Текст книги "Спросите Фанни"

Автор книги: Элизабет Хайд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Проверив обстановку на работе, Рут позвонила домой и узнала, что Морган разрешил мальчикам переночевать у друзей, которых Рут не одобряла: одного из них застукали с травкой, а другого недавно уличили в списывании. Между родителями новости распространяются быстро, и Рут узнала об обоих случаях от своей подруги Элисон, чьи дети рассказывали матери каждую мелочь, в отличие от Кайла и Калеба. Сыновья день ото дня становились все более скрытными в отношении того, что могло пролить свет на их социальное и эмоциональное развитие.

Рут сочла, что в ее отсутствие муж проявил излишний либерализм, не желая утруждать себя заботой о подростках. Однако Морган объяснял своё решение тем, что неважно себя чувствовал и хотел расслабиться. Но Рут полагала, что вполне можно «расслабиться» и в компании двух сыновей, поиграв с ними в видеоигры: Моргану ведь не нужно менять памперсы или купать младенцев. Однако она не стала заострять на этом внимание и удержалась от напоминания, что, когда уезжает сам Морган, она ведет мальчиков в кафе есть мороженое, а не сплавляет их чужим людям.

– У тебя усталый голос, – сказала она вместо этого. – Тяжелый день?

– Не очень.

– Чем ты занимался?

– Писал комментарии.

– Целый день?

– Нет, только утром.

– Ладно, – ответила Рут. У нее появилось нехорошее предчувствие. – А потом ты что делал?

Морган немного помолчал.

– У меня была встреча.

– Да? И где?

– В Капитолии.

Теперь замолчала Рут. «В Капитолии» для нее означало встречу с женщиной по имени Шарлин, с которой у Моргана была интрижка несколько лет назад. Связь длилась недолго, но, как любой роман на стороне, внесла в их отношения недоверие и расшатала брак.

– Ясно, – только и произнесла она.

– Я с ней не виделся.

– Я тебя об этом не спрашивала.

– Но ты мне все-таки не доверяешь.

«Нет, Морган, после того как ты два месяца трахал эту бабу в каком-то клоповнике, а потом бросил ее и все рассказал мне, и я неделями ходила как в тумане, привыкая к роли обманутой женщины, – нет, я больше тебе не доверяю».

– Не важно, – отмахнулась Рут. – Но я чувствую, как ты устал. – Так они теперь и общались: сплошные «не важно» да «ничего особенного».

Морган прочистил горло.

– Ну а как у вас там?

– Лиззи в пух и прах разругалась со своим бойфрендом, то есть уже бывшим бойфрендом, хотя вряд ли его вообще можно так называть, – стала рассказывать Рут, закрывая дверь в спальню с двумя кроватями, поскольку Джордж вернулся, а с лестницы послышались шаги Лиззи. – Там у них черт ногу сломит, все очень сложно. А теперь Гэвин попал в больницу.

– Значит, она ему врезала?

Через стенку Рут слышала, как Джордж и Лиззи в соседней комнате над чем-то хохочут, и почувствовала себя отщепенцем. Она вкратце обрисовала Моргану, как было дело, но в пересказе история выглядела глупо. Поваренная книга – всего лишь сборник рецептов. Получалось, что семейка у них придурковатая. Морган даже не понял, в чем провинился Гэвин.

– А разве нет других кулинарных книг?

Конечно, есть. Лиллиан смотрела передачу «Французский шеф-повар», а потом купила книгу «Уроки французской кулинарии» в двух томах и, наблюдая, как Джулия Чайлд^[6] на экране отхлебывает вино, делала пометки на полях. Но французские изыски Лиллиан – потофё или бёф бургиньон – семья не особенно жаловала.

Рут стала оправдываться:

– Нельзя относиться к чужой книге как к макулатурному томику с развалов. – Потом решила распрощаться: – Ну ладно, мне надо готовить ужин. Позвоню тебе позже.

Морган кашлянул.

– Только не очень поздно. Я сегодня рано лягу спать. Хочу задушить болезнь в зародыше.

Морган часто что-нибудь «душил в зародыше» – он очень заботился о себе.

Рут мельком подумала, избавилась ли Шарлин от своего глупого южного акцента.

В соседней комнате Джордж и Лиззи валялись на двуспальной кровати с балдахином, смотрели видео на телефоне Джорджа и заливались смехом. Когда Рут хотела присоединиться к ним, брат закрыл приложение.

– Ты такие шутки не любишь, – объяснил он.

Обидно.

– Да ладно тебе, – сказала Рут, вклиниваясь между ними, и тут заметила разводы на обоях. Неужели крыша течет? Возможно, черная плесень тут повсюду, а не только в ванной. – Покажите мне что-нибудь веселое.

Джордж снова включил видео – эпизод из старой передачи «Субботним вечером в прямом эфире» с Джоном Белуши и Ларейн Ньюман. Рут громко захохотала. Джордж и Лиззи, которые смотрели сюжет уже по второму разу, теперь смеялись сдержаннее.

Это тоже было обидно.

Разница в возрасте все-таки дает о себе знать, подумала Рут. Она была старше Джорджа на четыре года, Лиззи – на десять лет, а Дэниела – всего на полтора. На многих детских фотографиях они стояли в ряд, выстроившись по старшинству, все примерно одного роста, за исключением малышки Лиззи. Иногда Рут думала, что Лиззи родилась неожиданно. Жаль, что у мамы уже не спросишь. У Рут было много вопросов к Лиллиан: «Случались ли у вас с отцом кризисы? Как ты поступила бы, если бы он завел роман? Правда ли, что Дэниел был самым трудным из нас? И о чем ты писала там наверху, в гостевой комнате?»

Ответов на эти вопросы не было и никогда не будет: Лиллиан и Дэниел умерли, рассказы потерялись.

Лучше всего Рут запомнила, что Дэниел считался семейным клоуном. За ужином, в машине и в кафе он всегда острил или кого-нибудь пародировал – учителей, почтальона, врача. Рут казалось, что он теснит ее с законного места старшей сестры, но ей нравились его шутовство и та легкость, с которой он мог всех рассмешить. Во время своей предвыборной кампании Мюррей таскал их на благотворительные ужины в церкви; дети их ненавидели («опять тушеная фасоль и капустный салат?!»), но Дэниел отлично изображал набожных грудастых старушек, мирно дремлющих после бесплатной трапезы.

– Перестаньте! – одергивала детей Лиллиан, но и сама невольно смеялась, давя окурок в маленькой пепельнице, когда они заезжали на церковную стоянку в «блэрмобиле».

– Ведите себя прилично, – наставлял Мюррей. По торжественному случаю он был в отглаженных брюках цвета хаки и легкой голубой рубашке с пуговками в уголках воротника. – Возможно, скоро вы будете членами семьи конгрессмена.

– А можно мы потом поедем в «Макдоналдс»? – спрашивал двенадцатилетний Джордж.

– Нет, – отвечала Лиллиан. – Ешьте фасоль и хот-доги.

Мюррей глушил мотор; двигатель сначала тикал и сопел, потом умолкал.

– Смотрите, приехали с Девятого канала, – говорил Дэниел.

– Нас будут снимать? – беспокойно спрашивала Рут. Ей было шестнадцать лет, и все лицо у нее цвело прыщами.

Лиллиан смахивала собачью шерсть с пиджака мужа.

– Напоминаю всем, что надо пользоваться салфетками. Неприятно будет, если вы попадете в камеру все перемазанные.

– Фасоль – это скрытая угроза… – начинал Дэниел.

– В церкви никаких шуток про фасоль, – обрывал его Мюррей. – Ну что, поехали! Чего мы хотим?

– Равноправия! – со стоном откликались дети. – Доступного здравоохранения!

– А когда мы этого хотим?

– Прямо сейчас!

После церкви они все же заезжали в «Макдоналдс» – неуемный оптимизм Мюррея брал верх над материнской рачительностью, – ели жареную картошку и бургеры, уже не беспокоясь о салфетках, и возвращались в большой дом в Конкорде с жирными пальцами и кетчупом в уголках ртов.

Рут не раздражали предвыборные мероприятия. Она была уверена, что отец выиграет, и с удовольствием представляла, как будет жить в Вашингтоне, посещать Белый дом, Капитолий и мемориалы исторических личностей, про которых пишут в книгах. Воображала, как пойдет в школу для детей конгрессменов (тогда еще не появилось понятия «конгрессвумен») вместе с девочками в клетчатых юбках и мальчиками в строгих синих пиджаках, проявляющими живой интерес к общественной жизни. Мечтала о том, как наведается в Белый дом и станет задавать вопросы, которые привлекут внимание какого-нибудь важного человека, и он отведет ее в Овальный кабинет познакомиться с самим президентом – Рональдом Рейганом или Уолтером Мондейлом, в зависимости от результатов тогдашних осенних выборов.

А потому, когда как-то вечером отец между делом упомянул, что в случае избрания снимет квартиру-студию, Рут приуныла.

– Студию? – озадаченно переспросила она.

– Или двухкомнатную квартиру.

– Разве мы с тобой не едем?

Мюррей, склонившийся над ворохом газет на обеденном столе, с удивлением поднял на нее взгляд:

– Ты же не думаешь, что я стану выдергивать семью с корнем из привычной обстановки? Срывать вас из школы в середине учебного года? Нет, дети, вы останетесь здесь с матерью, а я буду приезжать на выходные. Так лучше всего. Вам не придется расставаться с друзьями, бросать кружки.

Рут не возражала бы против расставания с друзьями. В тот момент она уже мечтала укатить к чертям из захолустного Конкорда, где половина детей даже не знала, что от каждого штата выдвигается по два сенатора, а количество представителей в Конгресс пропорционально численности населения. Она хотела жить в Вашингтоне, где люди способны говорить не только о хоккее.

Но в тот вечер она сообразила, что надежда у нее только одна: Мюррей снимет небольшую квартиру, где, если повезет, будет складной диван, и тогда Рут сможет навещать отца во время школьных каникул. Она быстро внесла поправки в свои фантазии. Она поедет в столицу на поезде; сэкономит деньги, подаренные родными на Рождество, и потратит их на мягкий чемодан вместо дурацких «самсонайтов» из серого пластика, которые родители хранят на чердаке. А еще обзаведется маленькой кожаной сумочкой на длинном ремешке через плечо и симпатичным плащиком на весну, сочетающимся с новыми туфлями. И сделает остановку в Нью-Йорке, чтобы купить тональный крем и замазать прыщи.

Последнее предвыборное мероприятие, которое они все вместе посетили той осенью, состоялось в начале ноября – воскресный митинг около Капитолия штата. Хотя листва уже опала, погода стояла теплая, солнце светило вовсю, и Рут знала, что на фотографиях будет щуриться. Когда она произносила свою тщательно подготовленную речь, голос у нее сначала чуть дрожал, но потом выровнялся, и она смогла использовать технику модуляции, которой научилась на уроках английского. Потом на трибуну вышел отец. Он говорил, конечно же, о здравоохранении, а также о государственной поддержке беременных и детей, расширении дошкольного образования, повышении налогов для богатых – все эти возвышенные идеи рисовались в мозгу Рут, как мечты о рождественском утре. Стали собираться тучи, но Рут все равно сняла джемпер и аккуратно набросила его на плечи, пытаясь небрежно связать рукава на груди, как студенты с картинок в рекламном проспекте Джорджтаунского университета. Отец продолжал говорить. Солнце скрылось. Толпа ликовала.

Никто не знал, что скоро температура упадет ниже нуля, дороги обледенеют, а стволы фруктовых деревьев подмерзнут, и в результате следующей весной яблони не зацветут. Даже синоптики такого не предвидели – хотя Джордж позже и уверял, что догадался о внезапном похолодании по отсутствию в небе птиц.

«Я знал, что случится беда», – говорил он.

* * *

Теперь, когда Лиззи и Джордж куда-то ушли, Рут растянулась на своей кровати и убивала время в «Фейсбуке». У нее было девяносто семь друзей – относительно ничтожное число, включающее многих одноклассников: в старшей школе она их презирала, но теперь они, на удивление, вроде бы стали приличными людьми, и от этого она стыдилась своего подросткового снобизма.

Без ведома Моргана Рут поддерживала связь в соцсетях с несколькими бывшими бойфрендами. Приглашения в друзья пришли не от нее, а от них, и она сочла, что не принять их будет грубостью. Рут узнала, что один из них, Эйб, болен раком, другой стал республиканцем правого крыла, а третий начал закидывать ее сообщениями, и в конце концов она перестала отвечать.

Сегодня в ленте появился новый пост Эйба. Он все еще жил недалеко от Конкорда, и несколько лет назад Рут даже столкнулась с ним в универмаге «Таргет». Тогда он выглядел здоровым как бык, и она порадовалась за него. Рут попыталась вспомнить, почему они расстались. Вообще-то ему немножко не хватало целеустремленности, что противоречило ее амбициозной натуре: сама Рут уже поступила в юридическую школу. Но только ли из-за этого?

Ах, ну да. Морган.

Она читала пост Эйба, сопровождавшийся фотографией гор. «Захватывающая поездка на мотоцикле ранним утром по „Франкония-Нотч“, – писал он. – Лоси, орел, зрелые яблоки в садах. Вот за что я люблю Гранитный штат!»^[7]

Под влиянием минутного настроения Рут отправила ему сообщение: «Дома на выходных. Пересечемся?» Какого черта. Она же не собирается снова крутить с ним роман. Они просто встретятся и поболтают.

Ну, может, она все-таки немного злится на Моргана.

Три подскакивающие точки, и быстрый ответ: «В лагере на Лафайете. Кофе завтра утром?»

«10?» – написала Рут.

Ответ: значок «лайк».

Рут тут же пожалела, что назначила свидание. Зачем она только навязалась. Да и гаденько как-то. Нужно отменить.

«Ой, да просто выпей с ним кофе, – сказала она себе. – Это всего лишь встреча старых друзей».

– Рут! – позвал ее снизу Джордж.

Она вышла на площадку.

– А бумагу можно гладить? – спросил Джордж.

– Откуда я знаю?

– Мы хотим прогладить страницы поваренной книги, – объяснил он. – Думали, ты знаешь, разумно это или нет.

– Я тебе не Марта Стюарт,^[8] – ответила Рут. Домашние почему-то считают ее ходячей энциклопедией по ведению хозяйства. – А где отец?

– Еще спит, – сказал Джордж.

Рут взглянула в зеркало. Выпрямила спину. Взбила волосы. Оскалилась, проверяя, не пожелтели ли зубы.

– По-моему, в его возрасте столько спать ненормально! – крикнула она, спускаясь по лестнице.

– Ты просто паникерша, – отмахнулся Джордж.

Глава 4

Идеальный брак

Собственно говоря, Джордж и сам частенько бил ложную тревогу, но в основном когда дело касалось его младшей сестры Лиззи: он считал, что она нуждается в защите – от чудовищ и призраков, от мальчиков, от его соседей по комнате, которые без приглашения приезжали во время каникул. Лиззи родилась восьмимесячной, с весом чуть больше двух килограмм двухсот грамм, и развивалась так медленно, что педиатр посоветовала Лиллиан прекратить давать ей грудь и перейти на молочные смеси, на что мать согласилась весьма неохотно – незадолго перед тем грудное вскармливание стало очень популярным.^[9] Джордж помнил, как поил Лиззи из бутылочки и учился вызывать у нее отрыжку. Он очень серьезно относился к этому заданию, прижимая маленького головастика к плечу и похлопывая по спинке, чтобы из желудка вышел воздух.

Лиззи начала расти немного быстрее, но никогда не была, как говорила ее мама, дюжим ребенком – это определение скорее относилось к Джорджу, который, согласно записям в детском альбоме, весил при рождении ни много ни мало четыре килограмма девяносто пять грамм и все детство отличался лишним весом. И неудивительно, поскольку Джордж любил поесть. Он уплетал за обе щеки вермишель с маслом и сладкие хлопья, ростбиф с кровью и любые сырые овощи, которые резала мама, литрами хлестал молоко, уминал пироги. Лилиан говорила, что, дай ему волю, он слопает весь дом со всеми его обитателями.

«Какой же ты обжора!» – в шутку укоряла его мама, нежно обнимая.

Но его младшая сестра всегда оставалась крошкой, и поскольку Джордж был на шесть лет старше и уже при появлении на свет весил вдвое больше, то чувствовал необходимость заботиться о ней. Дэниел, двумя годами старше Джорджа, не хотел таскать за собой мелких на прогулки с друзьями, а Рут занималась музыкой и танцами, а в остальное время сидела уткнувшись в книгу.

И потому Джордж, взяв Лиззи под крыло, учил ее завязывать шнурки, свистеть, делать кувырок через голову, кататься на велосипеде, нырять – всему на свете, и неустанно проверял, нет ли у нее на пути камней, в постели – пауков, а в сладких смесях – арахиса, на который у нее была аллергия.

Иногда мальчишки-шестиклассники пинали во время перемены на школьном дворе мяч прямо в младших девочек. Лиззи, собственно, помощь не требовалась – даже в детском саду она уже умела послать мяч назад с не меньшей силой; но Джордж подкарауливал обидчиков после школы и грозился поколотить, если они еще раз направят снаряд в его сестру. В старших классах, после катастрофы, Джордж стал еще более бдительным и анатомически четко выражал свои намерения: когда его одноклассник назвал девочек из средней школы спелыми вишенками, которые только и ждут, чтобы их чпокнули, Джордж шваркнул нахала об стену и предупредил, что оторвет ему яйца, если тот посмеет хотя бы взглянуть на его сестру с такими намерениями.

С годами Лиззи все больше и больше тяготилась опекой брата. Ей хотелось, чтобы он не драматизировал события. Пусть мальчишки сколько угодно болтают о вишенках – она сама решит, кому и когда позволить чпокнуть свою. Однажды она даже потребовала, чтобы Джордж не вмешивался в ее жизнь.

– Не лезь в мои дела! – крикнула она.

– Я не хочу, чтобы ты страдала, – ответил Джордж.

– Да куда уж там, ты же вечно висишь у меня на плече!

Джордж очень обижался, когда Лиззи отказывалась от его помощи. Он считал свои поступки правильными, и порой его возмущало, что сестра не ценит заботу. Когда Лиззи училась на втором курсе Университета Нью-Гэмпшира, она случайно проговорилась брату, что собирается принять экстази перед концертом, и Джордж, недавно поступивший на работу медбратом в соседнем Портсмуте, уверился, что она совершит какую-нибудь глупость, например выпьет целую ванну воды. Он попросил одного приятеля присмотреть за сестрой, но тот скорешился с другом Лиззи, и они исчезли, оставив ее одну; в тот вечер, когда Лиззи возвращалась домой, на нее напал серийный маньяк, за которым полиция гонялась уже два месяца, и тот факт, что он ее не изнасиловал (без сомнения, благодаря брелку сигнализации для личной защиты, который дал ей Джордж), был слабым утешением, поскольку Лиззи пришлось давать против злоумышленника показания в суде, а эта морока как раз совпала с подготовкой к сессии, и в результате Лиззи сдала экзамен по поэзии эпохи романтизма на тройку.

Плохая оценка сама по себе привела ее в уныние. Но когда Лиззи узнала от приятеля Джорджа, что брат приставил его наблюдать за ней, то пришла в бешенство.

– Я боялся, что у тебя будет гипергидратация, – робко объяснил Джордж.

– Заведи свою личную жизнь! – крикнула Лиззи.

Могла бы проявить чуть больше понимания.

* * *

Что касается Гэвина, то Джордж видел его всего несколько раз, но у него сложилось резко негативное впечатление, в основном из-за привычки престарелого ловеласа хвастаться знакомствами (Пол Саймон,^[10] чтоб тебе скиснуть!), а также потому, что Гэвин все время, с первой же встречи в доме Лиззи как-то в воскресенье, называл его Грегом. Тогда Джордж заехал, чтобы отдать сестре старую байдарку (и дураку было понятно, чем эти двое занимались до его прихода), и Гэвин, вероятно в посткоитальной рассеянности, то и дело говорил: Грег то да Грег это. «Ты любишь охоту, Грег?», «Ты любишь рыбалку, Грег?». Достал! Каждая деталь изобличала эгоцентричного засранца: он не предложил Джорджу помочь отнести лодку на задний двор, а когда Джордж вытащил из машины пилу для обрезки сучьев, не выказал ни малейшего интереса к тому, что надо пилить, – вместо этого выхватил свой айфон и уткнулся в него, качая головой над какими-то забавными сообщениями. Не иначе как от Пола Саймона.

Зато Джорджу удалось поговорить с сестрой наедине.

– Давно ты с ним?.. – начал он, когда они с Лиззи осматривали ветки, которые надо спилить.

– Он не бойфренд, если именно это тебя интересует, – ответила сестра.

– А кто же?

– Друг, – сказала Лиззи. – Я бы сказала, с привилегиями.

– Ага, прекрасно. – Джордж взглянул наверх, прищурился и стал пристраивать полотно пилы туда, где ветка отходила от ствола. – Смотри, чтобы потом не пожалеть.

– Если ты так беспокоишься, то стоило бы поговорить про Брюса.

– Не думаю, что старикан «с привилегиями» – это выход.

– Отвали, Джордж.

– У него еще нет Альцгеймера? Просто интересуюсь, поскольку он не в силах запомнить мое имя.

– Ему шестьдесят пять. Он не старикан, и Альцгеймера у него нет.

– Ха-ха, год до пенсии, – заметил Джордж. Он еще раз потянул пилу на себя, и ветка упала на землю.

– Я ухожу! – крикнул Гэвин с заднего крыльца. – Пока, Грег. – И он помахал рукой.

– Счастливо, Говин, – ответил Джордж.

После этого Джордж почти не встречался с Гэвином, поскольку Лиззи ясно дала понять, что не собирается вводить этого человека в семью. Гэвин не ходил с ними на байдарках в День поминовения, не был на дне рождения Мюррея в июле, когда Джордж привез немецкий шоколадный торт из любимой кондитерской отца в Конкорде, а Лиззи собрала корзину для пикника. Джорджа беспокоило, что его сестра тратит драгоценное (читай: детородное) время на человека, с которым ей ничего не светит, но что может сделать старший брат, когда сестра уже выросла?

Ничего, мрачно признавал Джордж.

* * *

В тот теплый сентябрьский день после обеда Джордж поехал в город встретиться со старым другом, надеясь уговорить его утром в воскресенье выйти на пробежку. Он знал, что родные могут воспринять это как неуважение – в первую очередь так подумает Рут, особенно учитывая ссору Лиззи с Гэвином; но Джордж считал, что во время семейных сборов иногда ради сохранения рассудка надо вырываться из дома. Ничего страшного, если в воскресенье отец и сестры позавтракают без него.

Но друга не оказалось дома, и Джордж расстроился: слинять на рассвете без оправдания в виде уговора с товарищем будет трудно. Он представил себе, как утром Рут навязывает всем планы совместного времяпрепровождения и как он лезет от этого на стенку. Дай ей бог здоровья, но выносить сестру в больших количествах он не мог.

Все-таки придется бежать одному. Приняв решение, Джордж воспрял духом и отправился назад в дом отца. Он уже собирался сворачивать на шоссе, но тут увидел знак, указывающий дорогу к местной больнице. Джордж взглянул на часы: два пополудни. Сначала он подумал, что Гэвина, наверное, уже отправили домой, хотя он мог и застрять в приемном отделении: порой пациенты ждут там часами.

Джордж понимал, что лучше не вмешиваться, но его подстрекала мысль, что он способен остудить горячий конфликт между сестрой и бывшим любовником. Заехать. Сказать свое веское слово. Намекнуть мужику, что нужно просто искренне извиниться и хоть чуть-чуть вырасти в глазах семьи – ведь родные Лиззи точно знали, что он цинично воспользовался молодой женщиной, переживающей кризис среднего возраста. Так Джордж видел ситуацию.

Решено!

Заехав на больничную парковку, он заглушил мотор и немного посидел, подыскивая слова, которые скажет Гэвину, если застанет его в приемном покое. «Я слышал, ты испоганил нашу семейную кулинарную книгу». Или: «Поделом тебе – за то, что целый год играл чувствами моей сестры». Он понятия не имел, что говорить.

Обычно Джордж проявлял в конфликтах мягкость; ему часто приходилось иметь дело с агрессивными людьми, чьи родственники оказывались в реанимации, и он умел сохранять спокойствие, но сейчас у него кулаки сжимались от ярости. Джордж сделал глубокий вдох и достал из бардачка недокуренный косяк. Одна долгая затяжка – чтобы сдержать свой гнев во время разговора с Гэвином. Потом он затушил папиросу, сунул ее назад в бардачок и вышел из машины.

Лиззи устроит скандал, но плевать.

* * *

Гэвин еще находился в приемном покое. Больница была небольшой, и Джордж просто подошел к регистратуре и увидел, что полинялый плейбой в шортах и сандалиях «Велкро» с рельефной подошвой сидит на кровати за полузадернутой занавеской: в левой руке торчит капельница, а правая замотана бинтом и прижата к груди. Темные кустистые брови выглядели неопрятно и напоминали отростки оленьих рогов. Рядом с ним сидела девушка в дымчато-белой блузке; Джордж решил, что это дочь Гэвина, поскольку она выглядела так молодо, что, казалось, еще не имела права голосовать.

Гэвин поднял взгляд.

– Убирайся! – рявкнул он.

Джордж почувствовал, как по затылку пробежал холодок, и крепко сцепил пальцы.

– Я пришел с миром. Как рука?

– Я сказал – вон!

– Сначала объясни мне, как ты умудрился уронить нашу поваренную книгу в раковину с водой.

– Твоя сестра психичка, – огрызнулся Гэвин. – Я положил книгу на стол и потянулся за чем-то. Подумаешь, уголки промокли – тоже мне трагедия. Но сестрица у тебя полный неадекват. Знаешь, что она сделала?

– С ноутбуком?

– Ему кранты.

– Вы квиты, – пожал плечами Джордж. – Серьезно, как рука?

– Ужасно. Ожог второй степени, – ответил Гэвин. – А я правша.

– А капельница зачем? – Джордж кивнул на пакет с раствором и на трубки, спускающиеся к согнутой левой руке Гэвина. По опыту Джордж знал, что при ожогах второй степени капельницы не ставят.

– У меня диабет. Я не следил за уровнем сахара в крови, и врачи меня отругали. А вдруг мне понадобится пересадка кожи?

– Это вряд ли, но мне все равно жаль, что так случилось.

Гэвин хмыкнул:

– Еще бы. Ты знаешь, что она меня преследует?

Мысль о том, что он не знает всех фактов, безмерно встревожила Джорджа.

– Ты мне не нравишься, – заявил он Гэвину. – И никогда не нравился. Ты встречался с моей сестрой безо всяких обязательств. «Зачем покупать, если можно взять напрокат?» – так ведь раньше говорили? Но ты воспользовался ею, когда она была очень уязвима.

Телефон у девушки звякнул, и она апатично покосилась на экран.

– Ты считаешь, что твоей дочери подобает присутствовать при этом разговоре? – спросил Джордж, кивнув на нее.

– Пошел ты, – буркнула девушка, даже не взглянув на него.

– Сбегай купи мне кофе, дорогая, – попросил Гэвин, выуживая из бумажника купюру.

Девушка бочком протиснулась мимо Джорджа, сердито покосившись на него. Ей было лет семнадцать-восемнадцать, пушистые каштановые волосы убраны в неаккуратный хвостик. Под блузкой выделялись соски.

Когда она исчезла за занавеской, Гэвин стал демонстративно разматывать бинты перед Джорджем, который стоял в ногах кровати со скрещенными на груди руками.

– У тебя когда-нибудь был ожог второй степени?

– Вообще-то нет.

– Ну так вот, боль адская. Я бы снял повязку и показал тебе, что сделала твоя сестрица, но врачи рассердятся. Выглядит как гамбургер. Знаешь, что я тебе скажу по поводу Лиззи? Мы начали встречаться по ее инициативе. Я не говорю, что совсем ни при чем, и я спал со многими женщинами, но твоя сестра – она как бульдозер.

– Не надо подробностей.

– Просто хочу, чтобы ты знал: она не была невинной жертвой, как ты, вероятно, думаешь. Ей тридцать восемь лет, и она сама бросилась на меня. И, раз уж об этом зашла речь, надеюсь, у нее есть хороший адвокат.

Джордж нервно выдохнул:

– Это еще зачем?

– Она не рассказала тебе, что намеренно пыталась меня ошпарить? Сначала облила ноутбук, а потом плеснула кипятком в меня. Не надо было бросаться на спасение компьютера: если бы я остался в стороне, то не сидел бы теперь в этой сраной больнице.

– Хочешь сказать, что она напала на тебя? Чушь собачья!

– А ты что, там был? Спроси у Джессики – она все видела.

– Я такой брехни в жизни не слышал.

– Ну, дело твое, чувак, хочешь верь, хочешь нет. Но я подаю в суд. Я уже разговаривал с полицейским. Кроме того, не знаю, какие законы в этом штате относительно преследования, но и такое обвинение я тоже выдвигаю. Она звонит мне днями и ночами. Приходит ко мне домой в слезах. Даже к Джессике пристает. Черт бы побрал твою сестрицу, – проворчал он. – В следующем месяце я собирался идти в поход по тропе инков. Думаешь, рука у меня заживет к тому времени?

Джордж проигнорировал вопрос.

– Если ты подашь в суд, история попадет в соцсети, – предупредил он. – Тебе оно надо?

Гэвин пожал плечами:

– Что ж, пусть народ увидит торжество справедливости.

– Скажи-ка мне вот что, поборник справедливости, – сказал Джордж. – А твоя жена действительно знает обо всех твоих шашнях?

– Вот только не надо ворошить мой брак. Жене сто раз плевать на мои измены, – заявил Гэвин. – У нее у самой в Нью-Йорке любовник. Хотя, подозреваю, ты не имеешь представления, каково это – быть женатым тридцать лет.

– Не имею, но я рад, что избавлен от такого брака, как у тебя.

– А какой брак был бы у тебя?

Джордж сам удивился, насколько резко его заткнул этот вопрос. Сразу пришла на ум поездка на машине с озера в жаркий августовский день: отец посвистывает, мама тихо подпевает своим глубоким голосом. Вспомнилось, как мать смахивала собачью шерсть с отцовского плеча перед самым его выступлением. Как отец приносил матери пачку «Уинстона», когда она была в саду, и велел детям не шуметь, чтобы мама могла спокойно заниматься своими оранжевыми лилейниками.

«Как у моих родителей», – ответил бы он Гэвину, если бы этот человек не внушал ему такого отвращения. И Джордж осознал, как далек от своего идеала. Будучи марафонцем, он бегал от многого, в том числе и от долговременных отношений. Он подумал о Саманте, с которой встречался летом. Учитывая, как он поступил с ней месяц назад, от счастливой семейной жизни его отделяли миллионы световых лет.

– Не думай, что знаешь решение чужих проблем, – сказал Гэвин. – То, что происходит между мной и Джоанной, – это наше дело. Привет, детка.

Джордж глянул через плечо и увидел Джессику, которая принесла кофе Гэвину и витаминную воду для себя. Девушка снова злобно зыркнула на Джорджа. Пора было уходить.

– Если ты подашь в суд, – произнес он, – я сразу опубликую всю историю в «Твиттере».

– Да мне все равно.

– Будь тебе все равно, ты бы не избегал водить мою сестру по ресторанам и не боялся бы, что вас с ней увидят на публике.

Гэвин закрыл глаза.

– Шел бы ты по своим делам.

– Благополучие моей сестры – это и есть мое дело, – ответил Джордж.

– Да пошли вы оба, – ответил Гэвин.

* * *

Обратная дорога к дому отца была извилистой и кочковатой после заморозков, и Джордж ехал медленно. Он был раздражен. Правду ли сказал Гэвин? Джордж еще больше разозлился, представив, как подойдет к Лиззи с вопросом, правда ли, что она намеренно облила сукина сына кипятком. Джордж мог вынести скандал с Рут, но в разногласиях с Лиззи пасовал.

Маленькая бытовая ссора. Но что, собственно говоря, произошло? Он выслушал обе стороны, все эти «она сказала» и «он сказал», но у Гэвина есть свидетель, а у Лиззи нет. Джорджу не очень хотелось это признавать, но Лиззи отличалась импульсивностью. Однажды она закрыла дверь в автобус, когда водитель при минусовой температуре надевал цепи на шины; в другой раз украла коробку с булочками, предназначенную для продажи на школьной ярмарке. «Ты правда считала, что тебя не поймают?» – спросил ее вечером за ужином разгневанный Мюррей – его, кажется, больше расстраивала не сама кража, а то, что Лиззи ее не продумала и попалась.