Текст книги "Чудо десяти дней"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

8

– Продолжайте, мистер Квин, – повторил Дидрих.

– Конечно, я продолжу, – откликнулся Эллери. – Позвольте мне перейти, наверное, к самому эффектному образу вашего психологического мастерства.

В прошлом году я с наивной самонадеянностью доказал, что Говард нарушил заповедь «не произноси ложного свидетельства на ближнего своего». И особо подчеркнул, что Говард упорно отрицал правду. То есть отрицал, что отдал мне ожерелье Салли для залога в ломбард. Разумеется, все было верно – он отдал мне ожерелье для залога в ломбард и солгал, сказав, что не делал этого.

Но и здесь вы ловко манипулировали событиями и, точно оценив Говарда, поставили его в такое положение, что он был вынужден солгать!

По-прежнему выступая в роли шантажиста, мистер Ван Хорн, вы потребовали уплатить вам вторые двадцать пять тысяч долларов. В сущности, сразу после того, как первый выкуп за письма был заплачен. Очевидно, вам хотелось максимально надавить на Говарда и Салли. Но где они могли достать новые двадцать пять тысяч долларов? Никакой наличности в сейфе или где-либо в доме больше не было, и речь не шла о краже. Вы знали, что они не смогут занять эти деньги, даже если осмелятся «оставить за собой след». У них была лишь одна вещь, способная потянуть на столь крупную сумму: ожерелье Салли. И вполне можно было допустить, что кто-нибудь из них подумает об этом бриллиантовом ожерелье как о средстве удовлетворения второго требования шантажиста.

Более того. Вы знали, что я был посредником Салли в первых переговорах с шантажистом. И могли догадаться, что я попытаюсь оказать ей очередную услугу и выручу деньги, необходимые для новой уплаты. Ну а если бы я отказался, вы бы, несомненно, воспользовались какой-то другой, заранее подготовленной схемой. Я бы клюнул на эту наживку, позволил себе согласиться с предложением, и все пришло бы к аналогичному финалу – Говард стал бы отрицать, что отдал мне ожерелье Салли.

Но я согласился им помочь. И помог. Так что сцена для вашего лучшего психологического представления была подготовлена.

Как только я заложил ожерелье и отнес деньги на железнодорожную станцию Райтсвилла, по договоренности с шантажистом, вы обрушили свой удар.

На этот раз вам понадобилось иное орудие – ваш брат Уолферт, мистер Ван Хорн. Вы знали Уолферта не хуже, чем Салли и Говарда. И что же сказал Уолферт? Он заявил, что, судя по вашим словам, вы «надеялись», будто комитет по строительству музея не станет «поднимать шум» из-за ваших пожертвований. Поделиться подобной «надеждой» с Уолфертом – человеком завистливым, озлобленным и коварным – значило погубить ее. На самом же деле Уолферт ликовал: «Я убедил их принять пожертвования и отблагодарить нашего мецената». Я помню, как он произнес эти слова утром, за завтраком. Но Уолферт был прав лишь отчасти. И он оказался только орудием, вашим орудием. Вы играли им, мистер Ван Хорн, так же легко и уверенно, как играли вашей женой и сыном. Уолферт считал, что, уговорив комитет устроить в вашу честь торжественный обед, он заставит вас скорчиться от отвращения. Ведь на обед положено являться во фраке или в смокинге, а он знал, как вам противны парадные костюмы. Но именно этого вы от него и добивались. Потому что тогда у вас возник естественный и невинный предлог попросить Салли надеть ее бриллиантовое ожерелье. А вам было известно, что у нее его больше нет.

Итак, Салли придется сознаться, что ожерелье исчезло. Скажет ли она правду? Нет, ни за что. Для того чтобы сказать правду, ей понадобится разъяснить всю запутанную историю с шантажом и его причинами. Вы понимали, что Салли скорее умрет, чем раскроет тайну. Вы понимали, что Говард скорее убьет ее, чем позволит Салли раскрыть тайну. И снова было бы вполне резонно предположить, что они сочинят какую-то небылицу и попробуют объяснить пропажу ожерелья. Ограбление словно витало в воздухе. Говард украл деньги и попытался выдать кражу за дело рук «постороннего» вора. Никто бы не усомнился в том, что пропажа ожерелья – это очередной грабеж.

Когда Салли позвонила вам в офис и сообщила, что из сейфа украдено ожерелье, вы сразу поняли – ваш расчет был точен. Оставалось пустить в ход последнее средство давления, и вы позвонили шефу полиции Дейкину.

С этого момента любые ошибки заведомо исключались. Все пойдет по плану – Дейкин непременно обнаружит ожерелье в ломбарде у Симпсона, «найденную» драгоценность предъявят Салли и Говарду, Симпсон опознает меня и скажет, что я – человек, заложивший у него ожерелье. Я начну защищаться и выдам правду или какую-то ее часть, то есть отвечу, что Говард попросил меня заложить ожерелье. А Говард, не желая говорить ни слова о своей любовной связи с Салли, будет это отрицать, – в общем, произносить ложное свидетельство на ближнего своего, – уточнил Эллери.

И продолжил:

– Девять преступлений против десяти Синайских заповедей, и лишь два из них совершены Говардом по его воле, без воздействия извне. Но все остальные вы либо навязали Говарду, обманув его, либо сами нарушили эти заповеди, замаскировавшись под Говарда.

Да, девять преступлений, а когда я обнаружил величественную модель и предугадал тем самым неизбежное десятое преступление, мистер Ван Хорн, вы опять подготовили для меня сцену. И решили выступить в кульминационном акте.

Потому что все ваши действия неуклонно вели к убийству, мистер Ван Хорн, – заключил Эллери. – К двойному убийству, способному удовлетворить вашу холодную ярость и жажду мести… К убийству вашей жены, изменившей вам, и к убийству вашего приемного сына, «укравшего» у вас любовь и привязанность супруги. Я включаю Говарда в число убитых вами жертв, мистер Ван Хорн. Не имеет значения, умер ли он в тюрьме после суда и вынесенного сурового приговора за убийство, которого не совершал, или покончил с собой в твердой уверенности, что совершил это убийство. Все равно его смерть была убийством в равной степени, как если бы вы задушили его своими сильными руками. А ваши руки уже успели к тому времени задушить Салли.

9

Подбородок Дидриха тяжело опустился ему на грудь, а глаза снова были закрыты. Казалось, что он опять уснул в инвалидном кресле. Однако Эллери не стал останавливаться.

– Когда я позвонил вам той ночью и предупредил, что ваша жизнь в опасности, мистер Ван Хорн, вы поняли, что великий момент наконец настал. Если раньше вы и сомневались, то все сомнения развеялись, как только я сказал, что для возвращения к вам мне понадобится минут сорок – сорок пять. Подобный отрезок времени идеально соответствовал намеченной вами цели. Сорока или сорока пяти минут с лихвой хватало, чтобы осуществить задуманное.

По-моему, мистер Ван Хорн, вы собирались в ту ночь убить Салли независимо от того, обнаружил ли я задуманную вами модель десяти заповедей или нет. Если бы я не догадался о ней прямо перед убийством Салли, то неизбежно сделал бы это позднее, благодаря искусно подстроенным вами свидетельствам. Но допустим, что случилось бы самое худшее и я по глупости не сумел бы обнаружить и определить вашу модель. Бесспорно, вы были готовы и к такому варианту. Вы бы просто раскрыли мне ее как версию или прозрачно намекнули бы о ней, и в конце концов до меня бы дошел весь масштабный замысел. Бог знает, но вы почти ничего не оставили на произвол судьбы, всю неделю продолжая подбрасывать мне цифру десять, и рисковали крайне осложнить свое положение. Вспомните, что вы воспользовались номером 1010 для моей встречи с шантажистом в «Холлисе» и номером 10 для получения четырех писем в «Апем-Хаус», а теперь выбрали 10-ю камеру хранения на станции в Райтсвилле для второй «порции» – двадцати пяти тысяч долларов!

Я предоставил вам время, и, как уже говорил, его хватило с лихвой. Уолферт не ночевал дома, – или это вы, мистер Ван Хорн, предложили вашему брату срочную и важную работу в офисе на целую ночь? Ваша мать, очевидно, никуда не выходила из своей комнаты, ну а если и выходила, вы без труда смогли бы заставить ее вернуться туда. Лаура и Эйлин спали – в Райтсвилле привыкли ложиться рано. Так что вряд ли кто-нибудь мог вам помешать. Я сейчас процитирую фразу, мистер Ван Хорн, послужившую сходным целям и впервые произнесенную в 1590 году: «Берег был чист». И пока я, чуть не сломав свою глупую шею, на полной скорости несся назад в Райтсвилл, надеясь вас защитить и обеспечить вашу безопасность, – вы спокойно поднялись наверх, к Говарду, вновь со стаканом воды на ночь. И вновь подсыпали туда наркотик. А затем спустились на второй этаж и попросили Салли лечь в вашу постель. Там вы задушили ее и оставили труп в вашей кровати. Опять зашли к Говарду, вложили ему в руку четыре вырванных волоса Салли и с помощью пинцета загнали под ногти Говарда кусочки окровавленной кожи с шеи. Затем вернулись к себе в кабинет, заперли дверь, выполнив мое распоряжение, погасили свет и стали ждать, когда я появлюсь.

Дело было сделано. Последний взмах кисти по классическому полотну. Теперь вам оставалось лишь немного солгать мне и продемонстрировать ваш артистический дар – несложная задача для человека с вашим воображением и талантами. В сущности, в ту страшную ночь вы даже превзошли самого себя. Вы мастерски обвели меня вокруг пальца, – чего стоит одна ваша ложь о Салли, якобы ждавшей вас в вашей спальне! По вашим словам, она собиралась «сообщить вам нечто важное». То есть вы ясно дали понять, что Салли была намерена признаться вам в измене. С каким вдохновением вы тогда сыграли! Как легко убедили меня, что Салли ждала вас в вашей спальне. Да, это была просто гениальная находка.

И ведь я попался на вашу удочку, мистер Ван Хорн, – угрюмо заметил Эллери. – Я принял все десять доказательств. Для меня вы стали жертвой, и я, Эллери Квин, крохотный божок разума, обставил декорациями ваш завершающий удар. Мои «блистательные» дедуктивные выводы плюс неоспоримые свидетельства – волосы Салли в руках Говарда и кусочки ее кожи под его ногтями – не оставили никакой лазейки ни Говарду, ни мне.

Потому что, по правде говоря, – медленно произнес Эллери, – я обеспечил прикрытие вашего героического плана и позволил вам навязать Говарду эти десять преступлений. Без меня вы бы не провели операцию с таким совершенством. А значит, я помог вам убить Говарда. Я был вашим крохотным божком – соучастником – до, во время и после свершившихся событий.

Теперь массивная голова Дидриха приподнялась, его глаза открылись, а рука с обвисшей кожей нетерпеливо зашевелилась.

– Вы обвинили меня в чудовищном преступлении, – оживленно отозвался он. – И должен признаться, что в вашем изложении история звучит довольно правдоподобно. Но замечу, просто в интересах истины, – меня поразило, что из системы ваших аргументов выпал один факт, увы, способный ее разрушить.

– Неужели? – обратился к нему Эллери. – Мистер Ван Хорн, я чрезвычайно рад это слышать. Ведь я еще ни разу в жизни не анализировал дело, внушавшее мне подобную тревогу. Одна подробность, и все может затрещать по швам.

– Что же, мистер Квин, в таком случае расслабьтесь и передохните, – заявил Дидрих с почти прежней силой в голосе. На его иссохших щеках выступил легкий румянец, когда он подкатил в инвалидном кресле поближе к столу. – Вы утверждаете, что Говард не убивал мою жену, хотя мальчик, конечно, это сделал, решив, будто убивает меня. Но если Говард был невиновен, то почему же он не отрицал своей вины, когда вы во всеуслышание назвали его убийцей? Ведь невиновный человек должен был так поступить! А как он отреагировал на вашу речь? Он лишил себя жизни! Разве вам не ясно? Нет, ваша версия не срабатывает. Разумеется, Говард был виноват. Бедный мальчик понял, что вы приперли его к стенке, и не мог ничего отрицать. И, покончив с собой, он тем самым признал свою вину.

Но Эллери покачал головой:

– Нет, ничего не получится, мистер Ван Хорн. Подобно многим обстоятельствам этого дела, факт, предложенный вами, верен, но лишь отчасти. Вы сказали полуправду или, точнее, опять замаскировали ложь под правду, что в прошлом году давало вам огромные преимущества.

Да, правильно, Говард не отрицал своей вины, но не потому, что он и впрямь был виноват. Он не отрицал своей вины оттого, что считал себя виноватым!

Говард не знал, что вы подсыпали ему наркотик, мистер Ван Хорн. Он подумал, как, впрочем, подумал и я, что у него начался очередной приступ амнезии. Когда он пришел ко мне в Нью-Йорке, его мучил страх и он не мог говорить ни о чем, кроме своей болезни. И когда он попросил меня приехать в Райтсвилл, то имел в виду главным образом эту причину: он хотел, чтобы я понаблюдал за ним, находился с ним рядом, если ему, не дай бог, вновь изменит память. Чтобы я выяснил, как он вел себя во время приступа. Тогда он признался мне, что превращается в доктора Джекила и мистера Хайда, поскольку, очнувшись, ровным счетом ничего не помнит о происшедшем.

Вы знали об амнезии Говарда, мистер Ван Хорн, и его болезнь являлась краеугольным камнем возведенной вами поистине убийственной постройки. Говард был одержим страхом. Он опасался, что во время своих «провалов» он совершал какие-то преступления. Вам было известно и об этом, и вы поняли, что когда он придет в себя после – как показалось ему, да и не только ему, но и мне, в общем, всем, кроме вас, – очередного «провала», узнает о задушенной Салли и обнаружит у себя в руках ее волосы, а под ногтями кусочки кожи, то… сочтет себя виновным. Психологическая подоплека его амнезии приучила Говарда без каких-либо вопросов принимать на веру любое свидетельство его преступлений.

Из-за подобной тяги к саморазрушению Говард всегда был потенциальным самоубийцей, мистер Ван Хорн. У людей типа Говарда врожденное стремление к самоубийству, оно заложено в психологическом образце личности. Например, по его собственному свидетельству, когда он после приступа выбрался из «провала», случившегося с ним в Нью-Йорке, – из-за которого он, собственно, и обратился ко мне, – несколько минут размышлял, не выброситься ли ему из окна ночлежки. Тогда я прямо спросил его, возникало ли у него и раньше, по окончании приступов, желание покончить с собой, и он откровенно ответил, что три раза пытался свести счеты с жизнью.

Нет, я не увидел в самоубийстве Говарда ничего необычного или внутренне чуждого ему, после того как я продемонстрировал его «вину», мистер Ван Хорн. Он был твердо убежден в том, что убил Салли, осознал, что его жизнь тоже кончена, и выбрал путь, который всякий человек, знакомый с особенностями его характера, – и, в частности, вы, мистер Ван Хорн, вы ведь с ними хорошо знакомы? – мог бы легко предвидеть.

И уж поскольку речь зашла обо мне, – внезапно отвлекся Эллери, – то я, наконец, догадался, что все признаки, указывавшие на вас как на «бога из машины», были известны мне еще в прошлом году, когда я, ради вашего спасения, обрек Говарда на верную смерть.

Да, все козыри были у меня на руках, и даже ваш интерес к психологии – интерес, без которого, как я уже неоднократно заявлял, вы бы не смогли разработать план ваших преступлений. Вы сами хладнокровно вручили мне эти «ключи» при нашей первой встрече, во время беседы за столом. Вы тогда заговорили о книгах и их связи с повседневной жизнью. И включили в короткий список практически важных для вас книг «несколько исследований человеческого сознания». Что это за исследования, мистер Ван Хорн? Боюсь, что я не слишком тщательно осмотрел вашу библиотеку?

Дидрих по-прежнему чуть заметно улыбался, и Эллери впервые бросилось в глаза, что его улыбка похожа на ухмылку Уолферта. Раньше, когда лицо Дидриха было полнее, это сходство не обращало на себя внимания.

– По-моему, не стоит даже напоминать вам, мистер Квин, что я всегда являлся поклонником и ваших детективных романов, и вашей реальной деятельности, – начал Дидрих. – Однако я сразу сказал вам в прошлом году, когда вы сюда приехали, что, невзирая на мое восхищение, я считал и продолжаю считать ваш метод, столь прославленный «метод Квина», крайне слабым в одном отношении.

– Я опасаюсь, что не только в одном, а в целом ряде, – откликнулся Эллери. – Но что вы конкретно имеете в виду?

– Вещественные доказательства, – с удовольствием произнес Дидрих. – Те самые доказательства, которые полицейские, лишенные воображения, окружные прокуроры, привыкшие руководствоваться фактами, и судьи с их жесткими судебными правилами требуют, чтобы обвинить человека в преступлении. Логика, пусть даже блистательная, увы, не производит впечатления на служителей закона. Им нужны неоспоримые свидетельства, прежде чем они предъявят подозреваемому обвинения и он не сможет от них защититься.

– Хороший аргумент, – кивнул Эллери. – Я тоже не намерен защищаться и скажу лишь одно. Я всегда оставлял сбор доказательств на долю профессионалов. Тех, кто должен этим заниматься. У меня другая функция – выявлять преступников, а не наказывать их. И я вполне допускаю, что кто-нибудь, на кого я указал перстом логики, наймет за деньги сборщиков доказательств и сумеет оправдаться, если мне не хватит фактов. Однако, – продолжил Эллери уже более мрачным тоном, – я не думаю, что проделанная работа сможет им существенно помочь.

– Вы так не думаете? – переспросил Дидрих и улыбнулся. На этот раз его улыбка была точь-в-точь как у Уолферта.

– Нет. Вы действовали на редкость искусно и с размахом, но все же оставили кое-какие пробелы. И, удачно выступив в роли шантажиста, повторяю, сыграв ее изобретательно и смело, попались на свой собственный крючок. В прошлом году владельцы ломбардов в разных городах, где вы закладывали драгоценности Салли, описали вас не слишком четко и в самых общих чертах. Им не на кого было сослаться. Но теперь можно будет показать им вашу фотографию или даже устроить с вами очную ставку. И пока у вас еще есть время, я отнюдь не исключаю, что кто-то из этих владельцев ломбардов опознает в вас человека, заложившего драгоценности. А потом – номера в отелях «Холлис» и «Апем-Хаус», которые шантажист использовал, чтобы получить первые двадцать пять тысяч долларов. Тогда я не стал исследовать обстоятельства, ведь Салли и Говард просто умоляли меня соблюдать осторожность. И вы это, конечно, тоже учитывали. А сейчас имело бы смысл устроить тщательную проверку. Вы должны были расписаться в двух регистрационных книгах. Эксперты установят ваш почерк. А служащие отелей даже смогут подтвердить, что именно вы заказали оба номера.

Возможно, что вы блефовали с фотокопиями писем, но у вас был хороший шанс или, во всяком случае, единственный шанс доказать, что вы способны осуществить свою угрозу и пустить их в ход, не ограничившись уже отданными письмами. Если это правда, то фотокопии станут серьезной уликой против вас. Интересно, не пользовались ли вы типографским оборудованием газеты «Райтсвиллский архив»? Как-никак, в прошлом году она принадлежала вам.

И наконец, сами деньги. Говард взял пятьдесят пятисотдолларовых купюр из вашего сейфа, вручил их мне, а я, в свою очередь, передал их «шантажисту», а иными словами, вернул вам. – Эллери наклонился и любезно осведомился: – Вы уничтожили эти двадцать пять тысяч долларов, мистер Ван Хорн? Сомневаюсь. Основная слабость вашего плана состояла в том, что вы были твердо уверены: уж вас-то никогда не заподозрят. Вряд ли вам могло прийти в голову сжечь пятьдесят пятисотдолларовых купюр. Вы ведь знаете, как достаются деньги, и у вас был тернистый жизненный путь – от бедняка разнорабочего до крупного бизнесмена. Но я также сомневаюсь, что вы решились их использовать. Скорее всего, вы где-то спрятали эти купюры, мистер Ван Хорн. Уверяю, больше у вас не будет возможности их уничтожить. Да, кстати, я до сих пор сохранил ваш список с их серийными номерами. Это своего рода «память» о моем самом знаменательном «успехе».

Дидрих поджал губы и нахмурился.

– Не знаю, не могу сказать, что вы сделали со вторыми двадцатью пятью тысячами долларов. С деньгами Дж. П. Симпсона, которые я оставил для вас в камере хранения на станции Райтсвилла. Но возможно, в банке есть запись этого счета, и если вы положили их туда, где хранятся ваши прочие счета, то вбили еще один гвоздь в крышку вашего гроба.

– Поверьте мне, я стараюсь с уважением следить за ходом ваших рассуждений, мистер Квин, – отозвался Дидрих. – Возразите мне, если я ошибаюсь. Допустим, что все это правда, однако она способна лишь связать меня с шантажистом, и не более того.

– И не более того, мистер Ван Хорн? – засмеялся Эллери. – Доказывать, что вы шантажист, будет следствие. Ему предстоит серьезная и важная работа. И тогда выяснится, что вы знали об интимных отношениях вашей жены с Говардом. А значит, будет разрушена единственная линия обороны, которая до поры до времени психологически оправдывала вашу роль в целом деле: презумпция вашего неведения о происходящих событиях. У вас появится мотив, мистер Ван Хорн, и дело обернется против вас.

Я могу вообразить себе, как прокурор повернет дело против вас, – продолжил Эллери. – И заранее ему сочувствую, поскольку он столкнется с трудностями. Но в итоге сможет доказать две вещи. Первое – вам было известно, что жена изменяла вам с вашим сыном. Второе – вы планировали наказать их обоих и убили жену своими руками, а сына подтолкнули к самоубийству.

Но сначала следствие докажет, что вы были шантажистом. А если вы были шантажистом, то, соответственно, знали об их любовном романе. И когда следствие сделает очередной шаг, то докажет, что вы решили расправиться с ними обоими. Оно продемонстрирует ваше скрытое участие во всей череде происшествий. Это приведет к новому доказательству, и станет ясно, что Говард нарушил десять заповедей по вашей воле. Или, иначе говоря, что вы навязали ему большую часть преступлений. Боюсь, что в процессе разбирательства мои прошлогодние аргументы не выдержат суровой проверки и разлетятся на мелкие куски. Вы солгали, сказав, что обращались в детективное агентство Конхейвена и просили разузнать о родителях Говарда. Я сумею опровергнуть вашу ложь, и меня поддержит Бермер (у которого, кстати, превосходная репутация в штате). Я разоблачу вашу выдумку о мифическом докторе Сауфбридже и открыто назову вас лжецом. А Уолферт всегда сможет подкрепить мои утверждения, и я буду с неподдельным интересом наблюдать за ним, мистер Ван Хорн. Ведь он выплеснет свою ненависть к вам, накопившуюся за долгие годы.

Полиции придется поработать и над рядом других торчащих из плана углов. Вот, например, наркотик, который вы дважды подмешивали Говарду в питье, чтобы он уснул. Быть может, возникнет даже необходимость в эксгумации трупа Говарда для определения состава этого наркотика в уцелевших тканях. И если полиция справится с таким делом, то ей не составит труда доказать, что наркотик приобрели именно вы. Ну и так далее.

Однако Дидрих опять слабо усмехнулся:

– Слишком много натяжек и юридических клаузул, мистер Квин. Но, даже если согласиться с вашей логикой, в ней обнаружится ряд упущений. Сколько подробностей, и ни слова о моей причастности к самому событию… к убийству.

– Да, – подтвердил Эллери, – тут вы правы. Возможно, это никому не удастся доказать. Но, мистер Ван Хорн, лишь немногих убийц судят на основании прямых улик. Отдельные факты сведут воедино, учтут обстоятельства дела и вас… обвинят в убийстве… Да, – сказал Эллери после короткой паузы. – По-моему, это важно, мистер Ван Хорн. Вам предъявят обвинение, вы предстанете перед судом, обо всей истории снова заговорят, и великий Дидрих Ван Хорн, до сих пор вызывавший симпатии общества, обманутый муж и отец, раскроет свою суть. Окружающие поймут, что вы крайний эгоцентрик и совершили убийство из мести. Не спонтанное убийство, не эмоциональный взрыв от случайно обнаруженного предательства, а хладнокровное, обдуманное, спланированное, преднамеренное преступление.

Вы старый человек, мистер Ван Хорн, и я не могу себе представить, будто вас страшит смерть. Вы человек сильный, мужественный и вряд ли вообще чего-нибудь боитесь. Но мне кажется, перспектива быть выставленным на всеобщее обозрение вас испугает. Какая болезненная, мучительная гибель, какое ужасное наказание! От подобных наказаний человек страдает, даже когда лежит на дне могилы.

Теперь Дидрих уже не улыбался. Больше он ни разу не улыбнулся. Он безмятежно сидел в инвалидном кресле, и Эллери его не беспокоил. Мистер Квин просто стоял поодаль и глядел на старика.

Но затем Дидрих поднял голову, осмотрелся по сторонам и с горечью спросил:

– Если я поставил своей целью убить суку и навязать преступление щенку, то почему не сделал это прямо, без всяких ухищрений? Для чего мне понадобился высокопарный, нелепый замысел с десятью заповедями?

Когда Эллери ответил, его тон не изменился, хотя лицо густо покраснело.

– У детектива может быть одно объяснение, а у психолога – другое, – сказал он. – Истина – в сочетании этих объяснений.

Вы сильный, крепкий человек и большую часть жизни занимались практическими делами, бизнесом. Но по сути вы весьма рассудочны, мистер Ван Хорн. И, подобно всем тиранам, привыкли размышлять. Вы никогда не поступали наобум, под влиянием импульса. Вам нужно было заранее обдумать и спланировать каждый шаг, как в сражении или в политическом перевороте. Вы «лепили» Говарда с его младенческих лет. Вы «планировали» Салли столь же сознательно, как Говард планировал свои статуи. Она полагала, будто вы внезапно полюбили ее, и ошибалась. Она не знала, что вы решили жениться на ней еще в тот день, когда увезли ее из Лоу-Виллидж, и постепенно начали превращать в женщину, готовую в будущем разделить с вами царство.

Идея десяти заповедей в ряде отношений стала вдохновенной кульминацией вашей интеллектуальной жизни. Она обладала размахом и мощью. Она была просто грандиозной. Достойной Дидриха Ван Хорна.

А зародилась она, как и все логические построения, с предпосылки. Ваша предпосылка оказалась двоякой: вы должны были наказать предавших вас близких и, наказав их, остаться вне подозрений. Или, если сформулировать еще жестче, должны были их убить и выйти сухим из воды. Вам причинили ущерб, и ваше эго не вынесло обиды. Неудивительно, вы ведь не только эгоист, но и человек с манией величия. Оскорбившим всесильного властителя предстояло испытать на себе его гнев и могущество. Он твердо решил возместить ущерб, нанесенный его эго, и покарать обидчиков, показав, что законы, которым подчиняются обычные люди, не для него, а его власть выше любого закона.

Но совершить убийство нелегко, еще сложнее навязать его невиновному, а самому остаться вне подозрений. Если бы вы убили Салли «прямо и без всяких ухищрений», то никто не смог бы заподозрить в этом Говарда. А вот вас смогли бы, и наверняка у кого-нибудь возникла подобная мысль. Ну а если бы вы навязали убийство Говарду «прямо и без всяких ухищрений», то не исключено, что Говард в панике проболтался бы о своих отношениях с Салли. И у вас появился бы сильный мотив. Почти исключительный мотив.

Итак, согласно вашему мудрому плану, проблема заключалась в том, чтобы Говард выглядел как единственный возможный подозреваемый. Но если у Говарда в данных обстоятельствах и был мотив для убийства, то лишь для вашего убийства, а уж никак не Салли. Поэтому вам нужно было создать такую атмосферу для преступления, в которой Салли оказалась бы убитой по ошибке, вместо вас. И, самое главное, добиться, чтобы Говард ни на секунду не усомнился в своем страшном деянии!

А это, как вы понимаете, мистер Ван Хорн, крайне затрудняло вашу задачу. План приобретал все более запутанные очертания – этого никак нельзя было избежать. По-моему, проект доставлял вам удовольствие. Наполеоновский склад ума оттачивается и крепнет, преодолевая преграды. Он даже стремится к ним, а порой и творит их.

Вы дали себе время подумать, вам надо было скрыть, что вы узнали о письмах, спрятанных в японской шкатулке Салли, и вы приняли нужные меры, создали иллюзию их кражи кем-то посторонним. Потом вы немного передохнули и продолжили разработку схемы. В летние месяцы – от июня до начала сентября – вы раздумывали, анализировали и уточняли, правильно ли вами понят характер будущих жертв. Вы строили предварительные планы, но не действовали.

По-моему, вас сдерживало сознание сложности намеченного проекта и пугала его опасность. Каждая дополнительная подробность увеличивала вероятность утечки, появление лазеек, непредвиденных обстоятельств – словом, всего того, что Томас Гарди[24]24
  Гарди, Томас (1840–1928) – известный английский романист и поэт.


[Закрыть] называл «случайными моментами». И вы уже начали склоняться к определенному решению этой труднейшей проблемы, когда сам Говард вдруг предоставил вам прекрасную возможность.

Внезапно Эллери заметил выражение глаз Дидриха. Их взгляды скрестились, и после этого двое мужчин мысленно сошлись в поединке не на жизнь, а на смерть.

– Говард позвонил вам из Нью-Йорка и сообщил, что вернется в Райтсвилл вместе со мной. Или, вернее, он приедет сегодня же, а я последую за ним дня через два.

Вы мгновенно сообразили, что это значит. Вы давно мечтали о прикрытии, о том, как остаться невиновным в общем мнении и не возбудить ничьих подозрений, не зная, удастся ли вам обойти все рифы. Но мой приезд обеспечил вам такое прикрытие. Могли кто-нибудь усомниться в вашей невиновности или заподозрить вас в преступлении, если знаменитый детектив решит дело в вашу пользу? Это был ответ на все вопросы.

– Да, – произнес Эллери, – тут тоже не обошлось без риска. Возможно, без меня вы в чем-то чувствовали большую безопасность. Но красота идеи «Эллери Квин – пособник убийцы», ее масштаб и вероятность риска распалили ваше воображение. Это была военная кампания и битва, достойная самого Наполеона. Берусь смело утверждать, что вы не колебались.

Он остановился, и Дидрих с неподвижным выражением огромных глаз проговорил холодно и жестко:

– Продолжайте.

– Говард позвонил вам во вторник утром, а я прибыл в Райтсвилл в четверг. У вас оставалось два дня. И за эти два дня, мистер Ван Хорн, у вас родилась идея десяти заповедей, так что к моему приезду вы отрепетировали каждую связанную с нею фразу. Вы сочинили историю о детективном агентстве в Конхейвене и его «расследовании», разработали анаграмму «Яхве», отыскали могилы Аарона и Мэтти Уай на кладбище Фиделити и добавили к их фамилии букву «и». Вы привели в действие все дела, касающиеся постройки будущего музея искусств, и рассказали мне о нем вечером в четверг и о том, как вы «вчера», то есть в среду, предложили покрыть дефицит средств комитета этого музея. Через день после звонка Говарда! И вы также привели в действие давно задуманный план шантажа. Нужно ли мне напоминать, что шантажист впервые позвонил Салли в ту же среду, опять-таки через день после того, как Говард сообщил вам о моем приезде в Райтсвилл?