Текст книги "Распутин. Тайна его власти"

Автор книги: Элизабет Хереш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

За столом в малиновой рубахе сидел Распутин, каждому слову которого с жадностью внимали собравшиеся почитательницы. Ближе всех к нему в кресле сидела Анна Вырубова, и с первого взгляда было ясно, что она почетная гостья. Анна хотела выглядеть в кругу других особенно скромной, что подчеркивалось ее более чем скромной одеждой. Однако по ее взгляду и очертаниям губ чувствовалось, что она сознает свою власть. Как же могло быть иначе – ведь речь шла о самой близкой и единственной подруге и советчице царицы. Остальные смотрели на нее не без зависти, искали ее взгляда и говорили только то, что ей должно понравиться. Практически, она была центром внимания, а Распутин якобы ее дополнением. Когда внимание уделялось ему, то это делалось с особым акцентом на то, чтобы это обязательно заметила и она.

Кроме его секретарш, здесь сидели девушки и женщины с хорошими именами, пожилые дамы в роскошных нарядах и украшениях (Распутин любил роскошь и дорогой внешний вид), также совсем юные, простые девочки, аккуратно ухоженные и скромные, которых привели матери на „богослужение“. Из их карманчиков незаметно вынимались прошения по высочайшему адресу и опускались в широкие карманы Распутина. Распутин позволял это делать – главное, это приносило ему прибыль.

Мужчин почти не было. Служащий Синода, владелец ресторана– варьете Роде (в честь него была названа „Вилла Роде“), которому Распутин обещал побеспокоиться об ордене, Манасевич-Мануйлов, с замашками министра (действительно, он был принят на службу одним министром). Здесь же находился секретарь митрополита петербургского. Осипенко, с видом заговорщика, и несколько банкиров, которые выглядели безучастно, будто сами не знали, для чего они здесь. Ясно было только, что не из-за красивых глаз Распутина (…)

„Белик!“[54]54
  Ласкательная форма слова «белочка». Распутин называл своих знакомых ласкательными прозвищами уже потому, что не мог запомнить их имен.


[Закрыть] – воскликнул Распутин, увидев меня, вскочил и протянул мне руку для поцелуя[55]55
  В России принято по отношению к священнику, по отношению к священнику высокого ранга обязательно. Распутин играет здесь роль старца и уподобляется, хотя и не имея сана, священнику.


[Закрыть]. Рука была жирная от еды – я думаю, это остатки рыбного блюда. У меня не было настроения целовать эту руку, и он тяжело опустил ее на мое плечо, где оставил грязные жирные пятна. Я стояла еще некоторое время пораженная, когда Распутин попросил одну даму, которая, вероятно, заснула, уступить мне место рядом с ним. Когда остальные увидели это предупредительное отношение ко мне „дорогого Отца“, они все мне улыбнулись и старались быть любезными со мной. Вздохнув, Распутин обратился к своей именитой соседке Вырубовой и прошептал: „Она умная и хорошая…“

А все, кто услышал голос своего учителя, направили на меня удивленные взгляды и повторили с благоговением и с признанием: „умная и хорошая…“

Потом принесли кушанья и напитки. Прежде чем можно было дотронуться до чашек, наполненных чаем, и тарелок с угощениями, Распутин должен был благословить их. И под конец все протянули ему свои чашки и тарелки: „Благослови это, Отец“.

Казалось, что Распутин неохотно выполнял свою „святую“ обязанность. Он залез грязными лапами в протянутую ему почитательницей серебряную сахарницу, вынул два куска сахара и бросил их в поднесенную ему чашку. В следующие чашки он порой даже, не контролируя свои движения, окунал пальцы в чай (…).

То же самое повторялось с солеными огурцами, которые ему протягивали для благословения: „Батюшка, благослови!“

Вскоре Вырубова поднялась и покинула общество, милостиво принимая поклоны.

С ее уходом исчезла и напряженная атмосфера. Все вдруг почувствовали себя облегченно и свободно. Прежде всего сам Распутин.

Все устремились к нему, целовали ему руки, плечи, подол длинной рубахи, спину. Кто-то шептал ему нежно на ухо, кто-то собирал крошки с его бороды, другие ели и пили то, что старец оставил в своей посуде, в упоении с закрытыми глазами…

Я встала и хотела уйти. Распутин вскочил.

„Иди сюда, нам еще надо поговорить“, – произнес он и потянул меня за руку через столовую.

„Счастливая, счастливая“, – шептали женщины. Я чувствовала, что все на меня смотрят, и услышала шиканье: „Почему не я? Почему не я? Как долго он меня уже не брал…“

Распутин привел меня в узкую маленькую комнату, сверху донизу грязную. На дорогом письменном столе стояли хрустальная чернильница и испачканная чернилами бутылочка, из которой торчала ручка. На поверхности стола растекалось огромное пятно. Здесь громоздилась стопка бумаг с невероятными иероглифами Распутина, с помощью которых можно было открыть запертые для других двери. Один диван и два стула – вот все, что здесь было. Диван выглядел еще новым, а кожа на нем не изношенной, но в середине он был уже вытерт и продавлен. От всех этих впечатлений и от самого Распутина мне стало нехорошо.

Он закрыл дверь и подошел ко мне как хищник, протягивая ко мне руки. Его глаза горели уже не так вдохновенно, а были скорее жадными. Он приблизился ко мне с улыбкой, наполовину безумной, наполовину услужливой – животное, охваченное необузданной страстью, привыкший к тому, что может удовлетворить ее без препятствий.

„Моя дорогая, моя радость“, – шептал он, почти в полубессознательном состоянии. Я нисколько не волновалась, вскоре меня даже покинуло бывшее поначалу отвращение. Стоя спиной к столу, я опиралась о него обеими руками и была совершенно холодна. Я смотрела на него серьезно. Даже, когда он вплотную приблизился ко мне и обнял меня, я не сопротивлялась – любое сопротивление привело бы к борьбе. Он бы рассердился, это мне стало ясно, а его превосходство убило бы меня. Однако он чувствовал презрение с моей стороны, как его чувствует в такой момент даже самый примитивный мужчина. Как ужасно было для него осознавать, что он был ничтожеством для женщины, которую так желал!

Не спуская серьезного взгляда с Распутина, я собрала всю свою силу воли. Он приблизил свое лицо к моему, и я услышала его тяжелое дыхание…Здесь мое непоколебимое спокойствие закончилось. Он был слишком отталкивающим и слишком противным. Невольно я закрыла лицо носовым платком и резко отвернулась.

„Вот ты какая, оказывается, подлая, – прошипел „старец“ сквозь темные гнилые зубы. – Ты боишься меня? Я тебе не нравлюсь? Другие приползают на коленях. Я тебе покажу, уж я тебя согну!“

Он шипел, фыркал и слюна разбрызгивалась из его рта. Он проклинал меня. На короткое время я закрыла глаза. Когда я их открыла, Распутин сидел на диване. Оттуда он еще раз подполз ко мне на четвереньках, схватился за подол моей нижней юбки, рванул ее зубами, как рассвирепевшая собака, не обращая внимания на то, что я вскрикнула, встал и вывел меня. Я уходила, но через полуоткрытую дверь увидела, как в столовой он схватил какую-то женщину – она была полновата, насколько я могла разглядеть, и потащил ее в ту же комнату, откуда я только что вышла…»

Каждый, кто хотя бы раз видел Распутина танцующим, не забудет его темперамент. Едва услышав цыганские мотивы, будоражащие его кровь, он моментально поддавался им. В это время на всех вечеринках было принято создавать определенное настроение с помощью цыганской музыки. Также и в ресторанах и ночных заведениях цыганские ансамбли своим задором создают атмосферу, которая располагает гостей к веселью (сопровождаясь потреблением вина и шампанского). Не случайно герой пьесы Льва Толстого «Живой труп» – аристократ, разбитый несчастной семейной жизнью, каждый вечер «ходил к цыганам, чтобы забыться…»

Вечер у княгини Шаповальниковой. Она собрала небольшую, но высококлассную компанию. Ей руководит Распутин. Он – в центре внимания.

В комнату входит небольшой цыганский хор. Распутин приветствует каждую из певиц – красивую или нет – целует их и с любовью гладит по щекам. Они благодарят за хорошо оплаченное выступление, которое устраивается обычно для Распутина, окружают его и кокетничают с ним. незаметно вытирая щеки, влажные от поцелуев.

Выступление начинается с грустной песни. Распутин встает прямо перед артистами и правой рукой делает дирижирующие жесты.

Но вскоре музыка становится более ритмичной. Распутин с криком прыгает в середину комнаты. Он грациозно движется в ритме танца, время от времени отбивая такт каблуками своих мягких кожаных сапог. Затаив дыхание, гости наблюдают за картиной, какую с чарующим самозабвением представил им неторопливый по своей натуре мужик. Им кажется, что перед ними не просто танцующий, а человек, давший волю своим страстям в ритуальном экстазе. «Нет сомнения, это „хлыст“», – перешептываются они между собой. Чем более безудержным становится танец Распутина, тем более зажигательны подаваемые им команды для музыкантов. Вскоре у них пропадают голоса, и их благозвучие сменяется хриплым шипением. «Дальше, дальше!» – командует неутомимый танцор обессилевшим певцам, которых давно заглушают металлические удары балалайки и других инструментов.

А потом Распутин снова становится поучающим старцем, который с самоуверенностью неоспоримого авторитета делится своими «глубокими познаниями», стараясь, прежде всего, произвести впечатление на тех, кто его еще не знает. У Распутина это свойство и склонность к распущенности плавно переходят друг в друга.

Вот что рассказывает об этом Е. Ф. Джанумова. Она специально приехала из Москвы не для того, чтобы слушать нравоучения, а с целью добиться помощи для родственников, которых из-за их немецкого происхождения должны были сослать в Сибирь, поскольку шла война с Германией. Одна петербургская подруга пригласила Джанумову на обед, куда был приглашен и Распутин, чтобы она смогла с ним познакомиться.

«Когда я пришла, все уже сидели за празднично накрытым столом. Я сразу узнала Распутина, хотя никогда раньше не видела его. На нем была белая рубаха навыпуск. Темная борода, вытянутое лицо с глубоко посаженными глазами, которые просверливали собеседника так, будто желая изучить его до самой глубины. Сначала он серьезно рассматривал меня, затем вдруг потянулся к бокалу красного вина и сказал мне: „Пей!“

Я уже заметила, что он со всеми на „ты“, но все-таки находила это странным. А дальше произошло нечто еще более неожиданное: „Возьми карандаш и пиши“, – ни с того, ни с сего приказал он мне. Очевидно, он привык командовать другими. Множество рук протянулись ко мне – одни с бумагой, другие с карандашами. Не понимая, что сие означает, я механически все взяла в руки и последовала его приказу „Пиши!“: „Радуйся в простоте – солнце не светит измученным страданием и злом. Прости, Господи, я грешна, я земная, и моя любовь земная. Господи, сотвори чудо, дай нам мир. Мы твои. Велика твоя любовь к нам, не сердись на нас. Пошли моей душе мир и радость счастливой любви. Спаси меня и помоги мне. Господи“.

Все с благоговением слушали, пока он диктовал. Потом одна старая дама прошептала мне: „Вы счастливая, он сразу в Вас влюбился…“

После трапезы все перешли в салон, расположенный рядом. Вдруг Распутин крикнул: „Играть! По улице Мостовой!“ Одна из дам села за рояль и начала играть. Он встал, сначала отстучал такт ногой и сразу оказался захваченным музыкой. Как окрыленный, он скользил по комнате, приближался к какой-нибудь даме, на лету вытягивал ее из группы, чтобы закружиться с ней в танце. Но никто не удивлялся, словно для этого времени дня это самое естественное в мире явление.

„Довольно! – закончил он вдруг и обратился ко мне. – А ты – ты пришла по делу, моя дорогая? Тогда нам нужно, наверное, об этом поговорить, иди сюда!“ Он повел меня за руку в другую комнату. Я все объяснила. „Трудное дело, – произнес он задумчиво. – Сейчас с немцами нельзя шутить. Но я поговорю с ней (царицей) (он произнес эти слова с особым ударением). Ты должна снова приехать ко мне в Питер[56]56
  Так называли Петербург его жители.


[Закрыть]…“

Еще долго по пути домой я не могла отделаться от мелодии „По улице Мостовой“, и снова и снова слышала слова Распутина: „Подумай о том, если ты ко мне не придешь, то ничего и не будет…“».

Очевидно, у Джанумовой не было большой потребности идти к Распутину. Поможет ли это ей вообще? На это, во всяком случае, она не может положиться. Но ее решение было предопределено. Уже на следующее утро у нее в номере зазвонил телефон. Это Распутин. «Франтик, – мурлычет он нежно по телефону, своеобразно переиначивая ее отчество Францевна, чтобы преодолеть некоторые провалы в памяти по части слишком большого количества имен, – Франтик, ты ведь придешь? Я жду тебя сегодня в шесть часов».

Однако Джанумова не хочет идти к нему одна и берет с собой знакомую, которая привела ее к нему. К ним присоединяется сосед – он понял, что женщины идут к Распутину, и хочет сопровождать их в качестве «дяди». Во время этой и последующих встреч Распутин изображает из себя страдающего влюбленного, безнадежно введя в заблуждение общество вокруг «Отца», обожествленного до уровня Святого.

Распутин рассержен. Он разочарован, что «Франтик» пришла не одна. Но когда узнает, что возле дома ее «родственник» тоже ждет разрешения войти, теряет самообладание. «Вон! Ах, вот ты какая! Приходишь ко мне со своим другом! Ты еще позволяешь ей шляться сюда с ястребами[57]57
  Так обычно Распутин называл мужчин.


[Закрыть]?!» – обращается он с упреком к их общей знакомой. И грубо выпроваживает посетительниц.

Обе застыли в ужасе от его поведения. Джанумова вспоминает: «Я думаю, он даже не осознавал, как обидел нас своим поведением. В нем было что-то архаическое, чуждое нашему пониманию, что невозможно было даже рассердиться. Хитрым, коварным и одновременно необузданным был этот человек, которому, казалось, чуждо управление собственными страстями…»

Распутин снова звонит. Он опять приглашает Джанумову, после того, как ее знакомая рассказала ему об истинном состоянии вещей – о том, что мужчина, ставший камнем преткновения, пришел с ними из любопытства. На сей раз, Распутин разрешил ему войти, «чтобы увидеть того, из-за кого мы не могли договориться…» Кроме него зашли и другие люди, молодые мужчины. К этому Распутин совсем не был готов. Если его интересует женщина – как это было, очевидно, в случае с Джанумовой, он инстинктивно противится присутствию других мужчин.

«Распутин сидел за столом с кислой миной. Он молчал и недружелюбно смотрел на гостей. Потом подозвал Марию и упрекнул ее за то, что она привела с собой других мужчин. „Они все только пялят глаза на Франтика, – пожаловался он. – Я хочу, чтобы она была только со мной и больше ни с кем“…»

То, что Распутину и в этот раз не удалось насладиться присутствием «Франтика» так, как ему хотелось, доставляет ему неприятности. И на этот раз он решает продемонстрировать Джанумовой, каким уважением пользуется у других женщин, для чего приглашает ее на одну из пирушек.

«В столовой собралось уже много народу, когда я вошла – исключительно женщины. Я была удивлена тем, что увидела. Дорогой шелк рядом с благородным сукном, соболем и шиншиллой; блеск чистейших бриллиантов, а рядом с этим скромное платье старой женщины и ослепительно белый платок сестры милосердия. Распутин взял меня за руку и объявил всем: „Это моя любимая московская Франтик“. Все поклонились мне с признательностью. За ним повсюду кто-нибудь следовал, помогая при каждом его движении. Когда я протянула руку к сахарнице, „Акилина“, как называли покорно служащую Распутину монашку Акулину Лаптинскую, взяла мой стакан и протянула его Распутину: „Благослови, отец“. Он залез пальцами в сахарницу и бросил вынутый оттуда кусок сахара в мой стакан с чаем. „Акилина“ прокомментировала: „Так Богу угодно, когда Отец сам своими пальцами опускает кусок в стакан…“

Еще мое внимание привлекла маленькая девочка, в выразительных глазах которой можно было прочитать обожание Распутина и полную преданность ему. „Это Муня (Мария Головина), родственница Аннушки (придворной дамы Анны Вырубовой) – племянницы придворной дамы двух цариц – его любимица…“ – шепнул мне кто-то. Рядом сидела ее мама.

„Иди сюда, Дуняша, садись к нам“, – позвал тем временем Распутин экономку, о которой говорили, будто она родственница и могла бы многое рассказать[58]58
  Речь идет о той девушке, что нанялась к Распутину в Покровском, а затем последовала за ним. Она стала его любовницей и заменяла обеим дочерям мать в Петербурге.


[Закрыть]. Пожилая дама в бархатном платье с соболиной накидкой уступила ей свое место, поднялась и пошла на кухню помыть посуду. Я больше ничему не удивлялась. Тем временем позвонили в дверь.

Муня вскочила, открыла дверь и как служанка взяла у вошедшей пальто. Это была элегантно одетая дама, которая легкими шагами впорхнула в комнату. Все на ней блестело и сверкало – от драгоценных камней, которые ее украшали, до золотой отделки на ее ремешке; в ее глазах был одухотворенный блеск. Проходя мимо, она бросила свои элегантные бархатные перчатки, распространяя тонкий аромат духов.

Она направлялась прямо к Распутину и стремительно кинулась к нему на шею. Он с чувством поцеловал ее. „Отец, Отец[59]59
  Традиционное обращение к русскому священнику.


[Закрыть]. – начала она с милой улыбкой, – я сделала, как ты мне приказал – и все было так, как ты сказал. Моя тоска прошла, будто ее никогда не было. Ты сказал, что я должна другими глазами посмотреть на мир – и сейчас у меня так радостно на душе… – ее охватил экстаз. – Знаешь, Отец, я наслаждаюсь теперь всем и вижу голубое небо и солнце и слышу щебетание птиц. Как хорошо. Отец, как хорошо!“ „Вот видишь, я же тебе говорил, нужно только верить мне. Нужно только следовать мне, и все будет хорошо…“, – самодовольно покачал головой Распутин. Та, с кем он говорил, смеялась и целовала ему руку. Мне показалось, что она находится вообще в каком-то другом мире. Позже я узнала, что это дочь одного из великих князей.

Снова и снова поднимались женщины, чтобы поцеловать руку Распутину. „Ты видишь, Франтик, – обратился он гордо ко мне, – как мы здесь в Питере живем. Я радуюсь любви, и всем, кто меня любит, тоже хорошо…“

Настроение улучшалось. Кто-то предложил попеть, и другие подхватили. Низкий голос Распутина тоже был слышен, как сопровождение, на фоне которого выделялись высокие женские голоса.

Это была религиозная песня, похожая на народную, которую я никогда раньше не слышала. Потом дошла очередь до псалмов – атмосфера становилась праздничной. Взгляд великой княжны словно блуждал, и казалось, в глазах застыло что-то болезненное, далекое от происходящего здесь. Казалось, для Муни вообще на землю спустился рай.

Звонок в дверь прервал праздничное пение. Принесли большую коробку с подарками. Розы и шелковые рубашки разных цветов. Распутин одобряющим жестом сделал знак, чтобы коробку поставили в сторону.

Пение больше не продолжалось – за ним последовал разговор на религиозные темы. „Нужно смириться, быть проще, еще проще, чтобы приблизиться к Богу. Хитрые вы все, женщины, я знаю, я читаю это по вашей душе…“ После этих поучительных слов Распутин неожиданно вскочил и стал напевать какую-то русскую народную песню. Ее подхватили все. Повелительным жестом он пригласил на танец великую княжну. И она с мечтательной улыбкой стала грациозно раскачиваться в танце. Ею танец не был таким необузданным, как в первый раз, когда я его увидела. И он опять так же внезапно прекратил танцевать.

Люди начали прощаться. Все целовали „отцу“ руку. „Сухарик, отец“, – молили они. После чего он раздал всем по черному сухарю, – который, очевидно, теперь считался благословенным, – обернув его для каждой. Немного пошептавшись, Дуняша принесла отдельные предметы белья и тоже завернула их в бумагу. К своему удивлению, я увидела, что это было грязное белье, которое здесь раздавалось. Еще больше я была поражена, узнав, что речь шла о белье „отца“, о чем и попросили Дуню. „Еще грязнее, Дуня, более заношенное, с его потом“, – просили они. В это время одна издам пыталась сама надеть боты и не позволяла Муне помочь: „Отец учит нас быть смиренным“, – настаивала Муня и просила не отнимать у нее возможности помочь даме с обуванием.

На мой вопрос, кто та старая дама, у которой вокруг шеи, словно украшение, висело двенадцать миниатюрных книжек, мне объяснили: „Это известная генеральша Л., раньше она была большой почитательницей Илиодора. Теперь почитает Отца как святого. Это – евангелия, которые она постоянно носит с собой. Она спит на жесткой голой доске, и только когда мы попросили Отца прислать ей одну из своих подушек, она согласилась на ней спать. Святая…“

Когда я оказалась на улице, у меня было впечатление, будто я только что вышла из сумасшедшего дома. У меня кружилась голова. Я решила уехать, так как в моей ситуации, вероятно, ничего нельзя было сделать…»

И снова Джанумова не знает, что делать, когда ей в очередной раз звонит Распутин. На ее объяснение, что она должна уехать, Распутин продолжает настаивать: «Но как же может что-нибудь получиться по твоему делу, душенька! Без тебя ничего не будет!»

«Франтик» решает прийти к нему еще раз, чтобы попрощаться. Когда она входит, то видит, что рядом с Распутиным сидит «элегантная, необыкновенно красивая женщина, княгиня Ш. (?)». Пока он ел рыбу, она очищала ему картошку «своими длинными пальцами с блестящими перламутровыми ногтями». Он берет ее и, не говоря ни слова, с удовольствием поедает. На то, что она при этом целует ему руки, он тоже не обращает внимания.

Джанумова узнала, что эта женщина ради Распутина ушла от мужа и детей, чтобы служить ему как почитательница. Неуважение, с каким он к ней относится, уделяя все внимание своей московской посетительнице, в конце концов, становится той настолько неприятным, что она его просит уделить внимание и другой даме.

«Что ты ей так льстишь? – негодует Распутин. – Раньше я ее сильно любил, но теперь я ее больше не люблю…» Распутин исчезает в своей комнате и приносит с собой тонкую рукопись. «Мои мысли и наблюдения», – написано большими буквами. Это заметки Распутина о его поездке на Святую Землю, которые он дарит москвичке с посвящением «Дорогой глупышке Франтик на память. Григорий».

Дама ушла. «Ну, так давай пройдем все-таки в рабочий кабинет. Здесь все время отвлекают – телефон, посетители… Нюрка, – обращается он к одной из служанок, – если кто-нибудь позвонит, – меня нет дома. – Иди сюда, душенька…», – и он подталкивает москвичку в известную маленькую комнату. Там он хочет ее обнять. Когда та отказывается, он начинает ее упрекать: «Ты боишься меня, я знаю – но посмотри только, как меня любят наши петербурженки…» На ее вопрос, будет ли он заниматься ее делом или нет, Распутин отвечает: «Я сделаю все для тебя, душенька, но ты должна меня уважать и последовать за мной. Это ценится дороже денег. Если ты сделаешь то, что я хочу, дело будет улажено. Если ты этого не сделаешь, то ничего не получится».

«Франтик» сделала вид, будто не поняла намека, и собралась уходить. «Тогда дело подождет, – заявил Распутин холодно, – если ты снова придешь и будешь со мной, мы все уладим».

«Его глаза будто по-настоящему горели, – вспоминает Джанумова, – и вид у него был жуткий. Я хотела убежать, но что-то словно парализовало мое тело, и я не могла встать».

«Звонят из Царского Села», – послышался крик Нюры. Распутин дает понять москвичке, чтобы та подождала. Но стоило только ему выйти, как она, вероятно, освободившись от оков его взгляда, воспользовалась возможностью, чтобы уйти, и поспешно попрощалась с ним в столовой. Через несколько часов она уже ехала в поезде в Москву.

По ее делу, а речь шла о том, чтобы добиться отмены ссылки в Сибирь ее матери и сестры, ничего не будет предпринято, как Распутин и предупреждал. Зато Джанумова вскоре узнает о его растущем при дворе влиянии и о связанном с этим возмущении народа. Время от времени она все же получает от Распутина телеграммы туманного содержания: «Благословляю мое сокровище, душой весь с тобой. Григорий». Или: «Наслаждаюсь уважением и величественным спокойствием. Григорий».

Подобных случаев было множество. Например, с подругой «Франтика», Лелей, еще более красивой, чем она сама, которая хотела обратиться к Распутину со своей проблемой. Против воли Джанумова приводит женщину к нему. Комедия повторяется, но уже с другими акцентами. «Сердце без любви опустошается. Любовь божественна, без ее света душа темнеет, и солнце больше не будет радовать, и бог отвернется от тебя (…) Дай мне одно мгновение любви, и мои силы окрепнут, и твое дело будет решено лучшим образом…» – опять начинает он.

Но на этот раз ситуация принимает курьезный характер. Джанумова больше не может это выслушивать. Теперь пришла очередь Лели – более опытной и хитрой – из-за которой обе и приехали. Она делает вид, будто согласна зайти к Распутину, а потом с ним своевременно прощается и уезжает. Через несколько дней, к удивлению обеих девушек, появляется дама – одна из почитательниц Распутина.

– Мы все вне себя. Что это означает? – начинает она с упреков. – Мы должны смотреть, как он страдает. Почему вы не хотите отдаться ему? Разве можно отказывать в чем-нибудь Святому?

Одна москвичка быстро находится:

– Нужна ли Святому греховная любовь?

– У него все свято, и через него все становится свято, – поучительно отвечает дама.

– А Вы что, неужели Вы тоже..? – спрашивает одна из них.

– Ну, конечно, я ему принадлежала и воспринимаю это как высочайшее благословение…

– Но Вы ведь замужем? – удивились москвички.

– Мой муж об этом знает, – спокойно возразила женщина, – и воспринимает это как великое счастье. Если Отец кого-то желает, мы видим в этом большое счастье, и наши мужья тоже, если они есть…

Москвички выпроваживают посланницу, которая настоятельным тоном «от имени всех его почитательниц» требует «положить конец мукам святого отца».

В тот же вечер Распутин появляется сам без предупреждения в петербургской гостинице, где остановились москвички. Не замечая присутствия «Франтика», он садится к Леле и начинает ее целовать, не выпуская из объятий.

– Тебе не стыдно? – удивляется Джанумова. – Они считают тебя Святым, а ты просто принуждаешь к половому сношению…

– Какой святой? Я еще больший грешник, чем остальные. Но в этом нет никакого греха. Это просто люди выдумали. Посмотри на животных. Для них существует грех? – великодушно изложил Распутин свои аргументы.

– Но у них нет разума. Животные не знают греха, но они не знают и Бога, – пытается Джанумова смутить Распутина.

– Не говори так. В простоте лежит мудрость, а не в знании… – возражает Распутин.

Леля находчиво переводит разговор на свою проблему.

– Ты ничего не предпринял по делу, не так ли? – с нотками упрека в голосе спрашивает она.

– Ты для меня тоже еще ничего не сделана, – отвечает Распутин, – и водишь меня за нос. Дай мне одно мгновение любви…

Зная Распутина, можно предположить, каково было окончание речи. Наконец, Распутин, почувствовав, что близок к цели, прибегает к хитрости, чтобы избавиться от мешающей ему подружки:

– Поезжай ко мне, Франтик, – просит он ее, – и возьми у Дуни мадеру, я так хочу выпить…

– Если тебе нужна мадера, вызови лакея. Я не принимаю таких поручений.

Глаза Распутина пылают от гнева. Он пристально смотрит на Джанумову – очевидно, чтобы с помощью гипноза подчинить ее своей воле. Но она отводит взгляд в сторону. Придя в ярость от такого поведения, она кричит на него:

– Не забывайся!! Я тебе не слуга!

– Распутин начал нервно ходить по комнате, – вспоминает она. – Его глаза горели от гнева. Но постепенно он подавил свои животные чувства… И сменил тактику:

– Не сердись, Франтик, я только хотел проверить, любишь ли ты меня. Если бы ты меня любила, ты бы последовала за мной. Ты бы в полночь в снегу и по льду пошла бы куда угодно ради меня. Мои петербургские женщины не отказали бы мне. Каждая пошла бы с радостью. Но ты меня, очевидно, не любишь…

– Я этого никогда и не утверждала, – вставляет «Франтик» безразлично.

На это Распутин ничего не говорит и, сделав несколько кругов по комнате, удаляется.

На следующий день у Распутина собирается пирушка. Дамы из круга его постоянных почитательниц сидят с озабоченными лицами – хозяин дома не такой, как обычно. Бледный, со спадающими на лоб прядями волос, с бутылкой вина в руках он бродит из комнаты в комнату. Его вид вселяет ужас. Оказывается, всю ночь его не было дома. Желая отвлечься от мысли о своем несбывшемся желании (Леля), он ищет спасения у цыган. Поздно вечером, имея на руках последнего козыря: «Министра X.», как по секрету доложила Джанумова, он заявился к своей возлюбленной. Речь могла идти только о министре внутренних дел Хвостове, в компетенцию которого входило решение дела Лели, и который был обязан Распутину своим постом.

«Я пришел с министром!» – стоя у входной двери в комнату, попытался Распутин получить разрешение войти. Но девушки и слышать не хотели об этом визите. Услышав шум в коридоре, появился сосед, что заставило министра, испугавшегося быть скомпрометированным, обратиться в бегство.

У Распутина мрачный вид. Наконец, он исчезает в кухне. Вдруг оттуда раздается громкий звон посуды. Одна за другой тарелки летят на пол. Пока вся посуда не оказалась разбитой.

Женщины с сочувствием ловят каждый его взгляд, когда Распутин вновь появляется в комнате. Два попа в длинных черных одеждах и с золотыми крестами на груди сидят в прихожей и вопросительно смотрят друг на друга. «Они разбили мне сердце, – пролепетал Распутин, – я всю ночь пытался забыться – но мне это не удалось…»

Однако для невозмутимых поклонниц, сидящих за чайным столом, пьяный мужик был и остается Богом…