Текст книги "Царь мышей"

Автор книги: Елизавета Абаринова-Кожухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

Некоторое время они шли молча, думая каждый о своем, а может быть – и об одном общем.

– А я почти сразу подумал, что вы – Василий Дубов, – вдруг сказал отец Иоиль.

Дубов промолчал.

– При последней встрече отец Александр упоминал ваше имя, – пояснил отец Иоиль. – Он сказал, что вам я могу доверять, как ему.

Дубов признательно кивнул и чуть замедлил шаг – он чувствовал, что пожилой священник с трудом за ним поспевает.

* * *

В царскую рабочую горницу Надежда вошла в сопровождении статного чернобородого дьяка, который был не то распорядителем, не то помощником царя еще при Дормидонте. Для себя Надя звала его «Дворецкий Бэрримор».

– Госпожа Чаликова, постарайтесь долго не задерживать нашего Государя, – перед самым входом попросил «Бэрримор». – Он сегодня очень занят. – И доверительно добавил: – Вообще-то Государь нынче не совсем в духе. Я бы на вашем месте, сударыня, передал просьбу в письменном виде… Ну, как хотите.

– Благодарю вас, – еле выдавила из себя Надя. Теперь ее волновало одно – удастся ли хоть на краткий миг остаться с Путятой наедине.

Царь сидел за столом, прикрыв глаза, и Надежда на миг увидела в нем не средоточие зла и всех пороков, а просто бесконечно усталого и замотанного человека.

– А-а, госпожа Чаликова! – вдруг очнулся Путята. – Рад, весьма рад еще раз вас видеть. Как я понял, вы желаете что-то мне лично сообщить?

– Д-да, – пролепетала Надя, явно не готовая к столь радушному приему. – И хотелось бы наедине…

– Оставь нас, – велел царь чернобородому дьяку. Тот молча повиновался, а Надя подивилась, как все неправдоподобно удачно складывается.

– Ну что ж, прошу вас, – пригласил Путята.

На еле гнущихся ногах Надежда подошла к столу, опустила сумку на пол.

– Извините, Государь, я очень волнуюсь, – проговорила Надя, отстегивая дрожащими пальцами пряжку на сумке.

– А вы не волнуйтесь, сударыня Надежда, – обаятельно улыбнулся царь. – Я же вроде бы не кусаюсь.

– Да-да, конечно, – чуть глуповато промолвила Надежда. И вдруг волнение куда-то улетучилось, уступив место решимости и какому-то холодному расчету. Чаликова резко выхватила из сумки кинжал с еще не смытой кровью и столь же резко, хоть и неумело, замахнулась…

– Ну куда ты, девушка, прешь?! – раздался у нее над ухом грубоватый голос. – Лишку хватила, что ли?

Надя очнулась – она шла по улице и, если бы ее не окликнули, то миг спустя стукнулась бы лбом о зад кареты, стоявшей на обочине.

– Скажите, где я? – спросила Чаликова у прохожего, который спас ее от верной ссадины или даже шишки.

– А куда вы идете – может, я подскажу? – откликнулся прохожий.

«Если скажу, что иду в царский терем, то не станет ли он расспрашивать, что я там потеряла, – мелькнуло в голове у Нади. – А вдруг он вообще из „тех“…»

– Видите ли, сударь, я не здешняя, – стала объяснять Чаликова, – а моя подруга живет на улице… Ой, забыла название. Помню, что неподалеку от царского терема. Мне бы дотудова добраться, а дальше сама найду.

– Ну, стало быть, вам туда, – указал прохожий. – Направо, а потом почти сразу за углом.

– Значит, я шла верно, – вслух подумала Надежда, пробираясь в указанном направлении. И это было очень странно – Надя даже не могла вспомнить, как она добралась сюда из отдаленной окраины. А ведь шла она по городу, который едва знала…

Раньше Чаликова посещала царский терем только по приглашению, а сегодня шла туда по собственному почину и не была уверена, впустят ли ее вообще, а уж тем более – допустят ли пред светлые очи самого Государя.

Однако привратники встретили Надежду весьма приветливо и тут же провели в обширное неуютное помещение, что-то вроде приемной, где вдоль стен стояли несколько стульев, а за столом, заваленном бумагами, сидел господин в щеголеватом зеленом кафтане с блестками, которого Надя, не зная названия его должности, для себя прозвала секретарем.

– Вы желаете беседовать с Государем лично? – переспросил секретарь, выслушав просьбу Надежды. – Но, может быть, госпожа Чаликова, вы могли бы изложить мне ваше ходатайство, а я передам его Государю?

– Нет, это дело особой важности, – ответила Надя столь твердо, что секретарь больше не настаивал:

– Ну хорошо, я об вас доложу, хотя ничего не могу обещать. Пока что присядьте, возможно, Государь соблаговолит вас принять.

Надежда уселась на один из свободных стульев, но тут же ей пришлось отвернуться, насколько это было возможно, и даже опустить вуаль: в приемную с топотом ворвалась собственной персоной Анна Сергеевна Глухарева.

– Мне к царю! – бросила она, даже не глянув в сторону Чаликовой.

– Государь занят, – мрачно ответил секретарь. Он знал крутой нрав госпожи Глухаревой и потому готовился к долгим бесплодным пререканиям.

– А денег он мне передать не велел? – презрительно прищурилась Анна Сергеевна.

– Вам? – удивился секретарь. – За что, позвольте спросить?

– Не ваше дело!

Тут откуда-то из внутренних покоев появился чернобородый дьяк-"Бэрримор":

– Ах, это вы, почтеннейшая. Подождите, я доложу Государю.

– Да на хрен мне ваш сраный Государь! – вспылила Анна Сергеевна. – Знаю я вас, мошенников – целый день продержите, а потом выпроводите, не солоно хлебавши! Так вот, передайте ему, что если к завтрему я не получу законной платы, то сделаю с ним то же, что с Хе… с тем, которого он мне «заказал»!

И с этими словами Анна Сергеевна покинула приемную, так хлопнув дверью, что аж стулья задрожали.

– О чем она? – недоуменно пожал плечами секретарь.

– Вздорная баба, – чуть поморщился чернобородый дьяк. И вдруг обратился к Надежде: – Госпожа Чаликова, а вот вас Государь с нетерпением ждет.

Дьяк провел Надю в ту дверь, из которой только что вышел, и передал ее двоим дюжим стрельцам-охранникам в ухарски-красных кафтанах.

Стрельцы повели ее по каким-то темным коридорам, и тут Надя поняла, что ведут ее вовсе не к Путяте, а куда-то совсем в другое место, возможно, в тайные подвалы, откуда ей вовек не выбраться. Надя уже мысленно кляла себя за легкомыслие и прощалась с жизнью, но тут один из красных стрельцов толкнул неприметную дверь, и они оказались в горнице Путяты, которая выглядела точно так, как Надежда и представляла ее по дороге в терем. Царь точно так же сидел за столом и точно так же обрадовался появлению гостьи:

– А-а, госпожа Чаликова! Рад, весьма рад еще раз вас видеть.

А так как стрельцы не уходили, а напротив, с подозрением поглядывали на Надю и ее сумку, то Путята обратился к ним:

– Ребята, ну не пяльтесь вы на госпожу Чаликову. Я понимаю, она очень милая и красивая девушка, но не вводите же ее в смущение. Или вы думаете, что она собирается меня зарезать?

Стрельцы нехотя вышли и встали за дверью. Надя несмело подошла к столу.

– Да вы присаживайтесь, Надежда, в ногах правды нет, – радушно пригласил Путята. – Ну, с чем пожаловали? Я так понял, что у вас какое-то важное сообщение, которое вы никому, опричь меня, доверить не можете?

– Да, и это касается происшествия на Сорочьей улице.

– Вы о давешнем убийстве отца Александра? – Путята набожно перекрестился. – Царствие ему небесное.

– Нет-нет, я о том, что было сегодня.

– Мне уже доложили, – помрачнел Путята. – Враги нашего государства обнаглели выше всякого предела. Но терпение народа не безгранично. Мы делаем и будем делать все от нас зависящее, чтобы злодеи были схвачены и достойно наказаны. – Путята значительно глянул на Надю и продолжал с некоторой не совсем свойственной ему запальчивостью: – А ежели кого застанем на месте злодеяния, то там же и порешим. На улице – так на улице, в водопроводе – значит, в водопроводе. А найдем в отхожем месте – там же, извините за грубое слово, и замочим!

– Совершенно с вами согласна, – ответила Чаликова, терпеливо выслушав это заявление, которое ей что-то очень смутно напомнило. – Дело в том, что я случайно оказалась там во время этого гнусного злодеяния, а сразу после взрыва обнаружила вещественные доказательства, обличающие высоких должностных лиц. Оттого-то я и решила передать их напрямую вам, ибо ни в ком другом уверена быть не могу.

С этими словами Надежда открыла сумку (пряжка была отстегнута заблаговременно), выверенным движением выхватила кинжал и резко замахнулась. Путята мгновенно соскользнул под стол, и удар пришелся в спинку кресла, распоров дорогую шелковую обивку.

– Взять ее! – пискнул из-под стола Путята. В горницу ворвались стрельцы и, грубо схватив Надежду, поволокли ее по темному коридору…

– Сударыня, с вами все в порядке? – услышала Чаликова прямо над собой участливый голос. Надя открыла глаза и даже встряхнула головой – она по-прежнему сидела на стуле в приемной, а рядом с нею, чуть склонившись, стоял секретарь.

– Благодарю вас, – признательно прошептала Надя. – Что-то голова закружилась…

«А одобрил бы Александр Иваныч, что я таким образом собираюсь отомстить за его гибель?» – мелькнуло у нее в голове. Ответ напрашивался сам собой, но додумать Надя не успела – ее внимание отвлек (или, вернее, привлек) знатного вида вельможа, в котором она признала князя Длиннорукого.

– А-а, милейший князь, как мило, что пожаловали! – радостно (хотя, как показалось Чаликовой, несколько фамильярно) приветствовал его секретарь. – Здесь для вас кое-что имеется.

С этими словами он покопался в стопке бумаг и извлек два листка.

– Вот – указ Государя об освобождении вас от должности градоначальника, – секретарь подал князю первый листок. – А это – верительная грамота, где сказано, что вы назначены послом Кислоярского царства в Ливонию.

Такому повороту Чаликова не очень-то удивилась – Путята действовал словно бы по примеру советского руководства, нередко отправлявшего проштрафившихся номенклатурщиков в почетную ссылку послами куда-нибудь в дружественную развивающуюся страну. А зная по рассказу Василия о пьяном дебоше, что накануне учудила Длинноруковская супруга, Надя решила, что князь еще легко отделался.

– Но я могу хотя бы переговорить с Государем? – чуть не с мольбой спросил бывший градоначальник.

– Зачем? – искренне удивился секретарь. – Тут все сказано, – он протянул князю верительную грамоту. – Хотя, впрочем, кое-что Государь велел передать вам на словах. Видите ли, встречаясь и беседуя с иноземными послами, он пришел к выводу, что в работе нашего Посольского приказа еще очень много косности и казенщины. Как раз намедни у Государя побывал ливонский посланник и говорил, что тамошние купцы хотят с нами более широко торговать, и даже очень выгодно для нас, но все вопросы медленно решаются, потому как полномочного посланника там уже третий год как нет, а посольские чиновники не хотят брать на себя ответственность. Вот и получается, что сами же свою выгоду упускаем. А посол – это не абы кто, а лицо нашего государства, тут кого попало не поставишь. Здесь нужен такой человек, который способен сам принимать решение на месте. И именно таким человеком, могущим оживить наши межгосударственные отношения, Государь считает вас, любезнейший князь.

– Благодарю покорно, – пробурчал Длиннорукий. Вообще-то он ожидал гораздо худшего, и подобный поворот мог считать за немалую удачу.

– И еще Государь просил передать вам, – доверительно понизил голос секретарь, – что ему очень жаль терять столь замечательного градоначальника, но только вы, с вашими замечательными способностями…

Тут из внутренних покоев вновь появился чернобородый дьяк-"Бэрримор". На полуслове прервав инструкции Длиннорукому, секретарь повернулся к дьяку:

– Ну, как там Государь, еще не освободился? Тут вот госпожа Чаликова к нему просится.

– Придется подождать, – откликнулся дьяк. – У Государя теперь тот самый господин, что давеча у него был. Битый час там сидит, и когда выйдет, непонятно.

– Странное дело, а я и не заметил, как он прошел, – не без удивления пожал плечами секретарь.

И тут из «внутренней» двери явился господин Херклафф. Надя привыкла его видеть веселым и жизнерадостным даже в самых неблагоприятных для него обстоятельствах, но на сей раз он выглядел на редкость благостным и, если так можно выразиться, умиротворенным. Хитро поблескивая моноклем, Эдуард Фридрихович пересек приемную, небрежно ковыряясь во рту зубочисткой.

– О, майн готт, дас ист майн либе фреуде херр бургомистер! – искренне, хотя и чуть театрально обрадовался он, завидев Длиннорукого. – Сколько зимов, сколько летов!

– Я больше не херр бургомистер, – проворчал князь. – Я теперь херр посол.

– И куда вы посол? – изумился людоед.

– В Леонию.

– Куда-куда, простите?

– В Ливонию, – поправил князя царский секретарь.

– О-о, значит, мы теперь з вами эти, как их, земляки! – воодушевился Херклафф. – Битте, либе херр князь, когда будете в Рига, вилкоммен цу мир ф гости, я буду очень рад!

Заметив скромно сидящую Надю, Эдуард Фридрихович развеселился еще больше:

– Фройляйн Надин! А фы што здесь делаете?

– Жду аудиенции у Государя, – нехотя ответила Надя. И то ли в шутку, то ли всерьез попросила: – Может, составите мне протекцию?

– Для вас – все, што пошелаете, – чародей в порыве радостных чувств даже чмокнул ей ручку, – но это – увы!

И Херклафф, словно бабочка, упорхнул из приемной, мурлыча под нос песенку «Мейн либер Аугустин». Истинный смысл его последних слов Чаликова поняла чуть позже.

– Князь, а вы-то что здесь копаетесь? – вдруг оборотился секретарь к Длиннорукому. – Вам еще в дорогу собираться, не на ночь же глядя отъезжать будете?

– И главное, княгиню с собой прихватить не забудьте, – добавил «Бэрримор». – Теперь в просвещенной Европе так принято – чтобы повсюду с супругой.

Князь весьма неприязненно оглядел обоих.

– Но должен же я сдать дела в градоправлении, – произнес он чуть не с мольбой.

– Для чего? – с нескрываемым пренебрежением промолвил секретарь. – Все это сделают и без вас. А вам, господин посланник, о другом думать нужно – о том, как вы будете блюсти выгоду нашего царства на брегах Варяжского моря!

Ничего не ответив, князь Длиннорукий схватил в охапку верительную грамоту и, стараясь сохранить достоинство, вышел прочь. В дверях он чуть не столкнулся с Рыжим, но по причине расстроенных чувств этого даже не заметил.

– Что случилось? – прямо с порога озабоченно заговорил Рыжий. – Для чего меня так срочно вызвали?

Секретарь уважительно привстал за столом – гораздо уважительнее, чем при появлении князя Длиннорукого:

– Господин Рыжий, наш Государь призвал вас, дабы лично объявить, что назначил вас царь-городским градоначальником!.. Ой, кажется, я сам это сделал вместо него.

– Схожу узнаю, может ли он поздравить вас прямо теперь, – сказал чернобородый дьяк и скрылся за «внутренней» дверью.

Но тут Рыжий заметил Надежду. А заметив, с непринужденным видом подсел на соседний стул.

– Надя, вы с ума сошли! – убедившись, что его никто не слышит, шепотом напустился Рыжий на Чаликову. – Какого черта вы вернулись? Неужели вы не понимаете, что живой вас отсюда не выпустят?!

– Ну почему же? – с напускной кокетливостью возразила Надя. – Государь ко мне благоволит, может быть, даже лично соизволит со мною побеседовать…

– Не прикидывайтесь ду… наивной, – чуть не вырвалось у Рыжего грубоватое словечко. – Ваш единственный шанс – это если вы уйдете отсюда вместе со мной. Кстати, ваше счастье, что я теперь не просто Рыжий, а градоначальник, при мне вас не тронут. Но учтите – если вы отойдете от меня хоть на шаг, то я за вашу жизнь не дам ни полушки.

Резко возвысив голос, Рыжий обратился к секретарю:

– Пожалуйста, извинитесь за меня перед Государем – я провожу госпожу Чаликову и тотчас вернусь.

С этими словами он подхватил Надю под руку и чуть силой вывел прочь из царского терема.

Едва несостоявшаяся Шарлотта Корде и новоиспеченный мэр покинули царскую приемную, из «внутренней» двери не то чтобы вышел, а как-то выпал чернобородый дьяк. Лицо его, обычно до крайности невозмутимое, на сей раз выражало крайнюю степень смятения, а руки заметно дрожали.

* * *

Отец Иоиль вел Дубова по незнакомым улицам, то и дело куда-то сворачивая. Потом Василию показалось, что священник малость сбился с пути – они уже во второй раз проходили мимо одной и той же харчевни с яркой вывеской над входом. Когда они оказались там в третий раз, Василий уже хотел было указать своему провожатому на это обстоятельство, но отец Иоиль, к немалому удивлению Дубова, завел его прямо в харчевню.

– Сейчас все поймете, – отец Иоиль усадил Дубова за столик напротив окна. Миг спустя на противоположной стороне улицы остановился тот «неприметный господин», который пытался подслушивать их разговоры за колонной.

– Я его в самом начале приметил, – пояснил отец Иоиль. – Думал, сможем отвязаться, да не тут-то было.

«Неприметный господин» тем временем почти откровенно наблюдал за своими подопечными через окна харчевни.

– Что же делать? – забеспокоился Василий. – Не век же нам здесь сидеть!

– Немного подождем, а потом с Божьей помощью что-нибудь придумаем, – обнадежил его отец Иоиль. И сказал подошедшему половому: – Принеси-ка нам для началу по кружке чаю.

Соглядатай продолжал терпеливо топтаться на улице, и Дубов, не желая терять времени, достал из кармана рукопись, полученную от боярина Павла.

– Ох, это ж как будто не совсем по-нашему, – покачал головой священник. Тогда Василий зачитал вслух:

– И вот придет день, пылающий как печь; тогда все надменные и поступающие нечестиво будут как солома, и попалит их грядущий день, говорит Господь Саваоф, так что не оставит у них ни корня, ни ветвей…

– Так это же из книги ветхозаветного пророка Малахии, – сказал отец Иоиль, терпеливо выслушав до конца.

– И все? – разочарованно протянул Дубов. – А я-то думал, что в этой записи заложен какой-то особый смысл…

– Видимо, для отца Александра здесь был какой-то смысл, – раздумчиво ответил отец Иоиль. – Иначе бы он не стал это отдельно выписывать… Да-да, благодарю вас, – кивнул он половому, принесшему чай, и что-то прошептал ему на ухо. Тот понимающе закивал:

– Будет сделано, батюшка. Препровожу непременно.

Глянув в окно, Василий со вздохом заметил:

– А наш друг все еще там.

Эти слова, разумеется, относились к «неприметному господину», который продолжал маяться на другой стороне улицы.

– Я постараюсь его «увести», – решительно встал из-за стола отец Иоиль, – а вы доберетесь без нас. То есть без меня и без него. Тут уже недалеко.

С этими словами священник вышел из харчевни и не спеша двинулся по улице. Чуть спустя «неприметный господин» отправился в ту же сторону.

Едва Дубов проводил их взором, к столику вновь подскочил половой:

– Сударь, идемте со мной, я все устрою.

Проведя Василия через кухню, половой вывел его на двор, а оттуда в узкий кривой переулочек, застроенный неприметными избами:

– Теперь вам туда, а потом прямо. Попадете на Савельевскую улицу, а она упирается в Сорочью.

Всю дорогу Василий посматривал по сторонам и украдкой оглядывался назад – «хвоста» не было. А оказавшись там, где до нынешнего утра находился Храм Всех Святых, он обнаружил самую безрадостную картину: храм лежал в руинах, по которым сновали работники Сыскного приказа, а десятка полтора стрельцов стояли в оцеплении, оттирая от места происшествия толпу зевак. Между оцеплением и толпой бегал Петрович и, возбужденно махая руками, рассказывал всем желающим (а также и не желающим) о том, чего свидетелем и даже участником он был, дополняя свой страшный рассказ все более новыми и более жуткими подробностями.

Протиснувшись вперед, Василий услышал:

– …И вот сначала вошли туда два мужика, а потом та баба в черном. А потом она прошла второй раз, но мимо. А потом выскочила из двери, а я за ней. А потом ка-ак бабахнет!!!

Здесь Петрович содрогнулся, как бы заново переживая происшедшее, и, едва оправившись от потрясения, завел по новой:

– Ну, стою я, сторожу, все как положено, потому как поставили меня сюда охранять, чужих не пускать, стало быть. А тут эти двое. А как их не пропустить, коли один – большой человек, при самом царе состоит, царствие ему небесное. Да не царю царствие небесное, балда, а тому, кто сюда вошел. И второй тоже – видно, что господин приличный, хоша и одет богато. Сразу ясно, мироед, угнетатель трудового народа… Ну да ладно, – смилостивился Петрович, – доугнетался, бедняга, теперь тоже там. – Петрович горестно махнул рукой в сторону развалин. – А все та баба, недаром она в черное одевается, словно ворона! Ведьма она, точно вам говорю! Сначала в церкву вошла, а потом мимо прошла…

– Так что она, сначала вошла, а потом вышла? – спросил кто-то из толпы.

– То-то что не вышла, а потом второй раз прошла! – нетерпеливо разъяснил Петрович. – Ведьма она, вот кто! Я ее знаю, от этой бабы еще не такого ждать можно!

Пока Дубов, задействовав дедуктивные способности, тщетно пытался извлечь из этих россказней хоть какое-то рациональное зерно, Петрович в очередной раз приступил к своему необычайному повествованию:

– Будь моя воля, я бы этих попов грабил безбожно, потому как они такие же мироеды и утеснители бедного люда, но убивать – это непорядок! Моя бы воля, я бы ихние церкви тоже все порушил, но нельзя – порядок должон быть! А та баба – она ведьма, настоящая ведьма!!! Мало того, что меня обесчестила, так еще и церкву на воздух пустила, а в ней двоих человек. Их-то за что? Она и меня хотела рвануть, да не на того напала! Я ее из-под земли достану и к ответу приведу!..

Петрович говорил много, но сколько-нибудь ясная картина происшедшего так и не вырисовывалась. «Баба в черном», которую Петрович упорно именовал ведьмой, вполне походила на Анну Сергеевну, а то, что она сначала вошла в церковь, а потом, не выйдя оттуда, еще раз прошла мимо, Василий отнес либо на счет возбужденного состояния рассказчика, либо к трюкам Каширского. Правда, оставалось неясным, для чего Глухаревой (или кому бы то ни было) понадобилось взрывать храм, и что это за два человека, вошедшие туда еще до Анны Сергеевны.

Василий понял одно: Нади здесь нет и, по-видимому, не было. А потому и его пребывание на Сорочьей теряло всякий смысл – ясно было, что к развалинам храма его просто не подпустят. Да и «светиться» тут, пусть даже в облике «Савватея Пахомыча», тоже было не очень-то разумно – Дубов увидел, как к руинам подошел отец Иоиль и, скрестив на груди руки, с неизбывной печалью глядел на останки храма, в котором служил Богу и людям долгие годы. «Неприметного господина» видно не было, но он мог подойти в любой миг.

Стараясь не слишком обращать на себя внимание, Дубов выбрался из толпы и медленно побрел по Сорочьей улице. Он понимал, что убийство отца Александра и уничтожение Храма Всех Святых – это звенья одной цепи, но сознавал также и то, что в создавшихся обстоятельствах вести самостоятельное расследование было очень затруднительно, почти невозможно. Волновало и другое – где теперь Надя? Выбрав место побезлюднее, Василий расстегнул верхние пуговицы кафтана, извлек из внутреннего кармана кристалл и вполголоса попросил показать Надежду Чаликову. То, что он увидел в большой грани, заставило Василия резко ускорить шаги в направлении центра Царь-Города.

* * *

Хорошо знакомая Наде карета Рыжего, резво подпрыгивая, катилась по столичным улицам.

– Ну и что все это значит? – после недолгого молчания спросил новоявленный градоначальник.

Наде очень не хотелось пускаться в объяснения – не могла же она говорить Рыжему об истинных причинах, приведших ее в царскую приемную. Поэтому в ответ на не очень определенный вопрос Рыжего она ответила столь же неопределенным встречным вопросом:

– Скажите, отчего вы так за меня перепугались? И что мне может грозить в тереме Путяты – я ведь ничего плохого не сделала!

Рыжий в ответ лишь выразительно вздохнул и покачал головой. Если бы он стал отвечать по существу, то пришлось бы сказать слишком много, а этого господину Рыжему ох как не хотелось.

– Кстати, поздравляю вас, – спохватилась Надя. – Думаю, теперь, когда вы получили такую должность, все пути к прогрессу открыты. Да еще с таким царем – строгим, но справедливым.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарил Рыжий. – К сожалению, поддержка царя – это еще не все. Нужна поддержка общества, а с этим пока что не очень.

– Вот, кстати, во время открытия водопровода я провела небольшой социологический опрос на тему: «Как вы относитесь к преобразовательской деятельности господина Рыжего?», – заметила Надя, извлекая из сумки уже знакомый нам диктофон. – Не желаете ли послушать?

Говоря о «социологическом опросе», Чаликова, мягко говоря, слегка преувеличивала: такой вопрос она задала только одной участнице торжеств, да и то не очень-то званной – боярыне Новосельской. И теперь, непонятно почему, Надежде захотелось довести ответ мятежной боярыни до сведения Рыжего.

ЧАЛИКОВА: – Сударыня, а какого мнения вы о Рыжем?

НОВОСЕЛЬСКАЯ: – Честно?

ЧАЛИКОВА: – Ну разумеется. Я так понимаю, что по-другому вы и не умеете.

НОВОСЕЛЬСКАЯ: – Я всегда возлагала на него большие надежды как на движителя всего нового и передового. Уже за одну только канализацию с водопроводом я бы воздвигла ему памятник. Но теперь, когда происходит… да вы сами видите, что происходит, заниматься водопроводом и делать вид, что ничего другого не замечаешь – это уж, простите, по меньшей мере непристойно.

ЧАЛИКОВА: – Три стадии русского либерализма. Сначала «по возможности», потом «хоть что-нибудь», а в конце – «применительно к подлости».

НОВОСЕЛЬСКАЯ: – Замечательно! Это вы могуче задвинули!

ЧАЛИКОВА: – Увы, не я – Салтыков-Щедрин.

Надя щелкнула кнопочкой. Лицо Рыжего сделалось почти официальным:

– Спасибо, я учту это мнение, равно как и все прочие. В качестве градоначальника я должен считаться с самыми широкими слоями общества.

Когда Чаликова клала диктофон в сумку, ей показалось, что там чего-то не хватает. Она судорожно принялась рыться в содержимом сумки и вдруг услышала почти над ухом чей-то знакомый голос:

– Надежда, ты что-то потеряла?

Чаликова вздрогнула – голос был явно не Рыжего. Надя резко обернулась и увидела Чумичку, который держал в руках продолговатый предмет.

Господина Рыжего появление колдуна удивило куда меньше, чем его спутницу:

– А-а, Чумичка, привет. Все никак не привыкну к твоим чудесам…

– Ну, какие ж это чудеса! – усмехнулся Чумичка. – Так, пустячки.

С этими словами колдун как бы невзначай опустил предмет в сумку, сделав это достаточно проворно, чтобы его разглядела Надя, но не увидел сидевший чуть дальше от него Рыжий.

– Так, может быть, вы нас где-нибудь высадите? – предложила Надя. – Чумичка меня проводит, а вас Государь ждет.

– Ну как, Чумичка, приглядишь за нашей гостьей? – чуть повеселел Рыжий.

– Пригляжу, не беспокойся, – заверил Чумичка. И, уже вылезая вместе с Надей из кареты, негромко прибавил: – Сомневаюсь только, что Государь тебя ждет.

Но Рыжий этих слов не слышал – резвые лошадки несли его карету назад, к царскому терему.

– И что же нам теперь делать? – чуть растерянно спросила Надежда, проводив взглядом карету.

– Ничего, – кратко ответил Чумичка. – Все глупости, какие могли, мы уже сделали…

* * *

Сборы в дальнюю дорогу шли полным ходом. Находившийся в весьма расстроенных чувствах, князь Длиннорукий едва соображал, что происходит вокруг него, зато Евдокия Даниловна неожиданно проявила деловую хватку, и это было весьма удивительно: ни истинная княгиня, ни Акуня доселе не имели никакого опыта дальних путешествий.

Итак, Евдокия Даниловна уверенно и дельно перечисляла предметы, которые надо взять в дорогу, и единственным, что замедляло их упаковку, был пресловутый провал в памяти: княгиня решительно не помнила, где что лежит, а Маши, как на грех, дома не было.

– Князь, а куда ж мы едем-то? – умаявшись разыскивать всякие бытовые мелочи, Евдокия Даниловна присела прямо на стол. – А то ежели в холодные края, то не мешало бы и шубу прихватить.

– Да я и сам толком не знаю, холодно там, или нет, – нехотя оторвался князь от неприятных раздумий. – Какая-то Лимония. Или нет, Ливония.

– Неужто Ливония? – обрадовалась Евдокия Даниловна. – Слыхивала я об этой земле, да и мечтать не могла, что там побываю. И воочию увижу песчаное морское побережие, тянущееся на много верст от устья реки Аа, местными племенами именуемой Лиелупе, к дальним приморским селениям, где у рыбарей за гроши можно купить золотистую салаку, только что выловленную и приготовленную в маленьких коптильнях, пахнущую морской пеной, капельками янтаря, просмоленными рыбацкими лодками и жаркими кострами Иоанновой ночи.

Князь аж рот разинул:

– Ну, душенька, ты прям как по писаному чешешь! Кто тебе такое наплел – уж не отец ли Александр? – И поспешно добавил: – Упокой Господи его душу.

(Теперь, после погибели отца Александра, князь Длиннорукий готов был великодушно простить ему даже предполагаемые шашни с Евдокией Даниловной).

– Да нет, в какой-то книжке вычитала, – усмехнулась княгиня. – И еще про то читала, что там дожди часто идут, и начинаются чуть ли не с ясного неба. Стало быть, надобно и такую одежку взять, которая не промокает.

Тут в гостиную вошла Маша.

– Чем это вы изволите заниматься? – изумилась она, увидев своих хозяев упаковывающими всяческие саки и баулы.

– Уезжаем, – нехотя пробурчал князь. – Так что, Марья, терем на тебе остается. Я тут написал несколько записок своим сродникам да хорошим приятелям – завтра же отнесешь их, а на словах передашь, чтобы за домом да за хозяйством приглядели…

– Да отчего ж вам, князь, самому им этого не сказать? – удивилась Маша.

– Оттого что уезжаем прямо сегодня, – огорошил князь Машу. И многозначительно поднял кверху указательный перст: – Нужды Царя и Отечества того требуют!

Маша как-то странно посмотрела на хозяина:

– Царя?

– Ну конечно, царя! – сварливо бросил Длиннорукий. – Не герцога же Ливонского, или как у них там ихний главный зовется!

Маша оглянулась и понизила голос, хотя кроме них троих никого поблизости не было:

– Я только что была на базаре, а там люди такое гуторят…

– Говорил я сто раз тебе, Маша – меньше всякие сплетни слушай, – назидательно промолвил князь. – Ответь-ка лучше, где у нас такая одежда, что и под ливнем не промокает.

– Ну и что же на базаре гуторят? – спросила Евдокия Даниловна, впрочем, без особого любопытства.

– Одежда в сундуке, в той горнице, что за княгиниными покоями, – тут же выдала справку Маша. – А на базаре… Нет, я, право, и повторять не хочу – совсем уж люди стыда лишились, врут безо всякого удержу.

– А ты, Маша, не повторяй, – с самым невинным видом предложила Евдокия Даниловна. – Ты только намекни, а мы сами поймем, что к чему.

– Ну, будь по-вашему, – решилась Маша. – В общем, говорят люди, будто… будто какой-то заморский лиходей…

– Ну, ну, – поторопил князь. – Не томи, нам еще собираться – не пересобираться!