный характер, – ответила Расти. – Капризничал, но подремал, а сейчас слушает «Додсворт», хотя и отпускает ехидные комментарии.
– Льюиса следовало бы издавать только в бумажной обложке, – фыркнул Джон. – Его и Драйзера.
– «Додсворт»? – переспросил доктор Дарк. – А, это его новая книга. Я еще до нее не добрался. По-моему, Джон, «Эрроусмит»[80]80
«Додсворт» и «Эрроусмит» – романы американского писателя Синклера Льюиса.
[Закрыть] совсем неплох. Как запястье?
– Болит, благодарю вас. Вы что, доктор Сэм, перешли на торговлю контрабандными лекарствами? Уложить меня в постель из-за растяжения запястья!
– Я же позволил тебе сходить на пикник, верно? Как бы то ни было, ты в постели не из-за запястья. Возможно скрытое сотрясение. – Толстый врач посмотрел на Расти. – Если не возражаешь, дорогая...
Расти встала.
– Я скоро вернусь, милый.
– Зачем ей выходить, доктор? – пожаловался Джон. – Я не покраснею из-за обнаженного запястья.
– Отношения между врачом и пациентом священны. – Доктор Дарк подмигнул Расти. – Это не займет много времени.
– Надеюсь, с вами он будет полюбезнее, чем со мной. – Расти чмокнула Джона под байроновским локоном и удалилась.
– О'кей, доктор Сэм, давайте поскорее... Эй! – Джон сел в кровати. – Почему вы запираете дверь? Какое обследование вы собираетесь произвести?
Доктор Дарк прислонился к двери обширной спиной. Его лицо стало серьезным.
– Джон, я хочу поговорить с тобой.
Джон пристально посмотрел на него, потом откинулся на подушки и покорно возвел очи горе.
– Как мужчина с мужчиной, а?
– Что в этом дурного? – Толстяк подошел к кровати и остановился, глядя на молодого поэта.
– Вероятно, это лучше, чем как мужчина с мальчишкой. – Джон лениво качнул головой. – Вы и Артур склонны забывать, что я уже не больной ребенок. «Так-то коловращение времени несет с собой возмездие»[81]81
Шекспир У. «Двенадцатая ночь, или Как вам угодно». Перевод М. Лозинского.
[Закрыть]. Это из «Двенадцатой ночи», сэр Пиявка, – да простит меня Бог, что упоминаю о дюжине. Прошло больше времени, чем вы думаете.
– Вот именно, – кивнул доктор Дарк. – Тебе следовало бы это помнить.
Джон посмотрел на него.
– О чем вы?
Толстяк колебался.
– Я знаю тебя с детства, Джон. В какой-то степени я помогал тебе расти. Полагаю, я всегда считал себя кем-то вроде твоего дяди. Ты уверен, что знаешь, что делаешь?
– Вы имеете в виду женитьбу на Расти? – Джон усмехнулся. – Я же говорил вам еще в начале ноября – в тот же вечер, что и Артуру, – что мечтаю об этом браке.
– Ты отлично знаешь, что я имею в виду не это. Посмотри на меня, Джон. Нет, прямо в глаза.
– Глазной тест на добродетель? – усмехнулся Джон. – Я думал, это ушло в прошлое вместе с поясом целомудрия.
– Джон, – с трудом вымолвил доктор Дарк, – я знаю, что ты замышляешь насчет мистера Фримена и мистера Пейна.
– Вот как? – В голосе Джона не слышалось волнения – только удивление и досада. – И что же я замышляю насчет Фримена и Пейна?
– Вряд ли необходимо говорить об этом вслух. Просто учти, что я знаю.
Джон снова поднял глаза к потолку.
– Значит, они все рассказали. Я неверно о них судил.
– Мне они ничего не рассказывали.
– Тогда где вы услышали эту conte drolatique[82]82
Забавная история (фр.).
[Закрыть]?
– Это имеет значение?
– Может быть, – спокойно ответил Джон. – Как быстро распространился этот слух? Кому еще об этом известно?
– Не знаю. Думаю, немногим. Но дело не в этом. Дело в том, Джон, что ты так же верно скачешь навстречу падению, как скакал вчера.
– Доктор Сэм... – начал Джон.
– Конечно, ты можешь сказать, что меня это не касается. Ты имеешь на это право, но надеюсь, не сделаешь этого.
Джон молчал.
– Хотел бы я быть проповедником. Врачу редко хватает времени ходить вокруг да около. Не знаю, почему ты так поступаешь, Джон, но... не делай этого. Не пытайся помыкать людьми. Такие люди, как Фримен и Пейн, добившиеся успеха, несмотря на их слабости, не позволяют, чтобы ими помыкали. Тебе не придется достаточно долго ждать, чтобы в этом убедиться. Они нанесут ответный удар. Ты об этом задумывался?
– Понятия не имею, доктор Сэм, о чем вы говорите, – сказал Джон. – Вы собираетесь обследовать мое запястье или нет?
Некоторое время доктор Сэмсон Дарк молча смотрел на Джона, затем подошел к двери, отпер ее и вышел.
* * *
Когда вечером доктор Дарк вернулся в гостиную, которую покинул всего нескольку минут назад, чтобы лечь спать, Эллери не понадобилось оборачиваться, чтобы увидеть рождественскую посылку у него в руке.
– Только что нашел это на моем бюро.
Взяв у него пакет, Эллери подумал о том, какую роль играл толстый врач в течение дня, чтобы заработать сомнительную вечернюю честь. Но мясистые губы доктора были плотно сжаты, и Эллери знал, что спрашивать его бесполезно.
Положив пакет на стол, он удалил красно-зеленую обертку и обычную открытку с Санта-Клаусом, где были напечатаны слова «Джону Себастьяну». Машинально Эллери отметил, что отправитель воспользовался той же пишущей машинкой.
Белая коробка была одной из самых маленьких в серии. Однако стишок, отпечатанный на карточке, оказался сравнительно длинным:
В одиннадцатый вечер Святок
Шлет любовь твоя в подарок
Самый таинственный з н а к.
(Тебя еще окружает мрак?)
К с т о л б и к у он прикреплен.
Духа означает он.
Оборотная сторона карточки была пуста.
Подарком служил маленький указательный столбик, состоящий из деревянной стойки, выкрашенной в коричневый цвет, к верхушке которого была прибита миниатюрная медная консоль. С нее свисала продолговатая деревянная табличка с зазубренными краями, также покрытая коричневой краской. На табличке был грубо нарисован знак «X».
– Получается неплохой наборчик, – заметил Джон. – Думаете, это все, или завтра вечером ждать еще одного подарка?
– Это последний, – громко прошептала миссис Браун. – Не спрашивайте почему. Я это чувствую!
– А я чувствую, что это чушь собачья, – заявил Мариус Карло. – И пусть она идет ко всем чертям. Джон, как насчет того, чтобы налить мне еще порцию?
– «X», – задумчиво промолвил мистер Гардинер. – Греческая буква «хи» – инициал имени «Христос». Символ Христа – и Рождества.
Эллери поднял взгляд.
– Знаете, мистер Гардинер, я об этом не подумал. Но, по-моему, это означает совсем другое. В послании сказано: «Духа означает он».
– Святого Духа? – предположил Дэн Фримен.
– Кощунство, – пробормотал священник. – Все это просто омерзительно.
– Нет, – ответил Эллери Фримену.
– Тогда какого духа?
– В эпоху контрабандного бренди, налетов и «бетонных кимоно»[83]83
В период «сухого закона» гангстеры часто замуровывали конкурентов в жидкий бетон, оставляя снаружи только голову и обрекая их на мучительную смерть. Эта расправа называлась «бетонным кимоно».
[Закрыть] знак «X» обычно отмечает место предстоящего события, в результате которого дух нависает над плитой в ближайшем морге. Так же изысканно, как чикагский рэкет.
– Превосходно, – усмехнулся Джон. – Выходит, меня убьют в этом доме.
– Не говори так, Джон! – вскрикнула Расти.
Артур Крейг шагнул к ней, сердито глядя на своего подопечного.
– Вы все ошибаетесь, мистер Квин, – страстным тоном произнесла Оливетт Браун. – Знак «X» относится к отправителю и обозначает неизвестное. Кто-то, ушедший в мир иной, пытается вступить в контакт с Джоном. Есть духи, не имеющие личности или потерявшие ее, они обречены быть прикованными к материальному миру, пока ее не обретут...
Она продолжала в том же духе, но Эллери не слушал ее. Уже девятнадцать отдельных «подарков» в одиннадцати коробках, думал он, завтра придет двенадцатая, последняя коробка.
Составит ли это последний счет?
Глава 14Двенадцатый вечер: воскресенье, 5 января 1930 года
В которой Оливетт Браун беседует с духом, в мистера Квина ударяет молния, а Джон Себастьян получает последний подарок
Воскресенье было одним из тех жутких дней, которые от рождения еле волочат ноги. Люди бродили из комнаты в комнату, пересаживаясь с одного стула на другой. Воскресные газеты читали и перечитывали, включая даже объемистые разделы о нью-йоркской выставке автомобилей. Заявление мэра Джимми Уокера, что в течение четырех ближайших лет он будет жертвовать на благотворительность всю прибавку к жалованью, понюхали, попробовали на вкус и разорвали на мелкие кусочки. Вэл Уоррен эмоционально прочитала вслух некролог Кеннета Хокса, мужа Мэри Ас-тор[84]84
Астор Мэри (1887–1977) – американская актриса.
[Закрыть], который погиб вместе с еще десятью людьми на съемках сцены в самолете в пятницу неподалеку от Санта-Моники. Обладающие литературными склонностями провели «круглый стол» по поводу недавно опубликованных этапных новинок сезона – «Добрых компаньонов» Дж.Б. Пристли, «Золотой чаши» Джона Стейнбека, «Ultima Thule» Генри Генделя Ричардсона, «Поля чести» – последнего романа Донн-Берна. Дэн Фримен с грустью поведал странную историю, которая предшествовала изданию «На Западном фронте без перемен» Ремарка. Но когда Эллери упомянул «Двенадцать против Бога» Уильяма Болито, «круглый стол» тут же распался. В этом доме «двенадцать» было плохим словом.
Несмотря на сиявшее солнце, никто не рискнул выйти наружу, кроме старого мистера Гардинера, который ушел из дома, когда остальные еще не встали, и вернулся под вечер. Когда его спросили, где он провел весь день, священник ответил: «С Христом, явившим Себя язычникам» – и спокойно поднялся в свою комнату.
Тень грядущего вечера нависала над домом, держа всех в напряжении. Это было чересчур для ирландской девушки Мейбл, которая в итоге разрыдалась на груди изумленного сержанта Дивоу.
– Поскольку сегодня канун Крещения и завтра, вероятно, все разъедутся, почему бы нам не отпраздновать это, как в Средние века? – предложила Эллен. – В этот вечер люди пировали, играли в разные игры и всячески веселились. Что вы об этом думаете?
– Браво! – воскликнул Эллери, воздержавшись от упоминания о том, что празднования Крещения в Средневековье, вероятно, были связаны с римскими сатурналиями[85]85
Сатурналии – в Древнем Риме ежегодные празднества в декабре в честь бога Сатурна, во время которых отменялись сословные различия.
[Закрыть]. – Кто что будет делать?
В итоге была разработана программа.
Молитва мистера Гардинера за праздничным столом касалась брака в Кане[86]86
В Евангелии от Иоанна (2:1–10) рассказывается, как Иисус, присутствуя на свадьбе в Кане Галилейской, обратил воду в вино.
[Закрыть] и завершилась просьбой обратить «горькую воду дома сего» в сладкое вино добра и радости. Она отнюдь не подняла настроение присутствующих, и приготовленный миссис Дженсен праздничный обед начался в молчании. Джон не улучшил положения, заметив достаточно громко для миссис Дженсен, все услышавшей через буфетную, что жаркое из баранины недожарено, поэтому остаток обеда прошел под аккомпанемент приглушенных всхлипываний из кулинарного сектора, перемежаемых яростным шиканьем Мейбл и Фелтона. Затем, освобождая стол для десерта, Мейбл наклонила переполненный поднос и пролила почти полный стакан бургундского на голову Роланда Пейна, окрасив его седые волосы пурпуром. Струйки того же цвета потекли по его щекам и рубашке на колени. Бедняжка уронила поднос и умчалась в кухню, присоединив свои жалобы к всхлипываниям миссис Дженсен. Эллен и Расти поспешили успокоить обеих женщин, пока Артур Крейг провожал наверх своего брызгающего слюной поверенного.
Эллери использовал возможность, чтобы обследовать гостиную. Рождественской посылки там не оказалось. Он все еще размышлял о том, кто, когда и в каком месте обнаружит двенадцатый подарок, когда компания собралась вновь для праздничной программы.
Мариус скрылся в музыкальной комнате, и сквозь арку оттуда послышалась исполненная наивного очарования музыка, похожая на Перселла. Под ее мелодичный аккомпанемент все сели.
Эллери поднял руку, и музыка смолкла.
– В качестве вашего церемониймейстера, леди и джентльмены, – торжественно начал Эллери, – я выбираю наиболее популярную из всех линий – линию наименьшего сопротивления. Я не стану произносить речи. – Эллен зааплодировала – как ему показалось, слишком горячо. – Вместо этого мы сразу же приступим к делу. В противовес давним водевильным традициям, нашими первыми увеселениями не будут ни акробаты, ни японские жонглеры. Фактически, я вообще не знаю, какими они будут. Поэтому передаю слово мистеру Артуру Бенджамину Крейгу.
Рояль издал громкий аккорд, и из библиотеки появился хозяин дома, несущий коробку из гофрированного картона. Поставив ее на стол, он с серьезным видом отвесил поклон Эллери, который поклонился в ответ и сел. Крейг прочистил горло.
Сержант Дивоу наблюдал за происходящим из арки, ведущей в холл, а миссис Дженсен, Мейбл и Фелтон – женщины все еще шмыгали носом – подсматривали через полуоткрытую дверь столовой.
– Коллеги по Обществу поклонников Джона Себастьяна, – начал Крейг, положив руку на картонную коробку, – завтра, 6 января, «Дом Фримена» выпускает «Пищу любви» в издании, предназначенном для продажи, скромном, но безукоризненном, как ее автор.
Его прервали крики: «Слушайте, слушайте!» Джон усмехался, а остальные улыбались, кроме Фримена и Пейна, на чьих лицах отсутствовало какое-либо выражение. Крейг быстро поднял руку.
– Учитывая мою двойную связь с нашим юным героем, как его неофициальный отец и типограф упомянутого первого издания, я не мог оставить это событие без моего личного вклада. Поэтому я использовал солидные ресурсы моей типографии, а также различных искусных мастеров, с которыми сотрудничал много лет, с целью выпуска, – Крейг открыл коробку и достал книгу, – специального издания «Пищи любви» ограниченным тиражом в двенадцать пронумерованных экземпляров для каждого из присутствующих.
Шепот восхищения приветствовал роскошное издание.
– Формат в двенадцатую долю листа деликатно соответствует тонкости книги. Была использована специальная тряпичная бумага, произведенная для меня в Англии. Текст набран изящным, но не вычурным шрифтом, изготовленным по моему заказу Шартреном для эксклюзивного использования «Домом Фримена» при издании поэтической классики. Каждая страница напечатана в двух цветах: текст – в черном, а виньетки – в красном, но умеренно ярком. Дизайн форзаца и титульного листа – дружеский дар известного художника Бориса Акста. Листы собраны и сшиты вручную, а затем переплетены в левантийский сафьян[87]87
Левант – устаревшее название восточного побережья Средиземноморья, где изготавливался сафьян высокого качества.
[Закрыть]. Я горжусь этой книгой, Джон, и презентую ее нашим друзьям и тебе в надежде, что вы все получите такое же удовольствие от обладания ею, как я от ее изготовления.
Сияющий Крейг протянул один экземпляр книги Джону и распределил другие среди остальных. Последний экземпляр бородатый типограф крепко прижал к груди.
– Естественно, я не забыл и себя!
Джон явно был растроган. Он сидел с книгой на коленях и смотрел на нее, быстро моргая.
Среди возгласов восхищения прозвучали требования автографа Джона. Несмотря на протестующие заявления, что он едва ли может писать из-за растянутого запястья, Расти и Эллен подхватили его, подвели к столу и усадили на стул. Мистер Гардинер достал авторучку, Валентина побежала в библиотеку за промокательной бумагой, и мероприятие началось. Помимо подписи каждый требовал личную дарственную надпись, и Джон, морщась от умственного и физического напряжения, старательно выводил каракули на вкладыше с выходными данными ограниченного издания.
Подойдя к стулу, на котором Джон оставил свой экземпляр книги, Эллери подобрал его и посмотрел на вкладыш. Экземпляр был помечен номером 12. Ему припомнилась строчка из забытого викторианского автора: «Над вероятностью судьба смеется».
Принеся для подписи свой экземпляр, Эллери заметил, что Фримен и Пейн держатся позади. Но ситуация вынудила и их с вымученными улыбками представить свои экземпляры вниманию молодого поэта.
* * *
– Когда составлялась программа вечерних развлечений, – заговорил церемониймейстер, – я не знал о существовании гармоничного баланса между тогда еще неизвестным вступительным номером мистера Крейга и вторым номером, который я сейчас объявлю. Чтение отрывков из «Пищи любви» самим поэтом!
Эллери сел, а поэт, стиснув руки над головой, как боксер перед матчем, получил свою порцию аплодисментов и приветственных криков. Затем, осторожно подняв свой экземпляр книги, словно это было изделие гениального Бенвенуто Челлини, Джон начал чтение.
Он читал хорошо – ритмично и выразительно, – и то, что он читал, казалось Эллери превосходным. Принадлежа к тому же фицджеральдовскому поколению, что и поэт, Эллери не разделял мнение мистера Гардинера, что стихи Джона манерные и претенциозные, – они звучали свежо и остроумно, с нотками очаровательного цинизма и пренебрежением традиционными формами, распространенным среди молодых американских эмигрантов на Французской Ривьере и в кафе на южном берегу Сены. По окончании чтения он искренне присоединился к аплодисментам.
– Следующий номер – музыкальная интерлюдия, исполняемая непревзойденным импресарио клавиш, нашим знаменитым композитором и виртуозом, маэстро Мариусом Карло!
Сержант Дивоу и Фелтон, нанятые в качестве рабочих сцены, притащили фортепиано через арку из музыкальной комнаты. Мариус поклонился, откинул фалды воображаемого фрака и сел на вращающийся табурет.
– В эпоху, когда каждый человек является сам себе перегонным кубом, – начал Мариус, сгибая пальцы над клавиатурой, – собирая материалы для домашнего варева из своего непосредственного окружения: работник фермы – со дна силосной ямы, шахтер – под землей, калифорниец – в гнилом кактусе, мне пришло в голову, что, как композитор, я мог бы делать то же самое. Короче говоря, в свете того, что мистер Квин недавно упоминал о роли числа «двенадцать» для этих рождественских каникул, я стал работать, используя двенадцатитоновую систему Шёнберга, над сочинением, вдохновленным комедией, вышедшей из-под пера Шекспира и названной «Двенадцатая ночь» не потому, что это имеет отношение к сюжету, а потому, что ее предполагалось сыграть в двенадцатую ночь празднеств при елизаветинском дворе. Почему я не слышу криков «ура»?
Он их услышал.
– Первая часть называется «Кораблекрушение в Иллирии». Тишина, пожалуйста! – Мариус на миг застыл, подняв руки, затем опустил их на клавиатуру с таким громким каскадом диссонансов, что Мейбл в дверях столовой испуганно ойкнула и, покраснев, убежала.
Молодой композитор добрых двадцать минут терзал клавиши, сопровождая игру веселым либретто, не только оглушая публику, но и озадачивая. В разразившихся под конец бурных аплодисментах звучало явное облегчение.
– Наш следующий артист, – объявил Эллери, когда рояль увезли назад в музыкальную комнату, – мисс Валентина Уоррен, которая удостоит нас, как мне было сказано, двумя драматическими интерпретациями, но какими именно, вашему покорному слуге знать не дано. Прошу вас, мисс Уоррен!
Выступление Валентины явилось сюрпризом – по крайней мере, вначале. Эллери ожидал чего-то тяжеловесного – например, речи Иокасты, обращенной к Эдипу, из Софокла или подражания Бланш Юрка в «Дикой утке» Ибсена. Но вместо этого Валентина предложила им перенестись в своем воображении через Гудзон в репертуарный театр Кристофера Морли в Хобокене, прочитав веселый монолог из «драймы» девятнадцатого века «С наступлением темноты, или Ни девушка, ни жена, ни вдова». Все, включая Эллери, поблагодарили Валентину поощрительным свистом и криками, но, к сожалению, на бис актриса решила перевоплотиться в Нину Лидс, героиню «Странной интерлюдии» Юджина О'Нила, достаточно скверно исполнив длинную сцену в духе «потока сознания». Однако, если в аплодисментах, сопровождавших поклон Валентины, звучала фальшивая нота, то ее, похоже, не заметил никто, кроме Эллери, – во всяком случае, не заметила сама артистка.
Эллен предъявила мольберт, несколько листов бумаги, коробку угольных карандашей, позабавив публику серией язвительных карикатур. Особенно злым вышел шарж на Эллери с лицом стервятника на гибкой длинной шее. При этом ей удалось передать сходство. Мистер Гардинер бодро прочитал отрывки из ветхозаветной «Песни песней Соломона», не преминув интерпретировать их как аллегорию союза между Христом и Его церковью. Расти Браун вышла на сцену с мотком проволоки и щипцами, быстро смастерив несколько очаровательных птиц и животных, как она выразилась, «в свободном стиле». Даже доктор Сэмсон Дарк гнусаво сымитировал пение Руди Вэлли в студенческой песне «Мэнская застольная».
– А теперь, – сказал Эллери, когда доктор сел, вытирая фальстафовские[88]88
Фальстаф – персонаж пьес У. Шекспира «Генрих IV» и «Виндзорские насмешницы», обжора и толстяк.
[Закрыть] щеки, – мы переходим к piece de resistance[89]89
Главное блюдо (фр.).
[Закрыть] наших увеселений – подлинному сеансу, проводимому знаменитым спиритом, мадам Оливетт Браун.
Мистер Гардинер тут же встал, извинился, сославшись на недомогание, и вышел из комнаты. Через минуту он вернулся, мрачно заметив, что тот, кто посвятил жизнь духовному миру, может оказаться полезным в общении с потусторонними друзьями миссис Браун, хотя бы изгоняя их. После этого старый священник вновь сел и сложил руки молитвенным жестом, готовый к встрече с самим дьяволом.
Оливетт Браун не обращала на него внимания. Она была слишком занята оборудованием сцены.
Наконец все расселись в почти полной темноте вокруг большого круглого стола, держась за руки с соседями, и приступили к сеансу.
Вначале слышались приглушенные смешки девушек и ядовитые комментарии Мариуса, но постепенно и они смолкли, и воцарилась почти физически осязаемая тишина. Когда глаза привыкли к полумраку, все устремили их на Оливетт Браун, сидящую неподвижно и вглядывающуюся поверх голов в тени, наполнявшие комнату.
Она сидела так настолько долго, что все невольно начали напрягать слух. Напряженная атмосфера вокруг стола буквально гудела.
Внезапно мать Расти откинулась на спинку стула и застонала. После мертвой тишины от этого звука волосы присутствующих встали дыбом, а руки крепче стиснули руки соседей.
Стон замер. Теперь миссис Браун сидела в расслабленной позе, с широко открытыми глазами на лице, похожем на белую маску.
Потом она начала говорить мечтательным тоном, совсем не похожим на ее обычный, резкий и гнусавый голос.
– Я нахожусь в огромном сводчатом помещении, темном и не темном, светлом и не светлом, замкнутом и тянущемся до бесконечности во все стороны... Это как сон, но гораздо четче...
Миссис Браун продолжала в том же духе, пока все не стали ощущать то, что она «видела», не имея ни малейшего представления о его форме, цвете или пропорциях.
– Он идет... – внезапно сказала Оливетт Браун. – Я вижу его серое мерцание... Он подходит ближе и ближе... – Голос стал громче. – Кто-то, кого я знаю... Он мертв – это дух... Кто же он?.. Кто вы? – Она издала вопль, от которого сердца подскочили к горлу. – Джон! Это Джон! – И упала лицом вниз, стукнувшись лбом о крышку стола.
Сеанс прервался. Эллери подбежал к выключателю одновременно с сержантом Дивоу. Когда он повернулся, доктор усаживал Оливетт Браун на стул, а Расти яростно хлопала мать по восковым щекам.
– Не знаю, почему я позволила ей сделать это. Потом она всегда расстраивается. Видит Бог, я не верю в эту чепуху, но она, кажется, убедила себя с помощью самогипноза... Мама, мама!
– Позволь мне, – сказал доктор Дарк. – Артур, поставь здесь еще один стул. Я хочу уложить ее и опустить голову ниже ног. Она просто в обмороке, хотя на лбу будет шишка... Кто-нибудь пусть откроет окна настежь. Нужен свежий воздух.
Пока доктор приводил в чувство миссис Браун, Эллери подошел к Джону, который стоял поодаль со странным выражением лица.
– Должно быть, этот климактерический вопль здорово напугал тебя, Джон. Каково встретить собственный дух, будучи живым?
– Весьма интересно, – холодно отозвался Джон. – Куда интереснее, чем ты думаешь.
– Что ты имеешь в виду?
Джон улыбнулся и покачал головой, внимательно наблюдая за матерью Расти.
Как только она открыла глаза, он шагнул к ней.
– Как вы узнали, мамаша Браун?
– Что? – еле слышно откликнулась она. – О, Джон, у меня раскалывается голова! Что произошло?
– Ты впала в транс, мама, – объяснила Расти, – начала говорить, что кто-то приближается к тебе – призрак или мертвец, – а потом назвала его Джоном и потеряла сознание.
– Вот как? Джон... мертв? Как глупо. – Она ощупала свою голову. – После сеанса я всегда ничего не помню.
– Как вы узнали? – повторил Джон.
– Перестань говорить загадками, – сердито сказала Расти. – Что узнала мама?
– Об этом знало только одно лицо, – обратился Джон к миссис Браун. – И между прочим, его нет среди присутствующих. Здесь об этом знал только я. Поэтому я снова спрашиваю вас, мамаша Браун: как вы узнали?
Она тупо смотрела на него.
– Хоть бы прекратилась боль в голове! Я не понимаю, о чем ты говоришь.
– Прекрати, Джон, – резко сказал Крейг. – Миссис Браун не в том состоянии, чтобы ее донимать.
– Верно, Артур, – кивнул Джон, продолжая улыбаться. – Прошу прощения, мамаша Браун. Почему бы вам не подняться в свою комнату и не отдохнуть? Пожалуй, нам всем не помешало бы прилечь на часок. К полуночи всем придется встать. – При виде озадаченных лиц Джон усмехнулся. – К чему ждать дневного света? В час ведьм я, в отличие от Золушки, превращаюсь в принца, помните? Поэтому сразу после полуночи, когда мне исполнится двадцать пять, я попрошу мистера Пейна провести официальное чтение отцовского завещания, превращающего меня из тыквы в королевскую карету, а потом мистер Гардинер обвенчает меня и Расти...
– В твоих устах это звучит так романтично, – фыркнула Расти.
Джон поцеловал ее.
– И наконец, я преподнесу сюрприз, который был обещан.
– Господи, совсем забыл! – воскликнул Крейг. «И я тоже», – подумал Эллери. – Джон, что ты прячешь в рукаве?
– Узнаешь после церемонии, Артур, как и все остальные. Соберемся здесь без четверти двенадцать.
Эллери задержался в гостиной дольше других. Он ходил по комнате, заглядывая в углы.
– Ищете двенадцатую коробку, мистер Квин? – Сержант Дивоу наблюдал за ним из холла.
– В каком-то смысле, сержант. Кажется, все о ней забыли.
– Только не я. Весь вечер ее разыскивал. – Сержант покачал головой. – Коробки здесь нет.
– Полагаю, она снова в чьей-нибудь спальне.
Но спустя десять минут они все еще ожидали, когда кто-нибудь прибежит с коробкой.
– Что, если с подарками покончено? – усмехнулся сержант Дивоу. – Хотя вряд ли он остановится на одиннадцати.
Эллери оставался серьезным.
– Боюсь, сержант, коробка появится до полуночи. – Он взял свой экземпляр книги Джона и поднялся наверх.
* * *
Вол. Гвоздь. Вода. Голова.
Дом. Частокол. Рыба. Зуб.
Верблюд. Рука. Глаз. Знак (или Крест?).
Дверь. Ладонь. Рот. Столбик.
Окно. Кнут. Обезьяна.
Девятнадцать предметов в одиннадцати коробках и за одиннадцать вечеров.
Эллери бродил по своей спальне, яростно куря.
Остается один вечер, чтобы завершить серию из двенадцати. Это означает, по крайней мере, еще один предмет. Следовательно, их будет как минимум двадцать.
Его мысли устремились к этому числу.
Не в нем ли скрывается ключ? Двадцать, двадцать...
Он вернулся к письменному столу, где лежал список девятнадцати предметов. Вол... Дом... Верблюд... Эллери покачал головой. Он сотню раз изучал этот перечень в поисках общего знаменателя. Чем дольше он это делал, тем сильнее убеждался, что связь между предметами существует, но тем менее уловимой она казалась.
Число «двадцать» дразнило его. С ним что-то было связано – что-то, о чем он знал или читал, – но Эллери не мог этого вспомнить... Игра в двадцать вопросов? Нет-нет. Трактовка серии из двадцати предметов в духе игры-загадки не приводила ни к чему... Двадцать...
И тогда он вспомнил.
Группировка чисел по пять исходила из пяти пальцев на каждой руке и ноге. Следовательно, три основных шкалы пятеричной системы состояли из пяти, десяти или двадцати единиц. Группировка предметов по двадцать существовала в английском термине score[90]90
Два десятка (англ.).
[Закрыть] и французской системе счисления – quatre-vingts, что означало «восемьдесят» или «четыре по двадцать». В тропических странах из-за жаркого климата люди ходили босиком, имея перед глазами пальцы не только на руках, но и на ногах. Некоторые коренные жители Мексики до сих пор считают до «человека полностью», а потом начинают снова. Доказательством, что гренландцы, возможно, имели тропическое происхождение, служило то, что их система счисления была двадцатеричной.
