Текст книги "Царь мышей"

Автор книги: Елизавета Абаринова-Кожухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

– А вы и не будете ничего воровать, – подъехала Анна Сергеевна с другого бока. – Вы через ваш астрал отыщете место, где лежат драгоценности, а воровать их буду я. А потом с вами расплачусь за научный эксперимент. Идемте же скорее, пока хозяева не вернулись!

– Ну ладно, будь по-вашему, – дал себя уговорить Каширский. – Но учтите, Анна Сергеевна – я иду на это исключительно ради науки!

Через несколько минут Каширский уже бродил по хозяйским покоям, держа в руках прут из метлы, будто заправский лозоходец, и мысленно призывал силы Мирового Эфира указать, где спрятаны драгоценности.

Проходя по полутемному коридору, экспериментатор почувствовал, что ветка в руке дрогнула, и он решительно указал на старый сундук, покрытый дырявою рогожкой:

– Вот здесь!

– Да тут, кроме клопов, ничего нет и быть не может, – брезгливо скривилась Анна Сергеевна, которая неотступно следовала за сообщником, по пути прихватывая со столов и полок всякие безделушки и небрежно скидывая их в наволочку.

– Насчет клопов не скажу, – с видом знатока откликнулся Каширский, – но обычно господа обыватели самые ценные вещи хранят именно в таких местах. Они думают, что воры туда не полезут, в то время как опытные домушники обычно там первым делом и шарятся.

– Сразу видно специалиста, – ехидно подпустила Анна Сергеевна.

– Да, я признанный специалист в области человеческой психологии, – сделав вид, что не заметил «подколки», горделиво подтвердил Каширский. – В том числе и психологии воров. – Однако, решив, что выразился слишком уж просто, признанный специалист уточнил: – То есть представителей асоциального среза социального общества.

– Чем умничать, помогли бы сундук вскрыть, – прикрикнула Анна Сергеевна, на которую ученые речи господина Каширского должного впечатления не произвели.

Однако содержание сундука поначалу вызвало у Анны Сергеевны некоторое разочарование – это были какие-то старые скатерти, дырявые платки, латаное белье и прочая ветошь, годная разве что для старьевщика, но не для преуспевающего купеческого семейства.

– Все правильно, – оптимистично заявил Каширский. – Чаще всего так и бывает: сверху тряпки, а на дне…

На дне оказался какой-то увесистый сверток. Перейдя в комнату, где было светлее, чем в коридоре, Анна Сергеевна и Каширский развернули его и обнаружили набор столовых приборов – ножей, ложек, вилок и даже одну поварешку. По всему было видно, что это добро пролежало забытым на дне сундука много лет – некоторые предметы уже были сильно тронуты ржавчиной.

– Ага, а теперь вы скажете, что внутри они из чистого золота, – с невыразимым сарказмом процедила Анна Сергеевна.

– Ну, дать стопроцентную гарантию я не берусь, – заосторожничал Каширский, – но, в общем-то, весьма вероятно.

– Вы что, дурой меня считаете? – взвилась Глухарева. – Хватит ваньку валять, ищите настоящее золото, а то я за себя не отвечаю!

– Не хотелось бы вас огорчать, уважаемая Анна Сергеевна, но, насколько я знаю наших почтенных хозяев, свое состояние они держат отнюдь не в кубышке, а вкладывают в торговые и иные предприятия, – спокойно, будто читая лекцию, заговорил Каширский. – Конечно, политэкономия – не совсем моя научная специализация, но как ученый энциклопедического склада я отчасти знаком с теоретическими выкладками Адама Смита, Карла Маркса, Егора Гайдара, других ведущих экономистов, и никто из них не пропагандировал хранения золотых украшений дома. Напротив, лучшим способом приумножения благосостояния, по общему мнению, является следование известной формуле «деньги – товар – деньги», ибо…

Каширский осекся на полуслове – сзади раздался приглушенный и чуть скрипучий голос:

– Исфините, я фам не помешал?

Появление кого угодно другого стократ меньше поразило бы золотоискателей. Но увы – посреди комнаты, живой и невредимый, стоял господин Херклафф, которого Каширский числил в мертвых, а Глухарева не далее как сегодня собственноручно заколола кинжалом.

– Зд-д-дравствуйте, Эд-дуард Ф-фридрихович, – вразнобой пролепетали Анна Сергеевна и Каширский.

– Кажется, я оторвал вас от важных дель? – учтиво осведомился Херклафф, поправляя монокль.

– Да, мы тут проводим экспроприа… то есть, я хотел сказать эксперимент, – понемногу успокаиваясь, ответил Каширский. – Хотя, как говаривал один восточный мыслитель, трудно искать золото в темном сундуке, особенно если его там нет…

«Странно, как это он остался жив, – размышляла между тем Анна Сергеевна. – И смотрит как-то уж больно ласково, будто не я его ножичком пырнула… Хотя он может этого и не знать – я же к нему сзади подкралась, незаметно. Небось, думает на Чаликову…»

– А-а, у вас есть мешок, – выслушав Каширского, радостно проговорил Херклафф. – Дас ист зер гут, мне он как раз нушен. И вы тоже.

– Зачем? – с подозрением спросила Анна Сергеевна.

– За золотишком, – осклабился Эдуард Фридрихович. – А здесь вы все рафно ничефо не найдете.

– За золотишком? – повеселела Анна Сергеевна. – И когда?

– Прямо сейчас, – заявил Херклафф и первым направился к выходу. Но перед самыми дверями вдруг резко остановился и, кинув быстрый пристальный взгляд на Анну Сергеевну, сделал галантное движение рукой:

– Только после вас, фройляйн.

* * *

Чумичкина хибарка стояла на городском отшибе, и шум потрясений до нее почти не долетал. Обедая теми яствами, на которые расщедрилась скатерть-самобранка, Василий и Надежда наперебой рассказывали о событиях, свидетелями и участниками коих они стали в этот день.

Когда Чаликова дошла до встречи с Каширским, Дубов попросил:

– Наденька, с этого места, пожалуйста, подробнее.

Хотя Надя добросовестно старалась вспомнить все подробности, ее рассказ получился очень сбивчивым. Но Василий и так все понял:

– Ясно – Каширский вам элементарно «давал установку», а вы на нее попались.

– Да что вы, не может быть! – завозмущалась Надя. – Он просто говорил мне…

– …что кинжал Анны Сергеевны в ваших руках должен послужить делу добра и справедливости, – закончил за Надю Василий. – И вы тут же побежали вершить самосуд над злом и несправедливостью, которые для вас воплотились в некоем конкретном индивиде. И вы еще говорите, что это не «установка»!

– Ну что ж, и на журналистку бывает проруха, – вздохнула Чаликова. – Хорошо еще, что так все кончилось. Одного не пойму, как это кинжал пропал из сумки и очутился у тебя? – Надежда обратила взор на Чумичку.

– Я за тобой всю дорогу приглядывал, – нехотя пробурчал колдун. – А ножик из сумки достать, так это ж не колдовство даже, а так – баловство.

– Давайте решим, что нам теперь делать, – предложил Дубов.

– Уходить в свой мир, – твердо сказала Чаликова. И печально добавила: – Теперь, наверное, навсегда…

– Сначала еще из города надо выбраться, – заметил Василий. – А то ежели Путяту и вправду съели, то непорядков не избежать.

– А может, они уже начались? – предположила Надя.

– Сейчас узнаем. – Дубов извлек из-под кафтана «херклаффский» кристалл и положил его на стол. – Ну, Наденька, и кого бы вы хотели теперь увидать?

– Петровича, – несколько неожиданно и для себя, и для Дубова, сказала Чаликова.

Большая грань замутнилась, и на ее поверхности проступило сперва неясное, а потом все более отчетливое изображение, но не развалин храма на Сорочьей, где Дубов видел Петровича в последний раз, а добротного дома на одной из главных улиц.

– Градоправление, – пояснил Чумичка. – Бывшая вотчина Длиннорукого.

Перед градоправлением бушевала толпа, а на крыльце Петрович, бестолково размахивая руками, что-то надсадно кричал.

– Должно быть, призывает люмпенов грабить награбленное у трудового народа, – предположила Надя.

Василий хотел было попросить кристалл «включить звук», но тот сделал это сам – словно бы ему и самому не терпелось узнать, что же там происходит.

На сей раз Надя ошиблась – «грабить награбленное» толпа была не прочь и безо всякого Петровича, а Петрович же, напротив, пытался ее от этого удержать.

– Что вы творите, изверги?! – вопил он. – Не дозволю государево добро хитить! Костьми лягу!! Всякого, кто позарится, лично буду грабить и убивать!!!

Но даже ржавые кухонные ножи не произвели должного впечатления.

– Довольно этого шута слушать! – раздались выкрики из толпы. – Бей, круши, все нашенское будет!

И толпа, сметя с пути бывшего лиходея и душегуба, втекла в градоправление. Петрович кряхтя поднялся и, потирая ушибленную задницу, заковылял прочь. А из окон на улицу полетело казенное добро: столы, несгораемые ящики, перья и чернильницы, а следом за ними – охранники и служащие, не захотевшие или не успевшие покинуть присутственное учреждение. Булыжники мостовой обагрились первой кровью…

– А ведь виновницей всего этого могла быть я, – побледнев, чуть слышно прошептала Надежда. – Нет, я бы такого не пережила…

– К счастью, ваш друг Эдуард Фридрихович не страдает от угрызений совести, – заметил Василий. – По причине полного отсутствия оной.

– Ну, какие-то остатки в нем еще сохранились, – через силу улыбнулась Надя. – Когда я ему помогла, он сказал, что, так и быть, кушать меня не станет. Ах да, совсем забыла, он же мне свою визитку подарил!

Пошарив в сумке, Надежда извлекла кусочек картона и протянула Чумичке.

– Ого, да тут какие-то заклинания заморские, – едва глянув, определил Чумичка. – К тому же по-латиницки. – И колдун с трудом прочитал: – Херклафф, потом какой-то чародейский значок, инбокс, точка, эл-вэ. Нет, это не по моему разумению.

Чумичка вернул визитку Чаликовой.

– Так это же «мыло», – определила Надежда, едва глянув на надпись, так озадачившую колдуна. – В смысле, электронный адрес: [email protected]. А ниже – обычный адрес и номер телефона. То есть его координаты в «нашем» мире.

Пока Надя и Чумичка разбирались с людоедской визиткой, Василий внимательно глядел в кристалл. Тот уж и не спрашивал, кого и что показать, а сам, словно уличный видеооператор, выхватывал из гущи событий самое острое, самое горячее. И всюду было одно и то же – грабежи, бесчинства, насилие и смерть.

– Наденька, гляньте, вам это будет интересно, – пригласил Дубов, когда на «экране» появился очередной «сюжет» – мрачное здание без вывески, но с зарешеченными окнами, и перед ним небольшая кучка людей, возглавляемая могучего вида женщиной, держащей в руке зажженный факел.

– Это что, тюрьма? – предположила Надя. – И люди какие-то не такие, ну, более интеллигентные, что ли.

– Тайный приказ, – мельком глянув в кристалл, определил Чумичка.

– А-а, так это же моя знакомая, боярыня Новосельская! – приглядевшись к женщине с факелом, воскликнула Чаликова.

– Здесь, в этом доме, гнусная власть творила свои черные дела, – «толкала» боярыня зажигательную речь. – В его недрах исчезали лучшие люди нашего народа, соль земли Кислоярской. Подлые властители Тайного приказа наводили страх на наш народ – и где они теперь? Едва исчез их главарь, они разбежались, будто мерзкие тараканы!

– Главарь – это кто? – не понял Василий.

– Известно кто, – ответила Надя. – Тот, которого съели…

– Так снесем же с лица земли сие прогнившее средоточие тайного сыска! – провозгласила Новосельская и отошла в сторонку, предоставляя действовать своим соратникам. Несколько мужичков взошли на добротное каменное крыльцо и стали высаживать дверь, обитую железом. Но дверь не поддавалась.

– Да уж, это вам не те громилы, что зорили градоуправление, – заметил Дубов.

– Похоже, что они здешние, ну, что-то вроде наших диссидентов, – сказала Чаликова.

Тем временем боярыня отодвинула тщедушных «диссидентов» в сторону и сама примерилась к приказной двери. Одно движение могучим плечом – и дверь ввалилась внутрь, а следом за нею и сама Новосельская. Встав и отряхнув платье, боярыня крикнула: «Вперед, за общее дело!» и, размахивая факелом, ворвалась в здание. Вскоре из окон вылетели языки пламени и повалил дым – это горели многочисленные бумаги Тайного приказа, доносы, записи допросов и признаний под пытками. И хоть кристалл мог передавать только изображение и немного звук, Надежде показалось, что она ощутила явственный запах смрада.

Когда дым рассеялся, грань кристалла начала показывать «репортаж» совсем из другой части Царь-Города – с той улицы, где накануне Дубов вовсю гулял с боярином Андреем, князем Святославским, веселыми скоморохами и юными путятинцами, идущими вместе за боярином Павловским.

Но на сей раз там гуляла совсем другая публика. И хотя на первый взгляд толпа была обычной вольницей, объединенной одною целью – пограбить, пока можно, – Василий подумал, что у нее есть некий «дирижер», очень умело держащийся где-то в тени. Иначе трудно было бы объяснить, почему людской поток, миновав дома боярина Андрея и князя Святославского, безошибочно устремился в терем бывшего градоначальника. Но на сей раз невидимый «телеоператор» не ограничился показом дома с внешней стороны, а следом за грабителями проник в терем. Нечего и говорить, что первым делом они набросились на запасы водки и наливок, коих в доме Длиннорукого оказалось великое множество, а естественную нужду справляли в дорогие вазы и кувшины, а то и прямо на пол.

– Я где-то читала, что когда в октябре семнадцатого большевики заняли Зимний, они начали с того же самого, – заметила Надя.

Но миг спустя ей стало уже не до смеха – изображение переместилось в покои княгини, где два пьяных негодяя пытались завалить на постель молодую девушку.

Чумичка молча щелкнул пальцами, и насильники замертво свалились на пол, а Маша, выскочив в окно, убежала по знакомым ей тропинкам хозяйского сада. И очень вовремя – часть толпы уже высыпала в сад, попутно разбив в гостиной окна с разноцветными стеклышками. Но красота длинноруковского сада, многие годы поддерживаемая и множимая стараниями Евдокии Даниловны, вызвала у толпы прямо-таки животную злобу – поскорее все уничтожить или хотя бы испохабить.

– И ради этого быдла, ради этих пьяных скотов погибают лучшие люди? – не выдержала Надя. – Да пусть они захлебнутся в собственном дерьме – я и пальцем не двину! Будь проклят тот день, когда я впервые сюда попала!!!

Дубов и Чумичка терпеливо слушали – они понимали, что Надежда сама не очень понимает, что говорит, но после всего, что с ней сегодня произошло, ей просто необходимо было «разрядиться».

А кристалл тем временем показывал очередной сюжет – погром ново-ютландского подворья. И хоть обитатели подворья, в отличие от многих коренных царь-городцев, никуда не сбежали и даже пытались сопротивляться, но их рыцарские шпаги и меткие луки явно уступали оружию противника – дубинкам, булыжникам и железным ломам.

* * *

Поминки по убиенному Государю продолжались прямо в его рабочей горнице, более того – в непосредственной близости от останков покойного. Отличаясь чисто тевтонской аккуратностью, господин Херклафф не только тщательно обглодал каждую косточку, но и красиво сложил их на лежанке в углу комнаты. Поначалу вид царских костей несколько смущал пирующих, и они, случайно бросив туда взор, поспешно отводили глаза, но вскоре привыкли и воспринимали такое соседство как нечто само собой разумеющееся.

Когда кувшин был допит, дьяк Борис Мартьяныч куда-то сбегал и притащил бочонок, украшенный рисунком виноградной лозы и длинной плавной надписью не то по-италиански, не то по-гишпански.

– О-о, это весьма знатное винцо, – тут же определил князь Святославский. – Вообще-то говоря, оно лучше всего идет под пирог с капустой, каковой в прежние годы недурственно стряпали на Боярской улице. Но не в той харчевне, что рядом с домом купца Кочерыжкина – тоже, к слову сказать, пресвоеобразнейший был человек – а ближе к набережной. – Князь аж зажмурился от нахлынувших приятных воспоминаний. – Бывалоча, откушаешь кусочек пирога, еще горячего, прямо с печки, да запьешь винцом…

– А без пирога можно? – прервал княжеские воспоминания боярин Шандыба.

– Можно, – с тяжким вздохом ответил Святославский.

– Тогда наливайте.

Тем временем дьяк безуспешно пытался вскрыть бочку:

– Тут затычка особая – я даже не знаю, как ее вытащить. Наш царский виночерпий как-то умеет с ними обходиться, у него для таких бочек даже особые приспособления имеются…

– А может, внутрь протолкнуть? – предложил Рыжий. Он уже был изрядно «под мухой», хотя и выпил совсем немного – сказывалась непривычка к хмельному.

– Конечно, протолкнуть, чего там с нею цацкаться! – зычным голосом подхватил Шандыба. Приложив ладонь ко лбу, он стал оглядывать горницу в поисках подходящего предмета и в конце концов остановился на царской лежанке. Выбрав кость соответствующего размера, боярин приладил ее к затычке и резко пристукнул кулаком. Затычка проскочила внутрь, а Шандыба, передав бочонок Борису Мартьянычу, преспокойно положил кость на место.

Когда вино из кувшина было разлито по чарам, боярин Шандыба торжественно поднялся, чтобы произнести речь:

– Слыхивал я, будто у римлян есть такая поговорка: «О покойниках либо хорошо, либо ничего». Я так скажу – это мудрый обычай, правильный. И я желаю римлянам всячески его соблюдать. Но мы с вами не в Риме живем, потому я скажу все, что думаю. А думаю я вот что: нет, не был наш Государь достоин того высокого поста, на котором оказался. Правдиво говоря, я сравнил бы его с девицей из Бельской слободки, непонятно для чего явившейся на бракосочетание. Так выпьем же за Бельскую слободку. То есть нет, что это я такое плету, выпьем за то, чтобы каждый из нас занимался своим делом!

Выпили, закусили. Помолчали – каждый о чем-то своем.

– Скоморохи, а вы только Путяту показывать умеете? – вдруг обернулся Шандыба к Антипу и Мисаилу. – Вот меня, к примеру, могли бы показать? Да не бойтесь, я не из обидчивых!

Скоморохи вопросительно поглядели на своего начальника.

– Эх, да чего уж там скромничать, – «дал добро» князь Святославский.

Антип раскрыл небольшой сундучок, который всегда носил с собой, и вытащил оттуда какие-то причиндалы. Один из них, а именно облегающую шапочку без меха, скоморох натянул на голову, отчего она стала похожа на голову Шандыбы. Для еще большего сходства Антип нацепил поверх бровей темные щеточки, потом встал, широко развернул плечи, мутно сверкнул глазами и, грозно нахмурив накладные брови, с мрачной решимостью провозгласил:

– Девушка должна быть честной! – И, немного помолчав, добавил: – Даже в Бельской слободке.

Все, кто был в горнице, так и покатились со смеху, а пуще всех – сам Шандыба.

– А теперь меня, меня покажите! – нетерпеливо захлопал в ладоши князь Святославский.

Мисаил достал из сундучка огромную бороду, приладил ее к лицу, чуть распушил волосы, присел за стол и пригорюнился над чаркой:

– Э-эх, в прежние годы и винцо было крепче, и закуска вкуснее, и солнышко ярче, и девушки краше, и сами мы – моложе…

И хоть полного внешнего сходства с главой Потешного приказа Мисаилу создать не удалось, да и голос был не очень похож – но суть он передал настолько точно, что все расхохотались, а сам Святославский шутливо погрозил Мисаилу кулаком.

Не дожидаясь дальнейших «заказов», Антип выудил из сундучка рыжий парик, водрузил его прямо на «шандыбинскую» лысину, чуть втянул щеки, слегка вздернул нос, произвел еще несколько движений мускулами лица – и стал почти неотличим от новоназначенного градоначальника. Затем он оперся рукой об стол, другую упер в бок и беззвучно задвигал губами, а Мисаил, даже не сняв с себя «святославскую» бороду, заговорил голосом Рыжего:

– Уважаемые господа! Если вы считаете, что строительством дерьмопровода и водопровода мы ограничимся, то вы глубоко ошибаетесь. Моя новая задумка – возвести в Царь-Городе высокую башню, которая размерами и великолепием затмила бы Вавилонскую…

– А главное – долговечием, – перебил своего двойника «настоящий» Рыжий. – Но вообще-то в вашем предложении, как бы оно бредово ни звучало, что-то есть. Во-первых, такую башню можно было бы использовать как водонапорную вышку, и это даст резкий толчок к дальнейшему развитию водопроводного хозяйства. Во-вторых, если мне когда-нибудь удастся воплотить свою заветную мечту – электрификацию Кислоярской земли – то башня пригодится для радио– и телетрансляции, а впоследствии и для мобильной связи. В третьих… Впрочем, простите, господа скоморохи, я вас перебил – пожалуйста, продолжайте.

Но продолжить Антипу с Мисаилом не пришлось – в помещение заглянул царский стрелец. Увидев дьяка, боярина Шандыбу, двух князей Святославских и двух Рыжих, бражничающих и витийствующих над костьми Путяты, стрелец застыл с разинутым ртом.

– Ну, с чем пожаловал? – еле ворочая языком, проговорил Борис Мартьяныч. – Заходи, не стесняйся. Выпей с нами за здравие царя-батюшки! Вернее, за упокой оного, но это уже не суть важно…

– Мы едва сдерживаем толпу, – растерянно заговорил стрелец. – Еще немного – и они ворвутся сюда. Надо что-то делать!

– Ну, не съедят же они нас, – захохотал Святославский. – Разве что каменьями побьют.

– И вы так спокойно об этом говорите? – Рыжий попытался подняться со стула, но его занесло чуть в сторону, и если бы боярин Шандыба его заботливо не подхватил, то новоиспеченный градоначальник непременно свалился бы прямо на лежанку с монаршими костями.

– Что ж, дорогие скоморохи, ваш выход! – провозгласил князь Святославский. – Теперь от вашего умения зависит, уйдем ли мы отсюда живыми, или покойными. Так что вперед и с песней!

Напоследок еще раз крепко приложившись к чаркам, вся дружина, возглавляемая стрельцом, направилась обратно в приемную, поддерживая друг друга и старательно подпевая Святославскому, и впрямь заведшему не совсем пристойную песенку:

 
– Я супруга хоть куда,
Кого хошь объеду.
Если мужа дома нет,
То иду к соседу…
 

* * *

Поскольку день уже незаметно клонился к вечеру, Чумичка запряг лошадку, чтобы подвезти своих гостей до Горохового городища. Полагая, что тайным службам теперь не до Чаликовой с Дубовым, Чумичка не стал прибегать к средствам вроде шапки-невидимки или ковра-самолета, а ограничился тем, что взамен одежды зажиточных царь-городцев выдал им какую-то ветошь, которую Надя и Вася надели поверх одежды из «нашего» мира.

Хоть и весьма приблизительно, Дубов и Чаликова все же ориентировались в топографии Царь-Города – Надежда чуть хуже, а Василий чуть лучше. Судя по тому, что Чумичка вез их по каким-то тихим окраинным улочкам, они поняли: их провожатый не хочет «засвечиваться» в центре, где вовсю продолжались грабежи и поджоги, и выбрал путь не самый короткий, но более надежный. И хотя даже на тихих окраинах им несколько раз попадались кучки людей, разгоряченных вином, кровью и разбоем, наших путников никто не трогал – или считали их сословно близкими себе, или, что более вероятно, никого не прельщали ни убогая кляча и столь же убогая телега, ни потертый тулуп возницы и лохмотья его попутчиков.

Василий подумал, что Чумичка слегка сбился с пути – по его представлениям, ворота, через которые проходила дорога к городищу, должны были находиться чуть левее, а Чумичка то и дело забирал куда-то вправо.

Вскоре Чумичка остановил телегу возле ветхой ограды небольшого кладбища, где, судя по покосившимся крестам и скромным холмикам, предавали земле далеко не самых богатых и знатных жителей Кислоярской столицы.

– Хотели похоронить на главном городском, но он завещал здесь, – пояснил Чумичка в ответ на немой вопрос друзей. И указал куда-то вглубь кладбища: – Вон там.

За деревьями проглядывались несколько десятков человек, столпившихся вокруг свежей могилы. Надя хотела было спрыгнуть с телеги и отдать последний долг покойному, но Чумичка ее удержал:

– Не надо.

– Почему? – удивилась Чаликова.

– Нельзя, чтобы тебя видели, – нехотя пробурчал колдун.

Достав из-под лохмотьев кристалл, Василий попросил показать похороны более крупным планом, и вскоре на большой грани изобразились могильщики, опускающие гроб в землю.

– Прощай, Александр Иваныч, – дрогнувшим голосом прошептал Василий, сняв с головы старую дырявую шапку. А Надежда украдкой смахнула с ресниц невольную слезу.

Тем временем кристалл начал крупно показывать участников похорон – в их числе Василий узнал Евлогия, Патриарха Царь-Городского и Всея Кислоярщины, во всем торжественном облачении.

– Странно, в городе такое творится, а он здесь, – чуть удивился Дубов.

– А по-моему, ничего странного, – возразила Надежда. – Что-то похожее было описано в одной книжке, еще советского времени. Не помню подробностей, только общий смысл. Главному герою нужно было идти на какое-то не то партийное, не то комсомольское собрание и голосовать по некоему принципиальному вопросу. Если бы он проголосовал, как положено, «за», то утратил бы расположение любимой девушки, а если «против» – то доверие не менее любимого начальства. Воздержаться тоже не было возможности – в таком случае недовольными остались бы все. И не придти на собрание было нельзя, ибо «явка обязательна». В общем, положение безвыходное, и тут – не было бы счастья, да несчастье помогло – умирает его тетушка, и тем самым появляется вполне уважительная причина, чтобы не идти на собрание и не участвовать в «неудобном» голосовании. Вот и здесь то же самое. Кто знает, как там все сложится и чья верх возьмет – при таких событиях самое лучшее не высовываться и лишний раз рта не раскрывать. Ну а коли спросят потом при случае, дескать, где ж ты был, Ваше Преосвященство, в трудную годину, так он ответит: как это где, провожал в последний путь невинно убиенного отца Александра!.. Да и, похоже, не он один.

Пока Надя пересказывала сюжет о партсобрании, через грань кристалла прошла целая галерея участников похорон, среди которых оказалось немало знакомых и полузнакомых лиц, в том числе весьма высокопоставленных, виденных и на царских приемах, и на открытии водопровода рядом с Путятой. Но если присутствие на погребении боярина Павла, который был другом отца Александра, не могло вызвать никаких вопросов, то наличие там господина Павловского, да еще вместе со всей кодлой «идущих вместе» юношей и девушек, показалось Василию Николаевичу, мягко говоря, не совсем уместным. Чумичка вглядывался в кристалл куда пристальнее, чем его друзья. И когда там в третий раз появился какой-то совершенно неприметный мужичок в неприметном кафтане, Чумичка сказал:

– Запомните его хорошенько. Это – один из тех.

Из каких таких «тех», Чумичка уточнять не стал, но Надя поняла: из тех, кто привел к власти Путяту и служил опорой его трона. Из тех, которые зверски убили отца Александра, а теперь лежали под развалинами храма на Сорочьей улице.

– Он еще хуже, – пояснил Чумичка. – Те ваши были, а этот – НАШ.

Теперь, внимательно приглядевшись к «неприметному мужичку», Чаликова и Дубов заметили, что он то и дело подходит то к одному, то к другому участнику похорон, включая и Патриарха, и о чем-то с ними тихо беседует, причем настолько непринужденно (и вместе с тем приличествующе скорбной обстановке), что, если бы не замечание Чумички, то на него даже и не обратили бы внимания.

– Запомните этого человека, – повторил Чумичка. – Кто знает – вдруг да придется еще с ним столкнуться.

Сказав это, колдун слегка стеганул лошадку, и телега, скрипя, сдвинулась с места. Вскоре показалась и городская стена с воротами. А поскольку дорога, начинающаяся сразу же за ними, можно сказать, вела в никуда (если не считать нескольких захудалых деревенек), то и затора, как перед Мангазейскими воротами, здесь не было. Более того – отсутствовали даже те два-три привратника, которые обычно стояли тут более «для порядка», и телега прогромыхала через ворота безо всяких задержек.

Солнце, подобное зависшему воздушному шару, щедро алело на васильково-синем небе, незаметно спускаясь к бескрайней стене дремучего леса, чернеющего за широким полем. Еле заметный ветерок шевелил придорожную траву и гриву Чумичкиной лошади. Ничто не напоминало о тех событиях, что творились за городскими воротами, оставшимися где-то позади и в прошлом.

* * *

Приемная представляла собою самое печальное зрелище – как, впрочем, и остальные помещения царского терема, обращенные на площадь: все окна были выбиты, а на полу и даже на столах валялось немало камней и прочих посторонних предметов, как-то: помидоров, тухлых яиц и гнилых яблок.

– Ничего, и не в таких условиях выступать приходилось, – хладнокровно заявил Антип, которому после всего выпитого и море было бы по колено.

Пригнувшись, чтобы не быть замеченными с улицы, семеро смелых пересекли приемную и столпились в простенке между окнами. Украдкой перекрестившись, Антип отважно показался в окне, хотя и не посередине, а ближе к краешку, чтобы в случае чего уйти в сравнительно более безопасное место.

Нужно заметить, что неумеренное употребление вина сыграло с сидельцами царского терема злую шутку – Антип так и не вышел из последнего образа (и не снял с головы рыжий парик), а остальные этого даже не заметили.

Увидев, что в окне кто-то появился, толпа чуть примолкла. Одной рукой держась за подоконник, второю Антип резко взмахнул, и Мисаил, стоявший на краю межоконного простенка, вдохновенно заговорил. Естественно, голосом Рыжего, но вроде как бы от имени царя:

– Ну что, бездельники, убедились, что я живой? А теперь живо все на строительство Вавилонской башни, которую я переделаю в дерьмонапорную вышку и буду использовать для лепестричества и могильной связи!

– Что он несет? – тихо ужаснулся Рыжий. – Вот уж воистину: хотели, как всегда, а получилось черт знает что! Теперь нам точно несдобровать…

Как только до людей дошло, что перед ними вовсе не Путята, а не поймешь кто, поведение толпы стало еще более угрожающим.

– Это никакой не царь! – раздался истошный женский крик. – Мало того, что Путяту съели, так теперь еще и над народом глумятся!

– Так это же Рыжий! – заорал какой-то мужичок, разглядев человека в окне. – Вот он, главный народный притеснитель! Бей его!!!

И каменья, которые толпа кидала просто по окнам, теперь полетели уже со вполне определенным целевым назначением. Поняв, что дело приняло серьезный оборот, Антип резко упал на пол.

– Ты ранен? – бросился к нему князь Святославский. – Нет, слава Богу, вроде бы нет…

А над головами у них творилось что-то невообразимое – камни свистели один за другим, то падая на пол, то ударяясь о стены и оставляя там глубокие вмятины.

И вдруг каменный дождь резко прекратился. Осторожно выглянув в окно, Рыжий увидел странную картину: не долетая до окна, камни словно бы натыкались на невидимую стену и падали вниз – прямо на головы бунтовщиков. Что, конечно, не делало их более миролюбивыми – скорее, наоборот.

– О Господи, что это такое? – пролепетал Рыжий. От изумления он даже немного протрезвел.

Обернувшись, новоназначенный городской голова увидал нечто еще более удивительное: за «секретарским» столом сидел ни кто иной, как царь Путята, а по обеим сторонам стояли Анна Сергеевна Глухарева и господин Каширский со смятой наволочкой в руке.