Текст книги "Спросите Фанни"

Автор книги: Элизабет Хайд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Договорились, – бодро закивала Рут. – Я рада, что ты высказал свое мнение. А как насчет помощи по хозяйству? Я волнуюсь, что ты начнешь питаться от случая к случаю. Не хочешь нанять кухарку?

– Я люблю готовить, – возразил Мюррей. – Я воспринимаю кулинарию как приключение.

– Никому не нравится торчать у плиты каждый день, – настаивала Рут. – Я не говорю, что нужна полноценная домработница, – просто женщина, которая будет приходить пару раз в неделю и готовить тебе ужин.

– Если понадобится, я сам разберусь, – отрезал Мюррей. – От этого разговора у меня повышается давление, Рут. Нам сейчас хватает и проблем Лиззи, а ты еще поднимаешь такую неприятную тему и заставляешь меня ворчать.

– Как будто я спрашиваю, как вас похоронить, – буркнула Рут.

Не поднимая взгляда от ноутбука, Джордж произнес:

– Лично я хочу, чтобы меня кремировали и развеяли прах над Хартбрейк-Хилл^[26] в Бостоне. Это к сведению.

– О, Кей Райст! – воскликнул Мюррей, снова возвращаясь к игре.

– Лиззи, – повернулась Рут к сестре, – а ты, раз уж зашла речь?

– А я не хочу это обсуждать, – ответила Лиззи. – Меня угнетают такие разговоры. Папа ясно выразился. Никакого дома престарелых. Никакого «тебе пора». Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

– Ну, если хочешь, можно обсудить вероятное обвинение в нанесении вреда здоровью, – ядовито произнесла Рут.

Джордж издал стон и спросил:

– А ты только и умеешь мусолить проблемы, да? Ты хоть иногда шутишь, Рут? Рассказываешь анекдоты? Или мир для тебя – это сплошная опасная зона?

Рут коснулась подбородка, словно Джордж сообщил ей, что у нее выскочил прыщ. Вид у нее был обиженный.

– Я умею смеяться, – возразила она. – Если ты считаешь, что я не замечаю смешного в жизни, то ты ошибаешься. Только я не привыкла ржать в голос.

– Тогда работай над собой, Рут, – поддел Джордж. – Противно видеть, как ты вводишь людей в заблуждение.

Рут, казалось, сейчас расплачется. Мюррей, видимо, почуял это в напряженной тишине, потому что оторвался от телевизора.

– Пожалуйста, не катите бочку на Рут, – попросил он, и Лиззи поняла, что, несмотря на видимую увлеченность игрой, он слышал каждое слово. Еще одно очко в его пользу. – Она просто старается смотреть на вещи по-взрослому. Рут, извини, если мы все ведем себя как дети. Хорошо, что ты думаешь о будущем. Но теперь, когда мы всё решили, может быть, оставим эту тему и сосредоточимся на насущной проблеме?

«То есть на мне», – хмуро подумала Лиззи.

– Просто Морган выбивался из сил в той истории с отцом, – шмыгнула носом Рут. – Не знал, как заставить его принять очевидное.

– Так будем решать проблемы по мере их поступления, – сказал Мюррей. – А пока еще рано. Я не поеду в дом престарелых. И не хочу никакой помощи. У меня есть Бойд, и этого достаточно.

– Ура, Большой Папа! – заорал Джордж.

Мюррей обернулся так стремительно, что кресло чуть не опрокинулось.

– Обожаю этого парня, – заявил он.

* * *

В десять часов Мюррей пожелал детям спокойной ночи и велел не засиживаться допоздна.

– На завтрак будут французские тосты, – пообещал он.

Дети остались на кухне. Рут заварила чай, Джордж сделал себе сэндвич, а Лиззи открыла очередную бутылку пива, стараясь не обращать внимания на осуждающий взгляд старшей сестры.

Но она хотела, чтобы Рут с профессиональной точки зрения оценила ситуацию с Гэвином.

– Что касается нанесения вреда, – произнесла она. – Я не пыталась ошпарить Гэвина. Но полиция все-таки собирается арестовать меня?

– У Гэвина есть свидетель, – напомнила ей Рут. – Это многое меняет.

– А что будет, если меня арестуют?

Рут обрисовала ей процесс: тюрьма, рассмотрение вопроса о содержании под стражей, выход под залог, предварительное слушание.

– Хотя такой случай вряд ли дойдет до суда, – заключила она. – Ты согласишься на сделку. Я плохо знаю Гэвина, но, может, просто предложить ему компенсацию за ноутбук? Тогда он забудет об обвинениях?

Лиззи переглянулась с Джорджем.

– Гэвин порой бывает очень упертым, – ответила она. – Он любит, чтобы все плясали под его дудку.

– Тогда, я полагаю, он заупрямится и выдвинет против тебя обвинения.

– И получится его слово против моего?

– Как я уже сказала, есть еще показания дочери, – повторила Рут.

Джордж громко рыгнул.

– Если честно, его дочь не кажется мне надежным свидетелем.

Лиззи нахмурилась:

– Откуда ты знаешь?

– Я с ней встречался, – объяснил Джордж.

– Когда? – спросила Рут, тоже сдвинув брови: ее беспокоило, что какие-то обстоятельства ей неизвестны.

– После обеда я ездил навестить Гэвина, – признался Джордж. – Он лежал в приемном покое с перевязанной рукой. И его дочь была там. Нервная какая-то девица.

– Ну, для полицейских это не важно, – заметила Рут. – Ей надо только дать правдоподобные показания.

– И как он? – поинтересовалась Лиззи у Джорджа.

– Накачан лекарствами и взбешен. Ему поставили капельницу, потому что у него сахар не в порядке. Хватит качать ногой, Рут. Раздражает.

– Ты сказал ему, что Лиззи заплатит за новый ноутбук?

– А надо было?

– Нет, – ответила Рут, – хотя это могло бы помочь. Я тебя не критикую, – поспешно добавила она.

– Я тоже тебя не критикую, но мог бы и посоветоваться со мной, – сказала Лиззи Джорджу. Ей не понравилось, что Джордж разговаривал с Гэвином сам.

– Это было спонтанное решение, – ответил Джордж. – Не злись.

Все трое замолчали. Рут нервно дергала ногой.

– Я так взвинчена, – призналась она.

– Хочешь курнуть? – предложил Джордж.

– Нет, не хочу.

Вокруг глаз Джорджа собрались лукавые морщинки.

– Когда ты последний раз курила, Рут?

– Не знаю, двадцать лет назад. Я устала чувствовать себя параноиком.

– Травка теперь совсем другая, – подначивал Джордж. – Тебе нужно обязательно попробовать.

– Я – за, – сказала Лиззи.

– Тогда давай выйдем на улицу, – предложил Джордж.

Прихватив куртку, Лиззи вышла следом за Джорджем на подъездную дорожку. Был приятный вечер – холодный, но не морозный, с осколком луны в небе. Листья на деревьях шуршали, и земля отдавала тепло, которое накапливала весь день. В кустах шевелилась какая-то мелкая живность, и пахло древесным дымом: поблизости кто-то развел костер. Потом сумерки прорезал огонек зажигалки, и в воздухе повис запах конопли.

Лиззи затянулась и задержала дым в легких. Они с Джорджем тихо стояли рядом. Брат с сестрой всегда умели молчать друг с другом. После аварии она нередко приходила спать к нему в постель, и часто они просто лежали в темноте, не говоря ни слова. В другие ночи он рассказывал ей о мальчиках, пропавших в море, о мальчиках без родителей, о мальчиках, заблудившихся в дремучем лесу. «А где в твоих рассказах девочки? – обычно спрашивала Лиззи. – И хватит про сирот».

Она выпустила воздух из легких; голова закружилась, Лиззи перегнулась пополам и вдруг, повинуясь внезапному порыву, улеглась на землю прямо здесь, на плотно утоптанной подъездной дорожке. Джордж устроился рядом под углом к ней, и они лежали макушка к макушке, точно две спицы в колесе. В небе Лиззи увидела хвост падающей звезды.

Поскольку через два дня после процедуры был ее день рождения, гнетущее настроение только усилилось: она ощущала себя старой как мир. В то утро она лежала в кровати, все еще с болями, и проклинала Гэвина. Но гнев застрял у нее в горле. Ничто не поможет. Что было, то прошло. И она ненавидела любовника за это.

– Не засыпай, – сказал Джордж.

– Я не сплю, – ответила Лиззи. – Видел падающую звезду?

– Да. Жаль, что Рут не вышла с нами.

– Жаль.

Молчание.

– Как ты считаешь, она счастлива? – спросил Джордж.

Лиззи ненадолго задумалась.

– По-моему, у Рут масса нереализованных способностей, о которых никто не знает.

– Как мрачно.

– Наверное, это из-за травки.

– Но ты, по-моему, права, – согласился Джордж. – Мне кажется, что у них с Морганом не очень-то нежные отношения.

– Почему?

– Вчера в машине Рут все время звонила ему, а когда нажимала на отбой, принималась ворчать: «Морган мог бы сейчас поменьше работать» и «Если Морган вспомнит, что мальчиков надо везти на футбол, это надо где-то записать». Хоть бы она его бросила.

– И свою работу.

– И свою манеру всем указывать, как поступить.

– Хотя, может, не все сразу, – заметила Лиззи.

– Кстати, а что это за затея с Непалом? – поинтересовался Джордж. – Ты ведь не собираешься уходить с работы?

– Нет, – вздохнула Лиззи. – Мне, наверное, просто попался плохой класс в летней школе. Надо будет запомнить на будущее: не думать вслух при отце.

– Особенно если речь идет о переезде на другой конец света. Он очень волнуется за нас.

– «Из четверых детишек теперь осталось трое»,^[27] – промурлыкала Лиззи. – Это история его жизни.

На кухне Рут погасила свет, и в небе появился миллион новых звезд.

– Ты когда-нибудь попадал в тюрьму? – спросила Лиззи.

– Нет.

– Значит, я буду первой из нас всех.

– Если только Рут ничего не скрывает.

Они оба захихикали над мыслью о Рут, сидящей в тюрьме.

– Дэниел наверняка тебя бы в этом переплюнул, – сказал Джордж. – Он прямо-таки напрашивался на неприятности. Помнишь, как он напился водки?

Лиззи ответила:

– Я помню, как его вырвало на меня, а больше ничего. Но мне было всего шесть лет.

«Отвяжись! Сядь на место, пиявка!»

– А помнишь его пародии? – продолжал Джордж. – Как он изображал Рональда Рейгана, Джонни Карсона.^[28] Вот ведь был приколист!

И оба надолго замолчали, глядя в небо и размышляя о масштабах Вселенной в контексте потери брата.

– А еще его задание по физике, помнишь? Он занял весь первый этаж, конструируя катапульту, и во время испытаний разбил окно. Я так хотел быть на него похожим, – вздохнул Джордж. – Таким же веселым, всегда в центре внимания. Но, хоть убей, не мог выдать ни одной шутки. Мама любила Дэниела, – добавил он.

– Она любила всех нас, – возразила Лиззи. – Она всегда так говорила.

– Да, но Дэниела больше. Так, конечно, не должно быть, но я не мог не заметить. Хоть и не обижался. Просто хотел, чтобы она была счастлива, а Дэниел делал ее счастливой.

– Завидую, что у тебя осталось столько воспоминаний, – призналась Лиззи. – Жаль, что я провела с ними обоими так мало времени.

– А что ты помнишь про маму?

– Помню, как она читала мне стихи из большой книги, – ответила Лиззи. – «Он каждый день приходит в дом. Одет он в жалкие лохмотья…»^[29] Мы читали, пока вы с Дэниелом были в школе. Но потом мама сказала, что ей нужно личное пространство, как она это называла, и натянула веревку поперек лестницы на третий этаж. «Дальше не ходи, – говорила она мне. – И не трогай веревку». Я всегда боялась, что меня ударит током.

– Грустно, – заметил Джордж.

– А потом я однажды дотронулась до веревки, и ничего не произошло. И я пошла наверх. Слышно было, как быстро стучит пишущая машинка. Я заглянула в комнату. На полу валялась смятая бумага, мама сидела за столом – во рту сигарета, между бровями отвратительная глубокая складка – и печатала. Потом я, наверное, выдала себя, потому что мама прямо-таки подпрыгнула на стуле. «Не пугай меня так! – крикнула она. – Иди вниз!»

«Лиззи, я сказала, сядь!»

– Тебе когда-нибудь бывает ее жалко? – спросила Лиззи.

– Маму? Нет! С чего бы?

– Она видела себя писательницей. Столько работы, и все впустую.

– Но она была нашей матерью, – сказал Джордж. – Она могла похвастаться нами.

– Ей этого не хватало. – Лиззи не понаслышке знала, какое значение имеет публикация твоего труда – хоть рассказа, хоть научной статьи, – как важно представить плоды своих усилий людям. – Она писала-писала и не получила никакого признания.

– Жаль, что отец не помнит, куда дел все ее произведения, – произнес Джордж.

Лиззи хмыкнула.

– На удивление, он может сказать, где лежит каждый оплаченный чек, но не знает, где мамины рассказы.

Ее одолевал дурман, и Лиззи пожалела, что так накурилась. Она столько лет прожила без матери, что ее отсутствие стало казаться по большей части нормальным – если не считать таких вечеров, как сегодня, когда кто-нибудь вроде Джорджа пробивал в материи жизни дыру и открывал дорогу половодью воспоминаний. Лиззи пришло на память, как мать на вечеринке в блестящем платье поднимает ее на руки, чтобы показать дочь улыбающейся публике. Как она стоит у кухонного стола, разбивает в миску яйца, покачивая бедрами при каждом движении, и выпускает дым кольцами, чтобы Лиззи нанизывала их на палец. Лицо матери запомнилось молодым и симпатичным. Какой она была бы сейчас?

– Как ты думаешь, отцу надо переезжать? – спросила Лиззи.

– Ни в коем случае! Но ему нужно больше помогать.

Лиззи согласилась.

– Он в самом деле забыл имя Гэвина?

– Это Рут так сказала?

– Да.

– Только на миг. Назвал его Кельвином.

– Кельвин!

– Очень похоже. Но он сразу поправился.

– Тогда беспокоиться не о чем. Имена все забывают.

– Даже сам Гэвин, – кивнул Джордж. – Все время зовет меня Грегом.

– Знаешь, – улыбнулась Лиззи, – если забыл имя – это еще ничего. Вот если забыл, кто ты есть, – тебе пора!

Глава 11

Ар бисхен фулла марг

Не только Лиззи и Джорджу пришлось в те выходные столкнуться с измененным сознанием. На следующее утро Мюррей проснулся в растерянности, не понимая, где он, словно после ночного кошмара, хотя никаких снов не помнил. Он лежал в кровати, смотрел в окно на клен и думал: «Откуда взялся этот клен? Какой месяц на дворе? Какой сегодня день недели? Где дети? Где Лиллиан?»

Но уже через пару секунд вспомнил: Лиллиан давно умерла. Потом он сел в кровати – клен склонился налево. Мюррей помигал и увидел, что дерево медленно выпрямляется. Старик свесил ноги с кровати, нащупал тапочки и, держась за стены, прошаркал в ванную.

Только включив свет и взглянув в зеркало, он понял: и в самом деле произошло нечто весьма скверное. Правая сторона лица обвисла, как часы на картине Дали, а под правым глазом набрякла складка кожи пепельного цвета. Мюррей попробовал улыбнуться – улыбка вышла кривобокой и нелепой, а язык показался куском мяса.

Он вспомнил, что у него в гостях дочь Рут.

– Моль! – крикнул он. – Кому! – И стукнул кулаком в стену.

В ванную вбежала Рут, торопливо завязывая поношенный розовый халат. Через мгновение примчалась Лиззи в длинной футболке.

– Что случилось?! – закричала Рут. – Лиззи, зови Джорджа!

Мюррей шлепнул себя по щеке, надеясь вернуть к жизни омертвевшую мышцу. Джордж вошел, взглянул на отца и велел сестрам вызывать скорую.

– Папа, – спокойно обратился он к Мюррею, – ты знаешь, какой сегодня день?

– Ар бисхен фулла марг! – воскликнул Мюррей.

В первую очередь Джордж усадил отца на табуретку, стоявшую возле ванны. Потом дал ему какую-то таблетку. Мюррею никак не удавалось ее проглотить, поскольку работала только одна сторона рта, но, пролив порядком воды, он все-таки принял лекарство.

– Где твой тонометр? – спросил Джордж.

Мюррей указал на бельевой шкаф. Врач говорил ему, что нужно ежедневно измерять давление, но Мюррей не следовал предписаниям; на самом деле он так и не научился пользоваться чертовым аппаратом. Джордж нашел прибор, обернул вокруг запястья отца манжетку и стал смотреть на мигающие цифры. Когда аппарат издал сигнал, Джордж записал показания, но не назвал их Мюррею, да тот и не хотел их знать: давление наверняка намного выше нормы.

– У тебя что-нибудь болит, папа? – спросил у него сын.

Мюррей помотал головой. Он никогда не видел Джорджа за работой. Временами Мюррей посещал врачей в больнице в центре Конкорда и встречал в кафетерии Джорджа в униформе санитара, с аккуратно собранными в густой короткий хвостик волосами. Но сын ни разу не принимал его как пациента, и теперь Мюррей с удовлетворением отметил, как спокойно и рассудительно тот себя ведет.

Тем временем прибыла скорая: пятеро мужчин протопали наверх, как пожарная бригада, в ботинках и парусиновых жилетах, с тяжелыми пластиковыми ящиками в руках, и принялись одновременно задавать множество вопросов, измерять давление и ставить капельницу. Мюррей мог только кивать и мотать головой, а когда его потащили вниз на каталке, он подумал, не настал ли конец привычной ему жизни, не произошло ли то самое событие, которое отправит его в дом престарелых; не зря Рут все время твердила, что рано или поздно ему понадобится особый уход, – возможно, уже нет «рано или поздно»; возможно, осталось только «здесь и сейчас», и у Мюррея было ужасное чувство, что между вчерашним вечером и сегодняшним утром он потерял и самостоятельность, и авторитет в качестве старейшины семьи. С этого момента, с упавшим сердцем подумал Мюррей, дети станут распоряжаться его судьбой.

Его вывезли на улицу, спустили по ступеням крыльца, погрузили в карету скорой помощи, и он посмотрел в окно. За стеклом стояли трое его детей, сбившиеся вместе: Джордж в спортивном костюме, Лиззи в джинсах и Рут в том же самом поношенном розовом халате. Родители Лиллиан подарили его дочери на Рождество, вспомнил Мюррей (по крайней мере, воспоминания остались при нем!). Он так и видел, как жена со свисающей с губ сигаретой сидит на обитом ситцем диване в освещенной солнцем гостиной в Конкорде и открывает большую коробку из магазина «Джордан Марш». В то же Рождество они купили детям новые лыжи и комбинезоны, а когда выходные закончились, Мюррей и Лиллиан начали присматривать дом в Белых горах, чтобы проводить там уик-энды и школьные каникулы; они надеялись, что свежий воздух и физическая активность уберегут детей-подростков от неприятностей.

Хочешь рассмешить Бога? Расскажи ему о своих планах.

Кто это сказал?

Джордж приник к квадратику дневного света:

– Мы поедем следом. Ты поправишься, папа.

Конечно, подумал Мюррей без малейшего раздражения, потому что знал, что так всегда говорят глубоко больному человеку, хотя прекрасно понимают, что дни его уже сочтены. Он хотел попросить Джорджа – вообще-то, всех трех детей – не волноваться, но побоялся, что изо рта снова вырвется какая-то абракадабра, и просто показал большие пальцы.

– Вам не холодно, мистер Блэр? – поинтересовался врач.

Мюррей помотал головой. Ему было удобно. Но как только машина тронулась, закружилась голова и стало тошнить, поэтому он закрыл глаза. Ему представлялся дом в Конкорде весной, когда в саду начинали зеленеть деревья и зацветали рододендроны. Мюррею не нравился их тревожный лиловый оттенок, и он порывался их обрезать, но вскоре они увяли, и во дворе обосновались красные и желтые тюльпаны – леденцовый сад, как он это называл, – и действительно, на третий или четвертый день рождения Лиззи, он точно не помнил, Лиллиан воткнула в землю гигантские спиральные леденцы на палочках для стайки девочек, пришедших на праздник в пышных юбочках и черных лакированных туфельках. А еще он видел, как его дети, вереща от восторга, резвятся в струях оросителя в тот субботний день, когда он сидел на заднем крыльце и читал протоколы судебных заседаний. Потом его мысли снова обратились к Рождеству, когда на перилах были развешаны гирлянды, а высокая бальзамическая пихта наполняла дом хвойным ароматом.

Здоровой рукой Мюррей потер щеку, жалея, что не получилось побриться. Теперь он будет выглядеть как дряхлый старик, а он вовсе не такой. У стариков течет слюна, у них мутные глаза, и они носят подгузники. Машина снизила скорость, сделала большой поворот и вскоре резко остановилась. Двери распахнулись, каталку вывезли наружу, холодный воздух лизнул шею, из носа потекло, и Мюррею отчаянно, больше всего на свете захотелось, чтобы ему дали салфетку, прежде чем капля жидкости на конце носа кристаллизуется, заморозит его вены и превратит его в глыбу голубого льда на белой простыне, в то время как вокруг него люди будут выкрикивать цепочки цифр, которые никогда не сложатся вместе.

* * *

Лежа внутри аппарата МРТ и мучаясь от ритмичного грохота, Мюррей пытался успокоиться. Он вспомнил, как Лиллиан прямо перед его речью прошептала что-то смутно двусмысленное.

Вспомнил случай с иском о получении травмы в результате падения, где фигурировали магазин «Кей-март», банка томатного соуса и стодвадцатикилограммовая женщина в розовом спортивном костюме с начесом.

Вспомнил Рут, которая позвонила ему сообщить, что поступила в Йельскую школу права.

Джорджа, выигравшего художественный конкурс в седьмом классе.

Жонглирующего Дэниела.

Вспомнил кухню в Конкорде, дверцу холодильника, увешанную фотографиями, рисунками и справками для школы, и мечту иметь хотя бы одно, всего одно не загроможденное вещами место в своем доме, своем замке.

* * *

– Это недолго, – заверил его врач МРТ.

* * *

– Уже скоро, – сказала сестра.

* * *

И затем, когда его отвезли обратно в приемное отделение, Мюррей будто по волшебству почувствовал улучшение. Словно начало проходить действие новокаина: лежа на больничной кровати, он снова принялся массировать омертвевшую щеку – но, к его удивлению, она уже не была такой безжизненной. Он скорчил гримасу и ощутил, как напряглись лицевые мышцы. Потом широко открыл рот, поднял и опустил брови.

– Рут, – прошептал он в виде эксперимента. – Джордж. Лиззи. Дэниел. Ля-ля-ля. Та-ра-рам, та-ра-рам, та-ра-рам. Эники-беники ели вареники. Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять.

Ну надо же! Какое чудо! Мюррей продолжал проговаривать все известные ему детские считалочки, когда вошла врач – миниатюрная смуглая женщина индийского происхождения с тугим узлом волос на затылке. Ей же не больше пятнадцати лет, подумал Мюррей.

– Вижу, функция речи уже восстанавливается, – сказала врач с мелодичным акцентом. – Как насчет Геттисбергской речи?^[30]

– «Восемьдесят семь лет назад наши отцы основали на этом континенте новую нацию…» – отчеканил Мюррей. – Вы тут не видели трех детей или, скорее, взрослых?

Доктор, улыбаясь, вглядывалась в мониторы и что-то заносила в свой ноутбук. Потом осмотрела Мюррея, послушала сердце, проверила артерии на шее. Поводила перед лицом пациента рукой и посветила в глаза фонариком. Проверила коленные рефлексы и попросила со всей силы упереться ей в ладонь.

– У вас был микроинсульт, также называемый транзиторной ишемической атакой, – объяснила она.

Мюррей уже слышал раньше этот термин, но никогда не придавал ему значения. Врач продолжала рассказывать, что ТИА может быть предвестником обширного инсульта, поэтому она хочет назначить Мюррею антикоагулянты и оставить его в больнице на сутки, чтобы понаблюдать за течением заболевания и при необходимости провести дополнительные анализы.

Мюррей уже собирался пошутить: «Накрылись выходные медным тазом», но не успел произнести эту довольно неблагодарную реплику, как послышались шаги, и за шторку ввалились его дети: Рут с букетом цветов, Лиззи с четырьмя чашками кофе в держателе и Джордж с коробкой пончиков.

– Надеюсь, кофе мне можно? – спросил Мюррей у врача.

– Ты разговариваешь! – воскликнула Рут.

– «Восемьдесят семь лет назад наши отцы…» – продемонстрировал Мюррей свои способности. – Дайте сюда кофе.

– Не спешите, – предостерегла доктор. – И пончики есть не стоит, иначе подскочит уровень сахара в крови. Как только вас разместят в палате, то сразу накормят завтраком.

Она ушла, и дети столпились вокруг кровати. Мюррей рассказал о диагнозе и о рекомендации врача остаться на сутки в больнице.

Джордж нахмурился:

– Они не собираются перевозить тебя в Конкорд?

– Об этом речи не было, – ответил Мюррей.

– У нас там есть инсультное отделение, – объяснил Джордж и вышел.

– Ничего страшного, – щебетала Рут. – Мы можем посидеть здесь, как сидели бы в гостиной. Правда, Лиззи?

– Легко, – ответила ее сестра. – Только мне надо проверить студенческие работы. Если, конечно, меня не заметут в тюрягу.

Мюррей удивился, но потом вспомнил, за что Лиззи могут арестовать.

– Ноутбук Гэвина, – сказал он. – Ты облила его кипятком.

– А он заявил, что я покушалась на него, – мрачно добавила Лиззи.

У Рут пискнул телефон, и Мюррей услышал, как старшая дочь выругалась себе под нос. Напечатав сообщение, она сунула аппарат в сумочку. Мюррей был ей благодарен.

– У меня есть предложение, – произнесла Рут. – Давайте забудем про Гэвина, если только он действительно что-нибудь не предпринял. Не хочу, чтобы над нами висела эта тень. Если он выдвинет обвинения, тогда и будем разбираться. Но до тех пор давайте наслаждаться обществом друг друга.

Мюррей подумал, что Рут проявляет нехарактерное спокойствие; обычно она так себя накручивает в ожидании худшего, что редко способна наслаждаться чем бы то ни было.

– Хорошая мысль, – одобрил он.

Вернулся Джордж, и Рут спросила, что сказала врач по поводу Конкорда.

– Страховка покрывает перевозку больных только в случае обширного инсульта, – ответил он.

– Безобразие, – заметила Рут.

– Я уверен, что здесь обо мне хорошо позаботятся, – успокоил их Мюррей. – Не сомневайтесь в моем враче. Мне она понравилась. – Помолчав, он попытался сменить тему: – Рут, расскажи, какие новости в Вашингтоне.

Рут немного подумала.

– Ну… мы собираемся сделать пристройку к дому, – наконец сообщила она.

– У вас и так огромный дом, – сказала Лиззи.

– Морган хочет тренажерный зал, – объяснила Рут. – Сейчас его гребной тренажер вместе со всеми утяжелителями стоит в общей комнате. Там повернуться негде. Так что я бы не возражала против помещения, куда можно все это перенести. А еще там можно поставить беговую дорожку.

– А вы не посещаете спортзал? – поинтересовалась Лиззи.

– Перестали, – ответила Рут. – Морган счел, что невыгодно покупать абонемент: мы не часто туда ходили.

– Но ты ведь любишь плавать, – напомнил Мюррей. – Вы и бассейн хотите пристроить?

– Вряд ли у нас хватит денег.

– То есть пристройка будет в основном для Моргана? – уточнил Джордж.

– Почему? Я тоже буду ею пользоваться, – сказала Рут.

– И когда вы начнете строительство? – полюбопытствовал Мюррей. Ему не нравилось, что у Рут нет возможности плавать. Сам он жалел, что всегда настаивал на своем в ущерб интересам Лиллиан. Почему последнее слово всегда должно было оставаться за ним? Почему он не позволял ей купить новые шторы, когда она хотела? Порой он вел себя как сущий деспот.

– Следующим летом, – ответила Рут. – Еще мы планируем устроить там «тещину комнату». Я не говорю, что это для тебя, папа, но зимы здесь такие долгие и унылые. А в Вашингтоне пожилому человеку жить удобнее. В марте уже зацветают растения.

Мюррей постарался вспомнить название того городка в Мексике. Интересно, можно ли там арендовать машину? Было бы любопытно осмотреть окрестности. Нужно ли там менять водительское удостоверение? Или делать прививки? Можно ли пить тамошнюю воду? Следует ли беспокоиться по поводу наркокартелей? Он представил, как выучит начатки испанского и сможет разговаривать с соседями. «Как вы варите этот рыбный суп? – спросит он. – Есть ли в городе англоязычный врач?»

– У тебя была бы своя ванная, – говорила в это время Рут.

Мюррей вернулся из теплой и влажной страны на тропике Рака в больницу.

– Не надо для меня специально ничего делать, – сказал он дочери.

– А я смогу использовать комнату как кабинет, – поспешно добавила Рут. – Так что она будет не специально для тебя. Просто подумай.

– А хочешь, поедем со мной в Чили, – предложил Джордж. – В апреле у меня забег в Сантьяго.

Мюррею в равной степени не хотелось жить зимой у Рут и стоять в Сантьяго в толпе в ожидании, когда мимо промчится Джордж. Ему хотелось сделать что-то ради себя, не быть ни отцом, ни юристом, ни представителем штата, ни даже мелким фермером. Идея перезимовать в маленьком мексиканском городке казалась превосходным способом изменить жизнь. Не то чтобы он не любил детей – он любил их до боли. Но на нем постоянно висели обязанности сына, потом мужа, потом отца четверых отпрысков, и вечно не хватало времени побыть просто человеком.

– С чего вы все взяли, что я собираюсь куда-то ехать на зиму? – спросил Мюррей. Может, он высказывал свои мечты о Мексике вслух? Он не хотел пока посвящать детей в свои планы. Они будут его отговаривать. Главным аргументом станет: «Ты не знаешь испанского». Это правда. Но он пройдет курс «Розетта стоун»,^[31] а остальное доберет в живом общении. «А если ты заболеешь?» А теперь еще и: «Что, если у тебя случится настоящий инсульт?»

– Мы просто обсуждали это по пути сюда, – объяснила Рут.

– Я их не поддерживаю, – заверила отца Лиззи. – Я знаю, что ты хорошо переносишь холода и не против остаться здесь.

Мюррея поразило, как плохо дети представляют, чего он желает на самом деле.

* * *

Около девяти часов пришли санитары и отвезли его койку на лифте на второй этаж в двухместную палату. Вторая кровать была пуста.

– Это единственная палата без других пациентов, – сообщила сестра. – Считайте, что вам повезло.

Мюррей выбрал кровать у окна с видом на гору Лафайетт. Привезли завтрак: манная каша, консервированные персики и тепловатый чай. Негусто, но Мюррей не расстроился. Поев, он сообщил детям, что устал и не хочет, чтобы они провели весь день у его кровати.

– Отправляйтесь на прогулку, – посоветовал он. – А после обеда приходите.

После бурных возражений дети согласились уйти, и Мюррей остался один. Если не считать писка кардиомонитора, в палате было тихо. Мюррей закрыл глаза. Он мог сколько угодно мечтать о поездке в Мексику, но дело в том, что он никогда не перестанет беспокоиться о детях. Не перестанет бояться самого худшего, ибо то, что случилось однажды, всегда может повториться, и потому каждый раз, когда один из них садится за руль у него на глазах, Мюррей автоматически возвращается в тот снежный вечер тридцать два года назад, когда в ярко освещенном приемном отделении его встретил врач со скорбным лицом.

Но Мюррей волновался и без конкретного повода. Возможно, его дни сочтены, и в каком состоянии он оставляет детей? Удовлетворены ли они своей жизнью? Счастливы ли они? Все ли он сделал для них? И не слишком ли много? Он часто совал Лиззи сто долларов, поскольку у нее была очень маленькая зарплата, и теперь гадал, не попала ли дочь в зависимость от его щедрости. Конечно, после его ухода в распоряжении детей окажется его собственность и каждый унаследует солидную сумму, но Мюррей не мог избавиться от назойливой мысли: прежде чем покинуть сей мир, ему следует убедиться, что Лиззи крепко стоит на ногах…

Его разбудил яркий свет. К телу тянулись провода от кардиомонитора, и, к своему облегчению, Мюррей увидел, что соседняя кровать по-прежнему пуста. Он взглянул в окно на горную гряду. Учась в колледже, он работал летом в хижине «Гринлиф» на горе Лафайетт. В его обязанности входило ежедневное приготовление завтраков и ужинов на тридцать человек, и раз в неделю надо было ездить в город за пополнением припасов и привозить по тридцать килограммов продуктов – груз тяжелый, но вполне подъемный, когда тебе двадцать лет.

Однажды он взял с собой в хижину Лиллиан. Она никогда не увлекалась походами, но смело встретила крутой каменистый маршрут. Это было лето перед тем, как она забеременела. Мюррею пришлось ее подбадривать. Когда добрались до хижины, она закурила на террасе. Чертова привычка! Он все время боялся, что у нее будет рак легких. Лиллиан часто говорила, что собирается бросить, но всегда находила отговорки. Новый ребенок. Карапуз, за которым надо бегать. Подростки. Сам Мюррей никогда не курил и не мог понять, почему так трудно отказаться от сигарет. На следующий день после аварии он выбросил из дома все пепельницы до единой.