Текст книги "Спросите Фанни"

Автор книги: Элизабет Хайд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

В эту минуту Лиззи сообразила, что, подслушивая, лезет в чужую жизнь, и поднялась на второй этаж. Проходя мимо отцовской спальни с неубранной кроватью и кучей одежды поверх одеяла, она передумала идти к себе и вошла внутрь. Комната пахла ментолом и старой кожей. Лиззи собрала вчерашнюю одежду и начала разглаживать простыню; тут к ней присоединился Джордж, и они вместе стали заправлять кровать, стоя с двух сторон и туго натягивая постельное белье, как любил отец.

– А я никогда не убираю кровать, – хмыкнув, призналась Лиззи, подтыкая угол одеяла.

– Я тоже.

– А Рут наверняка убирает.

– Каждый день, – подтвердил Джордж. – С той же неизбежностью, как солнце встает по утрам.

Они чуть помолчали.

– Я сделала аборт, – вдруг сказала Лиззи, и в горле у нее встал ком. – В прошлом месяце.

Джордж выпрямился.

– Господи, – выдохнул он. – И почему ты до сих пор мне ничего не говорила?

– Не знаю. Но теперь я очень жалею, что избавилась от ребенка. – Глаза Лиззи наполнились слезами. – Я хочу детей.

– Сочувствую.

Лиззи взяла с тумбочки салфетку.

– Переживу, – сказала она. – Просто жалко, что я не настояла на своем.

– Гэвин уперся?

Она помотала головой.

– Нам обоим не везет с партнерами, – сказал Джордж. – Помнишь Луэнн?

– Еще бы! Редкая стерва.

Они накинули на кровать покрывало и проверили, чтобы края были ровным со всех сторон.

– А что с той подругой, с которой ты встречался летом? – поинтересовалась Лизи, внезапно почувствовав необходимость сменить тему.

– Под вопросом.

– Не будь дураком, Джордж. Такая милая, достойная женщина.

– Дело в ребенке. В отличие от тебя, я очень боюсь иметь детей. Глупо, да?

– Не то слово. Преодолей это.

– Как?

– Посчитай. У отца было четверо детей, а осталось трое. Думаешь, он жалеет, что кто-то из нас появился на свет? Беспокойство – неотъемлемая часть жизни, Джордж. – Лиззи выбросила смятые грязные салфетки, которые Мюррей оставил на тумбочке. – Ты знал, что мама в тот вечер была пьяна?

– Нет. Может, такая мысль и приходила мне в голову, когда я ходил на курсы вождения и нам усиленно внушали, что нельзя садиться за руль после возлияний. Но я решил, что тогда мы бы обязательно узнали: столь пикантное обстоятельство вызвало бы скандал.

– Как считаешь, мама была алкоголичкой?

– Если и так, то она отлично справлялась. Кормила нас завтраками, собирала обеды в школу, весь день писала, а потом готовила ужин, убирала в доме и укладывала нас спать, целуя на ночь.

Лиззи вспомнила, как мать со стаканом в руках подтыкала ей одеяло. Однажды Лиззи отхлебнула «маминой содовой», и Лиллиан отшлепала ее по попе.

Лиззи попыталась взбить подушку, но та только сложилась пополам.

– Почему у отца такие жидкие подушки?

– Он живет экономно.

– Завтра его выпишут, правда?

– Вроде бы так.

– Иногда он выглядит совсем старым.

– Он и есть старый.

– Но еще не настолько, чтобы переезжать в «Сосны», – возразила Лиззи.

– Вряд ли он когда-нибудь настолько состарится, – успокоил ее Джордж.

Глава 16

Да кому какое дело?

Когда ночью пришел санитар, чтобы перевести Гэвина в другую палату, Мюррей блуждал во времени, вспоминая, как Лиллиан каталась на лыжах и сломала лодыжку. Она упала на крутом склоне и проехала на пятой точке почти до конца спуска, потом встала и, преодолевая боль в ноге, спустилась на лыжах донизу, убеждая себя, что травма несерьезная. Только когда вечером лодыжка распухла, как бейсбольный мяч, Лиллиан согласилась сделать рентген.

В те полтора месяца, которые она провела на костылях, они питались чуть ли не одними готовыми пирогами, и дети привыкли ходить пешком, поскольку Лиллиан не могла водить машину. Она попросила мужа перенести ее пишущую машинку с третьего этажа в их спальню, и на полу теперь все время валялись машинописные листы. Однажды Лиллиан дала ему почитать рассказ, но, когда Мюррей сделал несколько замечаний, молча отобрала у него рукопись и больше ничего никогда не показывала. Мюррей обиделся: ведь он только хотел помочь! Теперь же он понимал, что жена нуждалась не в советах, а просто в аудитории. Только и всего. Почему же он не видел этого тогда?

Почему он не относился к ее потребностям с большим вниманием? Почему жизнь всегда крутилась вокруг него?

И какой толк был злиться на нее столько времени? Он помнил, как даже через год после аварии лежал по ночам в постели, положив руку на пустую холодную впадину на соседней половине кровати, и гнев гудел вокруг него роем пчел. Мюррей даже не осознавал, что возмущение съедает его, и вымещал раздражение на детях. Наорал на Джорджа за маленькую вмятину на машине. Запретил Лиззи гулять, когда она нагрубила учителям. В конце концов через несколько лет после несчастья Мюррею, по совету одного из партнеров, пришлось обратиться к психотерапевту. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким беспомощным. Необходимость показывать чужому человеку свою ярость унижала его. Психотерапевт предлагала ему боксировать подушку, рвать резинки. Потом она попросила его представить свое негодование как океанскую волну и дать ей пройти мимо. Прием казался слишком простым и потому сомнительным, но со временем Мюррей обнаружил, что упражнение помогает. Однажды утром он проснулся, провел рукой по тому месту, где раньше спала Лиллиан, и не нашел впадины. Он перестал кричать на детей. Разрешил Рут, тогда первокурснице, поехать на весенних каникулах во Флориду. Откопал в кладовке фотографию Лиллиан в желтом сарафане и снова поставил ее на секретер.

Теперь, лежа в палате, Мюррей жалел, что не может сейчас взглянуть на тот снимок. Он заметил себе: если впредь придется лечь в больницу, нужно обязательно взять фотографию с собой.

Санитар, пришедший за Гэвином, старался не шуметь, усаживая больного в кресло-каталку, но Мюррей не спал. Он видел сутулую фигуру соседа в кресле. Почему со спины люди выглядят такими беззащитными?

– Перебираюсь на более злачные пажити, чувак, – буркнул Гэвин через плечо.

– Поправляйся, – пожелал ему Мюррей. – Следи за уровнем сахара. И брось это дело.

– Пока-пока, – сказал Гэвин.

Мюррей остался в палате один, и от тишины зазвенело в ушах. Он чувствовал, как сжимается и разжимается манжетка для измерения давления. Во рту был неприятный вкус, и Мюррею хотелось снова почистить зубы. Скоро на соседнюю кровать привезли нового пациента, который все время кряхтел. Мюррей притворился, что спит.

Но он отнюдь не спал. Ему представлялась рыбацкая деревушка в Мексике: эспланада с пристанью, скалистый утес, длинный песчаный берег с рядом гостиниц, мерцающих в ночи огнями. Он часто заглядывал на сайт одной турфирмы, поскольку не знал, как снимать жилье через специализированные порталы, но хотел жить не в гостинице на берегу, а в городском домике неподалеку от рынка, с плиткой в комнате, чтобы готовить экзотические блюда. Говорят, можно есть кактусы!

Мюррею никогда не давались языки, но он не сомневался, что в латиноамериканской стране через месяц бегло заговорит по-испански. Местные жители станут хвалить его. Он познакомится с тамошним рынком недвижимости: «Se vende, se rente».^[41] Если он задержится там подольше, то, возможно, купит casita^[42] и осядет в тех краях. Дети, которых всегда влечет к нему закон земного притяжения, будут приезжать к нему и восхищаться независимостью отца, тем, как легко он договаривается с продавцами черепицы, с el plomero, el electricista.^[43] Сын с дочерьми перестанут по любому поводу донимать его просьбами об осторожности и с восторгом отдадут должное его умению торговаться на базаре. Он организует для них рыбалку в открытом море, а вечером они зажарят на гриле свой улов, потягивая cervezas и vino blanco.^[44]

«Отец», – скажут они. «Papa»^[45], – поправит он их.

В воображении Мюррей набирал номер турфирмы.

«„Buenas Aventuras“,^[46] – услышал он голос в трубке. – Слушаю вас».

* * *

Звонок раздался в 2:58 ночи. Рут знала время, потому что развернула часы с подсветкой к себе, чтобы утром встать пораньше и успеть позаниматься йогой, прежде чем проснутся Лиззи и Джордж.

Звонки посреди ночи никогда не сулят хороших новостей.

– Это дом Блэров? – спросил женский голос на другом конце провода.

Рут задрожала.

– Да.

– Я звоню по поводу вашего отца, – начала женщина. – У него случился тяжелый инсульт с летальным исходом.

Неожиданно для себя Рут самым идиотским образом спросила:

– Но он хорошо себя чувствует?

Женщина в трубке замялась:

– Вы, наверное, меня не поняли. Я сказала: с летальным исходом.

На соседней кровати Лиззи приподнялась на локте и включила свет.

– Пожалуйста, скажи, что все хорошо! – взмолилась она.

Рут положила трубку, взглянула на сестру и кивнула, но кивок превратился в покачивание головы, и Лиззи все поняла. Она села в кровати и прижала ладони к лицу, не проронив ни слова.

«Так, – думала Рут, чувствуя, как тяжело колотится сердце. – Так. Это случилось. Что надо делать? Что теперь? Почему я не рыдаю? Почему не плачет Лиззи? Да что мы за люди?!»

– Что произошло? – приглушенным ладонями голосом спросила Лиззи.

– Очередной инсульт. На этот раз обширный.

– Надо сообщить Джорджу.

Вместе они босиком прошлепали по коридору к комнате брата. В отличие от сестер, Джордж выкрикнул сдавленное: «Нет!», из-за чего Рут и Лиззи наконец заплакали, и все трое сгрудились на двуспальной кровати, сблизив головы и обнимая друг друга.

– Надо было перевезти его в Конкорд, – сокрушался Джордж, и ни одна из сестер не могла ему возразить.

В общей печали они согласились, что до утра смысла ехать в больницу нет. Нужно будет принять много решений. Хотел ли отец, чтобы его кремировали, и если да, то где надо развеять прах? Или он предпочел бы традиционные похороны? И почему они никогда не обсуждали это с ним? Даже Рут, всегда заводившая гнетущие разговоры, поднимала любые вопросы, связанные с последними годами Мюррея, кроме одного.

– Что мы будем устраивать – гражданскую церемонию или церковные похороны?

– Папа не принадлежал к церкви, – напомнил Джордж.

– А как было, когда хоронили маму и Дэниела? – спросила Лиззи.

– А разве ты не помнишь? – удивилась Рут.

– Я помню только подносы с лазаньей и горы шоколадного печенья, – призналась Лиззи. – И каких-то грудастых теток, которые меня тискали. И как папа стоит на улице и курит.

– Тогда были церковные похороны, – сказала Рут. – Ты правда не помнишь? Два гроба, бок о бок. Море белых лилий. Душераздирающее зрелище.

– Отец в черных очках, – добавил Джордж.

– Он был раздавлен, – объяснила Рут.

– Как и мы все, – напомнил Джордж.

Рут закрыла лицо руками.

– Не могу поверить, – всхлипывала она. – Еще вчера мы вместе ели пиццу. Может, это произошло из-за острой еды? Или из-за вина? Может, не стоило давать папе алкоголь?

Ужасная мысль посетила их всех, и снова никто не возразил Рут, что случившегося не воротишь. Казалось, чувство вины только помогает им наконец осознать невыносимый факт смерти Мюррея.

Наконец Лиззи предостерегла Рут и Джорджа:

– Слушайте, такие мысли не приведут ни к чему хорошему. Не надо забывать, что ему исполнился восемьдесят один год. Он ушел при благоприятных обстоятельствах: ему довелось быть рядом с нами до самой смерти.

Рут высморкалась.

– По крайней мере, никто из нас не умер раньше него, – угрюмо произнесла она.

Лиззи удивилась нездоровой забывчивости сестры.

– Потому что смерть еще одного ребенка его бы убила, – добавила Рут, кивая собственной мудрости.

– Думаю, нам нужно попытаться поспать, – через некоторое время сказал Джордж. – Кто сообщит Бойду, когда он придет на работу?

– Я, – вызвалась Лиззи. – Все равно я вряд ли смогу уснуть.

В комнате с двумя кроватями Рут и Лиззи забрались под одеяло. Луны в небе не было, и вокруг царила темень. Лиззи лежала на спине со сложенными на животе руками. В их жизни теперь начинался третий период: круглое сиротство. Лиззи жалела, что не удалось провести время с отцом в больнице наедине; Рут такая возможность представилась, и Джорджу тоже. Хотя Лиззи виделась с Мюрреем почти каждые выходные, ей казалось, что она не сказала ему нечто очень важное, что говорят человеку, едва пережившему смертельную опасность. Например, как ей жаль, что подростком она так бесновалась. Как жаль, что в колледже она взяла академический отпуск и поехала по Мексике в старом школьном автобусе с неисправными тормозами. Мобильные телефоны еще не появились, и она всего раз в неделю звонила Мюррею, который в то время ухаживал за собственной умирающей матерью. Действительно ли Лиззи нужно было «искать себя» именно тогда, добавляя отцу переживаний?

Она повернулась на бок и подоткнула подушку. Отец часто говорил, что хочет только одного: счастья для трех своих детей. Счастлива ли Рут? Ее отношения с Морганом не кажутся очень уж романтичными, и она всегда столько работает. А Джордж? У него достойная профессия, и он увлекается бегом, но его личная жизнь сошла на нет. Что до самой Лиззи, то полтора года связи с Гэвином завели ее в тупик. Чтобы оправдать потраченное время, она могла хотя бы родить ребенка.

Пытаясь заснуть, Лиззи скакала мыслями с одного маловажного предмета на другой. Студенческие работы, водосточные трубы, Хиллари, старые материнские кофты.

– Слушай, – сказала она через плечо, – а помнишь мамин браслет?

– Такой с серебряными подвесками в виде человечков?

– Да. Не знаешь, куда он делся?

– У меня его нет, и у Джорджа, кажется, тоже. Может, отец его потерял или отдал кому-то? А может, даже выбросил.

– Надеюсь, нет, – хмуро произнесла Лиззи.

– Где-то есть коробка с мамиными вещами, – вспомнила Рут. – В подвале или на чердаке. Завтра можем поискать.

– Я ничего не знаю о такой коробке, – призналась Лиззи. – Хотя часто копаюсь в старых вещах.

– Мне сказал о ней отец, когда я была у него сегодня, – объяснила Рут. – Он просил найти ее и принести в гостиную к моменту его возвращения домой.

– Ты хочешь спать? – спросила Лиззи.

– Нет. А ты?

– Тоже нет.

Некоторое время они лежали молча.

– Если хочешь взять армейскую штормовку, забирай, – предложила Лиззи.

– Нет, вы с Джорджем оставьте ее себе, – сказала Рут. – В Вашингтоне ее некуда носить.

– Правда?

– Правда.

– Хорошо. Это очень мило с твоей стороны, Рут.

– Иногда я могу быть очень любезной, – ответила ей сестра.

* * *

Годами Рут баловала себя хорошим постельным бельем из чистого плотного хлопка и испытывала незамысловатое удовольствие в том, чтобы каждый вечер забираться в кровать и шевелить ногами, ощущая прохладную гладкую ткань. Здесь, в Нью-Гэмпшире, белье было старым, тонким и наполовину состояло из полиэстера – это она определила по катышкам и по тому факту, что ночью ей стало жарко. Подушки тоже были старыми, со скомканным наполнителем, и Рут подумала: раз уж ей, по-видимому, придется провести здесь некоторое время, вступая в права наследства, можно заказать новое белье, чтобы все спали с бо́льшим удобством.

Ей также понадобится отпроситься на некоторое время с работы за свой счет. Отпуск она каждый год использовала полностью на поездки к побережью летом и на горнолыжные курорты зимой. А сделать предстояло много всего. Разобрать вещи, рассортировать их, найти хорошего агента недвижимости, выставить дом на продажу… Рут не имела понятия, как здесь устроен рынок недвижимости, но, учитывал необходимость ремонта (будем надеяться, что черная плесень все-таки не завелась), рассчитала, что дом будет готов к показу не раньше весны.

Каждый угол здесь был плотно забит скарбом. Покидая дом в Конкорде, Мюррей ничего не выбросил, просто перевез все добро на новое место жительства. Никаких дворовых распродаж. У него сохранились вещи, относящиеся еще к холостяцкой жизни: например, на чердаке Рут нашла коробку с надписью «Конспекты – колледж». Работа предвиделась долгая и упорная.

Моргану тоже придется поучаствовать.

Пожалуй, сейчас не лучшее время для посещения семейного психолога.

А может, наоборот, самое подходящее.

Лежа в кровати, Рут услышала, как на длинной подъездной дорожке погромыхивает грузовик – Бойд прибыл доить коров. Заскрипели пружины – Лиззи вскочила с кровати.

– Хочешь, я пойду? – сказала Рут в темноте.

– Нет, мне все равно не уснуть. А ты постарайся.

– Разбудишь меня в семь?

– Хорошо.

Сестра закрыла за собой дверь, и Рут, лежа в темноте, заплакала.

* * *

Утром, ища в буфете приличный кофе, Джордж обнаружил на одной полке мелкий помет. На нескольких пачках с печеньем остались следы мышиных зубов. Джордж достал пылесос, закрыл дверь кухни, чтобы не шуметь на весь дом, и к тому времени, как встала Рут, пропылесосил буфет сверху донизу.

Старшая сестра выглядела ужасно: волосы всклокочены, глаза покраснели и опухли.

– Кофе, – простонала она.

Она ничего не сказала о том, что Мюррей плохо вел хозяйство, и Джордж вздохнул с облегчением. Разговор о «Соснах» теперь, разумеется, был неактуален.

– Будет через минуту, – ответил ей брат.

Наводя порядок, Джордж нашел пакет «Старбакса», который кто-то, видимо, принес в подарок, и теперь достал отцовскую кофеварку, налил в нее воды и насыпал молотый кофе в чашу. Дети часто пытались убедить Мюррея пользоваться автоматической капельной кофеваркой, но он всегда сопротивлялся. «Не надо чинить то, что не сломано», – приговаривал он.

Вскоре кофе в небольшом стеклянном куполе забулькал, словно ничего не изменилось.

– Хочешь вафель? – предложил Джордж.

Рут вытаращила на него глаза:

– У тебя когда-нибудь пропадает аппетит?

Джордж подумал и признался:

– Не помню такого.

Тут со двора вошла Лиззи, а за ней Бойд – невысокий пузатый мужчина с бородой, густыми бровями и пожелтевшими зубами. Он снял бейсболку «Джон Дир», и на волосах остался след от нее.

– Вот так внезапно? – сокрушенно покачал он головой. – Без всяких предвестий?

– Я рассказала ему, что случилось вчера утром, – объяснила Лиззи.

Бойд по воскресеньям не работал – в этот день коров доил другой помощник, – поэтому не знал о транзиторной ишемической атаке, пока Лиззи утром не сообщила ему.

– Чертовски жаль, – произнес Бойд. – Я буду скучать по нему – мне тут хорошо работалось.

– Ну, в плане работы ничего не изменится, – ответил Джордж. – Вы все равно нам нужны.

– Я ценю это, – кивнул Бойд. – А будет поминальная служба?

– Мы еще обдумываем, как ее устроить, – сказала Рут. – Позже мы вам сообщим.

– Если нужна для поминок палатка или что-то в этом роде, то я знаю, где взять.

– Спасибо, Бойд, – поблагодарила Рут.

– Хотите кофе? – предложил Джордж.

– Я бы выпил чашечку, – согласился Бойд.

Потом он встал и надел кепку, пристроив ее строго на то место, где на волосах осталась вмятина. Джордж пожалел, что мало времени проводил с отцом и Бойдом в сарае и не смог побольше узнать о производстве молока. Отец был членом кооператива, но Джордж не имел понятия, как вести дела. Он решил пока об этом не волноваться: когда надо будет принимать решение, Бойд все объяснит.

И все же.

Случается ли смерть, которая не вызывает сожалений? Как медбрат, работающий в реанимации, Джордж часто видел, как близкие умерших причитают или тихо плачут, а то и застывают в ступоре, но обычно первыми словами после того, как люди узнают о несчастье, бывает фраза «надо было». «Надо было раньше привезти его в больницу», «Надо было больше кормить его рыбой», «Надо было предупредить его, что лестница совсем ветхая… что руль барахлит…».

Бедная Лиззи, подумал Джордж. Она несет груз сожалений тридцать два года. «Не надо было дразнить Дэниела». Джордж хотел бы освободить ее от мук совести, но понимал, что они у сестры в крови. Он попытался мысленно нарисовать ход событий. Сам он ненавидел, когда кто-то дотрагивался до его ушей, и представил, как Дэниел замахивается, а мать в ответ теряет самообладание. Такое с ней не часто случалось, но если случалось, она могла и затрещину дать. Как-то раз они с Дэниелом валяли дурака возле плиты, где варились макароны. После того как Лиллиан в третий раз прикрикнула на них, а баловство продолжалось, мать огрела обоих по голове шумовкой. «Вы что, не понимаете, что можете ошпариться, бестолочи?» – кричала она. У Дэниела даже пошла кровь, и он пригрозил пожаловаться на мать в полицию за жестокое обращение с детьми. Только менее измотанный Мюррей смог его успокоить.

Пока закипал кофе, Рут перебирала банки, вынутые Джорджем из буфета. В основном это были джемы, компоты и экзотические соусы, которые она привозила в подарок отцу из путешествий: в продуктах он не нуждался, но всегда приятно для разнообразия открыть баночку какого-нибудь нового лакомства – или так ей казалось.

Рут взяла в руки бутылку с соусом для говядины:

– Я купила его в Аргентине. Из-за него меня затормозили на таможне. Отец должен был передать его тебе, – печально сообщила она брату.

* * *

Небо посветлело, весь остальной мир проснулся, и дети Блэр поехали в больницу. Тело Мюррея перенесли в небольшую комнатку в подвале, и две сестры с братом вместе вошли туда, чтобы попрощаться с отцом. Он лежал на каталке, накрытый белой простыней; санитарка отогнула край полотна с его лица, аккуратно подвернула на плечах покойника и вышла.

Первое, что заметил Джордж, – что волосы отца зачесаны назад и намазаны каким-то гелем вроде бриллиантина. Выглядело это совершенно дико, поскольку непокорная папина челка всегда спадала на лоб, поэтому Джордж взъерошил ее пальцами, чтобы Мюррей был больше похож на себя.

Потом они молча смотрели на тело отца. Несмотря на большой опыт столкновения со смертью в отделении реанимации, Джордж поймал себя на том, что рассуждает как ребенок: будто бы усопший вот-вот проснется. Вот сейчас он, Джордж, сделает отцу искусственное дыхание и вернет ему жизнь. «Я пошутил! – хрипло засмеется Мюррей. – Вы принесли мне кофе?» И Джордж пытался разглядеть, не дергаются ли веки мертвеца.

Глупость какая.

Через некоторое время Рут поцеловала отца в лоб и вышла. Лиззи сделала то же самое. Джордж остался. Он нащупал под простыней руку умершего и стал гладить большим пальцем сухую, словно бумажную кожу. Другую ладонь он приложил к лицу покойника, разглядывая его черты. Джордж всегда чувствовал прохладцу между собой и отцом. После смерти Дэниела все надежды Мюррея сосредоточились на единственном оставшемся сыне, а потому отец оказывал на него слишком большое давление: поступай в юридическую школу, устраивайся на работу в семейную фирму, выдвигайся на выборную должность, приноси пользу. Джордж нашел другой способ приносить пользу, хотя всегда ощущал, что родитель разочарован его выбором медицины вместо юриспруденции.

Но Джордж об этом не жалел.

И все же ему хотелось, чтобы отец хоть раз сказал: «Я горжусь тобой, сынок».

* * *

Вернувшись в дом, Лиззи поднялась на чердак, чтобы поискать коробку, о которой говорила Рут. Под крышей было тепло, остро пахло перегретым сухим деревом. Лиззи открыла небольшое окно в дальнем конце помещения, затянутое паутиной и засиженное мухами, и стала расчищать себе путь по чердаку, отодвигая в сторону сломанные стулья и составленные друг на друга коробки, но не нашла ничего с надписью «Лиллиан». Ей попались байдарочные весла и спасательные жилеты, старые лампы и фарфоровая раковина; в большом сундуке обнаружилась армейская штормовка, но, надев ее, Лиззи начала чихать, поэтому быстро положила куртку в пакет и оставила около лестницы, чтобы отнести в химчистку, а потом отдать Джорджу.

Наконец Лиззи махнула рукой на чердак и спустилась в подвал, где на аккуратно сколоченных полках Мюррей хранил погашенные чеки, старые ипотечные документы и клубки шнуров и переходников самого жалкого вида. У одной стены, казалось, вот-вот опрокинутся несколько пар лыж. Кому нужны старые лыжи? Никому, кроме ремесленника-хиппи, который может смастерить из них садовые стулья. Осмотрев чердак и подвал, Лиззи ужаснулась, сколько предстоит работы. Ей захотелось вывесить на улице объявление: «Старое барахло совершенно бесплатно – только заберите».

Однако она так и не нашла коробку с надписью «Лиллиан».

Лиззи уже начала подниматься наверх, как вдруг случайно глянула в темное, затянутое паутиной пространство под лестницей, забитое перчатками для софтбола, наколенниками и велосипедными шлемами. Позади этой кучи ее внимание привлекло светлое пятно. Присев, Лиззи вытащила лежащие впереди вещи и обнаружила коробку для документов. Надписи на ней не было. Лиззи сняла крышку.

Коробку доверху заполняла бумага.

Если точнее, то очищаемая бумага для пишущих машинок – страницы, скрепленные степлером по десять – двадцать штук. Лиззи вытащила коробку и разложила стопки перед собой. «Руководство к действию. Рассказ Лиллиан Холмс», «Ремонт в доме. Рассказ Лиллиан Холмс». И так далее. Всего она насчитала четырнадцать рассказов, каждый с несколькими черновиками, пестрящими красными карандашными правками. На самом дне лежала потрепанная папка. Лиззи не стала сразу ее открывать, а подхватила коробку и торжественно понесла наверх, окликая Рут и Джорджа.

– Ой, ты нашла браслет? – воскликнула Рут, выходя из кухни. Она надела старые джинсы, в которых казалась кривоногой.

– Нет, – ответила Лиззи. – Кое-что получше. – Она поставила коробку на пол и сняла крышку. – Мамины рассказы!

Рут уставилась на находку:

– С ума сойти! Где ты их откопала?

– В подвале под лестницей.

– Надо же. А я думала, отец их выбросил. – Рут присела на корточки; колени выглянули из прорех в джинсах. – Я все еще злюсь на нее, – призналась она.

Услышав это, Лиззи не могла больше сдерживаться.

– Рут! – закричала она и схватила ладонями лицо сестры. – Я только что откопала коробку с мамиными рассказами, о которых никто не знал! Это сокровище! А ты собираешься дуться? Когда отец только что умер? Она ведь была нашей мамой! Да, она облажалась. Мы все не ангелы. Но отец сам сказал – что толку злиться на то, что произошло хрен знает когда?!

Рут побледнела.

– Это от меня не зависит, – слабо проговорила она. – Даже сейчас. Что я могу поделать?

Лиззи отпустила ее.

– Не знаю, Рут, – вздохнула она. – Может, просто выйти на улицу и поорать в небо? А потом…

– Что потом?

– Забыть об этом.

Рут вроде бы заколебалась, но, прежде чем Лиззи подыскала для убеждения сестры новые слова, дверь с улицы на кухню хлопнула, и в проеме возник Джордж.

– Что тут у вас? – спросил он, опускаясь рядом с ними на колени.

– Мамины рассказы! – воскликнула Лиззи. – Четырнадцать штук! Наброски и прочее.

– Обалдеть, – изумился Джордж. – А я думал, они пропали. Это покруче, чем поваренная книга, правда?

– Ну не знаю, но… Рут, ты куда?

– Орать в небо, – бросила Рут через плечо.

– Чего? – не понял Джордж.

Лиззи сделала ему знак молчать. Они услышали, как задняя дверь открылась и закрылась, а потом раздался первобытный горловой рев, эхом отразившийся в горах, вспугнув зверей и вызвав снежные лавины и схождение ледников в восьми тысячах километров к северу.

– Рут пытается выплеснуть какие-то чувства? – поинтересовался Джордж.

– Именно, – ответила Лиззи.

Потом старшая сестра вернулась в комнату с бутылкой отцовского джина, и трое детей Блэр уселись на полу вокруг коробки с рассказами матери. Они стали передавать друг другу скрепленные листы, в то время как Рут усердно старалась раскладывать черновики в правильном порядке. Они пролистывали страницы, проглядывая их и периодически зачитывая понравившиеся места вслух. Среди прочих им попался рассказ про супружескую пару, которая пыталась освежить чувства, занимаясь любовью в соседском бассейне. А еще о подростке, который напился.

– Интересно, откуда взялась идея этого произведения, – уронил Джордж.

Когда все рассказы были вынуты из коробки и прошли по рукам, Лиззи открыла папку, лежавшую на самом дне. Внутри находилась стопка писем с отказами от издателей – официальными, в стандартных выражениях, и менее шаблонными, представляющими плохую новость в более мягких формулировках – «не вполне то, что мы ищем», «рецензентам многое понравилось, но…».

– А это что? – спросил Джордж.

– Отказы от издательств, – пояснила Лиззи.

– Ух ты, – удивился Джордж.

За годы научной работы Лиззи получила свою долю отрицательных отзывов и потому посочувствовала матери. Некоторые комментарии болезненно точно указывали на недостатки рукописей, и Лиззи представила, как, получив очередную отповедь и подавляя разочарование, мама стоит у плиты и жарит лук, чтобы приготовить на ужин традиционную запеканку. Когда нужно кормить еще пять ртов, нет времени на жалость к себе.

Лиззи уже хотела положить папку назад в коробку, как вдруг из нее выпал тонкий конверт кремового цвета. Лиззи подняла его. Судя по обратному адресу, письмо пришло из «Нозерн ревью» – литературного журнала, который Лиззи хорошо знала, – из редакции художественной литературы.

Она с интересом открыла конверт и прочитала письмо, потом перечитала снова и передала Джорджу, который, пробежав глазами текст, произнес тихое: «Ого».

– Что там? – спросила Рут.

– Предложение опубликовать рассказ, – ответил Джордж и протянул письмо Рут.

Рут, нахмурившись, прочла письмо и взглянула на дату.

– Двадцать девятое октября восемьдесят четвертого года, – задохнулась она от удивления. – За неделю до гибели матери. Наверное, она получила его перед самой смертью.

– Как ты думаешь, отец знал об этом? – спросил Джордж.

– Разве он бы нам не сказал? – пожала плеча ми Рут.

– Видимо, он просто сунул все вместе в папку, – предположила Лиззи.

– Но почему редактор не попытался связаться с ней снова? – вслух подумал Джордж.

Лиззи с недоумением покачала головой:

– Кто знает. Может, из-за простой неорганизованности.

– Как называется рассказ? – спросила Рут.

– «Да кому какое дело?». – Лиззи перебрала стопку рассказов, нашла нужный и прочитала вслух первую строку: «Люси хотела яичный салат, но Элеанор приготовила яйца вкрутую для вечеринки».

Внезапно Лиззи осенило. Она направилась в кухню и достала поваренную книгу Фанни Фармер, которую в субботу утром оставила в доме отца. Аккуратно разделяя слипшиеся страницы, она пролистала книгу до рецепта фаршированных яиц. «Люси / яичный салат/ мать / ф. я.» – гласили заметки Лиллиан на полях.

Лиззи принесла книгу в гостиную и отдала ее Рут. Сестра удивленно распахнула глаза.

– Наверное, идея рассказа пришла ей в голову, когда она готовила фаршированные яйца! – воскликнула она. Рут любила разгадывать загадки.

– Читай дальше, – попросил Джордж.

Лиззи взяла стопку страниц и продолжила: «Напрасно Элеанор надеялась, что Люси не будет капризничать: следующие полчаса она пыталась угомонить рыдающую шестилетнюю девочку, которая, по мнению Элеанор, уже вышла из возраста детских истерик».

– Ой, Лиззи, это же про тебя! – воскликнула Рут. – Ты все время закатывала истерики!