Текст книги "Царь мышей"

Автор книги: Елизавета Абаринова-Кожухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

– Государь, – только и мог проговорить дьяк Борис Мартьяныч, а Шандыба, глубокомысленно почесав лысину, заявил:

– Какой там Государь – еще один самозванец на нашу задницу. – И, подумав, уточнил: – На нашу многострадальную задницу.

Князь Святославский с подозрением оглянулся на своих скоморохов – не их ли это работа – но те были на месте: один в образе Рыжего, а другой – самого Святославского. Однако и сидящий за столом походил на Путяту лишь чертами лица, а во всем остальном изрядно с ним разнился, даже в одежде: на нем был безупречный черный фрак, белое жабо, а в левом глазу – стекляшка на золотой цепочке. Да и повадками он нисколько не походил на вечно угрюмого и напряженного Путяту: напротив, путятообразный незнакомец сидел, непринужденно развалившись на стуле, с лицом, излучающим сытое самодовольство. Под стать ему смотрелись и Глухарева с Каширским: Анна Сергеевна разглядывала окружающих с выражением алчной брезгливости, а «человек науки», угодливо наклонившись к «Путяте», что-то ему негромко говорил. Тот благосклонно кивал, крутя пальцами огромный темно-красный рубин, висевший у него на шее на другой, тоже золотой цепочке.

– Вы есть совершенно праф, херр Шандиба, – плотоядно осклабился «Путята» в ответ на обвинение в самозванстве. – Их бин принять бильд вашего покойного херр Кайзера, чтобы… как это… утешить ваши печальные чуфства.

– И голос, как не у Путяты, – удивленно протянул князь Святославский.

– Я, я, натюрлихь, с голосом есть айне проблема, – согласился улыбчивый самозванец. – Но, я так надеяться, ее мне помошет решить херр Мисаил?

– Я узнал тебя! – вдруг выкрикнул дьяк Борис Мартьяныч. – Ты – Херклафф!

– О, я, их бин фон Херклафф, – вежливо представился лже-Путята, приподнявшись за столом и дотронувшись пальцами до воображаемой шляпы.

– Ты пошто, ирод заморский, нашего царя-батюшку съел?! – с этими словами, идущими из недр потрясенной души, дьяк кинулся было на Херклаффа, но, наткнувшись на его безмятежно-доброжелательный взор, остановился, как вкопанный.

– Пошто я скушаль ваш тсар-батьюшка, это есть долго рассказать, – господин Херклафф благодушно ощерил пасть, похожую на крокодилью. – К сошалению, фернуть его нет фозмошности даже для такой квалифицированный маг и чародей, как я. Ну, разфе что в виде этофо, как его?..

Словно забыв искомое слово, Херклафф обратил взор на свой «почетный караул».

– В виде говна, – смачно бросила Анна Сергеевна.

– Ну, зачем так вульгарно, – поморщил нос господин Каширский. – Для обозначения продуктов жизнеднятельности организма имеются и другие, сравнительно более корректные термины: кал, экскременты, испражнения, фекалий, помет, навоз…

– Вот-вот-вот, именно нафоз, – радостно подхватил Херклафф. – Вы как, либе херр Мартьяныч, готоф получить ваш тсар-батюшка в виде моего нафоза?

– Чтоб ты подавился своим навозом, скотина, – проворчал дьяк.

Рыжий с нетерпением слушал весь этот обмен любезностями – едва «Путята» сказался Херклаффом, он понял, что появление людоеда в осажденном царском тереме имеет под собой какие-то веские причины. И как только «навозная» тема исчерпала себя, Рыжий решительно вмешался в разговор:

– Господин Херклафф, у вас к нам какое-то дело?

– Ах, да-да, ну конешно, – засуетился Херклафф. – Я так видеть, что вы есть находиться в трудное состояние, и хочу вам помогайть.

– Не верю! – громогласно заявил князь Святославский. – Не такой вы человек, чтобы другим помогать, да еще и бескорыстно!

– А я знаю, какого беса он сюда приперся, – прогудел Шандыба. – Оттого, что злодеев всегда тянет на место их злодеяния!

– Мошно и так сказать, – согласился Херклафф. – Но если бы я устроиль экскурсион по местам моих злодеяниеф, то он бы длилься отшен много цайт.

– Так что же вы хотите? – гнул свое господин Рыжий.

– Да пустячки, всякая хиер унд дас, – небрежно отмахнулся Херклафф. – А значала я хотель бы выручить вас, либе херрен, от гроссе погром!

– В каком смысле? – удивился князь Святославский.

Вместо ответа Херклафф указал через окно. Даже беглого взгляда на происходящее было достаточно, чтобы понять: вторжение толпы в царский терем – дело самого ближайшего времени.

Рыжий все понял:

– Господин Херклафф, для большей достоверности вам не мешало бы чуть приодеться, а то, боюсь, в таком наряде народ вас не признает.

С этими словами Рыжий вопросительно глянул на своих собутыльников. Князь Святославский нехотя снял соболью шубу, которую носил во все времена года (несколько лет назад ее пожаловал князю сам царь Дормидонт), а стражник одолжил стрелецкую шапку. Небрежно накинув все это на себя, Херклафф в сопровождении Мисаила, все еще украшенного «святославской» бородищей, отважно направился к окну.

При виде Путяты, да еще в обществе главы Потешного приказа, толпа притихла.

– Путята! Живой! – пробежал шепоток. Кое-кто уже готов был пасть на колени и молить Государя о пощаде, сваливая свое участие в бесчинствах на вечного виновника – беса, который попутал, но тут Государь властно поднял руку, и все смолкло.

Незаметно для толпы Херклафф сделал какой-то колдовской жест, и Мисаил заговорил грозным голосом:

– Ну что, чертовы дети, кислоярише швайнен, бунтовать вздумали? Обрадовались, донневеттер, что царя не стало? Не получится, и не мечтайте! Я вас, тойфель побери, заставлю уважать государственный орднунг!

«О Господи, что это я такое несу?» – с ужасом подумал Мисаил. Скомороху, конечно, не было знакомо такое мудреное слово, как «ретрансляция», но именно этим он теперь занимался – громогласно озвучивал то, что вполголоса наговаривал господин Херклафф. Кроме того, благодаря колдовским навыкам людоеда, все это он не только произносил голосом Путяты, но попутно исправлял акцент и грамматические погрешности, проскальзывающие в речи господина Херклаффа. Разве что некоторые иноязычные слова так и остались без перевода, но они делали выступление царя-батюшки еще более грозным и выразительным, благо наречие, откуда они были заимствованы, очень к тому способствовало.

Напоследок погрозив слушателям кулаком и пообещав замочить их в ватерклозете, Государь отошел от окна. Речь Путяты оказала на толпу сильное впечатление, хотя и не совсем однозначное. Мнения разделились: одни предлагали тихо разойтись по домам, другие – всем встать на колени и так и стоять, покамест царь-батюшка не простит, а третьи уверяли, что царь ненастоящий и что раз уж порешили грабить царский терем, то надо грабить. Поначалу этих третьих мало кто слушал и даже пытались гнать взашей, но те не унимались и, благодаря красочным россказням о несметных богатствах терема, сумели перетащить на свою сторону многих колеблющихся.

– А теперь прошу фас проводить нас с херр Каширски и фройляйн Аннет Сергеефна в эту… как это назыфается… Там, где Путята держаль свой золото и брильянтен, – обратился людоед к присутствующим.

– Зачем они вам? – с подозрением спросил Борис Мартьяныч.

– Он оставиль мне маленький должок, – объяснил Херклафф.

Дьяк посмотрел на Рыжего, тот чуть заметно кивнул.

– Идемте, – отрывисто бросил Борис Мартьяныч.

Долгие годы служа в царском тереме, он хорошо знал все его ходы-переходы и теперь уверенно вел Херклаффа, Рыжего и всех остальных по темным пустым коридорам. Комната, в которой временно хранились сокровища, привезенные из Загородного терема, оказалась где-то в глубине дома, где естественного освещения не было, и дьяку пришлось зажечь свечи, предусмотрительно вставленные в золотой канделябр тонкой узорной работы – кстати, из того тайника, что скрывался за «аистиным» барельефом. Среди предметов, небрежно сваленных на широком столе, Каширский и Анна Сергеевна узнали многое из выкопанного ими на берегу озера и затем конфискованного при входе в Царь-Город.

– Сколько вы хотите? – тихо спросил Рыжий. – Надеюсь, не все?

– Рофно половину, – тут же откликнулся господин Херклафф. – Как было угофорено. Ни на айн карат больше, но и не меньше.

Каширский подставил наволочку, а Херклафф принялся небрежно скидывать туда золотые украшения и самоцветные каменья, будто это были дрова или картошка. При этом он не упускал из поля зрения и госпожу Глухареву, и когда та попыталась «под шумок» стянуть со стола какую-то брошку в виде усыпанного бриллиантами золотого паучка, чародей кинул в ее сторону мимолетный взор, и брошка превратилась в настоящего паука. Вскрикнув, Анна Сергеевна сбросила паука с руки, но, упав на стол, он вновь сделался брильянтовым. Херклафф как ни в чем не бывало смахнул его в наволочку, а Анна Сергеевна с оскорбленным видом отвернулась и уже не принимала в дележке сокровищ никакого участия.

Когда наволочка наполнилась до краев, Херклафф сказал:

– Зер гут, хватит.

Не без сожаления глянув на оставшееся, Каширский стал завязывать наволочку в узел, а людоед обратился к присутствующим:

– Все, либе херрен, тепер я с покойным Путьята в полный рашшот. А мой вам добри совет – не задерживайтесь здесь излишне долго.

«Либе херрен» и сами понимали, что ничего хорошего их в царском тереме не ждет, если не считать высокой чести умереть славной смертью, защищая царские останки.

А Херклафф, казалось, о чем-то крепко задумался.

– Ах, я, я! – вспомнил чародей. – Не может ли кто из фас отолшить мне эта… как ево… дер шпигель?

– Зеркало, что ли? – уточнил Рыжий.

– Да-да, зеракль. Хочу поправит мой фризюр.

Зеркальце отыскалось в сундучке у скоморохов. Прислонив его на столе к какой-то золотой вещице из загородного клада, Херклафф велел Анне Сергеевне и Каширскому подойти поближе. Затем неторопливо извлек из-под фрака магический полукристалл и, проговорив несколько слов на каком-то тарабарском наречии, приставил его большой гранью к зеркалу.

«Верно умные люди говорят, пить надо меньше» – именно так или приблизительно так подумали одновременно и скоморохи, и князь Святославский, и даже обычно малопьющий Рыжий: в царской златохранильнице все оставалось так же, как было за миг перед тем, недоставало лишь Херклаффа, Анны Сергеевны и Каширского. Ну и, разумеется, наволочки с драгоценностями.

– Померещилось, что ли? – встряхнув лысиной, проговорил Шандыба.

– Ага, померещилось, – откликнулся Мисаил. – Всем сразу.

– Примерещилось или нет, а в одном он прав – уходить надо, – раздумчиво произнес дьяк Борис Мартьяныч.

– Легко вам говорить, вас-то никто в лицо не знает, – с беспокойством возразил Рыжий. – А меня они на куски разорвут.

– Хоть одно доброе дело сделают, – подпустил Шандыба.

Князь Святославский взял со стола подсвечник и, осветив лицо Рыжего, с легким прищуром оглядел его, подобно тому, как художник изучает набросок будущего шедевра.

– Не беспокойтесь, друг мой, мы вас так разукрасим, что никто не узнает, – беспечно заявил князь, завершив осмотр. – Особенно ежели вас припудрить, припомадить и переодеть в женское платье.

– Ну что ж, в женское, так в женское, – со вздохом согласился Рыжий. – Что поделаешь, если ничего нового история изобрести не в состоянии…

Не теряя времени даром, Антип с Мисаилом принялись за «перевоплощение» клиента, и Рыжий не без некоторого восхищения наблюдал в зеркале, как он под руками умельцев превращается в весьма миловидную девушку. Увы, незабвенный Александр Федорович Керенский в подобных обстоятельствах должен был обходиться без опытных визажистов.

– Господин Рыжий, ежели ничего не получится с вашим градоначальством, то приходите к нам, – от всей души предложил князь Святославский. – А то мы как раз собираемся поставить гишпанскую трагедь «Тайная свадьба дона Луиса Альберто», да невесту играть некому.

– А невеста девушка честная? – с подозрением вопросил боярин Шандыба.

– Честная, честная, – заверил его князь Святославский. – Я всю рукопись два раза перечитал и не заметил, чтобы она что-нибудь стибрила.

– Тогда поищите другую, – посоветовал Шандыба. – Этой не поверят!

Хотя господин Рыжий за все двадцать лет своего пребывания в Царь-Городе не присвоил и ломаного гроша, среди обывателей (включая князей и бояр) почему-то укоренилось убеждение, будто бы он – главный казнокрад и только прикидывается, что имеет средние достатки, а сам на золоте ест да на серебре спит.

Пока скоморохи гримировали Рыжего, а князь Святославский руководил этим ответственным занятием, дьяк Борис Мартьяныч безотрывно глядел на драгоценности, оставшиеся после того, как свою «законную» половину забрал господин Херклафф.

– А с этим-то что делать будем? – первым задал он вопрос, который занимал всех. – Пропадет ведь.

– Да уж, если сюда ворвется толпа с улицы, то пиши пропало, – сказал Рыжий, едва Антип закончил подкрашивать ему губки и принялся за бровки. Мисаил в это время прилаживал к Рыжему юбку, наскоро сварганенную из скатерти.

– Мы должны унести все это, – гнул свое Борис Мартьяныч. – А потом, когда бесчинства прекратятся, вернем.

– Да-да, так и сделаем, – кивнул Рыжий, отчего левая бровь, над которой в это время трудился Антип, нарисовалась куда-то вверх. – Нас тут семь человек, так что справимся.

С этим предложением согласились все, кроме Шандыбы, который оказался в двойственном положении: ему хотелось и поживиться золотишком, и при этом сохранить образ самого честного кислоярского боярина, который он старательно создавал и поддерживал долгие годы. Шандыба лихорадочно думал, как бы ему выкрутиться, и наконец придумал:

– А я не возьму! Ибо, как человек честный и благородный, заявляю сразу и открыто – я ничего не верну!

– Да бери, не валяй дурака, – махнул рукой Святославский.

– Ну ладно, бес с вами, уговорили, – пробурчал Шандыба и первым начал рассовывать драгоценности по карманам своего просторного кафтана. Увидев, что шандыбинские карманы слишком просторны, остальные тоже приступили к делу, и вскоре стол совсем опустел. Лишь две чаши – золотая и серебряная – не влезли ни в один карман, но и им скоморохи нашли подходящее место, приспособив для создания более убедительного «дамского» образа своему подопечному.

– Да уж, Бельская слободка отдыхает, – заметил боярин Шандыба, придирчиво оглядев Рыжего.

– Господа, собирайтесь быстрее, – поторапливал стрелец. – Чем раньше мы уйдем отсюда, тем лучше. Сударыня, поправьте кармашек, а то из него златая цепочка торчит.

«Сударыня» послушно засунула цепочку поглубже, и семь человек, нагруженных золотом и драгоценными камнями, вереницей покинули златохранилище. Последним, аккуратно задув свечи, вышел дьяк Борис Мартьяныч, и вскоре в царском тереме ни осталось ни одного человека, если не считать останков хозяина.

* * *

Как читатели уже, наверное, догадались, неприметным господином на похоронах отца Александра был ни кто иной, как Глеб Святославович – ближайший помощник покойного Михаила Федоровича. Правда, на похороны он явился отнюдь не для того, чтобы отдать последний долг покойному – у него были совсем другие намерения. Неизвестно, как ему удалось уговорить бывших на погребении именитых князей и бояр и даже самого Патриарха, но после похорон все они собрались в небольшой корчме неподалеку от кладбища, где Глеб Святославович заблаговременно снял для тризны отдельную горницу. Справедливости ради нужно отметить, что чести быть приглашенными удостоились далеко не все – за поминальным столом не было ни Пал Палыча, ни отца Иоиля, не говоря уж о малоимущих прихожанах покойного.

Зато там нашлось место боярину Павловскому и наиболее знатным из «идущих вместе» – Ване Стальному и любвеобильной боярышне Глафире, да еще юному певцу Цветодреву, который в перерывах между поминальными речами услаждал слух собравшихся соответствующими случаю песнопениями. Остальные парни и девушки ходили дозором вокруг корчмы, дабы не пропустить туда кого-то из посторонних. Нечего и говорить, что боярин Павловский, вовсе не знававший покойного отца Александра, куда больше (и громче) скорбел о другом покойнике – царе Путяте – и делал это, что называется, от всей души. Откушав поминальной медовухи, другие князья и бояре не отставали от Павловского, один лишь Глеб Святославович сидел между ними тихо и незаметно.

Когда поминальные речи и застольные разговоры о высоких душевных качествах обоих невинно убиенных начали под воздействием обильного угощения понемногу переходить в обычную болтовню о том да о сем, Глеб Святославович незаметно встал из-за стола и куда-то удалился. Никто его исчезновения, конечно, и не заметил. Но несколько времени спустя он появился в дверях, ведущих во внутренние службы корчмы, причем не один – рядом с Глебом Святославовичем, неловко потупя взор и переминаясь с ноги на ногу, стоял живой и невредимый царь Путята. Поначалу их никто даже и не заметил, но когда Ваня Стальной случайно бросил взор в сторону двери, он едва не лишился дара речи.

– Там… Там… – отрывисто бормотал Ваня, выпучив глаза и тыча пальцем в воздух.

– Царь! Батюшка!! Живой!!! – раздались радостно-удивленные вопли. Все повскакали с мест и, опрокидывая стулья, бросились к Государю. Один лишь Цветодрев остался на месте и, подыгрывая на гуслях, запел «Многая лета».

При виде столь бурного изъявления чувств Государь попытался юркнуть обратно в дверь, но Глеб Святославович его удержал, цепко ухватив за рукав кафтана.

– Да. Злодеи пытались меня убить, но я чудом остался жив, – быстро проговорил Путята, когда первый взрыв ликования чуть стих. – Выходит, неправильно я царствовал, коли, стоило мне исчезнуть ненадолго, и сразу все пошло кувырком. Но обещаю – отныне все будет совсем по-другому. Я создам сильную государственную власть сверху донизу, а не как раньше: правая рука не знает, что делает левая.

Подданные слушали своего царя, не совсем понимая, к чему он клонит. Но Путята и раньше имел обычай выражаться несколько туманно. Главное – он был жив и снова с ними.

Едва Государь закончил свое краткое обращение, Патриарх Евлогий поднял огромный позлащенный крест и провозгласил:

– Возблагодарим же Господа нашего, что уберег Царя, народ и Отечество от беды лютой!

Пока царь произносил речь, а остальные ему внимали, Глеб Святославович снова куда-то исчез. Когда первая радость от обретения считавшегося погибшим Государя чуть улеглась, гости начали замечать в его облике черты, которых до чудесного спасения никогда не замечали: казалось, Государь и помолодел, и ликом порумянел, и вырос чуть не на целую голову, и в плечах стал шире… Словом, все понимали, что что-то тут не так, но никто не решался первым сказать, что царь-то не совсем настоящий.

И тут в дверях вновь появился Глеб Святославович, и вновь не один. Вместе с ним был человек, которого меньше всего ожидали увидеть здесь и сейчас – некто боярин Ходорковский, почитавшийся первым врагом Путяты, так как царь пару месяцев назад засадил его в городской острог, где он, собственно, и должен был бы сейчас находиться. Все взоры устремились на опального боярина – признает ли своего обидчика, или обличит его как самозванца? Несколько мгновений Ходорковский глядел на Путяту, словно не веря очам своим, а потом всплеснул руками и кинулся к царю:

– Государь-батюшка! Живой!..

– Прости меня, боярин, оклеветали тебя злые люди, – приговаривал Путята, крепко обнимая и даже лобызая боярина Ходорковского, одетого в казенное рубище, заметно отдающее темничной сыростью. – Будь же мне отныне верным помощником и опорою.

Все кругом, не стесняясь, утирали слезы бебряными и прочими рукавами, а Патриарх Евлогий в порыве чувств (искренних ли – иное дело) даже благословил недавних ворогов на общие дела Отечества и народа ради.

* * *

За несколько лет сотрудничества с господином Херклаффом Анна Сергеевна и Каширский привыкли к самым разнообразным неожиданностям. Но на сей раз произошло нечто и вовсе невиданное: непонятно как, за одно мгновение, из тесной мрачной комнаты в глубине царского терема они перенеслись в просторную залу с персидскими коврами, роскошными зеркалами, изящными канделябрами и прочими дорогостоящими безделушками. С высокого изразцового потолка свисала стопудовая хрустальная люстра, а на мраморных столах красовались достижения цивилизации – телевизор, музыкальный центр и даже компьютер. Все это могло показаться сном или наваждением, если бы не наволочка с драгоценностями, которую господин Каширский по-прежнему держал в руках.

Херклафф сидел в вольтеровском кресле напротив компьютера и с хитроватой усмешкой поглядывал на своих сообщников.

– Г-где мы? – с неожиданной робостью спросила Глухарева.

– В мой дом, в Рига, – охотно сообщил людоед. – Данке шон за помошшь, можете быть сфободен. Ауф видерзеен, либе дамен унд херрен.

– То есть как это? – взвыла Анна Сергеевна. – Завезли черт знает куда – и ауфидерзеен?! Так мы не договаривались.

Херклафф подался чуть вперед в кресле, его клыки недвусмысленно лязгнули:

– Фройляйн Аннет Сергеефна, после того, как вы меня попытались убивайть, я, как порядочный дер хуманист, дольжен вас кушать, но не делаю это, ибо сегодня уже пообедаль. Так сказать, имел эйне кайзерише обед! Но если вы шелаете быть майн ужин…

– Нет-нет, не желаем, – поспешно перебил Каширский и поставил наволочку на паркет. – Все, Эдуард Фридрихович, нас уже нету!

И «человек науки», подхватив Анну Сергеевну, чуть не силой вывел ее из светлой залы.

– Все не так страшно, – говорил он, спускаясь по широкой мраморной лестнице, – в Риге мы не пропадем. У меня тут есть один хороший приятель, бывший депутат Саэйма, я как-то во время предвыборной кампании давал установки электорату, чтобы голосовали за него…

– Какая-нибудь фигня вроде массового гипноза?

– Да нет, более тонкая работа. Я заряжал установками бананы, а он раздавал их избирателям. И результаты оказались весьма внушительными…

– Что за чушь! – презрительно фыркнула Анна Сергеевна. – Может, его бы избрали и без ваших глупостей!

– Может быть, – не стал спорить Каширский. – Подозреваю, что он думал так же, как и вы, и на следующие выборы меня уже не позвал.

– И что?

– Ну, я же вам говорил – бывший депутат. А почему бывший? А потому что!

Выйдя из дома, Анна Сергеевна и Каширский очень скоро смогли убедиться, что повидать экс-депутата им вряд ли удастся: они очутились на узкой грязной улочке, вьющейся между рядов двух-трехэтажных каменных строений. Первые этажи были оборудованы под лавочки и мастерские, украшенные вывесками преимущественно на немецком языке. Чувствовалось, что о таких достижениях современной цивилизации, как водопровод и электричество, не говоря уж о радио и телевидении, здесь даже не слыхивали.

– А, ну ясно, Эдуард Фридрихович высадил нас не в современной, а в средневековой Риге, – совершенно спокойно определил Каширский. – Дело в том, что из его дома имеется два выхода: один в наш мир, а другой – в параллельный.

– Ну так давайте вернемся и пройдем в правильную дверь, – предложила Анна Сергеевна.

– А перед этим попадем к нашему другу на ужин, – закончил Каширский. – Нет-нет, Анна Сергеевна, это никак невозможно. Во всяком случае, не сегодня.

– И что вы предлагаете? – высокомерно процедила Глухарева.

– Ну, что-нибудь придумаем, – беспечно откликнулся Каширский. – У меня имеется научный опыт и связи с астральным миром, у вас, гм, свои методы и навыки…

За разговорами они прошли узкую улочку и свернули на другую – чуть более прямую и широкую. Лавки тут были куда солиднее, а вывески над ними – крупнее и ярче. Кое-где виднелись и русские надписи, выполненные старинной кириллицей, так что, приглядевшись, нетрудно было понять, что это мелочная лавка или харчевня, где можно отведать кваса по-московитски или даже новгородских окуньков. Да и в многоязыкой речи прохожих нет-нет и проскальзывали знакомые слова.

Нащупав в кармане золотой кувшинчик – последний дар покойного Путяты – Каширский обратился к почтенному купцу в щегольском кафтане, который что-то на ходу выговаривал своему помощнику, невзрачному мужичку в серой поддевке:

– Простите, пожалуйста, что отрываю от беседы, но мы только что прибыли в Ригу. Не подскажете ли, где здесь меняют или покупают золотые вещи?

Купец на миг задумался:

– Пройдите вперед, а напротив этого, как бишь его, Управления заграничных дел, сразу две обменных лавочки. Но я вам советую идти в ту, которая слева: там дают меньше, но зато все по-честному, без обмана. А вот в той, что справа…

– Как вы сказали – Управление заграничных дел? – к неудовольствию Каширского перебила Анна Сергеевна. – А где это?

– Вон то серое здание, – махнул рукой помощник. – А на что оно вам?

Почувствовав, что Анна Сергеевна собирается ответить что-то вроде «не ваше собачье дело», Каширский поспешно поблагодарил прохожих и отвел Анну Сергеевну в сторонку:

– Если мы обменяем мой кувшинчик и ваше колечко на здешнюю валюту, то на какое-то время должно хватить. А потом что-нибудь придумаем. – Но, заметив, что Анна Сергеевна его почти не слушает, Каширский с подозрением спросил: – А зачем вам, извините, понадобилось Управление заграничных дел?

– Не ваше собачье дело, – нехотя оторвалась Глухарева от своих мыслей. – И вообще, ждите меня здесь и не шляйтесь куда попало.

Оставив изумленного Каширского посреди улицы, Анна Сергеевна решительным шагом направилась к серому зданию.

Вернулась госпожа Глухарева почти через час. Ни слова ни говоря, она прошествовала в ближайшую харчевню под огромной вывеской со свиньей, держащей во рту бутылку вина. Каширский растерянно проследовал за своей сообщницей.

Усевшись за стол, Анна Сергеевна извлекла из сумки и горделиво брякнула об стол небольшим, но увесистым мешочком.

– Золото? – шепотом ужаснулся «человек науки». – Откуда?..

– Эй, гарсон, или как тебя там! – крикнула Анна Сергеевна. – Жрать неси!

– Вас, битте? – вразвалочку подошел к ней официант в не совсем свежем наряде. – А-а, жрать? – уважительно переспросил он, украдкой скосив взор на мешочек. – Айн момент, фройляйн!

– Вы спрашиваете, золотишко откуда? – хмыкнула Анна Сергеевна, усаживаясь за стол. – Очень просто – родину продала.

– Какую родину? – изумился Каширский.

– Ясное дело, не советскую, – буркнула Глухарева. – Да ставь сюда и неси побольше, – велела она «гарсону». – Историю знаете?

– Вообще-то история – это не совсем моя научная специализация, – уклончиво отвечал Каширский, наблюдая, как стол наполняется всяческими яствами. – Но будучи, так сказать, ученым широкого профиля, где-то в общих чертах, конечно, знаком и с историей…

– Ливонскую войну помните? – перебила Анна Сергеевна, приступая к трапезе.

– Ну да, что-то где-то слышал, – не очень уверенно откликнулся Каширский. – Это, кажется, из эпохи Ивана Грозного?

– Вот именно, – Глухарева шмякнула к себе в тарелку огромный кус мяса и добавила квашеной капусты. – А я пошла в министерство иностранных дел, или как оно тут зовется, и рассказала все, что вспомнила из учебника. А что не вспомнила, на месте додумала.

– Что додумали? – все никак не мог «врубиться» господин Каширский.

– Что, что! То, что Московский царь Иван вот-вот собирается двинуть на Ливонию все свои полки, чтобы взять Ригу и прорубить себе окно в Европу. А для правдоподобия сообщила, сколько у него войск, сколько лошадей, сколько пушек и всего прочего. Да вы ешьте, я сегодня щедрая!

Каширский принялся накладывать себе в тарелку, но вдруг остановился и пристально поглядел на Анну Сергеевну:

– Простите, Анна Сергеевна, но вы, кажется, что-то перепутали. Мы с вами оказались не в прошлом, а в настоящем, хотя и параллельном. И я не уверен, что в нем существует Иван Грозный, да и Московское царство в таком виде, как…

– Зато заплатили не скупо, – ухмыльнулась Глухарева, указав на мешочек. – И обещали добавить, если вы, как всегда, все дело на завалите.

– Я? – искренне удивился Каширский.

– Вы, вы, – сварливо подтвердила Анна Сергеевна. – Я им сказала, что не сегодня-завтра в Ригу проездом заявится князь Курбский, который бежит из Москвы в Польшу, а он знает о коварных кознях царя Ивана куда больше.

– Какой еще Курбский? – ужаснулся Каширский. – Он же давно умер!

– Но вы-то живы, – возразила Анна Сергеевна. – Изобразить Курбского – хоть на это у вас ума хватит?

Каширский не был уверен, что сможет достоверно сыграть опального князя Курбского, но, еще раз глянув на мешочек с золотом и на ломящийся от кушаний стол, со вздохом согласился.

* * *

До Городища путники добрались как раз к закату. Василий ловко спрыгнул с телеги и помог спуститься Наде.

– Ну, Чумичка, прощай, – сказала Чаликова, обнимая колдуна. – Главное, лихом не поминай.

– Да ладно уж, ненадолго расстаемся, – добродушно проворчал Чумичка.

– Не знаю, конечно, как там все сложится, но лично я сюда возвращаться не стал бы, – задумчиво проговорил Дубов. – Разве что особые обстоятельства?..

За этими разговорами Надя и Вася скинули с себя «маскировочную» ветошь и аккуратно сложили ее на телегу, оставшись в летней одежде из «нашего» мира.

Еще раз простившись с Чумичкой – сердечно и немногословно – путешественники начали привычное восхождение на Холм. А почти от самого подножия столбов Надежда поглядела вниз – Чумичка стоял, опершись на край телеги, и глядел им вослед. Помахав рукой, Надя решительно прошла между столбов. Василий не оборачиваясь шагнул следом.

Первым, что они увидали, миновав столбы, оказался доктор Серапионыч, который сидел на булыжнике и читал газету столь естественно, будто у себя дома или на лавочке в Вермутском парке. Украдкой заглянув в газету, Чаликова с облегчением убедилась, что она датируется нынешним днем и годом, а не двадцатью годами назад или, чего доброго, вперед.

– Доктор, а вы что здесь делаете? – удивился Дубов.

– Вас поджидаю, – Серапионыч сложил газету и встал с камня. – Решил вот лично убедиться, что вы не заблудились во времени и пространстве. Ну как, выполнили, что хотели?

Вспоминать о событиях дня Надежде очень не хотелось, поэтому она ответила кратко, в стиле газетных заголовков:

– Преступники понесли заслуженное наказание, Херклафф съел Путяту, а в городе началось черт-те что.

– Подробности после, – Василий перекинул чаликовский саквояж из правой руки в левую. – Пойдемте, что ли? На автобус бы не опоздать.

– А что Васятка? – спросила Надя.

– В городе, отсыпается – откликнулся Серапионыч. – Ему ведь за последнюю неделю и поспать толком не удалось… Осторожно, Наденька, здесь камешек, вы об него в прошлый раз чуть не споткнулись. Ну, когда в следующую экспедицию?

– Думаю, что эта – последняя, – вздохнул Дубов, хотя убежденности в его голосе доктор не уловил. – Может быть, единственное – когда Васятку будем провожать, если он, конечно, не пожелает остаться в нашем мире. Но учтите, Наденька – это я сделаю сам, без вас.

– Почему без меня? – Надежда на миг остановилась и пристально посмотрела на Василия.