Текст книги "Царь мышей"

Автор книги: Елизавета Абаринова-Кожухова

Напрасно Каширский увещевал свою сообщницу, чтобы она вела себя чуть потише, а если это невозможно, то хотя бы чтоб выбирала выражения – ничего не помогало: за какой-то час ее прелестные губки извергли столько хулы, брани и просто ругани, что даже Каширский, давно уже привыкший к подобным пассажам, в конце концов не выдержал и, закрыв за собой окно, бежал на скотный двор. Но забранки Анны Сергеевны доставали его и там. И не только его – даже лошади и другая домашняя живность невольно вздрагивали при наиболее соленых словечках, доносящихся из окна.

Только через час, когда госпожа Глухарева несколько выдохлась, Каширский решился вернуться в дом.

– Ну, что скажете? – мрачно зыркнула на него Анна Сергеевна.

– Восхищаюсь вашим словарным запасом, – сказал Каширский. – Целый час бранились и ни разу не повторились. Подумать только – одного лишь Путяту вы обругали 86 раз, и все время по-разному. Это не считая 73 вербальных мессиджей лично мне, а также несколько меньшего количества, 68, господину Дубову…

– Чем всякой фигней заниматься, подумали бы лучше, как наш клад вернуть, – пробурчала Глухарева.

– Подумать, конечно, можно, – охотно откликнулся Каширский, – но в настоящее время я не вижу способа, как это сделать. Исходя из реальности…

– А шли бы вы в задницу с вашей реальностью! – вспылила Анна Сергеевна.

– 74, – невозмутимо отметил Каширский.

– Вы еще издеваетесь? – гневно топнула туфелькой Анна Сергеевна. – Да чтоб вы… Да я вас…

– 75, 76, 77, – беспристрастно фиксировал Каширский ругательства Анны Сергеевны в свой адрес.

Когда это число достигло почти сотни, раздался явственный стук в дверь.

– Кого там дьявол принес? – рыкнула Анна Сергеевна. – Входите, не заперто!

Дверь распахнулась, и в скромное пристанище авантюристов вшествовал господин Херклафф.

– Дер Тойфель принес меня! – жизнерадостным голосом объявил гость.

Явление людоедствующего чародея вызвало некоторое замешательство. Конечно, не сам факт его появления, а то, как он появился – обычно Эдуард Фридрихович делал это более эффектными способами: прилетал в виде коршуна, возникал из клуба дыма или даже превращался в себя из маленького паучка.

– Чему это вы так радуетесь? – хмуро спросила Глухарева.

– Прекрасный погодка! – лучезарно ощерился Херклафф. – А вас это не радовает?

– Радует, конечно, – осторожно согласился Каширский, не совсем понимая, куда клонит уважаемый гость.

– Я это клонирую к тому, что к прекрасный погода бывает удачный кайзерише соколиный охота! – пояснил Херклафф.

– А что, этот жулик пригласил вас на охоту? – неприязненно процедила Анна Сергеевна.

– Нихт, – кратко ответил Херклафф. – Менья нет, но мне показаться, что вас он тоже был пригласить?

– Еще чего! – фыркнула Анна Сергеевна. – Да на хрена мне это надо?

– Погодите, Эдуард Фридрихович, – перебил Каширский. – Может, я не совсем понял суть дела, но из ваших слов следует, что пусть не вас и не нас с Анной Сергеевной, но кого-то другого Государь Путята на соколиную охоту таки пригласил?

– Ну да, и как раз таки на заффтра, – не без некоторого ехидства подтвердил людоед. – В качестфе благодарность за поиски клад!

– Ну и кого же этот мошенник пригласил на свою идиотскую охоту? – с досадой прорычала Глухарева.

– Как, разве я не сказаль? – удивился Херклафф. – Ну естестфенно, херр Дубофф, фройляйн Тшаликофф и этот, как ефо, херр доктор Серапионыч!

– Что-о?!! – взревела Анна Сергеевна. – Мне за каторжные труды и спасиба не сказал, а этим, – тут она выдала целую автоматную очередь смачных эпитетов, – такая честь!

– Ешшо и не такая! – радостно подхватил Херклафф. – Херр жулик и мошенник Путьята устроил в ихний честь целый торшественный раут, где быль весь цвет обшество, и даже майн либе фреуде херр бургомистер фон Длинноруки…

Но Анна Сергеевна не желала более слушать:

– Дубову – и честь, и награда, и царская охота, а мне – шиш с маслом?!

– А я думаль, что вы с херр Дубофф в одной этой, как ее, бригаде, – внешне совершенно серьезно произнес господин Херклафф, и лишь блеск монокля выдавал удовольствие, с которым он наблюдал за праведным гневом Анны Сергеевны.

– Я – в бригаде с Дубовым? – так и подпрыгнула Глухарева. – Да вы в своем уме?

– А разфе нет? – продолжал утонченно подзуживать Эдуард Фридрихович. – Их бин почему-то думаль, что вы едет на охота вместе!

– Да я с вашим Дубовым срать рядом не сяду! – продолжала разоряться Анна Сергеевна. – Дайте мне этого Дубова на пол часа – я его не только замочу, а с дерьмом съем!

И тут, будто что-то вспомнив, госпожа Глухарева мгновенно успокоилась и заговорила совершенно иначе – холодно и деловито:

– Так. Значит, дубовская банда завтра будет на охоте. Прекрасно. Эдуард Фридрихович, ваше предложение по Чаликовой еще в силе?

Эдуард Фридрихович плотоядно облизнулся:

– О, я, я, кушать фройляйн Наденька – мой самый главный траум! Цванцихь голде таллер ждет вас.

– А давайте бартер, – вдруг предложила Анна Сергеевна. – Мы вам Чаликову, а вы нам – Дубова.

– Вы ефо сначала замочите, а потом будете с гофном кушать? – учтиво осведомился Херклафф.

– Второе не обещаю, а первое – непременно и обязательно! – отчеканила Анна Сергеевна. – А дело у меня к вам такое…

– Анна Сергеевна, неужели вы еще не оставили свои фантастические идеи? – вмешался Каширский. – Поймите, что это не просто антинаучно, но и диаметрально противоположно здравому смыслу.

– Сударь, не могли бы вы на минутку заткнуться? – резко обернулась Анна Сергеевна к Каширскому.

– Пожалуйста, – спокойно пожал плечами «человек науки», – но и Эдуард Фридрихович скажет вам то же самое.

– Не скажу, – вдруг сказал Херклафф. Анна Сергеевна и Каширский удивленно уставились на него.

– Уважаемый Эдуард Фридрихович, вы, наверное, не совсем поняли, о чем идет речь, – вкрадчивым «установочным» голосом заговорил Каширский. – Как я понял, Анна Сергеевна хочет предложить вам…

– Я знаю, что хочет мне предложит фройляйн Аннет Сергефна, – очаровательно улыбнулся Херклафф, – и полагаю, что это фполне возможно, и прямо зафтра. То есть сегодня.

– Ура-а-а! – в избытке чувств завопила Анна Сергеевна. – Ну теперь уж я оттянусь на всю катушку!

– Господа, а вполне ли вы представляете себе возможные последствия? – попытался увещевать своих сообщников господин Каширский, но понимания не встретил.

– Последствие будет одно – навсегда избавимся от этого всезнайки Васьки Дубова! – рявкнула Анна Сергеевна. – А не хотите, так я и без вас справлюсь.

– Эдуард Фридрихович, но вы же здравомыслящий человек, – не унимался Каширский, – поймите хоть вы, что вторжение в столь тонкие сферы может вызвать самые непредсказуемые последствия!..

– Считайте, что дас ист научный эксперимент, – утешил его Херклафф. – Так что путь есть свободен. Не забывайте – фройляйн Чаликофф за вами.

Через несколько минут знаменитый чародей покинул скромное обиталище Анны Сергеевны и Каширского, причем на сей раз так, как и подобало знаменитому чародею – медленно растворясь в воздухе и оставив Глухареву в сладостном возбуждении, а ее сообщника в тяжких сомнениях.

* * *

Когда тебя бьют тяжелой дубинкой по голове, то ощущения обычно бывают весьма неприятные. Но если это происходит два раза подряд, то второй удар, даже более сильный, ощущается притупленным сознанием уже гораздо слабее.

Нечто подобное произошло с нашими путешественниками на торжественном царском приеме. Едва увидев сокровища из тайника на столе у Путяты, Василий понял, что игра проиграна.

Явление икон и церковных книг стало не более чем довеском к первому удару, лишь Чаликова выдала себя восклицанием: «Что вы с ним сделали?». Впрочем, иного Дубов от нее не ожидал – ведь речь шла уже не о шальных сокровищах, а о человеческой жизни.

Конечно же, Василий не был равнодушен к судьбе дона Альфонсо – но понимая, что сейчас не в состоянии ему реально помочь, Дубов на время как бы вывел этот вопрос «за скобки». Перед Василием и его друзьями вставали другие насущные вопросы – в чем причины их провала и что им теперь делать?

Именно об этом шла речь на совещании в Надеждиной горнице. Кроме Чаликовой и Дубова, в беседе участвовали Чумичка и отец Александр, только что прибывший из Храма на Сороках.

– Итак, вопрос первый, – говорил Дубов, неспешно меряя шагами комнату – так ему лучше думалось. – Как случилось, что все наши находки попали к Путяте? В чем был наш просчет?

– Неужели мы недооценили Петровича? – предположила Надя. Она сидела верхом на стуле, вся бледная, бездумно глядя перед собой, и, казалось, с трудом принуждала себя следить за ходом беседы. – Но я стопроцентно уверена – когда мы открывали тайник, его рядом не было!

– Да, Петрович в это время находился на озере, – подтвердил Василий. – И все-таки, как мне кажется, свое дело он сделал: отвлек наше внимание на себя.

– Обычный тактический маневр, – прогудел отец Александр, живописно полулежавший на тахте. – Еще Михайла Илларионыч после Бородинской битвы… Впрочем, это к делу не относится.

– Вот именно, Александр Иваныч, тактический маневр, – согласился Дубов. – Пока мы все силы тратили на то, чтобы придумать, как нам хоть на недолго избавиться от Петровича, кто-то другой, очень опытный и изощренный, незаметно следил за нашими поисками.

– Так что же, получается, Петрович был подсадной уткой? – загоготал отец Александр.

– Нет-нет, Петрович был тем, кем он был – личным посланником Путяты и рачительным блюстителем государственной выгоды, – объяснил Дубов. – Не сомневаюсь, что он до конца дней будет вспоминать, как следил за нами и не дал присвоить чужое добро. Другое дело, что при всем этом присутствовал еще кто-то, кто наблюдал и за нами, и за Петровчем, и за Каширским с Глухаревой.

– И еще за доном Альфонсо, – добавила Чаликова. – И зачем только мы впутали его в свои дела? Человек мирно себе путешествовал, никого не трогал… Погодите, как там сказал этот Лаврентий Палыч – с ним поступили по справедливости? Судя по их представлениям о справедливости, дон Альфонсо теперь либо мертв, либо томится в застенках.

– Не волнуйся, он жив и на свободе, – проговорил доселе молчавший Чумичка.

– Ты уверен? – обернулась к нему Надя.

– Раз говорю, значит, знаю точно, – ответил колдун. – Ему пришлось несладко, но теперь все невзгоды позади.

– Хорошо, коли так, – облегченно вздохнул Дубов. – Однако нам не мешает подумать о своей собственной безопасности.

– Вася, вы считаете?.. – не договорила Чаликова.

– Я уверен, что живыми нас отсюда не выпустят. Иными словами, тоже поступят «по справедливости». Полагаю, не нужно объяснять, почему? – Василий остановился и оглядел друзей.

Так как все молчали (очевидно, в знак согласия), детектив продолжал:

– Я так думаю, что «по справедливости» нам заплатят завтра. А будет ли это несчастный случай на охоте, или мы просто исчезнем безо всяких следов – тут уж, так сказать, дело техники.

– Ну и что вы предлагаете? – тихо спросила Чаликова.

– Ответ очевиден – уходить сегодня.

Эти слова Дубов произнес с некоторой заминкой. Давно изучившая его характер и привычки, Надя почувствовала, что у Василия есть что-то еще на уме.

– Полностью вас поддерживаю, Василий Николаич, – пробасил отец Александр. – Иногда разумно вовремя отступить! Помнится, еще Михал Богданыч в двенадцатом году…

– Как же, так нам и дадут вовремя отступить, – с горечью усмехнулась Надежда. – Если то, что вы говорите о завтрашней охоте, действительно так, то из города нас просто не выпустят.

– На этот счет не беспокойтесь, – заверил Чумичка. – Я вам помогу уйти так, что никто и не заметит!

– Спасибо, Чумичка, – с искренним чувством промолвила Надя. – Ты столько раз нас выручал, выручи и в последний раз!

– В предпоследний, – уточнил отец Александр. – Знаете, тут неувязочка вышла. Я уж настрополился нынче вместе с вами идти, да честной отец Иоиль, что меня подменить согласился, он сегодня чем-то другим занят и вечернюю службу провести не сможет. Так что я, пожалуй, еще на денек задержусь. И уж буду тебя, друг Чумичка, просить, чтобы ты и меня так же само транспортировал, без лишний огласки.

– Сделаем, – пообещал Чумичка.

– А к вам у меня такая просьбица… – оборотился священник к Дубову и Чаликовой, но тут раздался стук в дверь, и на пороге появились хозяин дома господин Рыжий вместе с доктором Серапионычем.

– Могу сообщить новость – ваш, Наденька, протеже боярин Андрей уже отпущен из темницы и препровожден под домашний арест, – сообщил Рыжий.

– Хоть одна польза от наших стараний, – удовлетворенно заметил доктор.

– Ну а как там почтеннейшая княгиня Длиннорукая? – спросил Дубов. – Надеюсь, случай не очень тяжелый?

– Случай средней тяжести, но лечению поддается, – заверил Серапионыч. – Несколько дней усиленной терапии, и все будет в порядке.

– Очень рад, что с Евдокией Даниловной ничего страшного, – сказал Рыжий. – Ну ладно, оставлю вас, но к ужину жду непременно – и вас, батюшка, и тебя, Чумичка.

– Да, так вот, я не успел договорить, – продолжал отец Александр, когда дверь за хозяином закрылась. – Мне тут поступили прозрачные намеки, что и со мною тоже того… по справедливости поступить хотят. Уж не знаю кто, а видно, что ребята крутые – им человека загубить, что раз плюнуть. Ну я-то ладно, я уж свое отжил, а за Васятку боязно. В общем, просьба такая: когда пойдете, то возьмите его с собой.

– Ну конечно, возьмем, – ответила Надя. – Что за вопрос!

– Погодите, господа, вы хотите сказать, что мы возвращаемся уже сегодня? – слегка удивленно спросил Серапионыч. – Вообще-то не успел я войти, как милейший мосье Рыжий меня огорошил – вы, говорит, приглашены все трое назавтра на царскую охоту. Это ж такая честь, говорит, каковой даже ближние бояре редко-редко удостаиваются…

– Увы, царская охота отменяется, – с сожалением развел руками Василий. – Конечно, я не могу решать за вас – вы, Владлен Серапионыч, вправе принять это лестное предложение, но в таком случае за вашу безопасность я не дам и ломаного гроша. Извините, что опускаю подробности, но обстоятельства складываются так, что вам с Надей и Васяткой придется отправиться на Городище уже сегодня.

– Постойте, Вася, – резко перебила Чаликова, – а вы что, с нами не идете?

– Да, я решил задержаться еще на денек, – стараясь придать беспечность голосу, ответил Дубов. И, словно успокаивая Надю, с улыбкой добавил: – Знаете, Наденька, хочу напоследок отдать должок одному хорошему человеку.

Уточнять, кто этот хороший человек, Надежда не стала – если бы Василий хотел, он бы назвал его сразу. Но начни Надя перебирать всех Царь-Городских знакомцев, то царь Путята в качестве «хорошего человека», которому Дубов собирался отдать должок, пришел бы ей в голову в самую последнюю очередь.

Проводя какое-нибудь очередное расследование или разыскание и имея перед собой достойного противника, Василий Николаевич старался относиться к нему с долей уважения, сколь бы малоприятным человеком тот ни был. И противники, как правило, чувствовали это и соответственно относились к Дубову, даже если при этом испытывали к нему личную ненависть. Но то откровенное шутовское хамство, с которым их сегодня чествовал Путята, «достало» даже всегда сдержанного и рационального Дубова. И хотя «игра без правил» закончилась, по признанию самого детектива, со счетом 2:0 в пользу соперника, сдаваться Василий не собирался – он жаждал матча-реванша.

* * *

Внешний вид Христорождественского собора, как и многих других зданий Новой Мангазеи, нес на себе яркую печать того, что ученые люди именуют мудреным словечком «эклектика», или смешение стилей.

История создания сего удивительного сооружения тонула в глубине веков. Так как городские архивы сгорели при нашествии царя Степана (или даже нарочно были им сожжены), то теперь, глядя на окна, колонны, шпили и башенки Собора, можно было лишь гадать, каким образом он обрел столь причудливые очертания.

Более-менее это объясняло одно старинное предание, согласно которому храм начал строиться уже в те незапамятные времена (четыре, а то и пять столетий тому назад), когда на пересечении нескольких важных торговых путей возник маленький городок, населенный купцами, перекупщиками, кузнецами, плотниками, корабельщиками, корчмарями, плотогонами и людьми прочих ремесел, без которых в столь оживленном месте было не обойтись – выходцами из разных стран и народов, принадлежащими к самым различным верованиям. И когда встал вопрос, где им отправлять свои религиозные обряды, то решили построить одно общее здание на всех, ибо возводить несколько храмов ново-мангазейцам казалось не имеющим смысла ввиду малочисленности верующих каждой конфессии в отдельности.

Оттого-то над храмом, мирно соседствуя друг с другом, высились и мусульманский минарет, и острый шпиль, увенчанный позолоченным петушком, и «луковичный» купол, а перед одним из входов даже красовалась внушительная статуя Аполлона. Конечно, это мало соответствовало общепринятым канонам, но жители Новой Мангазеи такими вопросами в то время не озабочивались.

С течением веков город разрастался, увеличивалось и его население, со временем были выстроены и католический костел, и мечеть, и буддийская пагода для проезжих торговцев из восточных стран, но «общий» храм, став Христорождественским собором, сохранил свой неповторимый облик и даже сделался своего рода достопримечательностью Новой Мангазеи, разве что античное изваяние перенесли в городской сад, но не по соображениям веры, а дабы не искушать богомольных прихожанок обнаженной натурой.

В этот день служба в соборе не проходила, но храм был открыт – любой мог зайти сюда, помолиться в тишине, поставить свечку перед иконой и даже заказать молебен или панихиду. Народу было совсем немного, всего-то человек двадцать, не более, и когда из-за главного иконостаса появился пожилой священник, да еще в праздничном облачении, то это вызвало некоторое удивление.

Батюшка поднял правую руку, как бы призывая общее внимание.

– Братия и сестры во Христе, – начал он негромким голосом, – я уже без малого пол века служу при Храме, и вот Господь сподобил меня на склоне дней моих стать свидетелем истинного чуда – возвращением Иконы Пресвятой Богоматери, насильственно исторгнутой из нашего собора двести лет назад. Сия икона издревле почиталась как хранительница нашего града, как заступница перед Отцом Небесным. По преданию, незадолго до того, как случилась беда, на ее лике появились слезы, словно в знак скорби о грядущем разорении и порабощении. Хотя не мне, грешному, осуждать наших разорителей и поработителей – Бог им судия.

Батюшка вздохнул и осенил себя крестным знамением. Те, кто находились в храме, тоже перекрестились, хотя и не совсем поняли, о чем речь – часть из них были не местные, а многие мангазейцы даже понятия не имели о том, что два столетия назад была такая икона.

– И вот она возвратилась в наш город, в наш храм, – продолжал священник. – Когда я ее увидел, то первою мыслию было устроить торжественное богослужение, посвященное обретению Иконы Пресвятой Богоматери, но потом мы решили, что это была бы суета и никчемная шумиха, и лучше пускай наша небесная заступница просто займет то место в нашем храме и в нашем городе, которое принадлежит ей по праву.

Батюшка прошел вдоль стены и остановился возле иконы – незнающий даже и не подумал бы, что еще час назад ее здесь не было, а не далее как вчера она лежала в безвестной яме под навозной кучей.

– И еще я должен сказать о людях, благодаря которым Пресвятая Богоматерь сегодня снова с нами. К сожалению, я не могу назвать их имен, так как они из скромности просили меня этого не делать. Скажу только, что эти благородные люди прибыли из другой земли и не принадлежат к нашей вере, но мы будем молить Господа нашего и Пресвятую Богородицу, дабы даровали им счастья и благополучия земного и утешения на небесах.

Сказав это, батюшка издали осенил крестным знамением тот угол церкви, где смущенно переминались с ноги на ногу дон Альфонсо и Максимилиан. Рядом, на мраморной скамье с арабской вязью на спинке – наследием «общего» храма – утирая слезы, сидела хозяйка постоялого двора Ефросинья Гавриловна.

Когда священник скрылся за иконостасом, Ефросинья Гавриловна грузно поднялась и, истово перекрестив рыцаря и его верного возницу, нежно, по-матерински расцеловала обоих.

Неподалеку от них, возле иконы святого Николая, уже почти час клала поклоны и о чем-то тихо молилась женщина в темном кружевном платке, скрывавшем чуть не половину лица, так что вряд ли кто-то смог бы в ней узнать супругу царь-городского головы князя Длиннорукого. Легко встав с колен, княгиня подошла к новообретенной иконе и вгляделась в лицо Богородицы, которое вдруг напомнило Евдокии Даниловне ее покойную матушку. Евдокия Даниловна счастливо улыбнулась Богородице, и ей показалось, что и та улыбнулась ей в ответ…

* * *

Едва вернувшись домой, князь Длиннорукий прямо с порога набросился на Машу с расспросами – мол, как там барыня?

– Вроде бы чуток получше, – как могла, утешила Маша князя. – Сидит у себя в горницах, и не слышно, чтобы сильно шумела.

– Ну, и то хорошо, – пробурчал князь и направился в женины покои. На сей раз Евдокия Даниловна встретила его значительно любезнее, чем в первый раз.

– Ну что, старый козлище, нагулялся по девкам? – игриво проговорила она, чуть приподнявшись с кресла, в котором сидела, небрежно закинув ногу за ногу.

– Я на службе был, дура ты стоеросовая! – вскинулся было князь, но вспомнив совет Серапионыча – не спорить с недужной – заговорил мягче, участливее: – Ты, Евдокия Даниловна, не очень-то бери в голову, что я говорил о твоих делах с этим попом. Если хочешь, поезжай хоть завтра к нему в церковь, я тебе и слова поперек не скажу.

– В какую, блин, церковь? – искренне изумилась княгиня. – Да я там смолоду не бывала! – И вспомнив, что ей говорил Серапионыч, переменила предмет разговора: – И вообще, хватит мне тут зубы заговаривать. Давай лучше водки хлопнем – и в постель завалимся!

Однако почувствовав, что хватила через край, Евдокия Даниловна слегка пошла на попятный:

– То есть я хотела сказать – приляжем, отдохнем от трудов праведных…

– В каком смысле приляжем?.. – ошеломленно пролепетал градоначальник.

– Ты супруг мне, али нет? – грозно вопросила княгиня, вставая во весь рост из кресла. – А раз муж, то должен со мною… – Тут с ее уст слетело слово не совсем приличное, но вспомнив, что почтенная княгиня должна выражаться несколько иначе, Евдокия Даниловна поправилась: – Должен со мною спать. То есть почивать!

– Ну ладно, об этом после, – поспешно сказал князь в надежде, что о «почивании» Евдокия Даниловна вспоминать не будет. И, обернувшись к двери, возвысил голос: – Маша, как там с обедом?

– Давно готов, пожалуйте в гостиную! – донесся Машин голос.

Князь подал супруге руку:

– Прошу к столу. Только уж извини, Евдокия Даниловна, водки не предлагаю – Серапионыч не велел. А вот ежели наливки, то пожалуйста.

– С таким сквалыгой, как ты, и наливку пить начнешь, – недовольно поморщилась княгиня, но руку приняла. – Ладно уж, идем жрать!

Если покои княгини выходили в сад, за которым присматривала сама Евдокия Даниловна, то из окон гостиной открывался широкий вид на улицу. Так как погода стояла по-летнему теплая, то окна были открыты, и войдя вместе с супругой в гостиную, градоначальник услышал какой-то шум и крики.

– Что там такое? – проворчал он, усаживаясь за стол. – Небось, опять этот бездельник Святославский со своими скоморохами гуляет?

Маша подошла к окну, прислушалась:

– Да нет, князь, вроде с другой стороны шумят.

– Ну так глянь, что там случилось, – велел князь.

Когда Маша вышла, градоначальник собственноручно налил из особого кувшинчика по чарочке вишневой наливки сначала себе, а потом и княгине. Зная, что Евдокия Даниловна никогда не имела склонности к наливкам, не говоря уж о более крепких напитках, князь напряженно ожидал, что будет делать со своей чарочкой его супруга. Та же, будто заправская выпивоха, сначала шумно выдохнула, а затем столь лихо «хлопнула» чарочку, что князь в глубине души даже восхитился, хотя виду не подал:

– Ты бы, душенька, хоть закусила.

– После первой не закусываю! – горделиво заявила Евдокия Даниловна и налила себе вторую.

Тут в гостиную вернулась Маша. Увидев, как ее благочестивая хозяйка вливает в себя содержимое чарки, девушка с раскрытым ртом застыла на пороге.

– Ну, и что там? – как ни в чем не бывало спросил князь.

– Где – там? – переспросила Маша. – А, на улице? Там какие-то безумцы дурака валяют.

– Ну и бог с ними, – князь не спеша осушил свою чарочку, закусил соленым огурцом. – Хватит с меня и того, что родная жена слегка обезумела и стала дурака валять…

Длиннорукий даже не догадывался, что валяющие дурака безумцы как раз и были те молодые люди, предводительствуемые боярином Павловским, коих он не далее как сегодня утром привечал у себя в градоправлении. К дому боярина Андрея, стоявшему по соседству от длинноруковского терема, их привело праведное общественное негодование, каковое они и выражали доступными им средствами, как-то: выкриками, надписями на деревянных щитах и хоровым пением под гусли юного Цветодрева.

Это было первым настоящим делом «Идущих вместе», своего рода боевым крещением, с целью не только заявить граду и миру о своем существовании, но и решительно осудить боярина Андрея вкупе с его явными и тайными пособниками.

Делать это приходилось очень осторожно – с одной стороны, боярин Андрей, конечно, считался опасным государственным преступником, но, с другой стороны, именно любимый «Идущими» царь Путята ходатайствовал о переводе боярина Андрея из темницы под домашний надзор и, следовательно, сам попадал в разряд если и не пособников, то попустителей. Правда, с третьей стороны, царь сделал это не совсем по доброй воле, а выполняя просьбу чужеземцев, Дубова и его спутников, но и их тоже, с четвертой стороны, осуждать было бы не совсем уместно, ибо они оказали обожаемому Государю ценную услугу.

Поэтому «Идущим вместе» приходилось себя сдерживать – их плакаты и выкрики не выходили за общие рамки решительного осуждения неких врагов Отечества и столь же решительной поддержки Путяты и всех его славных дел.

Боярин Павловский околачивался где-то поблизости, но все-таки чуть в сторонке, следя за тем, чтобы его подопечные в своем искреннем путятолюбивом порыве не выходили за пределы приличия. Особо следовало приглядывать за юной боярышней Глафирой, у которой высокие и светлые чувства к Путяте как к царю нередко смешивалась с высокими и светлыми чувствами к нему же, но как к человеку противоположного пола.

После того как в очередной раз отзвучал набор выкриков наподобие «Смерть врагам!», «Позор пособникам!» и «Слава Путяте!», Цветодрев вновь заиграл на гуслях, и вперед вышла любовеобильная Глафира. Когда отзвучало музыкальное вступление, боярышня с чувством запела:

 
– Я девушка собою хороша,
Мои друзья – отличные ребята,
Но я хочу такого жениха,
Как царь наш, обожаемый Путята.
Остальные с не меньшим чувством подхватили:
– Чтоб не пил,
Не курил,
И подарки бы дарил,
Понапрасну не ругал,
Тещу мамкой называл,
К пустякам был равнодушен,
А в постели был не скушен,
И еще чтобы он
И красив был, и умен,
Как наш Господом хранимый
Царь Путятушка любимый!
 

Пока молодежь пела, к дому боярина Андрея подошел некий господин самой обычной наружности. Внимательно выслушав песню до конца, он как ни в чем не бывало направился ко входу в дом. Юные путятинцы застыли в недоумении; заметно напряглись и несколько добрых молодцев, старательно изображавших праздную публику – никто и не ожидал, что найдется сумасброд, решившийся посетить жилище боярина Андрея, от которого, казалось бы, все должны были шарахаться, как от чумы.

Вскоре незнакомец вышел на улицу и со столь естественным выражением лица миновал и «Идущих вместе», и «добрых молодцев», что все решили, будто он – какой-нибудь чиновник по особым поручениям, осуществляющий надзор за опальным боярином. Миновав дом градоначальника, незнакомец ненадолго заглянул в терем князя Святославского и отправился дальше по улице, что-то насвистывая себе под нос. Дальнейший его путь лежал на набережную Кислоярки, где возле городской пристани должна была находиться лавочка купца Кустодьева – владельца ладей и стругов.

* * *

Никогда еще Надежда не возвращалась домой из параллельного мира в столь безрадостных чувствах – чуть ли не все, что она и ее спутники сделали за прошедшие дни, коли и пошло кому-то во благо, то далеко не лучшим представителям Царь-Городского общества. Если бы здесь и сейчас, на Гороховом городище при последних лучах заходящего за дальним лесом солнца, Надю спросили, намерена ли она когда-либо еще сюда возвращаться, то ответ, скорее всего, был бы отрицательным.

Кошки на душе скребли и за оставшегося в Царь-Городе Василия. Немного успокаивало, что Чумичка обещал его в случае чего подстраховать. Вообще, Чумичка был для них настоящим ангелом-хранителем, который приходил на помощь всякий раз, когда это было необходимо. Вот и сейчас именно он, используя свои колдовские средства, быстро и незаметно для царской охранки доставил Надю вместе с Васяткой и Серапионычем на Горохово городище, или на Холм Демонов, как в параллельном мире звали это место, где соприкасались две действительности – такие разные, но и такие схожие.

Не намного веселее Надежды гляделся и Васятка – и дело было вовсе не в предстоящем путешествии в чужую страну, а тревога за отца Александра: хотя мальчику и не сказали об истинных причинах его «переброски за холм», но он и сам прекрасно понимал, что его другу грозит опасность. Словно предчувствуя неладное, Васятка едва сдерживал слезы, когда отец Александр собственноручно снаряжал его в путь. Александр Иваныч даже снабдил бы Васятку целой кучей теплой одежды, если бы Надя не воспротивилась, сказав, что теперь лето, а к осени Васятка непременно вернется в свой мир.

Сейчас на Васятке были одеты те же светлая рубашка и штаны до колен, в которых он сопровождал кладоискателей в Загородный Терем. Васяткин наряд ничуть не противоречил тому, в чем щеголяли современные подростки, а о дальнейшем Надя не особо заботилась: в прошлом году в Кислоярске гостил ее младший брат Егор и оставил много всякой летней одежды. Нынешним летом приехать не получилось, а вот одежда, похоже, могла и пригодиться.

Трудно сказать, о чем думал Серапионыч: он просто сидел на огромном замшелом булыжнике, каковыми был усыпан холм, держа на коленях свой докторский чемоданчик и задумчиво глядя на немногочисленные облака, снизу подкрашенные в розоватый цвет заходящим солнцем.