Текст книги "Чудо десяти дней"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– У них были очень трудные времена, когда они пытались отыскать средства. – Салли встревоженно посмотрела на мужа.

Дидрих по-прежнему сияюще улыбался, а Уолферт поглощал одно блюдо за другим.

– Но, отец, – Говард, кажется, был не на шутку озадачен, – какого черта ты согласился участвовать в этом деле?

– По-моему, ты уже внес свой вклад, Дидс, – сказала Салли.

Дидрих только хмыкнул в ответ.

– Ну, ну, не отпирайся, дорогой. Ты снова совершил какой-то героический поступок!

– Я скажу вам, что он сделал, – произнес Уолферт, продолжая жевать. – Он гарантировал им покрытие дефицита.

Говард поглядел на отца.

– Но почему, им же понадобятся сотни тысяч долларов.

– Он обещал внести четыреста восемьдесят семь тысяч, – выпалил Уолферт Ван Хорн и швырнул на пол вилку.

– Они явились ко мне вчера, – успокоительно пояснил Дидрих. – И сообщили, что компания по сбору средств обанкротилась. Я предложил им покрыть дефицит, но с одним условием.

– Дидс, ты мне об этом ни словом не обмолвился, – пожаловалась Салли.

– Я хотел сберечь деньги, дорогая, – принялся оправдываться Дидрих. – И, кроме того, у меня нет оснований утверждать, что они примут мои условия.

– Какие условия, отец?

– Ты помнишь, Говард, тот день, когда впервые зашел разговор о музее? И ты сказал, что вдоль всего фасада здания нужно установить большой пьедестал или фриз, или как там это называется, со статуями классических богов в полный рост. Это был твой архитектурный план.

– Разве я говорил о статуях? У меня что-то вылетело из головы.

– А вот я помню, сынок. Что же… таким и было мое условие. И в дополнение я потребовал, чтобы скульптором, изваявшим эти статуи, стал художник, подписывающий свои работы «Г.Г. Ван Хорн».

– О, Дидс, – вздохнула Салли.

Уолферт поднялся из-за стола, рыгнул и покинул столовую. Говард был белый как мел.

– Конечно, – врастяжку произнес Дидрих, – если тебя не устраивает эта сделка, сынок…

– Она меня устраивает, – прошептал Говард.

– Или если ты думаешь, будто тебе не хватит умения…

– Я смогу это сделать! – воскликнул младший Ван Хорн. – Я смогу это сделать!

– Тогда я завтра же отправлю миссис Маккензи подписанный чек.

Говард вздрогнул. Салли налила ему новую чашку кофе.

– Я хочу сказать, что, по-моему, я сумею…

– Вот и хорошо, Говард, только больше не глупи, – торопливо вставила Салли. – Что именно ты станешь ваять? Каких богов планируешь изобразить?

– Ну… бога небес, Юпитера. – Говард посмотрел по сторонам. Он никак не мог прийти в себя. – У кого-нибудь здесь есть карандаш?

Ему дали два карандаша.

Он принялся рисовать на салфетке.

– Юнону, богиню небесного рая.

– Там должен быть и Аполлон, не так ли? – многозначительно проговорил Дидрих. – Бог солнца?

– И Нептун! – воскликнула Салли. – Морской бог.

– Не говоря уже о Плутоне, боге подземного мира, – добавил Эллери – И Диана – охотница, воинственный Марс, лесной Пан…

– Венера – Вулкан – Минерва… Говард осекся и взглянул на отца.

Потом он встал. И снова сел. Опять поднялся и выбежал из столовой.

– Дидс, ну какой ты дурак, я из-за тебя чуть не разревелась, – упрекнула мужа Салли, обошла вокруг стола и поцеловала его.

– Я знаю, о чем вы подумали, мистер Квин, – заметил Дидрих, взяв жену за руки.

– Я подумал, – улыбнулся Эллери, – что вам надо обратиться за медицинской лицензией.

– Лечение будет довольно дорогим, – хмыкнул Ван Хорн.

– Да, но мне известно, Дидс, что оно поможет! – сдавленным голосом откликнулась Салли. – Ты видел, какое лицо было у Говарда?

– А ты видела, какое лицо было у Уолферта? – Великан запрокинул голову и оглушительно расхохотался.

* * *

Когда Салли поднялась наверх, вслед за Говардом, Дидрих пригласил Эллери в свой кабинет.

– Я хочу, чтобы вы посмотрели мою библиотеку, мистер Квин. И кстати, вы свободно можете ею пользоваться, я хочу сказать, работая над вашим романом…

– Это очень любезно с вашей стороны, мистер Ван Хорн.

Эллери бродил по огромному кабинету, зажав в зубах сигару и держа в руке бокал бренди. Он разглядывал обстановку. Хозяин уселся в массивное кресло и лукаво наблюдал за ним.

– Для человека, находящего столь мало смысла в книгах, вы за ними весьма основательно поохотились, – заметил Эллери.

В больших книжных шкафах виднелись драгоценные образцы первых изданий и редких переплетов, известных всему миру.

– У вас здесь есть исключительно ценные экземпляры, – пробормотал Эллери.

– Типичная библиотека богача, не правда ли? – сухо отозвался хозяин дома.

– Ни в коей мере. У вас слишком мало неразрезанных страниц.

– Салли успела разрезать большинство.

– Неужели? И между прочим, мистер Ван Хорн, сегодня днем я обещал вашей жене сказать вам, что влюбился в нее без памяти.

Дидрих улыбнулся:

– Давайте признавайтесь.

– Наверное, вам часто приходится такое слышать.

– В Салли что-то есть, – задумчиво произнес Дидрих. – Но это видят лишь чуткие люди. Позвольте мне напомнить ваш бокал.

Но Эллери не отрываясь смотрел на какую-то полку.

– Я уже говорил, что я ваш преданный поклонник, – заявил Дидрих Ван Хорн.

– Мистер Ван Хорн, я сражен наповал. У вас собраны все мои книги.

– И я их прочел.

– Ну что же! Вряд ли автор способен чем-либо отплатить за подобную щедрость. Может быть, мне стоит убить кого-нибудь ради вас?

– Я раскрою вам секрет, мистер Квин, – проговорил хозяин дома. – Когда Говард сообщил мне, что пригласил вас сюда, и к тому же работать над романом, я был взволнован, как ребенок. Я прочел каждую написанную вами книгу, следил по газетам за вашими успехами и больше всего сожалел, что во время двух ваших визитов не смог с вами познакомиться. В первый раз, когда вы остановились у Райтов, я был в Вашингтоне и охотился там за военными контрактами. А во второй, когда вы приехали сюда по делу Фокса, я опять был в Вашингтоне, тогда по просьбе… ну да это не имеет значения. Но если это не патриотизм, то я не знаю, что же это такое.

– И если это не лесть…

– Я вам не льщу. Спросите Салли. И кстати, – засмеялся Дидрих, – наверное, вы и в том и в другом случае одурачили Райтсвилл, но меня-то вы не провели.

– Не провел вас?

– Я пристально наблюдал за делами Хейта и Фокса.

– И они оба мне не удались. Я потерпел фиаско.

– Неужели?

Дидрих улыбнулся Эллери. Тот ответил ему такой же улыбкой.

– Боюсь, что да.

– Совсем напротив. Говорю вам, я специалист по Квину. Могу я сказать вам, что вы делали?

– Но я же вам признался.

– Мне неловко называть моего уважаемого гостя хитрым лжецом, – ухмыльнулся Дидрих. – Однако вы раскрыли убийство Розмэри Хейт, и убийцей был вовсе не молодой Джим, хотя и свалял дурака, поссорившись со всеми на похоронах Норы, уехав в машине этой журналистки – как же ее звали? – и попытавшись сбежать. Вы там кого-то покрывали, мистер Квин. И получили за это выговор.

– Не слишком обнадеживающая характеристика, не правда ли?

– Все зависит от обстоятельств. От того, кого именно вы покрывали. И почему. Но сам факт, что вы сделали нечто подобное, дает ключ и позволяет понять, кто вы такой.

– Ключ к чему, мистер Ван Хорн?

– Не знаю. Несколько лет ломал над этим голову. Меня волнуют тайны. И потому я, наверное, на них так падок.

– У вас мой тип мышления, – заметил Эллери. – Вы любите блуждать по лабиринтам. Но продолжайте.

– Что же, могу поручиться, что Джессика Фокс не покончила жизнь самоубийством. Ее убили, мистер Квин, и вы это доказали. Более того, вы доказали, кто ее убил. По-моему, вы и здесь утаили правду, и полагаю, все по той же причине.

– Мистер Ван Хорн, вам нужно начать писать самому.

– Но в деле Фокса, равно как и в деле Хейта, я не понял одного. Неужели правда способна стать ложью? Я знаком со всеми людьми, причастными к этим делам, и готов поклясться, что среди них нет ни одного прирожденного преступника.

– Разве вы не ответили на ваш вопрос? Вещи таковы, какими они кажутся, и я не в силах утверждать обратное.

Дидрих посмотрел на него сквозь дым своей сигары. Эллери ответил ему спокойным и дружелюбным взглядом. Дидрих улыбнулся:

– Вы победили. Я не прошу, чтобы вы поколебали мою уверенность. Но мне хотелось бы воспользоваться моим правом узнать истину, как первому и главному поклоннику творчества Квина в Райтсвилле.

– Я не смогу вам помочь в этом, даже если будет настаивать городской магистрат, – пробормотал Эллери.

Дидрих с удовольствием кивнул и запыхтел своей сигарой.

– Даю вам честное слово, что никто не станет мешать вам, пока вы здесь. Я хочу, чтобы вы чувствовали себя в этом доме как в собственной квартире. Пожалуйста, обойдемся без всяких церемоний. Если вы не желаете с нами обедать, просто скажите Салли, и она попросит Лауру или Эйлин подать вам обед в дом для гостей. У нас четыре машины, и вы смело можете воспользоваться любой из них, если вам нужно будет куда-нибудь поехать, или устроить выступление в библиотеке, или вообще прокатиться.

– С вашей стороны это в высшей степени великодушно, мистер Ван Хорн.

– Скорее эгоистично. Я желал бы похвастаться, что ваша книга была написана в доме Ван Хорнов. А если мы начнем вам надоедать, книга получится плохой, и тогда мне нечем станет хвастаться. Понимаете?

Пока Эллери от души смеялся, в кабинет вошла Салли, держа за руку смущенного Говарда. Он принес с собой целую кипу справочников, и его покрытое синяками лицо снова ожило.

Весь оставшийся вечер они сидели и слушали его вдохновенные планы создания пантеона древних богов в Райтсвилле.

* * *

Эллери покинул особняк уже после полуночи, собираясь вернуться в коттедж.

Говард отправился вместе с ним на террасу, и несколько минут они пробыли вдвоем.

Луна в ту ночь была на ущербе, и за окнами террасы царила полная мгла. Но кто-то зажег огни в доме для гостей, и в саду от них вытянулись пальцы света, похожие на женщину, расчесывающую свои волосы. В невидимых деревьях шелестел ветер, над их головами мерцали и исчезали звезды, словно прячась от холода.

Они стояли на террасе и молча курили.

Наконец Говард произнес:

– Эллери, что ты думаешь?

– О чем, Говард?

– Об этой сделке с музеем искусств.

– А что я должен думать?

– Ты не считаешь ее своего рода патернализмом?

– Патернализмом?

– Отец покупает для меня музей, чтобы я выставил в нем свои скульптуры.

– И тебя это беспокоит?

– Ну да!

– Говард… – Эллери помедлил, пытаясь подыскать нужные слова. Разговор с Говардом требовал дипломатического такта. – Солонки Челлини появились на свет благодаря Франциску I. Папа Юлий в буквальном смысле слова сделал для росписи Сикстинской капеллы не меньше, чем художники. Без него не было бы фресок и скульптур Микеланджело – ни «Моисея» в Винколи, ни «Рабов» в Лувре. Шекспиру покровительствовал Саутгемптон, Бетховену – граф Вальдштейн, а Ван Гогу всю жизнь помогал его брат Тео.

– Ты поместил меня в достойную компанию. – Говард поглядел в сад. – Возможно, суть в том, что он – мой отец.

– У слов «патрон» и «отец» общий корень.

– Не шути. Ты же знаешь, что я имею в виду.

– Ты считаешь, что, не будь ты сыном Дидриха Ван Хорна, тебе не поступило бы подобное предложение? – спросил Эллери.

– Да, конечно. И все прошло бы на обычной конкурсной основе.

– Говард, я видел немало твоих работ в Париже и могу сказать, что ты по-настоящему талантлив. За десять лет ты, несомненно, вырос как художник. Но допустим, что ты бездарен – совершенно бездарен. И если мы будем откровенно обсуждать степень одаренности… А вот что плохо в системе покровительства искусству, так это совсем иное. Слишком часто создание картины, или скульптуры, или чего-нибудь еще зависит от прихоти патрона. Но когда прихоть такая, как у Дидриха, то хороший результат гарантирован.

– Ты меня переоцениваешь. Можно подумать, что мои скульптуры чуть ли не шедевры.

– Даже если твои скульптуры и не шедевры. Разве тебе не приходило в голову, что, не стань ты скульптором, твой отец никогда не пожертвовал бы средства для строительства музея искусств? Да, я понимаю, это звучит грубо, но мы живем в грубом мире. А с твоей помощью Райтсвилл способен превратиться в важный культурный центр. И для этого стоит потрудиться. Надеюсь, что мои слова не покажутся тебе слишком ханжескими или напыщенными, но факт остается фактом – тебе нужно постараться и создать отличные скульптуры. Не ради собственного удовольствия и не для твоего отца, а для города, для вашего штата. И если ты всерьез возьмешься за дело, то многие узнают, что в Райтсвилле есть свой талант, и престиж города, его привлекательность заметно возрастут.

Говард ничего ему не ответил.

Эллери закурил очередную сигарету, отчаянно надеясь, что его аргументы прозвучали куда убедительнее, чем он считал на самом деле.

Наконец Говард засмеялся:

– Ты нащупал мое слабое место, но черт бы меня побрал, если я и сам его знаю. Хотя, ничего не скажешь, ты меня вдохновил. Попытаюсь запомнить всю твою речь. – А затем добавил совсем другим тоном: – Спасибо, Эллери, – и повернулся, чтобы войти в дом.

– Говард.

– Что?

– Как ты себя чувствуешь?

Говард остановился. Потом вновь обернулся к Эллери и почесал свой распухший глаз.

– Я начинаю ценить своего старика, его ум и находчивость. Из-за музея искусств я об этом напрочь забыл. Я себя отлично чувствую.

– По-прежнему хочешь обвести меня вокруг пальца?

– Но ты же не уедешь завтра или послезавтра!

– Я просто хотел выяснить, как ты себя чувствуешь.

– Ради бога, оставайся и погости у нас!

– Конечно. Кстати, мы не слишком удобно здесь разместились. Ты живешь на верхнем этаже центрального особняка, а я в этом коттедже.

– Ты имеешь в виду, если у меня начнется новый приступ?

– Да.

– А почему бы тебе не поселиться со мной рядом? Я ведь занимаю целый этаж.

– Тогда мне придется забыть об уединении. А для моего проклятого романа оно совершенно необходимо, Говард. Я буду много работать по ночам. И зачем я только подписал этот договор! У тебя часто случались приступы среди ночи?

– Нет. Честно признаться, я не в силах припомнить ни одного приступа, происшедшего во сне.

– В таком случае я смогу поработать, пока ты храпишь. Это облегчает положение. А днем, продолжая писать, сумею проследить за тобой вот тут, у двери в особняк. И ночью не лягу спать, не удостоверившись, что ты отбыл в страну сновидений. Это твоя спальня. Там, наверху, где горит свет?

– Нет, это большое окно в моей студии. А спальня справа. В ней сейчас темно.

Эллери кивнул.

– Ложись спать.

Но Говард не сдвинулся с места. Он опять повернулся вполоборота, и его лицо оказалось в тени.

– У тебя еще что-то на уме, Говард?

Тот шевельнулся, но не проронил ни слова.

– Тогда живо в кровать, лентяй. Ты же знаешь, что я не усну, пока ты не ляжешь.

– Спокойной ночи, – произнес Говард очень странным голосом.

– Спокойной ночи, Говард.

Эллери подождал, пока не закрылась дверь в особняк. Потом прошел по террасе и неторопливо побрел вдоль усеянного отражением звезд бассейна к коттеджу.

* * *

Он выключил свет в комнатах и вышел посидеть на веранде. Он сидел и курил свою трубку в темноте.

Очевидно, Дидрих и Салли уже легли спать, света на втором этаже видно не было. Вскоре погас свет и в студии Говарда. Но в следующее мгновение он зажегся в комнате справа. Через пять минут и это окно погасло. Значит, Говард улегся в кровать. Эллери долго сидел на веранде. Вряд ли Говард сразу уснет. Что же не давало ему покоя сегодня вечером? Это была не амнезия. Это было нечто новое или недавно возникшее или нечто старое, но заявившее о себе в последние два дня. И кто к этому причастен? Дидрих? Салли? Уолферт? Или кто-нибудь неизвестный Эллери?

Возможно, напряженные отношения Говарда и Салли связаны именно с этим. Но у его стресса могли быть и другие источники. Конфликт Говарда с его нелюбимым дядюшкой или старая, незарубцевавшаяся рана – мучительная любовь Говарда к его отцу.

Большой и темный особняк показался Эллери неприступным.

Большой и темный.

Этот огромный дом можно было возненавидеть. Или полюбить его.

Внезапно до Эллери дошло, что подобное чувство он уже не раз испытывал здесь, в Райтсвилле, сидя ночами и пытаясь разгадать тайну сложных отношений и связей в городе. Точно так же он раскачивался ночью в кресле-качалке на веранде дома Хейтов, когда исчезли Лола и Пэтти Райт. И ночью на веранде дома Тальбота Фокса… Оба они неподалеку отсюда, в Хилл, и сейчас скрыты от него непроглядной тьмой. Но он уже попробовал на зуб здешние дела. Впечатление такое, как будто ты стараешься откусить частицу самой этой мглы.

Может быть, тут ничего и не было. Может быть, речь идет лишь об амнезии Говарда, о тривиальном случае без какого-либо налета таинственности. А все прочее – игра воображения.

Эллери уже собирался вытряхнуть свою трубку и лечь в постель, когда его рука застыла в воздухе, а мускулы оцепенели от страха.

Что-то двигалось по саду.

Его глаза уже привыкли к темноте, и он мог различить степень ее густоты. В ней появились свои измерения, серые и пестрые пятна – отпиленные куски ночи. И кто-то шел по высветленному фрагменту в саду, за бассейном, напоминая на вид призрачный, синеватый отросток.

Он был твердо уверен в том, что никто не выходил из дома. И следовательно, этот человек не мог быть Говардом. Должно быть, некто находился в саду все время, пока он и Говард стояли на террасе и разговаривали и пока он сидел на веранде коттеджа, курил и размышлял.

Эллери напрягся и пригляделся, попытавшись уловить очертания фигуры среди теней.

Теперь он вспомнил, что на этом месте стояла мраморная скамья.

И, сообразив это, попробовал мысленно разогнать ночной мрак. Но чем больше он всматривался, тем меньше видел.

Он чуть было не вскрикнул; секунду спустя на бассейн и сад упали лучи света, облако отплыло от луны.

Кто-то сидел на мраморной скамье. Над землей нависала огромная груда.

И когда его глаза отыскали нужный ракурс, он увидел на скамье фигуру в просторной одежде или плаще. Судя по ее очертаниям и широким бедрам, женскую фигуру.

Она не двигалась с места.

Он сразу узнал ее. Это была скульптура Сен-Годена «Смерть». Сидящая женщина, закутанная в одежды. Даже ее голова была покрыта, а лицо спрятано в тени поднятых рук, одна из которых на что-то указывала, а другая – поддерживала подбородок.

Но как только лунный свет озарил мраморную скамью, сходство мгновенно исчезло, а одежды заколыхались. Ему трудно было в это поверить, однако фигура поднялась и превратилась в старую, очень старую женщину.

Она была так стара, что ее спина согнулась дугой и напоминала спину рассерженной кошки. Она сделала несколько шагов, и в ее движениях было что-то древнее и таинственное.

Она медленно шла, согнувшись над землей, и бормотала, – это были тонкие, едва различимые звуки, похожие на шорохи листвы от налетевшего ветра.

– Хотя я бреду по долине в тени смерти…

А затем она скрылась.

Пропала из вида.

Только что она была здесь, а спустя мгновение куда-то исчезла.

Эллери протер глаза. Но когда посмотрел снова, видеть уже было нечего. А луну заволокло другое облако.

– Кто это? – воскликнул он.

Ему никто не ответил.

Игра ночных теней. Там ничего и не было. А «слова», которые он слышал, на поверку оказались эхом генной памяти его мозга. Разговор о скульптуре… мертвенная чернота дома… сосредоточенные размышления… самогипноз…

Но Эллери всегда оставался верен себе и почувствовал, что должен спуститься к бассейну, обойти его кругом и ощупать неразличимую во мгле мраморную садовую скамью.

Он положил на нее руку, ладонью вниз.

Камень был теплым.

Эллери вернулся в коттедж, зажег свет, порылся в чемодане, отыскал фонарь и вновь поспешил к скамье.

Он обнаружил кустарник, за который зацепилась женщина, перед тем как луну затянули облака.

Но больше ничего.

Она ушла, и нигде не было ответа. Он целых полчаса исследовал землю вокруг, но так ничего и не нашел.

День третий

У Салли был такой взволнованный, срывающийся от напряжения голос, что Эллери сразу решил – у Говарда начался очередной приступ.

– Эллери! Вы уже проснулись?

– Салли. Что-нибудь случилось? С Говардом?

– Слава богу, нет. Я воспользовалась случаем и пришла сюда. Надеюсь, вы не станете возражать. – Ее смех был слишком звонким и искусственным. – Я принесла вам завтрак.

Он наспех умылся и, выйдя в гостиную в пижаме, застал там Салли. Она беспокойно прохаживалась взад-вперед и нервно курила, потом внезапно швырнула сигарету в камин и осторожно приподняла крышку массивного серебряного подноса.

– Салли, вы прелесть. Но в этом не было никакой необходимости.

– Если вы хоть чем-то похожи на Дидса и Говарда, то не откажетесь от горячего завтрака. Хотите кофе? – Она страшно нервничала. И болтала не закрывая рта. – Я знала, что непременно должна была так поступить. Это ваше первое утро здесь. И по-моему, вам это по душе. Дидс уже давно уехал, и Уолферт тоже. Вот я и подумала: если вы как следует выспались, то не станете возражать, когда я принесу вам кофе, окорок с яйцами и тосты. Понимаю, вам, должно быть, не терпится заняться вашим романом. И обещаю, что мои утренние визиты не войдут в привычку. В конце концов, Дидс распорядился, чтобы вам никто не мешал, и его слово – закон, а я – послушная жена…

У нее дрожали руки.

– Все в порядке, Салли. Я никогда сразу не сажусь за работу. Вы не представляете себе, сколько всего нужно сделать писателю, прежде чем он сможет снова ухватить скользкую нить повествования. Ну, например, подровнять ногти, прочесть утреннюю газету…

– У меня сразу отлегло от сердца. – Она попыталась улыбнуться.

– Выпейте чашечку кофе. От этого вы почувствуете себя лучше.

Салли взяла вторую чашку, стоявшую на подносе. Он с самого начала заметил, что чашек было две.

– Я надеялась, что вы предложите мне это, Эллери. – Сказано излишне беспечным тоном.

– Салли, в чем дело?

– И что вы меня об этом спросите.

Она поставила чашку на стол, и ее руки затряслись еще сильнее. Эллери зажег сигарету, поднялся, обошел стол и вставил сигарету ей в рот.

– Сядьте и откиньтесь на спинку стула. Закройте глаза, если вам хочется.

– Нет, не здесь.

– А где же?

– Где угодно, только не здесь.

– Если вы подождете, пока я оденусь…

У нее было осунувшееся и даже какое-то болезненное лицо.

– Эллери, я не желаю отрывать вас от работы. Это нехорошо…

– Подождите, Салли.

– Я и мечтать не могла, что решусь на это, если бы…

– А теперь помолчите. Я вернусь через три минуты.

– Ты все же явилась к нему, – донесся из-за двери голос Говарда.

Салли изогнулась на стуле и заложила руку за спину.

Она так побледнела, что Эллери показалось – сейчас она упадет в обморок.

У Говарда были пепельно-серые щеки.

Эллери постарался разрядить обстановку и успокоительно произнес:

– Что бы там ни было, Говард, я прямо сказал, что Салли имела право меня навестить, и ты напрасно возмущаешься.

Распухшая нижняя губа Говарда придавала его рту уныло-искривленную форму.

– О'кей, Эллери. Иди одевайся.

Когда Эллери вышел из коттеджа, то увидел под навесом центрального особняка новую мизансцену. Салли сидела в машине за рулем, а Говард укладывал в багажник большую корзину.

Эллери приблизился к ним. На Салли был олений коричневый замшевый костюм, она обернула голову шарфом на манер тюрбана, довольно ярко накрасилась и нарумянила щеки.

Она даже не взглянула на Эллери.

Говард был занят корзиной и тоже не обращал на него внимания, пока Эллери устраивался на переднем сиденье рядом с Салли. А потом проскользнул в машину и сел позади Эллери. Салли завела мотор.

– Для чего нам понадобилась корзина? – весело поинтересовался Эллери.

– Я попросила Лауру приготовить ленч для пикника, – пояснила Салли, деловито переключив скорость.

Говард засмеялся:

– А почему ты не сказала ему, зачем мы решили устроить ленч? Дело в том, что, если кто-нибудь начнет нас искать, прислуга ответит, что мы уехали на пикник. Понятно?

– Да, – понизив голос, подтвердила Салли. – На это у меня хватило ума.

Она делала крутые повороты, ведя машину лихо и даже с какой-то злостью. Когда они миновали Норд-Хилл-Драйв, Салли свернула налево.

– Куда мы направляемся, Салли? Я никогда не был в этих краях.

– По-моему, мы едем к озеру Куитонокис. Оно вон там, у подножия Махогани.

– Хорошее место для пикника, – заметил Говард.

Салли выразительно посмотрела на него, и он покраснел.

– Я захватил с собой несколько курток, – хрипло добавил он. – В это время года там, как правило, холодновато.

После его реплики беседа больше не возобновлялась, и Эллери был им благодарен.

* * *

В других, обычных обстоятельствах поездка на север могла бы их всех развлечь.

Очертания окрестностей между Райтсвиллом и Махогани постоянно менялись – гористая земля, казалось, жила своей жизнью, каменные ограды сбегали вниз, а слегка изогнутые мосты под названиями Овечий выгон, Индейская стирка и Ручей Маккомбера потрескивали над водными потоками. Невдалеке от них расстилались зеленые луга с пестрым клевером – они словно наползали друг на друга и были похожи на волны глубокого моря. По ним лениво бродили стада коров, пожевывая траву. А вот и прославленные маслобойни штата; Эллери увидел амбары и цеха, напоминавшие больничные корпуса; перед ним промелькнули сверкающие стальные баки. И вновь медленно жующие стада – они то и дело попадались им на глаза на подъезде к горам.

Сама дорога в горы сияла чистотой, а вот люди, ехавшие в автомобиле с открытым верхом, везли по ней темный груз своих тайн. Эллери не сомневался в том, что их груз был грешным, пиратским и контрабандным.

Характер местности уже в который раз изменился, когда машина стала карабкаться по крутым склонам. Появились сосновые рощи и гранитные глыбы. Вместо коров здесь паслись овцы. Потом исчезли и овцы и ограды, уступив место одиноким деревьям, вслед за ними – группам деревьев и пятнам Подлеска и, наконец, большому, растянувшемуся на мили лесу. Здесь, в горах, к ним приблизилось небо – ясное, холодное и синее, по нему стремительно проплывали облака. Да и воздух на высоте был резче, с колючими, «зубастыми» струями ветра.

Они пробрались через лес, оставив позади огромные темные горные долины, где солнце никогда не освещало верхушки могучих сосен, елей и болиголовов. Повсюду виднелись гранитные кости гор. Исполинский край. Эллери невольно подумал о Дидрихе и начал гадать, а вдруг суровая гармония пейзажа и настроения побудила Салли выбрать для исповеди именно это место.

Они достигли цели – за горой засинело озеро Куитонокис, с зелеными волосами тростников, застывшими у водной глади. Эллери мысленно сравнил его с голубоватой раной на сером теле горного склона.

Салли притормозила у поросшего мхом валуна и выключила скорость.

Кругом рос лавр, рядом с ним – кусты сумаха, и прямо пахло хвоей. Птицы вспорхнули и уселись на коряге посреди озера. Они расправили крылья и были готовы взлететь.

– Ну как, передохнем? – спросил их Эллери.

Он предложил Салли сигарету, но она покачала головой. Ее рука в перчатке по-прежнему сжимала руль. Эллери бросил взгляд на Говарда, но тот не отводил глаз от озера.

– Ну как? – повторил Эллери и убрал пачку сигарет в карман.

– Эллери. – Обращение Салли прозвучало сдавленно и отрывисто. Она облизала губы, волнение мешало ей говорить. – Я хочу, чтобы вы знали – это моя инициатива. Говард был против и до конца стоял на своем. Мы прятались по углам, спорили и ругались целых два дня. Еще со среды.

– Расскажите мне обо всем.

– Теперь, когда мы здесь, я как-то растерялась. С чего же мне начать? – Она не смотрела на Говарда и умолкла, словно чего-то ждала.

Говард молчал.

– Говард, можно я скажу Эллери… о тебе? Ведь это нужно сделать в первую очередь?

Эллери почувствовал, как одеревенел Говард. Тут нельзя было ошибиться – его тело стало твердым и негнущимся, точно ствол крепкой сосны. Внезапно Эллери догадался – сейчас он услышит что-то важное о причине болезни младшего Ван Хорна и, по крайней мере, один корень будет извлечен на свет. Возможно, самый глубокий корень, давно проникший в его душу. Корень невроза Говарда.

Салли заплакала.

Говард откинулся на спинку кожаного сиденья, и его губы обмякли от нахлынувшей тяжелой тоски.

– Не надо, Салли, я сам ему скажу. Прошу тебя, не надо. Помолчи и перестань плакать.

– Извини. – Салли порылась в сумочке и достала носовой платок. А затем глухо прошептала: – Больше это не повторится.

Говард повернулся к Эллери и торопливо произнес, словно желая сбросить непосильную ношу:

– Я не сын Дидриха.

– Кроме нашей семьи, об этом никому не известно, – продолжил Говард. – Отец сказал Салли, когда они поженились. Но Салли – единственная посторонняя. – Его губа снова искривилась. – Не считая меня, конечно.

– А кто же ты? – полюбопытствовал Эллери, как будто задал обычный, ничего не значащий вопрос.

– Не знаю. И никто этого не знает.

– Подкидыш?

– Банально, не правда ли? Сентиментальная сказочка, совсем как у Хорейшо Элджера.[7]7
  Элджер, Хорейшо (1834–1899) – автор многочисленных книг, в которых бедные мальчики становятся богатыми.


[Закрыть] Но такое и в жизни встречается. Да, я подкидыш. И позволь мне кое-что добавить. Когда это с тобой случается, то есть когда ты это узнаешь, тебе кажется, что ты – первый в мире и ни с кем ничего подобного прежде не бывало. И ты молишься Богу не за себя, а за других, чтобы они не повторили твою судьбу.

Он говорил четко и деловито, но в то же время с явным нетерпением и, похоже, считал, что основные подробности его проблемы уже прояснились. Лишь теперь Эллери осознал, сколько боли скопилось в сознании Говарда за долгие годы.

– Я был младенцем. Запеленутым младенцем двух-трех дней от роду. И меня вполне традиционно подкинули на порог дома Ван Хорнов в дешевой корзинке. К одеяльцу прикрепили листок бумаги с датой моего рождения. Всего-навсего с датой рождения, а больше обо мне ничего не сообщили. Корзинка до сих пор хранится где-то на чердаке. Отец не желает с нею расставаться.

– Такая крохотная корзиночка, – вставила Салли.

– И это все? Может, были еще какие-то свидетельства. Образно говоря, ключ к разгадке? – спросил Эллери.

– Нет, никаких свидетельств не было. – Говард улыбнулся.

– Ну а как насчет корзинки, одеяльца и листка бумаги?

– Корзинка и одеяльце – обычные, дешевые изделия. По словам отца, такие продавались в те годы в любом городском магазине. А листок просто вырван откуда-то.

– Твой отец был женат?

– Нет, он был холост. И никогда не женился вплоть до брака с Салли, несколько лет тому назад. А меня подкинули перед Первой мировой войной, – разъяснил Говард, поглядев на птиц, вновь рассевшихся на коряге. – Не знаю, как отцу это удалось, но он сумел получить в суде разрешение меня усыновить. Наверное, тогда законы об усыновлении были не слишком строгими. Он нанял отличную няньку ухаживать за мной, – думаю, это пошло мне на пользу. Но главное – он дал мне свою фамилию и назвал Говардом Гендриком Ван Хорном – Говардом в честь собственного отца, старого буяна проповедника, а Гендриком – в честь своего деда. Затем началась война, он вызвал из Бостона Уолферта, а сам отбыл на фронт, в Европу.