Текст книги "Чудо десяти дней"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Говард, тебе лучше лечь в постель.

– И если я добрался до могил моих родителей, то почему не мог кого-нибудь убить? Изнасиловать? Поджечь?

– Говард, ты же говоришь без умолку. Ложись спать.

Но Говард судорожно сжал руку Эллери:

– Помоги мне. Понаблюдай за мной. Не оставляй меня.

В его глазах застыл ужас.

И тогда Эллери подумал: «Он перенес свою привязанность с Дидриха на меня. И теперь я – его отец».

Эллери все же удалось уложить Говарда в постель. Он просидел у его изголовья до тех пор, пока несчастного не сморил крепкий сон.

Тогда Эллери на цыпочках спустился по лестнице, вышел из центрального особняка и провел отвратительный час в гараже, очищая грязь с родстера и с автомобиля с открытым верхом.

Когда Эллери, наконец, лег в постель, сквозь окна коттеджа уже проникли первые лучи воскресного солнца.

День седьмой

И на седьмой день пребывания в Райтсвилле он отдыхал от всех неоконченных дел, особенно от недописанного романа. Эллери старался не думать об издателе, который начнет возмущенно размахивать договором. Но его работа требовала ссылок на источники, если не дословных отрывков, и поэтому он твердо решил сделать перерыв.

Они отправились в церковь.

Эллери даже не представлял себе, до какой степени это оказалось кстати, и понял, лишь когда преподобный отец Чичеринг из церкви Сен-Пол в Дингле голосом, гремевшим точно у пророка или, скорее, напоминавшим приглушенные раскаты грома, – ведь они находились в Высокой церкви,[16]16
  Высокая церковь – направление в английской церкви, близкое католицизму.


[Закрыть] – прочел воскресную проповедь. Правда, дух этой проповеди, с ее осуждениями, уговорами и жалобами, больше был похож на речи Иеремии, которого преподобный отец, собственно, и цитировал: «Сердце мое во мне разрывается, кости мои потрясены». Слова священника доходили до последней скамьи. «Потому что земля наполнена прелюбодеями, потому что плачет земля от проклятия, засохли пастбища пустыни. Горе мне, горе, потому что душа моя отягощена грехом убийства».[17]17
  Иеремия, 23:9–10.


[Закрыть]

Услышав их, Говард сжался, как будто хотел провалиться сквозь землю, Уолферт усмехнулся, Салли закрыла глаза, а Дидрих остался спокоен и угрюм. Однако в заключительной части проповеди преподобный Чичеринг без предупреждения пропустил дальнейшие части «Иеремии» и перешел к Евангелию от Луки (6:38): «Давайте, и дастся вам мерою доброю, утрясенною, нагнетенною и переполненною, отсыпят вам в лоно ваше; или какою мерою мерите, такою же отмерится и вам». Вскоре выяснилось, что некий член приходского управления пожертвовал новое святилище для алтаря, поскольку пастор с излишним усердием пользовался прежним святилищем. А чуть позднее выяснилось и другое – этот рьяный слуга Господа носил всем известное в городе имя.

– Я говорю «всем известное», – прогремел своим низким, мелодичным голосом отец Чичеринг, – и не только в мирском, преходящем смысле слова, но и в глазах Нашего Отца, ибо эта богобоязненная, христианская душа совершила свои добрые деяния, не зарыв сокровища в землю. Или, вернее, для себя она зарыла сокровища в землю, но как еще она могла сделать то, что сделала, зарыв для себя сокровища на небесах, где, по словам Нагорной проповеди, их не разрушит ни моль, ни ржавчина. И я думаю, добрый Господь простит меня, если я оповещу вас трубным гласом и открою имя нашего благодетеля и брата во Христе – Дидриха Ван Хорна!

Тут прихожане зашумели, привстали с мест и с лучезарными улыбками поглядели на слугу Господа, который еще глубже уселся на скамью Ван Хорнов и без какого-либо смирения посмотрел на пастора. Однако этот эпизод помог рассеять тьму, сгустившуюся во время предыдущей иеремиады пастора. Завершающий псалом был пропет ревущими голосами, и по окончании службы все почувствовали воодушевление.

Даже Эллери покинул церковь Сен-Пол в Дингле в приподнятом настроении.

Остаток дня также был связан с приятными событиями – например, на обед подали жареную индейку с каштанами и гусиными потрохами, приготовленную а-ля Лаура, и сладкий картофель, а на десерт – лимонный шербет, суфле и так далее. После обеда они прослушали «Илию» Мендельсона – от музыки Салли помрачнела, а Дидрих возбудился. Говард купил новые пластинки несколькими неделями ранее, и Эллери решил, что он поступил умно, отложив первое слушание до сегодняшнего дня, когда все они, по своим тайным причинам, нуждались в исследовании душевных глубин. Вечер они посвятили приему гостей, и он прошел в лучших райтсвиллских традициях. К ним явились улыбающиеся дамы и хорошо воспитанные господа, владевшие искусством словесных клише, впрочем, каждый из них сказал что-нибудь интересное. Прежде Эллери не встречался ни с кем из приглашенных и был за это, легко и безотчетно, благодарен.

День закончился на вполне дружелюбной ноте. В Райтсвилле званые воскресные вечера, по обыкновению, ранние. Гости разошлись в половине двенадцатого, и в полночь Эллери уже был в постели.

Он лежал в темноте и размышлял о том, как прекрасно вели себя в воскресный день все Ван Хорны – даже Говард, даже Уолферт.

И о том, сколько же в людях лицемерия и как оно необходимо для терпимого и спокойного существования любого из нас. Перед сном он помолился Богу, чтобы тот не забрал к себе его душу, пока он не допишет этот проклятый роман. Он строго приказал себе доплыть с ним до четко обозначенной цели и взяться за работу прямо с утра. Потом он нырнул в озеро Куитонокис в старой ночной рубашке, пытаясь достать четыре покрытых тиной письма. Они поблескивали на суглинистом дне у постамента бледной обнаженной статуи Салли, у которой – вполне логично – оказалось лицо Дидриха.

* * *

Утром в понедельник, а точнее, без девяти минут одиннадцать пишущая машинка была расчехлена и ждала горячих, нужных слов. В этот момент дверь в коттедж распахнулась. Эллери вскочил на ноги, повернулся и увидел теснившихся на пороге Салли и Говарда.

– Он позвонил снова.

И сразу мирного воскресенья как не бывало, – опять настала суббота с отелем «Холлис».

Тем не менее Эллери счел необходимым спросить:

– Кто позвонил снова, Салли?

– Шантажист.

– Чертов хряк, – выругался Говард. – Пьяная жадная свинья.

– Он вам только что позвонил? – осведомился Эллери.

Салли вздрогнула.

– Да. Я своим ушам не поверила. Я думала, что все уже позади.

– Он говорил тем же шепчущим, бесполым голосом?

– Да.

– Передайте мне, что он вам сказал.

– Лаура взяла трубку. Он попросил миссис Ван Хорн. Я подошла, и он начал: «Спасибо за деньги. А теперь мне требуется очередной взнос». На первых порах я ничего не поняла. И переспросила: «А разве вы не все получили?» Он ответил: «Я получил двадцать пять тысяч. И сейчас хочу больше». Я удивилась: «О чем вы говорите? Я получила то, что вы мне продали. (Мне не хотелось употреблять слово «письма», потому что Лаура или Эйлин могли нас подслушать.) У вас их больше нет, – и добавила: – Это уничтожено». А он возразил: «У меня есть копии».

– «Копии»! – огрызнулся Говард. – Что он может сделать с копиями? Я бы послал его куда подальше, Салли!

– Ты когда-нибудь слышал о фотокопиях, Говард? – поинтересовался Эллери.

Говард с изумлением уставился на него.

Салли продолжила свой рассказ безжизненным голосом.

– «У меня есть копии, – сказал он. – И они не уступают оригиналам. Так вот, я желал бы их продать».

– Да?

– Я пояснила, что денег у меня больше нет. Я ему еще много чего наговорила. Или пыталась рассказать. Но он меня не слушал.

– И сколько он попросил у вас на этот раз, Салли? – Эллери хотелось, чтобы люди как можно реже сталкивались с пугающими последствиями и потому получали сперва добрые советы.

– Двадцать пять тысяч долларов. Снова!

– Очередные двадцать пять тысяч! – выкрикнул Говард. – Где мы, черт побери, найдем очередные двадцать пять тысяч? Он что, думает, мы купаемся в деньгах?

– Помолчи, Говард. Салли, расскажите мне, чем закончился разговор.

– Он сказал, что двадцать пять тысяч нужно оставить в зале ожидания железнодорожной станции Райтсвилла, в одной из камер хранения.

– В какой камере?

– Номер 10. И разъяснил, что пришлет ключ с утренней почтой. Я уже съездила к воротам и все взяла.

– Ключ был адресован лично вам, Салли?

– Да.

– А вы его проверили?

– Ну что же, я вынула его из конверта и осмотрела. И Говард тоже. Неужели нам нельзя было это сделать?

– По-моему, это несущественно. Птичка слишком осторожна и не оставляет следов, то есть отпечатков пальцев. А конверт у вас сохранился?

– Он у меня. – Говард боязливо огляделся по сторонам, прежде чем достать из кармана конверт и передать его Эллери.

Это был дешевый, гладкий, совершенно обычный конверт – стандартное изделие, продающееся в Америке на любой почте. Адрес отпечатали на машинке. И ни одной марки. Эллери, не комментируя, отложил его.

– А вот и ключ, – проговорила Салли.

Эллери посмотрел на нее.

Она покраснела.

– Он передал, что ключ надо оставить наверху камеры над номером 10. Спрятать его, чтобы он не бросался в глаза и находился поближе к стене. – Она по-прежнему протягивала ключ.

Но Эллери не взял его.

Вскоре Салли робко положила ключ на стол.

– Он обозначил какие-нибудь временные рамки следующего платежа? – спросил Эллери, словно ничего не случилось.

Она невидящими глазами поглядела в окно на Райтсвилл.

– Деньги должны быть в камере хранения на станции сегодня, в пять часов дня, а иначе он вечером отправит эти фотокопии Дидриху. К нему в офис, где я не смогу их перехватить.

– В пять часов. Это значит, что он намерен поместить их в камеру в час пик, когда на станции полным-полно народу, – задумчиво произнес Эллери. – Поезда до Слоукема, Баннока и Конхейвена. Все в движении, напряженный график. А ведь он торопится, не так ли?

– По-вашему, у него есть шанс нас припугнуть, – уточнила Салли.

– А чего еще вы ждете от шантажиста – честности?

– Понимаю. Вы нас предупредили. – Салли все еще отводила от него взгляд.

– Вы меня не так поняли, Салли. Я просто хочу очертить круг возможностей – на будущее.

– Будущее! – не вытерпел Говард.

Эллери откинулся в кресле и с любопытством посмотрел на него.

– Какое будущее? О чем ты говоришь, Эллери?

Теперь и Салли уставилась на Квина.

– Вы же думаете, будто он загнан в угол?

– Но…

– Салли, а он не упоминал о том, что хочет отдать фотокопии лично вам?

– Нет.

– Впрочем, даже если бы он вам и предложил, он мог бы сделать десять фотокопий четырех писем. Или сто. Или тысячу.

Женщина и мужчина безмолвно переглянулись.

Эллери это не порадовало, и он отвернулся. Внезапно ему сталь жаль их обоих. До того жаль, что он простил им глупости и фобии. У него тоже хватало просчетов, и он принялся о них размышлять. Конечно, ему нужно было сохранять объективность, ничего им не прощать и держаться с ними цинично – вот лучший совет самому себе. Но Эллери безнадежно сентиментален, когда что-либо затрагивает его эмоции, а они молоды и влипли в скверную историю.

Он опять повернулся к ним. Салли клубочком свернулась в большом кресле, поджав ноги, и закрыла лицо руками. А Говард налил себе скотч и пил его, глядя в одну точку.

– Поймите, он только вошел во вкус, – мягко пояснил им Эллери. – И будет требовать все больше и больше. Без конца. Возьмет все, что вы ему отдадите, все, что вам удастся украсть, а напоследок продаст фотокопии Дидриху. Не надо ему ничего платить. Ступайте к Дидриху, да поскорее. Оба. И признайтесь ему во всем. Вы можете это сделать? Вдвоем? Или один из вас?

Салли еще глубже спрятала лицо в ладони. Говард поглядел на стакан со скотчем. Эллери вздохнул:

– Я знаю, по-вашему, это нечто вроде вызова пожарной команды. Но в действительности все гораздо хуже. Один взрыв – и…

– Вы считаете, что я боюсь. – Салли опустила руки. Она плакала и сейчас не на шутку разозлилась. Совсем как в субботу вечером, хотя сегодня утром была другая причина. – Скажу вам откровенно. Я думаю о Дидсе. Он этого не переживет. – Она вскочила с кресла. – А о себе я больше не беспокоюсь, – заявила Салли низким, страстным голосом. – И хочу лишь одного – побыстрее забыть обо всем. Начать жизнь сначала. Посвятить себя Дидсу. Я смогу. А если возникнет необходимость, я добьюсь, чтобы Говард уехал из дома. Я буду беспощадна, Эллери. Вы даже не знаете, какой беспощадной я могу быть. Но у меня должен быть этот шанс. – Она отвернулась и глухо добавила: – Может быть, он не станет так часто звонить и позволит нам спокойно вздохнуть. Если вообще позвонит в третий раз…

– Этот конверт, Салли, – Эллери постучал по своему карману, – был отправлен по почте в Райтсвилле и проштемпелеван в субботу, в половине шестого вечера. Всего через пару часов после того, как получил первые двадцать пять тысяч. А значит, шантажист, получив конверт в «Апем-Хаус», сразу пошел на почту. Разве похоже, что он позволит вам спокойно вздохнуть до своего третьего звонка с требованием нового взноса?

– Ну, может быть, он перестанет нас шантажировать, – вспыхнула Салли. – Может быть, он поймет, что у нас ничего больше нет, и перестанет. А может быть, он… может быть, он вообще скоро умрет!

– А как по-твоему, Говард? – осведомился Эллери.

– Деньги не должны лежать в камере хранения. – Говард отодвинул стакан со скотчем.

– Тогда платить придется тебе.

– Да!

И Салли подтвердила:

– Мы должны.

Эллери похлопал пальцами по животу и спросил:

– Но чем вы будете платить?

Говард с силой швырнул стакан с виски в камин. Он с грохотом разбился о кирпичную кладку, и осколки разлетелись, словно россыпи бриллиантов.

– Как бриллианты, – пробормотал Говард. – Если бы они у нас были.

– Салли, – Эллери встревоженно наклонился к ней, – в чем дело?

– Я вернусь через минуту, – очень странно ответила Салли.

Выйдя из коттеджа, она бросилась бежать. Мужчины пристально смотрели, как она пробежала вдоль бассейна, затем по террасе и скрылась в особняке.

Говард покачал головой:

– Я даже не подозревал, что он позвонит сегодня утром, – и тут же без всякой связи виновато добавил: – Прости, что так вышло со стаканом, Эллери. Мне жаль. Я повел себя как мальчишка. – Он взял другой стакан и налил в него новую порцию скотча. – Нужно загладить это преступление.

Эллери заметил, что он выпил виски до последней капли.

Говард не глядя отвернулся.

Вскоре на террасе появилась Салли. Ее рука была прижата к правому карману жакета. Теперь она не торопясь, размеренным шагом двинулась по террасе и через сад. Однако на веранде коттеджа снова заспешила и громко хлопнула дверью.

Говард не сводил с нее глаз.

Она протянула ему правую руку.

С нее свисало бриллиантовое ожерелье.

– Я достала его из сейфа.

– Твое ожерелье, Салли?

– Оно мое.

– Но ты не можешь продать свое ожерелье!

– Я уверена, что выручу за него двадцать пять тысяч. Должно быть, Дидс заплатил за него все сто. – Она повернулась к Эллери: – Хотите на него взглянуть?

– Оно великолепно, Салли. – Эллери остался на месте и не взял его.

– Да, такое красивое. – Ее голос звучал твердо. – Дидс подарил его мне в первую годовщину нашего брака.

– Нет, – возразил Говард. – Нет, это слишком рискованно.

– Говард.

– Его непременно хватятся, Салли. Как ты все объяснишь отцу?

– Но ты же сам решил рискнуть двадцатью пятью тысячами.

– Что же, но я…

– Где бы ты их ни достал, есть какая-то запись. Расписка или что-нибудь еще. Конечно, тогда ты рисковал. А сейчас моя очередь. Говард, возьми его.

Говард покраснел. Но взял ожерелье.

Лучи солнца пробились сквозь окно, осветив их силуэты. Казалось, что его рука пылала в огне.

– Но за… него же надо выручить деньги, – промямлил Говард. – Я не знаю, как это можно осуществить.

«Говард, ни на что не способный. Говард зависимый».

– Понимаете ли, – обратился к ним Эллери со своего вращающегося кресла. – По-моему, это форменный бред.

Говард посмотрел на него умоляюще:

– Эллери, я никогда не просил тебя что-нибудь сделать…

– Ты имеешь в виду, что я должен заложить это ожерелье в ломбард, Говард.

– Ты разбираешься в подобных вещах, а я нет, – выдавил из себя Говард.

– Да, и потому называю ваш план совершенно безумным.

– Но нам нужно получить деньги, – жестко заявила Салли.

Эллери пожал плечами.

– Эллери. – Теперь она просто умоляла его. – Сделайте это для меня. Окажите любезность. Это мое ожерелье. И я беру на себя ответственность. Говард прав – мы не должны были просить вас вмешиваться в наши дела. Что бы ни происходило. Но разве вам трудно совершить лишь один поступок.

– Позвольте спросить вас, Салли, – с расстановкой произнес Эллери. – Почему бы вам не сделать это самой?

– Меня могут увидеть в городе. Дидс, или Уолферт, или кто-то из их служащих. Как я вхожу в ломбард или выхожу из него. Вы не знаете, на что похожи маленькие города. Весть мгновенно распространится по всему Райтсвиллу. И Дидс непременно об этом услышит – кто-нибудь преподнесет ему такой подарок и с удовольствием перескажет. Неужели вы не понимаете?

К разговору присоединился Говард:

– Да, и то же самое случится со мной, Эллери.

Он не думал об этом, пока Салли все не сформулировала. И тут же охотно ухватился за ее слова.

– Или владелец ломбарда может проболтаться, или…

Эллери поднял брови.

– Разрешите мне ответить вам прямо и без экивоков. Вы хотите, чтобы я заложил ожерелье в ломбард, не упоминая о вас, Салли?

– В этом вся суть. Главное, чтобы Дидс не смог обнаружить…

– Я не стану ничего делать. Ни при каких обстоятельствах. – Лицо Эллери помрачнело. – Подобное ожерелье, должно быть, хорошо известно в Райтсвилле. Ну а если владелец ломбарда никогда его не видел, то стоит какому-то посетителю взглянуть, и…

– Но Дидс купил его в Нью-Йорке, – взволнованно возразила Салли. – И я его ни разу не надевала. Даже дома, Эллери, когда к нам приходили гости. Оно у меня всего несколько месяцев. Я берегла его для особых торжеств. О нем никто в городе не знает.

– Или ты можешь заложить его в ломбард где-нибудь в другом месте, – предложил Говард.

– Мне не удастся покинуть Райтсвилл, и у нас нет времени, Говард. Кажется, вы оба полагаете, что приезжий способен зайти в ломбард, заложить там ожерелье стоимостью в двадцать пять тысяч долларов и покинуть его с двадцатью пятью тысячами закладных, без единого вопроса. У вас в городе лишь один ломбард, на Площади, и его владелец – старый Симпсон. Так что я даже не сумею ничего купить поблизости. Симпсону потребуются доказательства – гарантии хозяйки ожерелья. Или ее расписка. И он сразу взвинтит цену. – Эллери покачал головой. – Это не просто глупо. Это почти немыслимо.

Однако Салли и Говард наперебой принялись его убеждать, выдвигая различные аргументы. Их решимость начала утомлять Эллери.

– Но вы же сами говорили мне, что знакомы с Дж. П. Симпсоном, – не отставала от него Салли. – Еще с того времени, когда вы гостили в Райтсвилле у Райтов. И расследовали дело Хейта.

– Я не знаком с Симпсоном, Салли. Мы мельком виделись в зале суда, на процессе Джима Хейта. Он был свидетелем обвинения.

– Но он тебя запомнил! – воскликнул Говард. – Ты здесь прославился, Эллери. И тебя никогда не забудут в этом городе!

– Может быть, и так, но почему вы полагаете, будто у Симпсона лежат наготове двадцать пять тысяч долларов? С какой стати ему хранить их в своей кубышке?

– Он один из самых богатых людей города, – торжественно объявила Салли. – У него крупнейший счет в Райтсвиллском национальном банке. А время от времени он предоставляет большие ссуды. Например, совсем недавно, в прошлом году, Сидони Гланнис влипла в жуткую историю с одним типом, который просто обобрал ее до нитки. Там тоже все было связано с письмами, и он шантажировал ее, выудив бог знает сколько деньжищ. У Сидони было много драгоценностей, доставшихся в наследство от ее матери, и она заложила их у Симпсона, чтобы заплатить шантажисту, – пока он не отправил письма Клоду. Я имею в виду Клода Гланниса, мужа Сидони. Не знаю, сколько ей дал Симпсон, но слышала, что больше пятнадцати тысяч долларов. Этого негодяя поймали, история выплыла наружу, а Клод Гланнис чуть с ума не сошел, но еще до ареста шантажиста – теперь-то он в тюрьме – всем в городе стало известно, и…

– Отчего же вы думаете, что никто в городе не узнает о вашей истории?

– Оттого, что вы Эллери Квин, – парировала она. – Вам нужно только сказать Симпсону, что вы приехали в Райтсвилл по срочному делу и остановились у Ван Хорнов. Просто так, без особой причины. Что вы должны заложить ожерелье, но не можете назвать имя его владелицы. Ну, или нечто подобное. Понимаете? Хотите, я даже напишу ваш диалог, Эллери. Прошу вас, сделайте это!

Каждая разумная клетка организма Эллери подсказывала ему, что нужно встать, собрать чемодан и уехать из Райтсвилла первым же поездом.

Однако вместо этого Эллери произнес:

– Как бы все ни обернулось, я заранее предупреждаю вас обоих, что больше не намерен потакать вашим прихотям и участвовать в ваших детских, нелепых и опасных играх. Запомните, мне нужна правда, и не рассчитывайте на меня, я все равно откажусь. А сейчас дайте мне, пожалуйста, ключ от камеры хранения и ожерелье.

* * *

Эллери вернулся из города вскоре после часу дня. Они следили за ним, и не успел он снять шляпу, как Салли и Говард появились у двери коттеджа.

– Дело сделано, – сообщил он и остановился, надеясь, что его молчание заставит их удалиться.

Но Салли вошла в комнату и опустилась в кресло.

– Ну, расскажите нам, – взмолилась она. – Как это было?

– Вы все хорошо обдумали, Салли.

– Разве я вам не говорила? И что вам ответил Симпсон?

– Он меня вспомнил, – улыбнулся Эллери. – Диву даешься, до чего же легковерны люди. Особенно хитрые. Я постоянно забываю об этом и всякий раз, когда действую, начинаю ошибаться… Что же, Симпсон все сделал сам. И я ему почти ничего не предлагал. Только дал ему понять, что расследую очень крупное, тайное и важное дело. А уж он пусть меня поддержит. – Эллери снова засмеялся. Салли медленно встала с кресла.

– Но деньги, – озабоченно осведомился Говард. – У тебя не возникло никаких осложнений с деньгами?

– Ни малейших. Симпсон запер свой магазин и лично отправился в банк, возвратившись оттуда с полной сумкой. – Эллери обернулся в сторону Райтсвилла. – Вся история произвела на него сильнейшее впечатление – и ожерелье, и я, и его участие в деле. Он заподозрил, что речь идет о какой-то международной операции и Райтсвилл – лишь одно ее звено.

Деньги положены в камеру хранения на станции. А ключ наверху, прямо у стены. Там слишком высоко, и вряд ли кто-нибудь сможет заметить. У шантажиста был точный расчет, – продолжил Эллери. – Вы оба хоть представляете себе, что я чувствовал? – Он повернулся к ним. – Ну, что вы скажете?

Они стояли перед ним и глядели на него, а не друг на друга. Но вскоре перестали смотреть и на него.

Салли разжала губы.

– Не надо меня благодарить, в этом нет необходимости, – остановил ее Эллери. – Думаю, вы не будете возражать, если я сейчас примусь за работу?

Вечером в понедельник он опять не обедал вместе с Ван Хорнами. Лаура принесла ему поднос, и он расправился с поданными блюдами у нее на глазах.

Эллери работал до рассвета.

* * *

Утром во вторник, когда он брился, кто-то окликнул его из гостиной:

– Квин? Вы уже встали?

Он удивился бы куда меньше, если бы с ним заговорил профессор Мориарти.[18]18
  Профессор Мориарти – герой ряда рассказов А. Конан Дойла.


[Закрыть]

Эллери приблизился к двери, по-прежнему держа в руке бритву.

– Надеюсь, я не оторвал вас от срочных дел. – Уолферт в то утро был само дружелюбие – энергичный, жизнерадостный, с широкой, во весь рот, улыбкой и по-мальчишески глубоко засунутыми в карманы руками.

– Нет, отнюдь. Как вы себя сегодня чувствуете?

– Отлично, просто отлично. Увидел, что ваша дверь открыта, и начал гадать, проснулись вы или нет. Ведь у вас почти всю ночь горел свет.

– Я писал примерно до половины четвертого утра.

– Так я и подумал. – Уолферт окинул сияющим взглядом заваленный бумагами стол.

«Он – единственный известный мне человек, – решил Эллери, – способный смотреть широко открытыми глазами и при этом таить что-то от собеседника».

– Вот, значит, как выглядит писательский стол. Замечательно, замечательно. Но, выходит, вы спали всего несколько часов, Квин.

«Итак, мы собираемся играть в какие-то игры», – заключил Эллери.

– Совсем не спал, – улыбнулся Эллери. – Когда работаешь над произведением, мистер Ван Хорн, где все взаимосвязано, требуется все твое внимание и лучше не прерывать процесс.

– А я-то всегда считал, будто писатели ведут образ жизни Райли.[19]19
  Райли, Джеймс Уиткомб (1849–1916) – американский поэт. Широко известен как «поэт мужланов».


[Закрыть] В любом случае я рад, что сумел вас застать.

«Вот оно, начинается».

– Я не видел вас с воскресенья. Как вам понравился Чичеринг?

«Нет, еще не началось».

– На редкость искренний и серьезный проповедник.

– Да, ха-ха! Очень одухотворенный человек. Немного напоминает моего отца. – Уолферт неодобрительно усмехнулся. – Хотя папа был фундаменталистом. Он частенько пугал Дидриха и меня до дрожи в коленках. Но я что-то заболтался, как будто у нас других дел нет. – Уолферт понизил голос, склонив на сторону свой взбитый на голове кок, и торопливо произнес: – Вы не желаете с нами позавтракать, мистер Квин? Вы ведь не обедали с нами прошлым вечером, и я подумал…

– И сегодня утром у вас какое-то особенное меню, мистер Ван Хорн? – засмеялся Эллери.

К его ужасу, Уолферт подмигнул:

– Совершенно особенное.

– Яйца с бенедиктином?

Уолферт застонал от удовольствия и похлопал себя по карманам.

– Как вы хорошо сказали! Нет, нечто иное и гораздо, гораздо лучшее.

– Тогда я обязательно приду.

– Лучше я вам сначала намекну. Мой брат – занятный простачок. Он терпеть не может формальности. Чтобы заставить его выступить с речью, надо иметь не меньше оснований, чем для вызова наряда полиции штата. Ну как, догадались?

– Нет.

– Тогда переодевайтесь поскорее и присоединяйтесь к нам, Квин. Это будет настоящий цирк!

Эллери совершенно не разделял его восторга.

* * *

За завтраком Уолферт Ван Хорн холил и лелеял свою тайну. Он хихикал и обменивался с братом туманными замечаниями, словом, вел себя столь несвойственно его злобной натуре, что даже Говард, увязший в болоте собственных проблем, обратил на это внимание и удивленно поинтересовался:

– Что это с ним случилось?

– Ну, сынок, – сухо откликнулся Дидрих. – Дареному коню в зубы не смотрят.

Все рассмеялись, а Уолферт громче других.

– Не скрытничайте, Уолферт, – с улыбкой проговорила Салли. – Откройте свой секрет.

– Что я должен открыть? – с невинным видом переспросил Уолферт. – Ха-ха.

– Не подгоняй его, дорогая, – посоветовал ее муж. – Уолф так редко позволяет себе смеяться.

– Ладно, вы меня убедили, – сдался Уолферт и снова подмигнул Эллери. – Я утолю твою печаль, Дидрих.

– Мою? Но я же пошутил.

– А теперь прошу внимания.

– Все тебя ждут.

Его слушала Салли. И Говард. За столом воцарилось молчание. Бег на месте, когда некого преследовать.

– Как по-твоему, Дидрих, куда ты пойдешь вечером?

– Пойду? Разумеется, домой, черт возьми.

– Неверно. Салли, – обратился к ней Уолферт, взмахнув чашкой, – налейте мне еще кофе.

Салли налила ему, как всегда, чуть дрожащей рукой.

– Ну, прекрати, – пробурчал Говард. – К чему эти тайны и церемонии?

– Что же, Говард, ты тоже к ним причастен. Ха-ха-ха!

– Все в порядке, сынок, – успокоительно произнес Дидрих. – Хорошо, хорошо, Уолф. И куда же я пойду сегодня вечером?

Его брат оперся костлявыми руками о стол, отпил глоток кофе, отставил чашку и робко поднял указательный палец.

– Я не собирался вам сегодня говорить… до поры до времени.

– Тогда не говори. – Дидрих поспешно отодвинул стул.

– Но уж больно хороша новость. Грех ее скрывать, – столь же поспешно добавил Уолферт. – Да ты и так ее узнаешь сегодня утром в офисе. Они направят делегацию, чтобы тебя пригласить.

– Пригласить меня? Куда, Уолф? Для чего? Какую делегацию?

– Там будут все старушки из комитета музея искусств – Клэрис Мартин, Герми Райт, миссис Дональд Маккензи, Эми Дюпре и прочие из этого выводка.

– Но почему? И куда они хотят меня пригласить?

– Сегодня у нас вечеринка.

– Что за вечеринка? – не без тревоги осведомился Дидрих.

– Брат, – ликующе заявил Уолферт, – ты говорил мне о своих надеждах на комитет. И считал, что они не станут поднимать шум из-за твоих пожертвований. Что же, сэр, сегодня вечером вы будете почетным гостем на грандиозном банкете в центральном бальном зале «Холлиса». На торжественном обеде в честь покровителя всех искусств, благодетеля культуры или чего там еще, человека, который сделал возможным создание музея искусств, – Дидриха Ван Хорна. Гип-гип-ура.

– Торжественный обед, – негромко повторил Дидрих.

– Да, сэр. Сур и рыба, тосты и труды. Сегодня вечером Ван Хорны станут достоянием общественности. Великий человек – посередине, его красавица жена – справа, а его талантливый сын – слева. И все разоблачены! – Уолферт опять рассмеялся, и его смех был похож на рычание. – Хотя и пытаются сохранить форму. Кстати, раскрою тебе секрет. – Он снова принялся подмигивать. – Это я уговорил их устроить обед…

К счастью, Дидрих отреагировал в полном соответствии со своим характером, подумал Эллери. Его уныние и радость Уолферта усилили внутреннюю борьбу Салли, в ее глазах улавливался страх загнанного зверя, а Говард сидел выдвинув челюсть и никак не мог закрыть рот.

Эллери тоже ощутил некоторую слабость.

Дидрих уже не переспрашивал меланхолическим тоном, а рвал и метал – да будь он проклят, если на это согласится, – и они его не трогали. Однако Уолферт выдвигал свои аргументы – устройство банкета, заказанный обед, торжественное приглашение. Тем временем Салли и Говард сумели оправиться от растерянности.

Итак, все завершилось. Дидрих поднял руки и повернулся к Салли:

– Как я понимаю, нас победили, дорогая. Впрочем, здесь есть одно преимущество, и оно позволит тебе показаться во всей красе. Надень свое бриллиантовое ожерелье, Салли. То, что я тебе подарил.

Салли нашла в себе силы улыбнуться и ответила:

– Хорошо, дорогой, – подставив ему лицо для поцелуя, словно перспектива надеть ожерелье, лежащее сейчас в сейфе у Дж. П. Симпсона, восхитила ее, как ничто в мире.

Дидрих и Уолферт уехали, а трое конспираторов остались в столовой. Пришла Лаура и начала убирать посуду со стола. Салли покачала головой, и Лаура удалилась, хлопнув дверью.

– По-моему, – наконец предложил Эллери, – нам лучше куда-нибудь пойти.

– Ко мне в студию. – Говард неловко поднялся.

Наверху Салли не выдержала и дала волю чувствам. Ее тело тряслось в судорогах. Мужчины не проронили ни слова. Говард стоял, широко расставив ноги, в нем почти ничего не осталось от прежнего Говарда. Эллери расхаживал взад-вперед вокруг маленькой статуи Юпитера.

– Простите. – Салли высморкалась. – Кажется, у меня особый талант – совершать одну ошибку за другой. Говард, как же нам теперь поступить?

– Хотел бы я знать.

– Как будто нас хотят наказать. – Салли вцепилась в подлокотники кресла и устало проговорила: – Не успеешь выбраться из одной ловушки, как попадаешь в другую. Комическая ситуация. Я бы и сама посмеялась, случись это с кем-нибудь еще. Мы – просто пара жуков, пытающихся вылезти из спичечного коробка. Ну, как я смогу объяснить, куда девалось мое ожерелье?