Текст книги "Царь мышей"

Автор книги: Елизавета Абаринова-Кожухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

Надя украдкой разглядывала Путяту – вблизи, при всей внешней «нерепрезентабельности», он все же производил впечатление государственного мужа, пребывающего в утомительных заботах о делах государственных. «А может, не стоит его судить по нашим меркам, – промелькнуло в голове у Чаликовой. – В конце концов, каждый правит, как умеет. А его так учили…»

Престол окружали многочисленные царедворцы, одетые почти столь же богато, как Путята. Среди них путешественники сразу узнали градоначальника князя Длиннорукого, стоявшего одесную царя, и главу Потешного приказа князя Святославского. Немного поодаль можно было заметить и боярина Павла.

Слева от трона стоял небольшой столик, на котором сиротливо поблескивали те немногочисленные драгоценности, которые должны были считаться кладом царя Степана.

Это показалось Василию несколько странным – убогость находок явно не соответствовала пышности приема, оказываемого кладоискателям. Оставалось удовлетвориться объяснением Рыжего, что царь ценит не столько результат, сколько прилежание. Хотя из слов Путяты этого вовсе не вытекало:

– Очень благодарю вас, дорогие друзья, за ваше благородное дело. Вы и представить не можете, как ваша находка поможет нашему государству и народу. Низкий вам поклон от всей души!

И Путята низко, чуть не до пола поклонился кладоискателям.

– Ну, скажите же что-нибудь, – шепотом попросил Рыжий.

Сказать ответное слово вызвалась Чаликова.

– Благодарим за добрые слова, но едва ли это, – Надя кивнула в сторону столика, – очень сильно поможет вашему государству и народу.

Путята проследил за взглядом Чаликовой, потом обернулся к вельможе, стоявшему за троном:

– Лаврентий Иваныч, и это что, все? Ага, понимаю, вы решили преподнести гостям стриптиз.

– Сюрприз, Ваше Величество, – вежливо поправил Лаврентий Иваныч и сделал знак в сторону одной из дверей.

Двое молодых стрельцов внесли в палату огромные подносы со щедро наложенными драгоценностями, в которых Дубов и его товарищи тут же узнали то, что они накануне обнаружили в тайнике «за аистом» и там же оставили.

При виде сокровищ рука Серапионыча непроизвольно потянулась во внутренний карман за скляночкой, и лишь отсутствие поблизости того, во что можно было бы влить ее содержимое, заставило доктора отказаться от сего благого намерения. Трудно сказать, что в этот миг творилось в душе Чаликовой, но понимая, что Путята наблюдает за ними, Надежда старательно изобразила на лице полное равнодушие. И лишь Василий негромко произнес:

– Один – ноль.

Впрочем, едва ли кто-то из бывших в Палате понял, что он имел в виду. Да никто и не прислушивался – общее внимание было ослеплено блеском драгоценностей.

Единственным, на кого они не оказали должного впечатления, как ни странно, оказался князь Длиннорукий.

– Государь, позволь мне уехать домой, – попросил он, подойдя к Путяте.

– А что такое? – ласково глянул на него царь.

– Супруга моя захворала, – сокрушенно промолвил градоначальник. – Вот хочу опытного лекаря найти…

– А чего искать-то? – перебил царь. И возвысил голос: – Любезнейший Серапионыч, можно вас на пару слов?

– К вашим услугам. – На ходу пряча скляночку обратно во внутренний карман, доктор не спеша подошел к трону.

– Нужна ваша помощь, – сказал Путята. – Нет, не мне, и даже не князю, а почтеннейшей Евдокии э-э-э… Даниловне.

– Очень, очень вас прошу! – князь даже уцепился за пуговицу Серапионыча, будто опасаясь, что тот убежит. – Я вас и отвезу потом, куда скажете, и заплачу, сколько попросите – только помогите!

– Это мой долг, – с достоинством ответил доктор.

– Ну так поедемте прямо теперь же, – не успокаивался князь. – Конечно, если вы, Государь, меня отпустите.

– Да ради бога, ступайте, – великодушно махнул рукой царь. – Кстати, передайте супруге мой привет и пожелание скорейшего исцеления.

– Передам, Государь, непременно передам, – зачастил Длиннорукий. – Так едемте же, Серапионыч, едемте!

Исчезновения доктора и градоначальника никто не заметил, даже Дубов с Чаликовой. Пока все, кто был в палате, любовались и восхищались сокровищами, они подошли к боярину Павлу.

– Пал Палыч, а что такое приключилось с княгиней Минаидой Ильиничной? – напрямую спросила Надежда. – Господин Рыжий что-то говорил, но мы толком ничего так и не поняли. Ведь она погибла?

– Да, – печально кивнул боярин Павел. – И при весьма странных обстоятельствах.

– При каких же? – вступил в беседу Василий. – Если это, конечно, не государственная тайна.

– Да какая уж там тайна, – вздохнул Пал Палыч, – когда о ней весь город гудит… В общем, поскольку появились сведения, что жизнь Минаиды Ильиничны под угрозой, то Государь предоставил ей охранника, чьим заданием было сопровождать княгиню повсюду.

– Что ж, разумное решение, – одобрил Дубов.

– Однако все это очень скоро закончилось – охранник исчез бесследно, а в опочивальне княгини ее прислуга обнаружила… – Боярин Павел даже замялся, не решаясь договорить. – В общем, то немногое, что от нее осталось.

– Херклафф, – побледнев, чуть слышно проговорила Надежда.

– Что, простите? – не расслышал Пал Палыч.

– Скажите, как выглядел этот охранник? – едва справившись с волнением, спросила Чаликова. – Такой приличный господин средних лет, со стеклышком в глазу, и выговор, как у иностранца?

– Да нет, вид он имел самый обычный, – ответил боярин Павел. – Хотя погодите, княгинина горничная и вправду заметила, что он изъяснялся как-то не совсем по-нашему.

– Ну ясно, это единственное, что ему не удалось скрыть, – отметил Василий. И успокаивающе положил руку Наде на плечо: – Не корите себя, Наденька, вы не виноваты. Вы же хотели, как лучше.

Тут раздался громкий голос Путяты:

– Господа, все налюбовались драгоценностями? В таком случае прошу еще немного внимания.

Когда в царской палате затишело, Путята заговорил вновь – с волнением и оттого слегка путанно:

– Вы, наверное, уже слышали, а кто не слышал, я скажу. У меня для вас очень печальная весть. Вчера лютой смертью погибла вдова князя Борислава Епифановича, княгиня Минаида Ильинична. И это несмотря на то, что ее плотно охраняли. Значит, наши враги не успокоились и вновь плетут свои злодейские сети. Но я сейчас о другом. После Борислава Епифановича остались трое малолетних детей, и наш общий долг – позаботиться о сиротах. Если возникнет надобность, я сам даже готов их усыновить.

Терпеливо выслушав возгласы царедворцев о бесконечной доброте и благодетельности своего Государя, Путята продолжал:

– Говоря о вещественном, о телесном, нельзя забывать и о вечном, о божественном. – Приняв постное выражение лица и возведя честные очи к побеленному потолку, Государь промолвил голосом тихим и проникновенным: – Я каждодневно молю Боженьку, чтобы он спас нашу землю от всех напастей и ниспослал нашему многострадальному народу счастие и благоденствие.

А Надежде почему-то вспомнился Салтыков-Щедрин. Вернее, один из его нарицательных персонажей, Надя только не могла припомнить, какой именно. Но явно не Угрюм-Бурчеев.

– Так вот, о духовности, – продолжал Путята. – Вы думаете, злато, сребро и чудные адаманты – это все, что привезли наши гости? А вот и нет. Стриптизы не кончились, господа! Прошу вас, Лаврентий Иваныч.

Лаврентий Иваныч махнул рукой, и стрельцы внесли в палату два мешка и стали проворно выкладывать из них на дорогой персидский ковер содержимое: иконы и старые рукописные книги.

– Два – ноль, – тихо проговорил Дубов.

– Что вы с ним сделали? – Чаликова резко рванулась вперед.

– С кем, простите? – Путята доброжелательно подался в ее сторону.

– С доном Альфонсо! – почти выкрикнула Надя.

– С доном Альфонсо? – переспросил Путята, как бы пытаясь что-то вспомнить, но безуспешно. – Что за дон Альфонсо? – оглянулся он на Лаврентия Иваныча.

Тот извлек из-под кафтана записную книжку и, поднеся ее к самому носу, перелистнул несколько страничек.

– Дон Альфонсо – это Ново-Ютландский рыцарь, мой Государь. Он втерся в доверие к нашим уважаемым друзьям, – Лаврентий Иваныч почтительно кивнул на Дубова и Чаликову, – а затем вероломно похитил все это, – Лаврентий Иваныч столь же почтительно кивнул в сторону мешков и их содержимого, – и пытался вывезти из страны.

– Ай-яй-яй, вот ведь как нехорошо получается, – нахмурился царь. – И заметьте, господа, сей Ново-Ютландский подданный покусился даже не на золото, не на драгоценные каменья, а на самое заветное – на наше славное прошлое и на наши Святые Иконы! – И, многозначительно помолчав, Путята заключил: – А кое-кто все еще сомневается, что рыцари – не все, конечно, некоторые – куют крамолу на наши обычаи, на нашу древнюю веру!

– Что вы с ним сделали? – с тихой яростью повторила Чаликова.

– Об участи сего разбойника, сударыня, вам незачем беспокоиться, – бесстрастно глядя прямо в глаза Надежде, отчеканил Лаврентий Иваныч. – С ним поступили по справедливости.

И Лаврентий Иваныч на миг приставил ладонь к горлу, как бы поправляя покривившийся воротник.

– Ну ладно, довольно об этом, – поспешно проговорил Путята. – Давайте потолкуем о более приятном. Конечно, я прекрасно понимаю, что вы свершили это благодеяние не ради почестей и наград, и все же хотел бы вас чем-нибудь отблагодарить. И очень прошу – считайте это не платой за услугу, а знаком моего личного к вам расположения и глубочайшего уважения!.. Конечно, я мог бы подарить вам что-то из ваших же находок, но это, по-моему, было бы не совсем умно. Поэтому просите у меня всего, чего желаете – и я постараюсь выполнить. Госпожа Чаликова?

– Ничего мне от вас не надо, – резко, почти грубо ответила Надежда.

– Понимаете, Государь, нам действительно ничего не нужно, – попытался Василий сгладить Надину дерзость. – Для нас величайшим счастием была уже сама возможность побывать в Тереме, провести увлекательное разыскание и разгадать тайну. А наградой нам будет сознание, что мы принесли хоть какую-то пользу Кислоярскому народу.

Услышав такое, Путята еще раз соскочил с трона и бросился пожимать руки Дубову и Чаликовой:

– Вот они, золотые слова! Вот она, высшая бескорыстность, вот оно, истинное бессеребреничество! Казалось бы, кто мы для вас – чужая страна, чуждый народ… Нет, вы просто святые люди, и мне хочется пасть перед вами на колени, как перед ангелами, как перед святыми угодниками, как пред самим Господом Богом!

И лишь вмешательство чернобородого дьяка удержало Путяту от действия, несовместимого с царским положением. А Надя гадала – был ли этот искренний порыв очередным фиглярством, или их бескорыстие и впрямь так проняло Путяту.

– Ваше Величество, – обратилась Чаликова к царю, – ни мне, ни Василию Николаевичу действительно ничего не нужно. Но с нами был еще и Владлен Серапионыч. Теперь его здесь нет, но уверена, что он попросил бы вас об одной маленькой услуге.

– И о какой же? – участливо спросил Государь.

– Освободите из-под стражи невиновного человека.

– В нашей стране, сударыня, невиновных людей под стражу не берут, – назидательно промолвил Путята. – Ведь мы строим правовое государство!

Надежде очень хотелось сказать на это что-то очень грубое, даже неприличное, но когда было нужно, она умела сдерживать себя:

– Разумеется, я не вправе ставить под сомнение работу ваших правоохранителей, но даже если этот человек виновен, то проявите милосердие, вспомните о его былых заслугах!..

– Да, я далек от совершенства, но стараюсь в меру своих малых сил править милосердно и справедливо, – елейным «головлевским» голоском ответствовал Путята. – Однако, прежде чем явить великодушие, я должен услышать имя того злодея, за коего вы, госпожа Чаликова, столь усердно ходатайствуете.

– Боярин Андрей, – сказала Надя. Царедворцы неодобрительно зашушукались, даже Василий осуждающе покачал головой, будто говоря: «Мало тебе Минаиды Ильиничны, мало тебе дона Альфонсо…»

Единственным, кто воспринял Надеждино ходатайство спокойно и даже доброжелательно, был, разумеется, Путята:

– Что же, я готов исполнить вашу просьбу, тем более, что она исходит не только от вас, но и от высокочтимого господина Серапионыча. Однако карать и миловать не совсем входит в мою компе… контепе… контемпен… в общем, в мое ведение. Но, по счастью, здесь находится большой знаток судебно-следственных дел. Прошу вас, боярин Павел!

Боярин Павел подошел к престолу и встал рядом с Надей.

– Уважаемый боярин Павел, что вы думаете о виновности или невиновности боярина Андрея?

– Следствие продолжается, Государь, – сдержанно ответил боярин Павел, – но пока что никаких прямых доказательств его вины нет. А можно ли таковыми считать свидетельства, которые…

– Пал Палыч, мы с вами не в суде и не в Сыскном приказе, – перебил Путята. – Скажите просто, по совести.

– Я уверен, что боярин Андрей невиновен, – твердо заявил боярин Пал Палыч, вызвав еще один общий всплеск неодобрения.

– Что ж нам делать-то? – на миг задумался Путята. И решился: – Ну, будь по-вашему. Совсем освободить боярина Андрея, конечно, даже я не вправе, и единственное, что я могу – так это разрешить ему перебраться к себе домой, но с лишением права выходить оттуда без особого дозволения… Нет-нет-нет, почтеннейшая, не нужно благодарностей, я лишь исполняю вашу просьбу и свой долг милосердия.

– И тем не менее – спасибо вам, – тихо сказала Надя.

Пока Чаликова разговаривала с царем, Дубов разглядывал царскую палату, которая казалась ему как бы продолжением своего хозяина: ощущалось в ней что-то неуютное, казенное, хотя вроде бы все было на месте: столы, стулья, ковры, занавески, цветы на подоконнике… И вдруг между двух горшков с цветочками, похожими на герань, Василий увидел серую мышку с длинным белым хвостом. Она сидела на задних лапках и, как показалось Дубову, внимательно наблюдала за происходящим. Заметив, что на нее смотрят, мышка скрылась за горшком, но не ушла – подрагивающий хвостик выдавал ее присутствие.

Разумеется, наблюдая за мебелью, цветами и мышами, детектив прислушивался и к беседе.

– А завтра вы будете моими личными гостями, – говорил Путята. – И вы, госпожа Чаликова, и вы, господин Дубов, и, само собой, ваш друг Серапионыч. Мы вам покажем соколиную охоту в наших пригородных угодьях. В своих краях вы ничего подобного не видали, уверяю вас!

Соколиная охота никак не входила в планы Дубова и Чаликовой, равно как и прочие царские забавы – они собирались с заходом солнца уйти в свой мир. Почувствовав, что Надежда уже собирается вежливо отказаться, Василий поспешно ответил:

– Благодарим вас, Государь. Я не сомневаюсь, что завтрашняя охота запомнится нам до конца наших дней.

Надя недоуменно глянула на Дубова, но промолчала. В ее душе шло борение двух желаний – поскорее покинуть Царь-Город и вообще параллельный мир и забыть о нем, как о кошмарном сне, и остаться, чтобы вывести на чистую воду всех злодеев и убийц, вплоть до самых верхов. Единственное, что ее удерживало – это опасение, что благие намерения приведут, как в случае с Минаидой Ильиничной, к еще худшим последствиям.

* * *

Тракт, соединяющий Царь-Город с Новой Мангазеей, заслуженно считался самой оживленною дорогой Кислоярского государства. Этим обстоятельством определялось и то, что в течение всех двухсот лет, прошедших со времени присоединения некогда вольного города, власти по мере возможностей старались поддерживать Мангазейский тракт в «товарном» виде: где возможно, дорога была спрямлена, где возможно – расширена и даже снабжена твердым покрытием. Разумеется, причиною тому была не прихоть многих поколений Кислоярских правителей, а здравый расчет: если бы дорога пришла в небрежение и стала непроезжей, то затруднилась бы и связь с Новой Мангазеей, а Царь-Город вновь превратился бы в захолустье, каким был до царя Степана. Вообще же отношения столицы и Новой Мангазеи были довольно своеобразными: Мангазея делала вид, что подчиняется Царь-Городу, а царь-городские власти делали вид, что управляют Новой Мангазеей. Хотя все управление сводилось к тому, что в городе на Венде стоял небольшой воинский отряд, никак не вмешивающийся в действия местных властей. Столичные же власти вынуждены были мириться с таким положением вещей, тем более, что ежегодные подати, которые исправно поступали из Новой Мангазеи, выгодно стоящей на стыке торговых путей, весьма существенно пополняли государственную казну.

Кроме тракта, Царь-Город с Новой Мангазеей соединял еще и водный путь – река Кислоярка. Она возникала из студеных родников в дремучих лесах Кислоярской земли, из многочисленных ручьев и речушек, сливающихся и впадающих друг в друга. По пути Кислоярка вбирала в себя воды нескольких притоков и впадала в полноводную Венду в нескольких верстах от Новой Мангазеи.

Если в «нашей» действительности Кислоярка давно была отравлена химическими предприятиями и только в последние годы начала понемногу «приходить в себя», да и то благодаря упадку бывшей советской промышленности, то в параллельном мире она сохраняла первозданную чистоту и прозрачность, а выше Царь-Города ее воду можно было даже пить, не кипятя.

В то время как труженица-Венда каждодневно несла на своих волнах десятки судов, до краев груженных товарами со всех концов света, лентяйка-Кислоярка словно бы нарочно делала такие извивы, по которым могли безнаказанно пройти разве что небольшие ладьи и струги купца Кустодьева.

Правда, Царь-Городский преобразователь господин Рыжий давно мечтал углубить дно реки и даже выпрямить русло, но из-за скудности средств эти его замыслы так и оставались замыслами, и Кислоярка продолжала вольготно нежиться среди пойменных лугов и нетронутых лесов, кое-где подступавших к самой воде.

В нескольких местах излучины Кислоярки подходили совсем близко к дороге, и путникам открывались изумительные виды, один другого краше, на синеву реки, проблескивающую за редким прибрежным ивняком, на заливные луга и заречные холмы, поросшие густым лесом.

Но торговый и чиновный люд, путешествующий по Мангазейскому тракту, конечно же, не замечал этих красот. Никому и в голову не приходило остановиться, выйти из душной кареты, пройти пол версты по тропинке, чуть видной в росистой траве, а потом, скинув тяжелые башмаки, прилечь на прохладном берегу, слушая ворчливое журчание воды и глядя на белые облака, медленно проплывающие где-то высоко в небесной синеве.

Увы – торговый и чиновный люд не обращал внимания на подобные пустяки, предпочитая останавливаться в корчмах, на постоялых дворах и ямщицких станциях, коих вдоль оживленного тракта было немало.

На одной из прибрежных лужаек, прямо на траве под высокою березой, расположилась странная пара: мужичок самой заурядной внешности, в лаптях, серой крестьянской рубахе и таких же штанах, подпоясанных бечевкой, и девица явно не первой молодости в вызывающем красном платье и с густо накрашенным лицом. Неподалеку от них тощая лошадка, запряженная в простую крестьянскую телегу, мирно щипала травку.

Если бы кто-то вздумал спросить, что объединяет этих столь непохожих людей, то получил бы ясный и вразумительный ответ: девица – это гулящая девка Акунька из Бельской слободки, а ее спутник – дядя Герасим, призванный вернуть свою непутевую племянницу к честному деревенскому труду.

– Наконец-то мы на свободе, – говорила «Акунька». – Если бы ты знал, Ярослав, как я ждала этого дня! И словно сама Судьба привела нас сюда – я и не знала, что в нашем краю есть такие удивительные уголки…

– Ну, тебе-то это простительно, Евдокия Даниловна, – усмехнулся «дядя Герасим», – а я по этой дороге тысячу раз ездил – и ничего, ровным счетом ничего не замечал. – Ярослав поудобнее устроился на траве, прислонившись спиной к березовому стволу. – А завтра мы будем далеко-далеко, и больше никогда сюда не вернемся. Понимаешь – никогда. Подумай, пока не поздно – ты еще можешь воротиться домой.

– О чем ты говоришь, – тихо промолвила Евдокия Даниловна. – Неужели ты думаешь, что я могу тебя оставить? Плохо ж ты меня знаешь.

– Пойми, Евдокия – мое теперешнее положение стократ хуже, чем в тот день, когда мы с тобой полюбили друг друга, – вздохнул Ярослав. – И жив-то я сегодня единственно потому, что все считают меня покойником. А ежели я хоть чем-то выдам себя, то меня найдут и погубят – даже на другом конце света, за тысячу верст от Царь-Города. Подумай, Евдокия Даниловна, какая судьба тебе уготована – подумай, пока не поздно.

– Я уже все для себя решила, – твердо ответила Евдокия Даниловна. – И давай больше не будем об этом.

Княгиня встала, оправила платье, прошлась по траве, потянувшись, сорвала с ветки березовый листок. Потом опустилась рядом с Ярославом и положила голову ему на колени:

– В детстве я могла часами глядеть на облака. И представлять себе, на что они похожи. Вот это, что прямо над нами – вылитый корабль, приглядись!

– Да, что-то общее есть, – приглядевшись, согласился Ярослав. – Вот на таком корабле мы и уплывем нынче же ночью. Или завтра утром.

– Вот и мы уплывем, – задумчиво промолвила Евдокия Даниловна, – и все нас забудут, и еще тысячу лет пройдет, а речка все так же будет течь, и облака все так же будут проплывать в вышине, каждое не похожее на другое, и травы так же будут пахнуть…

Вдруг княгиня резко выпрямилась:

– Любимый, а не слишком ли мы тут засиделись? Не пора ли в путь? Ведь отец Александр говорил, что скорость решает все.

– Это он говорил из расчета, что придется уходить от погони. А теперь такое возможно только в одном случае: если князь догадается, что ты – это не ты.

– На этот счет можешь не беспокоиться, – не без горечи усмехнулась Евдокия Даниловна. – Князь всегда обращал на меня внимания не больше, чем на любой другой предмет домашнего обихода. Я была для него лишь вещью, только и всего. Раз полагается, чтобы у градоначальника была жена – вот у него и есть жена. А что я за человек, что меня волнует, что я думаю, что чувствую – ему безразлично. – Княгиня улыбнулась. – Знаешь, Ярослав, мне кажется, что та девица с Бельской слободки вполне могла бы ему заменить меня.

– А какова она собой? – спросил Ярослав.

– Погляди на меня. Я только сегодня так вырядилась, а Акуня каждый день такая. Хотя, когда ее отмыли от белил и румян, то от меня даже не отличишь. Ни дать не взять, никакая не потаскушка, а настоящая княгиня Длиннорукая. Конечно, пока рот не откроет…

– А из тебя, Евдокия Даниловна, могла бы получиться прекрасная потаскушка, – шутливо заметил Ярослав. – Будь я ходоком в Бельскую слободку, то на других тамошних девиц и не глядел бы!

И вдруг Ярослав стремглав бросился на траву, увлекая за собой Евдокию Даниловну.

– Что с тобой? – отбиваясь, проговорила княгиня. – Прямо тут хочешь проверить, какова из меня…

– О чем ты? – удивленно шепнул Ярослав. – Туда лучше погляди. И голову старайся не поднимать.

По реке плыла утлая лодочка. Молодой крепкий парень греб веслами, а пригожая девушка с веночком из ромашек и васильков сидела напротив и, влюбленно глядя на своего спутника, что-то пела приятным низким голосом.

– Счастливые, – вздохнула Евдокия Даниловна. – А с чего ты так перепугался?

– Я решил, что это за мной, – смущенно ответил Ярослав. – Да и как знать – может быть, они вовсе не счастливые влюбленные, а… Нет, я успокоюсь только тогда, когда мы будем на корабле. Не раньше.

– А чего тебе бояться? – возразила княгиня. – Ты ж сам говорил, что тебя все считают покойником.

– Ты их не знаешь, – мрачно ответил Ярослав. – Не дай бог оказаться на их пути. Такие и со дна морского достанут, и из могилы вынут. Ты думаешь, отчего мы тут отдыхаем вместо того, чтобы в Новую Мангазею ехать. Оттого, что в Мангазее слишком многие меня в лицо знают. – Ярослав осторожно вытянул из волос княгини длинную травинку. – Нет, мы туда приедем ближе к вечеру и отправимся прямиком к одному верному человеку. У него собственный дом в лучшей части города, как раз рядом с Христорождественским собором.

– Правда? – обрадовалась Евдокия Даниловна. – Я много слышала об этом храме, но ни разу в нем не бывала.

– Ну вот и побываешь, – улыбнулся Ярослав. – Поставишь свечку святому Николаю, хранителю всех путешественников. А ночью на корабль – и в путь. Хоть вверх по Венде, хоть вниз – только бы подальше. Только бы подальше…

* * *

Первой, кого хозяин и доктор увидели, переступив порог княжеского дома, была Маша. Она чуть не плакала, приговаривая, что ее любимую хозяйку не то подменили, не то заколдовали, не то бесов на нее наслали. А подойдя к княгининой спальне, они услышали из-за дверей столь отборную брань, что даже Длиннорукий, отнюдь не чуждавшийся соленого словца, покраснел, будто красна девица. Серапионыч же воспринимал выходки княгини спокойно, как врач, наблюдающий признаки заболевания.

Князь со всех сил заколотил в дверь:

– Евдокия, кончай бузить, открывай!

– Входи, не закрыто! – откликнулась княгиня, хотя в действительности ее ответ был несколько длиннее, просто если бы мы решились привести его целиком, то в письменном виде большинство слов пришлось бы заменить отточиями, а в звукозаписи – заглушающим писком.

Княгиня встретила мужа и доктора, полулежа на кровати поверх покрывала. На ней было то же темное платье, в котором настоящая Евдокия Даниловна ушла из дома, лишь на голову она водрузила какую-то заморскую шляпку из княгининого гардероба.

Увидев, что князь не один, княгиня чуть смутилась, но тут же вновь «покатила бочки» на супруга:

– Чего зыришься, придурок – жену в первый раз увидел? Тоже мне, блин, градоначальник! Пошел вон, я тебе сказала, и без чарки не возвращайся!

– Ну вот видите, – негромко сказал князь доктору. – И что делать – ума не приложу.

– Да, случай запущенный, но не безнадежный, – глубокомысленно изрек Серапионыч. – Однако прежде всего я должен осмотреть пациентку.

Оставшись наедине с княгиней, доктор непринужденно подсел к ней на кровать:

– Ну, голубушка, на что жалуемся?

– И долго мне еще тут сидеть? – вполголоса спросила «пациентка». – Представляете, что со мной будет, если он поймет, что я – не княгиня?

– Не поймет, – обезоруживающе улыбнулся Серапионыч, – уж об этом я позабочусь. И, собственно, вот о чем я хотел бы с вами поговорить… Да. Почему бы вам не взглянуть на пребывание у князя, как на естественное продолжение вашего вынужденного ремесла?

– Чаво? – разинув рот, княгиня уставилась на доктора.

– Ну, как бы вам это объяснить? Обслуживать тех людей, что крутятся в Бельской слободке – тут, знаете, большого ума не надо. А вот с князем Длинноруким куда сложнее. Я, конечно, не знаю всех подробностей его личной жизни, но судя по тому, что от него сбежала супруга, дело обстоит не самым лучшим образом. И вот вам-то и предстоит решить некую сверхзадачу – пробудить в князе чувственность, заставить его вспомнить, что он не только градоначальник, но и, простите, мужчина. И я надеюсь, нет, просто уверен, что вы с этим заданием справитесь как нельзя лучше!

– А что, еще как справлюсь! – с задором подхватила Акуня. – Я ему такую, блин, любовь устрою, что ого-го!

– Очень рад, что вы ухватили суть дела, уважаемая Акулина Борисовна, – удовлетворенно промолвил доктор. – То есть, пардон, Евдокия Даниловна!

И Серапионыч покинул спальню, напоследок чмокнув княгине ручку и тем немало ее озадачив – в Бельской слободке столь уважительно с нею никто еще не обращался.

– Так скоро? – удивился князь Длиннорукий, когда Серапионыч вышел из княгининой спальни. – Скажите, что с ней?

– Ничего страшного, – доктор успокаивающе положил руку на плечо князю. – Болезнь довольно редкая, но хорошо изученная. Так что не беспокойтесь – все будет в порядке.

– Вашими бы устами… – протянул князь. – А все-таки – что у нее за хворь?

Серапионыч на миг задумался:

– Я знаю только научное название этой болезни. Ведь вы понимаете по-латыни?

Доктор спросил это столь естественно, как нечто само собой разумеющееся, что князю стало даже неловко – как раз в латыни он силен не был. Поэтому градоначальник лишь промычал нечто неопределенное, что Серапионыч принял за знак согласия.

– Ну, в общем, это называется «Кауса эссенди». Болезнь довольно противная, но вам не следует волноваться – у Евдокии Даниловны она приняла легкую форму «Аргументум ад рем». А это можно излечить даже без медикаментов. Все зависит от вас, дорогой князь.

– И что я должен делать?

– Главное – постарайтесь меньше ей перечить. Соглашайтесь со всем, что она говорит, если даже станет утверждать, что она – никакая не Евдокия Даниловна, а… ну, в общем, что-то совсем другое. И главное – проявляйте побольше заботы и ласки. Боюсь, что их отсутствие как раз послужило причиной болезни. Или, скажем так, одной из причин. Вот, собственно, все, что от вас, батенька, и требуется.

– И всего-то? – с некоторым сомнением глянул на доктора градоначальник.

– Ну, еще поите княгиню отваром ромашки, – посоветовал Серапионыч. – Это успокаивающе действует на нервную систему.

– А если она снова запросит водки?

– Нет-нет, водка ей противопоказана, – решительно заявил доктор. – Вина, пожалуй, можно. Легкой наливочки, медовухи тоже, но в меру.

Князь порывисто схватил доктора за руку:

– Серапионыч, вы словно камень с души мне сбросили! Неужто должно было такой беде приключиться, чтоб я понял, сколько Евдокия Даниловна для меня значит?! Скажите, чем я могу вас отблагодарить?

– Ничего не нужно, – отказался Серапионыч. – Или нет, нужно. Снарядите лошадок довезти меня до дома Рыжего.

– Сам довезу! – обрадовался Длиннорукий. – Мне ж нужно еще в градоправление заехать, заодно и вас подвезу. – И, открыв окно, князь крикнул: – Эй, Митрофан, лошади готовы?!

Вскоре лошадки уже несли князя Длиннорукого и Серапионыча по улицам Царь-Города. Князь не без гордости показывал попутчику разные достопримечательности вверенной ему столицы, мелькающие за окном градоначальнической кареты, и даже не догадывался, что сегодня сбылось пророчество, сделанное накануне в харчевне обычной серою мышкой.

* * *

Находясь в Царь-Городе на полулегальном положении, Анна Сергеевна и Каширский квартировались в задних горницах одного богатого терема. Поскольку окна выходили на конюшню, то их либо приходилось держать плотно закрытыми, либо терпеть не совсем приятные запахи. Если Анна Сергеевна предпочитала сидеть в духоте, то ее подельник все время норовил отворить окно, полагая, что запах свежего навоза способствует хорошему аппетиту и даже ионизирует воздух. Из-за этих разногласий у Глухаревой и Каширского то и дело случались мелкие стычки.

Лишь оказавшись в своем жилище, Анна Сергеевна смогла дать полную волю чувствам, обуревавшим ее с утра, а точнее – с того часа, как городские привратники задержали Каширского с мешком драгоценностей. Последующие события только углубляли дурное настроение госпожи Глухаревой, и в конце концов довели ее до такого душевного состояния, что еще немного – и случится взрыв.